Текст книги "Прекрасный мир, где же ты"

6

Каждый день спрашиваю себя, почему моя жизнь так повернулась? Не могу поверить, что вынуждена терпеть все это – статейки обо мне, свои фото в интернете, комментарии в соцсетях. Стоило сформулировать, как тут же подумала: и только-то? И что такого? Но в действительности, хотя ничего тут страшного нет, мне неприятно, я не хочу жить так. Когда я отправила первую рукопись, я просто хотела заработать достаточно, чтобы написать следующую. Я никогда не изображала из себя психологически устойчивую личность, которая без всякого ущерба может выдержать публичное обсуждение ее характера и воспитания. Люди, сознательно стремящиеся к славе, – я имею в виду тех, кто, отведав известности, хочет все больше и больше внимания, – они, я в этом абсолютно убеждена, глубоко психически больны. И то, что наша культура повсюду нам таких людей демонстрирует и выставляет их не просто нормальными, а привлекательными, даже образцами для подражания, – симптом серьезной болезни общества. Эти люди ненормальны, и, когда мы смотрим на них, подражаем им, мы сами становимся ненормальными.

Зачем знаменитых авторов ассоциируют с их знаменитым книгами? Будь у меня дурные манеры, будь я сама неприятным человеком с чудовищным акцентом (а у меня он, кажется, и есть), разве от этого мои книги изменились бы? Нет, конечно. Тексты были бы те же самые, никакой разницы. Добавляет ли произведению хоть что-то привязка ко мне, моему лицу, моим манерам, ко всем этим деморализующим подробностям? Ничего. Так зачем, зачем все это делается? Кому это нужно? Меня это ранит и отдаляет от того единственного, что имеет для меня в жизни хоть какой-то смысл; это ничего не приносит обществу, удовлетворяет только самое низменное и наглое любопытство и заставляет литературный дискурс вращаться вокруг доминирующей фигуры автора, чей стиль жизни и причуды характера без всякого смысла рассматривают под лупой. Я повсюду наталкиваюсь на этого персонажа, которым сама и являюсь, и ненавижу ее изо всех сил. Я ненавижу ее манеру подавать себя, ненавижу, как она выглядит, и все ее мнения мне глубоко противны. А при этом все эти люди, которые читают о ней, верят, что она и есть я. Когда я это осознаю, мне кажется, что я уже умерла.

Разумеется, мне ли жаловаться, ведь все и каждый твердят мне «получай удовольствие». Но что они знают? Они же не бывали в моей шкуре, я все это прохожу одна. Ладно, допустим, это своего рода небольшой эксперимент, который забудется через несколько месяцев или лет, никто обо мне даже не вспомнит, и слава богу. Но пока я вынуждена была во всем этом вариться, я выплывала в одиночку, и некому было меня научить, так что я возненавидела себя до невыносимости. Чего бы я ни умела, каким бы скромным талантом ни обладала, люди ждут, что я выставлю это все на продажу – буквально, продамся за деньги, пока не останусь на куче денег без капли таланта. И тогда всё, финиш, я закончусь, а на подходе уже свежая двадцатипятилетка c надвигающимся нервным срывом. Если я и встречала кого-то настоящего на этом пути, то эти люди так ловко замаскировались среди толпы эгоистов, жаждущих свежей крови, что я их не распознала. На самом деле, я, вероятно, знаю лишь двоих искренних людей – тебя и Саймона, а вы теперь можете смотреть на меня лишь с жалостью – не с любовью или дружбой, но с жалостью, как на полудохлую тварь в придорожной канаве, и лучшее, что можно для меня сделать, – это избавить от страданий.

Прочитав в твоем письме про «бронзовый коллапс», я была очень заинтригована тем, что система письменности может быть просто «утеряна». Честно говоря, я сомневалась, что правильно поняла значение этих слов, так что мне пришлось поискать информацию, и в конце концов я прочла кучу всего про так называемое «линейное письмо Б». Ты ведь, наверное, про него знаешь? Если коротко, примерно в 1900 году британские археологи на Крите наткнулись на склад античных глиняных табличек в терракотовой купальне. Таблички были исписаны слоговым письмом неизвестного языка и датировались примерно 1400 годом до нашей эры. Все начало двадцатого века классицисты и лингвисты пытались расшифровать надписи, получившие название «линейное письмо Б», но безуспешно. Хотя символы явно были письменностью, никто не мог понять, какому языку она соответствует. Большинство ученых предполагали, что это утерянный язык минойской культуры с Крита, которому не наследует ни один из современных языков. В 1936 году, в восемьдесят пять лет, археолог Артур Эванс прочитал в Лондоне лекцию об этих табличках, на которой побывал четырнадцатилетний школьник Майкл Вентрис. Еще до того, как разразилась Вторая мировая война, была обнаружена и сфотографирована новая партия табличек, на этот раз в материковой Греции. Но по-прежнему все попытки расшифровать их или хотя бы определить язык оставались безуспешными. Тем временем Майкл Вентрис вырос и выучился на архитектора, а во время войны его призвали в авиацию. Он не получил формального образования ни в области классической филологии, ни в области лингвистики, но и спустя годы у него не шла из головы лекция Артура Эванса про «линейное письмо Б». После войны Вентрис вернулся в Англию и принялся сравнивать фотографии недавно обнаруженных в материковой Греции табличек с найденными ранее на Крите. Он заметил, что некоторые символы с критских табличек не повторяются на тех, что из Пилоса. И он предположил, что эти символы, по всей видимости, обозначают островные топонимы. Оттолкнувшись от этого, он догадался, как расшифровать надписи, и открыл, что «линейное письмо Б» фактически было более ранней письменной формой древнегреческого языка. Работа Вентриса не только доказала, что языком микенской культуры был греческий, но и продемонстрировала гораздо более архаичные образцы письменного греческого, чем были к тому моменту известны, – старше на сотни лет. Сделав это открытие, Вентрис вместе с классическим филологом, лингвистом Джоном Чедвиком написал книгу «Документы на микенском греческом». За несколько недель до публикации книги, в 1956 году Вентрис на своем автомобиле врезался в припаркованный грузовик и погиб. Ему было тридцать четыре.

Я тут постаралась пересказать историю максимально драматично. В действительности к разгадке причастен еще целый ряд ученых, включая профессора Алису Кобер из США, которая много сделала для расшифровки «линейного письма Б» и умерла от рака в сорок три. Статьи Википедии о Вентрисе, «линейном письме Б», Артуре Эвансе, Алисе Кобер, Джоне Чедвике и микенской цивилизации довольно хаотичны и порой противоречат друг другу. То Эвансу было восемьдесят четыре, то восемьдесят пять, когда Вентрис попал на его лекцию. И действительно ли Вентрис впервые услышал о «линейном письме Б» на той самой лекции или уже о нем знал? Конец его описывается очень лаконично и таинственно – Википедия уверяет, будто он погиб «на месте» «столкнувшись ночью с припаркованным грузовиком», а коронер вынес вердикт о смерти в результате несчастного случая. Я в последнее время думаю о том, что Древний мир возвращается к нам, прорываясь через странные прорехи во времени, через колоссальную скорость, расточительность и безбожие двадцатого века, через руки и глаза заядлой курильщицы Алисы Кобер, умершей в сорок три года, и Майкла Вентриса, погибшего в автомобильной аварии в тридцать четыре.

В любом случае все это означает, что в бронзовом веке была разработана сложная слоговая письменность для записи греческого языка, а затем, во время коллапса, о котором ты пишешь, все эти знания были уничтожены начисто. Возникшая позже греческая письменность не имела никакого отношения к «линейному письму Б». Люди, создавшие и использовавшие ее, представления не имели о том, что оно когда-то существовало. Мучительно думать, что, когда все эти знаки наносили на таблички, они что-то значили для людей, их писавших и читавших, а потом тысячелетиями не значили ничего, ничего, ничего – потому что связь прервалась, история остановилась. Пока двадцатый век не встряхнул часы и не заставил историю продолжиться. Может, и мы способны на что-то подобное?

Мне жаль, что тебе было так плохо после встречи с Эйданом. Это, безусловно, совершенно нормальные чувства. Но, надеюсь, ты не обидишься, если я как лучшая подруга, которая очень любит тебя и желает тебе только хорошего, напомню, что вы были не очень-то счастливы вместе. Я знаю, что это он решил расстаться, представляю, как это больно и неприятно. Я не пытаюсь отговорить тебя огорчаться. Но в глубине души ты, наверное, и сама знаешь, что это были не такие уж хорошие отношения. Это все, что я хочу сказать. Ты сама не раз признавалась, что хочешь с ним порвать, но не знаешь как. Я говорю это только для того, чтобы ты задним числом не уверовала, будто Эйдан был послан тебе небесами и без него ты никогда не будешь счастлива. В двадцать с хвостиком ты побывала в отношениях, которые не удались. Это не значит, что Бог судил тебе жизнь неудачницы и страдалицы. Помнишь, у меня в двадцать плюс тоже были долгие отношения, которые в конце концов развалились? Саймон и Натали прожили вместе пять лет, а потом расстались. Ты считаешь нас с ним неудачниками? Хм. Хотя я вот сейчас над этим задумалась и засомневалась – может, мы и правда неудачники, все трое? Но если и так, уж лучше я останусь неудачницей, чем буду гнаться за успехом.

Нет, я никогда не задумывалась о своих биологических часах. Мне кажется, моя фертильность никуда не денется еще лет десять, если не больше, – моя мама родила Кита в сорок два. Но я определенно не хочу детей. Не знала, что детей хочешь ты. В этом-то мире? Но если так, найти того, кто поможет тебе забеременеть, – не проблема. Саймон говорит правильно: у тебя «фертильный вид». Мужчинам это нравится. И наконец: ты приедешь повидаться? Предупреждаю, что на следующей неделе буду в Риме, но потом вернусь. Я тут подружилась с парнем, которого зовут Феликс (реально). И если ты сможешь поверить в это, ты поверишь и в то, что мы с ним вдвоем едем в Рим. Я сама не знаю почему, так что не спрашивай. Мне просто показалось, что забавно будет его пригласить. А ему, похоже, показалось, что забавно будет согласиться. Наверняка он считает меня чудачкой, но знает, что ничем не рискует, потому что я оплачиваю ему дорогу. Очень хочется вас познакомить! Еще одна причина, почему тебе стоит заглянуть ко мне, когда я вернусь. Приезжай, пожалуйста! Как всегда, с любовью.

7

В тот же четверг вечером Айлин была на поэтических чтениях, организованных журналом, где она работала. Они проходили в арт-центре в Нортсайде. До начала мероприятия Айлин сидела за столиком и продавала свежий выпуск журнала, а люди кружили с бокалами в руках и старались не сталкиваться с нею взглядом. Время от времени кто-нибудь спрашивал, где туалет, и она подсказывала – каждый раз одинаковым тоном и с одними и теми же жестами. Прямо перед началом чтений какой-то старичок склонился к ее столу и сообщил, что у нее «глаза поэта». Айлин застенчиво улыбнулась и, притворившись, будто не расслышала, сказала, что мероприятие вот-вот начнется. Когда чтения стартовали, она заперла коробочку с наличностью, взяла со стола в холле бокал вина и вошла в главный зал. Внутри сидело человек двадцать – двадцать пять, передние два ряда пустовали. Редактор журнала стоял за кафедрой, представляя первого чтеца. Пола, сотрудница арт-центра и примерно ровесница Айлин, подвинулась, предлагая ей сесть рядом. Много продала? – прошептала она. Две штуки, сказала Айлин. Надеялась продать и третий одному старичку, но оказалось, он просто восхищался моими глазами. Пола хихикнула. Хорошо проводим будний вечерок, сказала она. Зато я теперь знаю, что у меня глаза красивые, сказала Айлин.

На вечере выступали пять поэтов, довольно случайно объединенных темой «кризиса». Двое читали стихи про личные кризисы – потери, болезни, – а третий обратился к теме политического экстремизма. Парень в очках декламировал стихи – настолько абстрактную просодию, что неясно было, как они вообще связаны с темой кризиса, – и наконец, последняя чтица, в длинном черном платье, десять минут распиналась о том, как трудно найти издателя, и успела прочесть лишь одно стихотворение – рифмованный сонет. Айлин в телефонных «заметках» набила: луна в июне пропадает втуне88
  С начала XX века в англоязычной поэтической традиции произошел отказ от рифмы, ввиду ее очевидности. Поэтому сегодня рифмованные стихи на английском воспринимаются с долей иронии. В русской поэзии еще Пушкин первым заговорил, что будущее поэзии за нерифмованным стихом. Русский образец «строя привычных рифм» – «морозы-розы» – обыгран в «Евгении Онегине».


[Закрыть]. Она показала текст Поле, а та неопределенно улыбнулась и продолжила внимать чтице. Айлин удалила заметку. Когда чтения закончились, она взяла новый бокал вина и снова села за столик. Старичок опять навестил ее, и на этот раз сказал: Вы сами должны были стоять там. Айлин вежливо кивнула. Абсолютно убежден, сказал он. В вас это есть. Ммм, сказала Айлин. Он отошел, так и не купив журнал.

После мероприятия Айлин вместе с другими организаторами отправилась выпить в баре по соседству. Пола и Айлин снова сели рядом, Пола пила джин-тоник из огромного, похожего на аквариум бокала, внутри которого плавал щедрый кусок грейпфрута, Айлин – виски со льдом. Обсуждали «самые худшие расставания». Пола описывала затянувшийся финал двухлетних отношений, под занавес которых они с ее бывшей девушкой то и дело напивались и заваливали друг друга сообщениями, что в итоге заканчивалось «или ссорой, или сексом». Айлин сделала глоток. Хреново, сказала она. Но по крайней мере, вы занимались сексом. Понимаешь? То есть отношения не совсем умерли. Если бы Эйдан написал мне пьяным, ладно, может, мы бы и поругались. Но я бы, по крайней мере, знала: он помнит, кто я такая. Пола сказала, что он, разумеется, помнит, они ведь столько лет вместе прожили. Айлин скривилась в улыбке и ответила: Это-то и убивает. Я потратила на человека половину из своих «двадцать плюс», и он в конце концов от меня устал. Так и есть. Я ему наскучила. Наверное, это как-то меня характеризует. Верно? Должно. Пола нахмурилась и ответила: Вовсе нет. Айлин натужно, неуверенно усмехнулась и сжала плечо Полы. Прости, сказала она. Давай я закажу тебе еще выпить.

В одиннадцать вечера Айлин лежала одна в кровати, на боку, свернувшись калачиком, макияж под глазами размазался. Щурясь в экран мобильника, она коснулась иконки социальной сети. Приложение открылось, появился значок загрузки. Айлин провела большим пальцем по экрану, дожидаясь появления страницы, и внезапно в каком-то порыве закрыла приложение. Пролистала список контактов, выбрала «Саймона» и нажала кнопку вызова. После третьего гудка он ответил: Алло?

Привет, это я, сказала она. Ты один?

Саймон сидел на кровати в гостиничном номере. Справа от него было окно, занавешенное плотными шторами кремового оттенка, напротив на стене висел большой телевизор. Спиной Саймон привалился к изголовью, ноги вытянуты, лодыжки скрещены, на коленях открытый ноутбук. Я один, сказал он, да. Ты ведь знаешь, что я сейчас в Лондоне? У тебя все в порядке?

Ой, забыла. Сейчас неудобно говорить? Я повешу трубку.

Да нет, удобно. Как прошло ваше поэтическое что-то сегодня?

Айлин рассказала ему про мероприятие. Она пошутила про «луна в июне пропадает втуне», и он с готовностью рассмеялся. И у нас была поэма про Трампа, сказала она. Саймон ответил, что от самой этой идеи умереть хочется. Она спросила про его лондонскую конференцию, и он пространно описал «дискуссионную панель», озаглавленную «За рамками ЕС: международное будущее Великобритании». Пришли четверо совершенно одинаковых мужиков средних лет в очках, сказал Саймон. Выглядели как отфотошопленные версии друг друга. Полный сюр. Айлин спросила, чем он сейчас занят, и он ответил, что заканчивает кое-что по работе. Она перекатилась на спину, всматриваясь в тонкие стежки плесени на потолке.

Работать так поздно вредно для здоровья, сказала она. Где ты сейчас, в номере?

Именно так, ответил он. Сижу на кровати.

Она согнула колени, уперевшись ступнями в кровать, и одеяло вздыбилось палаткой. Знаешь, что тебе нужно, Саймон? – сказала она. Тебе нужна женушка. Нет? Женушка, которая приходила бы к тебе в полночь, клала руку на плечо и говорила: ну и ладушки, хватит на сегодня, ты слишком заработался. Пойдем-ка спать.

Саймон перенес телефон к другому уху и сказал: Картина вырисовывается заманчивая.

А твоя девушка не может ездить с тобой в командировки?

Она не моя девушка, сказал он. Я с ней просто встречаюсь.

Не вижу разницы. Чем «моя девушка» отличается от «просто встречаюсь»?

Мы можем встречаться еще с кем-то.

Айлин свободной ладонью потерла глаза, еще сильнее размазывая макияж по руке и щеке. Так ты спишь еще с кем-то? – сказала она.

Я – нет. Но она, по-моему, да.

Айлин уронила руку. У нее есть другой? – сказала она. Божечки. Тот, другой, – он красавчик?

Саймон удивленно ответил: Без понятия. Почему ты спрашиваешь?

Просто подумалось, что если он не так красив, как ты, то не стоит беспокоиться. А если он так же хорош, как ты, то… Я хочу встретиться с этой девушкой и пожать ей руку.

А что, если он красивее меня?

Я тебя умоляю. Это невозможно.

Он откинулся на спинку кровати. Ты хочешь сказать, я такой красавчик? – сказал он.

Да.

Я в курсе, но хочу услышать это от тебя.

Рассмеявшись, она ответила: Да, ты такой красавчик.

Спасибо, Айлин. Ты такая добрая. И ты тоже ничего.

Она пристроила голову на подушку. Я сегодня имейл от Элис получила, сказала она.

Как мило. И как она поживает?

Она говорит, мол, невеликое горе, что Эйдан меня бросил, ведь мы все равно не были по-настоящему счастливы вместе.

Саймон помолчал, словно ожидая продолжения фразы, а потом спросил: Она правда так сказала?

Буквально, да.

И что ты думаешь?

Айлин вздохнула и ответила: Да какая разница.

Не очень деликатно так говорить.

С закрытыми глазами она сказала: Вечно ты ее защищаешь.

Я же сказал, что она выразилась неделикатно.

Но ты считаешь, что она права.

Он нахмурился, поигрывая на прикроватном столике ручкой с логотипом отеля. Нет, сказал он. Я думаю, что он был недостаточно хорош для тебя, но это другое. Она правда сказала «невеликое горе»?

Только подлиннее. И ты в курсе, что она собирается на следующей неделе в Рим, рекламировать свою книгу?

Он отложил ручку. Вот как? – спросил он. Я думал, она поставила все это на паузу.

Так и было, пока она не заскучала.

Ясно. Забавно. Я хотел ее навестить, но она постоянно отвечала, что момент неподходящий. Ты за нее волнуешься?

Айлин резко хохотнула. Нет, я не волнуюсь, сказала она. Я злюсь. А ты волнуйся, если хочешь.

Можно чувствовать и то и другое одновременно, заметил он.

Ты на чьей стороне?

Улыбнувшись, он тихо и успокаивающе ответил: Я на вашей стороне, принцесса.

Она тоже улыбнулась – неохотно, кривовато – и отбросила волосы со лба. Ты уже лег? – спросила она.

Нет, просто сижу. Ты хочешь, чтобы я улегся прямо во время нашего разговора?

Да, хочу.

Ну что ж. Это легко устроить.

Он встал и переложил ноутбук на письменный столик под зеркалом на стене. Почти все пространство комнаты позади него занимала кровать, застеленная белыми, туго натянутыми простынями. Не отпуская телефона, он воткнул в ноутбук кабель зарядки.

Если бы твоя женушка была сейчас рядом, она бы развязала тебе галстук. Есть на тебе галстук?

Нет.

А что есть?

Он взглянул на себя в зеркало и обернулся к кровати. Весь остальной костюм, сказал он. Без ботинок, разумеется. Я снимаю обувь при входе, как цивилизованный человек.

Так следующим снимаем пиджак? – сказала она.

Стягивая пиджак, для чего потребовалось переложить телефон из одной руки в другую, он сказал: Да, так обычно и делают.

Потом женушка приняла бы пиджак из твоих рук и повесила, сказала Айлин.

Как любезно с ее стороны.

И она расстегнула бы на тебе рубашку. Не деловито, а с любовью и нежностью. На плечики вешать надо?

Саймон в этот момент одной рукой расстегивал рубашку. Нет, брошу в чемодан и постираю, когда вернусь, сказал он.

Ума не приложу, что же дальше, сказала Айлин. На тебе есть ремень?

Есть, сказал он.

Закрывая глаза, Айлин продолжила: Его она снимает следующим и кладет на место. А куда ты, кстати, обычно кладешь ремень, когда снимаешь?

Вешаю на вешалку.

Ты такой аккуратист. Жена это обожает.

Почему? Она сама аккуратистка? Или по принципу «противоположности притягиваются»?

Хм… Не то чтобы она неряха, но не настолько четкая, как ты. Она на тебя равняется. Ты уже раздет?

Не совсем, сказал он. Я же постоянно держу в руке мобильник. Можно я положу его на секундочку, а потом возьму обратно?

Смущенно, застенчиво улыбнувшись, Айлин ответила: Конечно можно, ты же не в заложниках у меня.

Нет, но я не хочу, чтобы ты заскучала и отключилась.

Не бойся, не отключусь.

Он опустил телефон на ближайший угол кровати и разделся полностью. Айлин лежала с закрытыми глазами, правой рукой прижимая телефон к лицу. Оставшись лишь в темно-серых боксерах, Саймон подхватил телефон и лег на кровать, головой на подушку. Я вернулся, сказал он.

В котором часу ты обычно заканчиваешь работать? – сказала Айлин. Просто любопытно.

Около восьми. В последнее время чаще в полдевятого, потому что у всех дел по горло.

Твоя жена заканчивала бы работать гораздо раньше.

Ну надо же, сказал Саймон. Завидую ей.

И к твоему возвращению домой уже ждала бы тебя с приготовленным ужином.

Он улыбнулся. Ты думаешь, я такой старомодный? – спросил он.

Айлин открыла глаза, словно вырванная из забытья. Я думаю, ты живой человек, сказала она. Кто, проторчав на работе до полдевятого, не хочет, чтобы дома его ждали с ужином? Если ты предпочитаешь возвращаться в пустой дом и сам себе готовить, прошу прощения.

Нет, мне не нравится возвращаться в пустой дом, сказал он. И, раз уж это фантазия, я не против, чтобы меня холили и лелеяли. Просто я не жду такого от человека, с которым живу.

Ох, я оскорбляю твои феминистские принципы. Лучше мне прекратить.

Не надо, пожалуйста. Очень хочется послушать, чем мы с женой займемся после ужина.

Айлин опять закрыла глаза. Ну, она, по всей видимости, хорошая жена, так что позволит тебе немножко поработать, если нужно. Но не допоздна. Затем она захочет в постель. Ты уже там, насколько я понимаю.

Совершенно верно.

Блаженно улыбнувшись, Айлин продолжила: У тебя на работе был удачный день или не очень?

Все нормально.

И ты устал.

Не настолько устал, чтобы не было сил поговорить с тобой, сказал он. Но есть немного, да.

Жена настроена на тебя и сама тонко чувствует твое состояние, так что ей не пришлось бы спрашивать. День был долгий, ты умаялся, в постель лег, видимо, часов в одиннадцать, так что жена возьмет в рот. У нее это отлично получается. Но не вульгарно, а очень интимно, супружески и все такое.

Придерживая телефон правой рукой, левой Саймон коснулся себя сквозь тонкие хлопковые боксеры. Не то чтобы я не ценил, но почему только в рот? – сказал он.

Айлин рассмеялась. Ты же сказал, что устал, ответила она.

Но не настолько, чтоб не хватило сил заняться любовью с собственной женой.

Не сомневаюсь в твоей мужественности, просто подумала, что так тебе будет приятней. Как бы там ни было, я могла что-то напутать, это нормально. Жена вот никогда ошибаться не будет.

Да не страшно, если и ошибется, я все равно буду ее любить.

Честно говоря, я думала, тебе нравится оральный секс.

Уже ухмыляясь, Саймон ответил: Мне нравится, еще как нравится. Но если у меня всего одна ночь с вымышленной женой, я бы подошел к делу основательнее. Можешь не вдаваться в детали, если не хочешь.

Отнюдь, детали – моя страсть, сказала Айлин. Так на чем мы остановились? Ты раздеваешь жену ловко и непринужденно, как ты умеешь.

Он сунул руку в трусы. Ты мне льстишь, сказал он.

Не переживай, она очень красива, но я не стану описывать ее внешность. Я знаю, у мужчин есть свои предпочтения и пунктики.

Спасибо за разрешение. Я очень живо могу ее представить.

Правда? – сказала Айлин. Теперь мне любопытно, как же она выглядит. Она блондинка? Хотя нет, не говори. Готова поспорить, что блондинка, ростом примерно метр шестьдесят.

Тут он рассмеялся. Нет, сказал он.

Ладно. Не говори. Как бы там ни было, она реально вся влажная, она весь день ждала, что ты ее коснешься.

Он закрыл глаза. И сказал в телефон: А я могу ее коснуться?

Да.

А что потом?

Свободной рукой Айлин ласкала свою грудь, большим пальцем обводя сосок. Ты читаешь в ее глазах возбуждение, сказала она. И в то же время тревогу. Она очень любит тебя, но боится, что не слишком хорошо тебя знает. Ведь ты порой держишься отстраненно. Или не отстраненно, а просто замыкаешься. Я лишь набрасываю бэкграунд, чтобы ты лучше понимал подоплеку секса. Она смотрит на тебя снизу вверх и хочет, чтобы ты был счастлив, но порой боится, что ты несчастлив, и совершенно не понимает, как это исправить. И вот, когда ты ложишься в постель, ее прямо дрожь бьет. А ты ничего не говоришь и просто начинаешь трахать ее. Или как ты сказал? Занимаешься с ней любовью? О’кей.

Ммм, сказал он. А ей нравится?

О да. Я думаю, до свадьбы она была довольно невинна и поэтому в постели так и льнет к тебе, просто неудержима. В любую секунду готова кончить. А ты говоришь ей, что она хорошая девочка, ты гордишься ею и любишь ее, и она тебе верит. Не забывай, ты любишь ее, это имеет значение. Я хорошо тебя знаю, но не с этой стороны. Как ты ведешь себя с женщиной, которую любишь? Прости, отвлеклась. Наверное, я сказала, что она берет в рот, потому что подсознательно мне приятно это представлять. Помнишь, у нас такое было в Париже? Не важно. Я просто помню, что тебе понравилось. А мне придало веры в себя. Так, я опять отвлеклась. Я описывала, как ты занимаешься сексом с женой. Наверняка она безумно хорошенькая и моложе меня. И пожалуй, немножко глупенькая, но это сексуально. Если потакать себе, я бы устроила так, чтобы в постели с женой – не всегда, но в этот раз – ты представил меня. Не нарочно, просто какая-то мысль или воспоминание проносятся в голове, и все. Представил не такой, какая я сейчас, а какой я была в двадцать с хвостиком. Ты так добр был ко мне тогда. Итак, ты занимаешься сексом со своей потрясающей женой, она самая красивая женщина на земле, и ты любишь ее больше всего на свете, но буквально на секунду-другую, когда ты внутри ее и вся она дрожит и трепещет и шепчет твое имя, ты думаешь обо мне, о том, что было между нами, когда мы были моложе, про то, как в Париже я позволила кончить мне в рот, и вспоминаешь, как же хорошо было со мной, неповторимо – так ты сказал. Может, так оно и было. Если ты вспоминаешь об этом спустя столько лет, в постели с женой, может, оно и было неповторимо. Бывают такие моменты, да.

Он кончал, тяжело дыша. Глаза закрыты. Айлин умолкла, она лежала неподвижно, лицо пылало. Он сказал что-то вроде: Хм. Оба притихли. Затем она негромко спросила: Можем еще минутку побыть на связи? Саймон открыл глаза, вытащил салфетку из коробки на прикроватной тумбочке и начал вытирать руки и тело.

Сколько захочешь, сказал он. Это было очень приятно, спасибо.

Айлин рассмеялась, глуповато, словно с облегчением. Ко лбу и щекам прилила кровь. Всегда пожалуйста, сказала она. Я забыла, что ты из тех, кто говорит «спасибо». Это очень возбуждает. Ты вроде как на девяносто процентов плейбой, но порой сбиваешь с толку и ведешь себя как девственник. Это вызывает уважение, должна сказать. Теперь, когда мы встретимся в реальной жизни, нам будет неловко?

Бросая скомканную салфетку на прикроватную тумбочку и вытягивая из коробки новую, Саймон сказал: Нет, мы оба будем вести себя так, будто ничего не случилось. Да? Помнится, ты как-то говорила, что у меня одно выражение лица на все случаи жизни.

Я правда так сказала? Как бесчувственно. У тебя есть по крайней мере два выражения. Ты смеешься или ты беспокоишься.

Он, улыбаясь, провел рукой по груди. Это не бесчувственно, сказал он. Ты просто пошутила.

Жена никогда не стала бы так с тобой разговаривать.

Почему – она, что ли, передо мной преклоняется?

Да, сказала Айлин. Ты для нее как отец.

Он не то застонал, не то рассмеялся. Мило, сказал он. Айлин усмехнулась. Я так и знала, что тебе понравится, сказала она. Так и знала. Саймон опустил руку на плоский живот и сказал: Все-то ты знаешь. Айлин скривилась. Но не про тебя – про тебя не знаю, сказала она. Его глаза были закрыты, – похоже, он устал. По-моему, самый реалистичный момент был, когда я вспомнил про нас с тобой в Париже, сказал он. Она глубоко вдохнула. Через секунду тихо произнесла: Ты так говоришь, просто чтобы порадовать меня. Ему хотелось улыбнуться. Это было бы справедливо, согласись? – сказал он. Но нет, я по правде говорю. Мы можем встретиться в ближайшее время? Да, сказала Айлин. Я нормально буду себя вести, добавил он. Не переживай. Они нажали «отбой», она поставила телефон на подзарядку и выключила прикроватную лампу. Желтый искусственный свет городских огней назойливо проникал в спальню сквозь тонкие занавески. Все еще с открытыми глазами она минуты полторы ласкала себя, беззвучно кончила и повернулась на бок, засыпая.