Текст книги "Кишот"

– Ты называешь это знаком? – Санчо не мог скрыть обиды. – То, что я из призрака превратился в человека из плоти и крови, это, значит, для тебя так, в порядке вещей. А птичье дерьмо, значит, знак?

– На пути в Нью-Йорк мы попадем во вторую долину, а потом, наверное, и во все прочие тоже, – разъяснял ему Кишот, – они лежат в бетонных каньонах, где меня ждет встреча с моей Возлюбленной.

– Я бы тебе то же самое сказал, без всякой там диарейной птички, – не мог успокоиться Санчо. – Кстати, что там за вторая долина?

– Вторая долина, – торжественно произнес Кишот, – называется Долиной Любви.

Глава восьмая,
в которой мы, оставив без внимания Светлую Сторону Возлюбленной Кишота, исследуем ее Темную Сторону

Второе письмо Кишота, к ее немалому удивлению, тронуло сердце Салмы Р. – мы знаем про нее довольно много, так что самое время отбросить чопорное “мисс” и называть ее просто “Салмой”. Оно начиналось словами: “ Словно лунатик, бреду я сквозь сон прежней жизни, чтобы пробудиться в реальности нашей любви”, после чего автор письма на нескольких страницах в самых витиеватых и возвышенных выражениях заверял ее в своей бесконечной преданности.

Как и прошлое письмо, это лингвистически безупречное, хоть и чересчур барочное эпистолярное произведение заканчивалось неожиданной грамматической несуразицей: отправлено улыбкой, Кишот.

– Он по-прежнему меня беспокоит, – заявила Салма начальнику своей охраны. – Само собой разумеется, что и поклонники-одиночки, и члены фан-клубов совершенно сумасшедшие, на сто процентов. При этом у него есть слог.

Метафизическая сторона письма, отказ от малейшего намека на веру, а также от неверия, полного и частичного, означает, что совершивший это с открытым сердцем смотрит прямо в глаза истинной реальности и внимает ее посланиям, также заинтересовала ее.

Она даже сделала ксерокс письма и излишне много раз перечитала в своем “майбахе” по дороге домой. Наблюдавший за этим водитель в надежде поднять ей настроение, позволил себе шутку:

– Мисс Дейзи, позвольте спросить, отчего у вас сегодня так блестят глаза? Может быть, это любовь?

В ответ она сердито фыркнула:

– Веди-ка ты лучше машину, Хоук. А то ведь уже продают беспилотные лимузины, ты не знал?

– Понял вас, мисс Дейзи, – водитель подавил смешок. – Просто стало интересно, продлится ли ваша любовь хотя бы до завтра?

Возможно, Салма так близко приняла к сердцу второе письмо Кишота еще и потому, что не понаслышке знала о душевных болезнях и борьбе с ними уже в третьем поколении. Она уже давно находила в себе верные признаки чумы, поразившей их род, и прибегала к помощи сильнодействующих препаратов, она даже знала, в каком ритме это с ней происходит, и сумела согласовать этот ритм с графиком эфиров и съемок, о схеме употребления лекарств она, не скрывая свой диагноз “диссоциальное расстройство личности”, открыто рассказывала в своей передаче:

– Литий и галдол, галдол и литий, – делилась она с от души веселящимися зрителями в студии, а после просила их пропеть хором:

– Литий и галдол, галдол и литий! Кто не может жить без них, к нам все приходите!

К диагнозу “биполярное расстройство” Салма привыкла с трудом, поскольку заболевание, от которого страдали ее мать и бабушка, называлось иначе, маниакально-депрессивный психоз, и ей казалось, что старое название гораздо лучше подходит к ее наследственному состоянию: она в буквальном смысле ощущала, как каждый миг, дни и ночи напролет, в уголке ее левого глаза сгущается непроглядная тьма, а в уголке правого накапливается нестерпимое сияние. Лекарства помогали – почти помогали – ей держать своего монстра внутри, но случались и срывы: так, например, в Сан-Франциско в приподнятом настроении, именуемом иначе гипоманиакальным состоянием, она за день обегала весь город, буквально сметя с полок весь дорогой антиквариат – старинную деревянную маску из Камеруна, редкий набор японских порнографических картинок в стиле укиё-э и небольшое полотно кисти позднего Сезанна, – все это тем же вечером ее личному помощнику и по совместительству эпизодическому любовнику пришлось вернуть в галереи, поясняя продавцам, когда Салма не могла их слышать, ее состояние. После этого случая ее лечащие врачи заявили, что она начинает демонстрировать признаки невосприимчивости к медикаментозной терапии и порекомендовали ей пройти курс электросудорожной терапии, ЭСТ.

– Шоковая терапия? Вы хотите лечить меня электрошоком? – шутила она в ответ. – Но, дорогие мои, неужели вы до сих пор не поняли: меня невозможно шокировать. Даже электричеством.

И все же она согласилась. Ей необходимо отказаться от лития, убеждали ее профессиональные медики, ведь он может оказывать на человеческий организм токсическое воздействие, если употреблять его, например, в сочетании с фруктовыми соками.

(– Жаль, хорошая была песенка, – ответила врачам Салма.)

Придя в себя после первого сеанса шоковой терапии, она радостно поинтересовалась:

– Незабываемые ощущения, просто класс! Наверное, мне следовало спросить об этом раньше, но я забыла: есть ли у этого лечения побочные эффекты, которых стоит опасаться?

– В течение некоторого времени вы можете испытывать своего рода замешательство, не понимать, что происходит вокруг, – пояснил ее главный лечащий врач.

– Дорогой мой, – воскликнула девушка, – вы правда думаете, что это кто-то заметит?

– Возможны также временные, в очень редких случаях необратимые, провалы в памяти.

– Ага, – прозвучало в ответ. – Наверное, мне следовало спросить об этом раньше, но я забыла: есть ли у этого лечения побочные эффекты, которых стоит опасаться?

Ей приходилось контролировать себя с момента, когда она переступала порог студии, вплоть до того, как за ней закрывалась дверца машины и она оказывалась на мягком сиденье с бокалом грязного мартини в руках (классического, с оливками), и она блестяще проходила через это каждый божий день. Ну, почти каждый. В редких случаях, когда состояние не позволяло ей выйти на публику, Салма прибегала к помощи одной из своих прямых конкуренток, женщины латиноамериканских кровей, которая подменяла Салму в случаях, когда та была не в состоянии вести свое шоу. Салма так и не удосужилась запомнить ее имя. Впрочем, она не помнила даже, как на самом деле зовут ее водителя. Она называла его Хоуком из-за невероятного сходства во внешности и голосе с Морганом Фрименом в роли шофера мисс Дейзи в одноименном фильме. Он видел ее в самые тяжелые моменты, но никогда не сказал ей ни слова – не столько из любви либо преданности, сколько из опасения, что, скажи он что-то, его за ушко да на солнышко вытащат из машины и он потеряет стабильный источник дохода в лице мисс Дейзи. Лишь однажды он позволил себе сказать что-то на грани:

– Как много людей живет в вас, мисс Дейзи! Я лично видел два-три десятка, но уверен, что это далеко не все.

Его слова явно не пришлись хозяйке по душе. После этого он держал все свои наблюдения при себе.

В просторных комнатах огромного пентхауса на последнем этаже здания бывшей шоколадной фабрики на улице Лафайетт могло бы разместиться целое семейство, но мисс Салма Р. занимала его одна. Одна, если, конечно, не принимать в расчет парикмахера, стилиста, личных ассистентов (троих, одним из которых являлся уже упомянутый временный любовник, Андерсон Тайер, низкорослый человечек лет на десять моложе Салмы, с длинными рыжими волосами и пушистыми усами а-ля Эмилиано Сапата, претендующий на прямое родство с одним из прибывших на “Мейфлауэре” отцов-пилигримов, который порой напоминал Салме злобного карлика Румпельштильцхена из сказки братьев Гримм, а порой Иоземита Сэма из диснеевских мультфильмов), пресс-секретарей (тоже троих, двое для работы в медийном пространстве США, один – Индии) и охранников (один возле двери внутри пентхауса, второй снаружи, третий на входе в здание и в холле). В ночное время число ее сотрудников сокращалось до двух – ассистентки, которая спала в соседней с Салмой спальне и в любой момент была готова прийти к ней на помощь в случае ночного кошмара или другой нежданной напасти (Андерсон Тайер никогда не выполнял этих функций, их нечастые встречи происходили совершенно на другой территории, вдали от посторонних глаз), и охранницы, которой в ночное время надлежало решать все прочие вопросы. И все же Салма искренне сожалела, что живет одна — под этим она подразумевала “отсутствие в своей жизни достойного спутника-мужчины”. Она была благодарна (до некоторой степени) Андерсону Тайеру за то, каким внимательным он был в минуты ее слабости, как ловко разруливал сложные ситуации, которые она во множестве создавала во время гипоманиакальной фазы, но отчетливо понимала, что ей следует его уволить, причем как можно скорее: слишком часто он стал позволять себе командный тон, слишком рьяно пытался ее контролировать, для нее это было чересчур. Увольнение с должности личного ассистента означало отставку из постели, а следовательно, ей очень скоро предстояло остаться “одной” в полном смысле этого слова.

До сих пор, уважая право на частную жизнь, мы обходили стороной тему личной жизни Салмы Р. в Нью-Йорке. Однако наличие гражданских прав у вымышленных персонажей – вопрос дискуссионный, ведь они, по правде говоря, не существуют, – а потому пришла пора отбросить излишнюю скромность и поведать вам, что ко времени нашего рассказа за ее плечами было по меньшей мере два неудачных краткосрочных брака – один с сотрудником “Убера” из Лос-Анджелеса (он бросил ее ради молодого красавца, после чего она начала говорить, что “превратила его в убежденного гея”), второй – с писателем и режиссером с Манхэттена (она первой ушла от него, объяснив это “несовместимостью их неврозов”, но после всегда заявляла: “Все женские персонажи в его книгах – даже те, что он создал до нашего знакомства – списаны с меня. Они разом ушли от него вместе со мной”). Поскольку Салма охотно комментировала – практически слово в слово – свои браки на многочисленных телевизионных шоу, в которых принимала участие, не говоря уже о собственной программе, у нас нет оснований опасаться, что мы копнули слишком глубоко и обнародовали здесь что-то глубоко личное для нашей героини.

Бесспорно, за ее бравадой скрывались тоска и неуверенность в себе. Она гордилась своими бабушкой и мамой, была счастлива выступать их преемницей, но в глубине души, несмотря на весь свой оглушительный успех, не считала себя достойной этой чести. Возможно, именно ее тайные сомнения в том, что она способна полноценно нести семейное знамя, сыграли важную роль в решении оставить карьеру в индийском кино и перебраться в Америку, где ее не будут – по крайней мере не каждую минуту – так жестоко сравнивать с достойными прародительницами, а ее собственный внутренний голос не будет постоянно напоминать ей: ты не такая, как они, ты хуже. В целом ее американское “я” нравилось ей больше, хотя прошлое давало о себе знать и здесь. К тому же биполярное расстройство – то, что объединяло всех трех женщин, не считаясь ни с пространством, ни со временем – было с ней всегда.

Для того чтобы справляться со всем этим, она применяла правильные лекарства и электросудорожную терапию. А чтобы почувствовать себя счастливой – она стала пользоваться этим задолго до переезда в Америку, прежде чем черная птица семейной болезни опустилась к ней на плечо, – разного рода стимуляторы-кикеры. “Хлопок”. “Бобы”. “Кислород”. “Оранжевое графство”. Оксиконтин.

Найти надежного поставщика в Индии никогда не составляло проблемы, да и в Америке всегда находился врач, готовый ради звездной пациентки нарушить правила. Ей говорили, что она сильно рискует, играет с огнем, но при этом выписывали очередную порцию лекарства. Увещевали, как опасны непоказанные опиоиды в сочетании с лекарствами, которые она принимает для поддержания своего душевного здоровья, но выдавали очередной рецепт. Слова “прямая угроза жизни”, “остановка дыхания”, “смерть” были произнесены, после чего ей выписывали желанное болеутоляющее, которое она без труда покупала в ближайшей аптеке. Нет проблем.

Даже самому непросвещенному человеку хватило бы беглого взгляда на содержимое шкафчика в ее ванной, чтобы понять: здесь живет настоящий фармаколог-эксперт, так что об опасностях ненадлежащего использования лекарств ей было известно. Употребление данных препаратов, в том числе посредством жевания и вдыхания, в размолотом либо перетертом виде, растворенных в воде или в качестве раствора для инъекций, приводит к неконтролируемому поступлению в организм оксикодона, что может привести к значительному превышению разрешенной дозы и мгновенной смерти. Она это знала. И все же – Господи, спаси! – регулярно практиковала ненадлежащее использование лекарств. Она не пыталась вводить раствор оксикодона через шприц непосредственно в вену, поскольку боялась иголок и нежелательных с учетом ее рода занятий следов, которые они оставляют на теле. Однако неконтролируемое поступление в организм оксикодона оставалось ее главным желанием. И потому – как жаль! – она жевала и нюхала оксикодон! Употребляла его в размолотом и перетертом виде! Каким шоком, каким разочарованием стало бы это для армии ее поклонников, узнай они правду! А может, конечно, и не стало бы. Мы уже упоминали, что Салма открыто говорила о не самых приятных сторонах своей жизни. Эту она замалчивала, но кто знает, возможно, ее фанаты, узнай они о ее пагубном пристрастии, просто добавили бы его к списку и начали бы любить ее еще больше. Как бы то ни было, в этот ее секрет был посвящен очень ограниченный круг людей. Вернее, всего один, не считая, разумеется, медиков: Румпельштильцхен знал. Иоземит Сэм знал. Еще одна причина уволить его, пока он не решил ее шантажировать. Хотя он едва ли совершит такую глупость. Она – женщина, обладающая возможностями. Он с самого начала должен понимать, как глупо пытаться ее шантажировать.

Он попытался – в своей недавно приобретенной отеческой манере – остановить ее. Салма только передернула плечами:

– Я занимаюсь этим тыщу лет. Поверь, в умении правильно подбирать препараты я превзошла любого эксперта.

Услышав ее ответ, он тряхнул своей рыжей шевелюрой. Салма никогда прежде не видела мужчин, эффектным жестом откидывающих назад длинные волосы, этот жест заинтересовал ее.

– Всякий раз, когда я слышу эти слова, – обратился он к ней, пока его волосы, как в замедленной съемке в рекламе L’Oreal, завершали свой танец вокруг головы, – я думаю о кладбище мертвых экспертов по самостоятельному подбору препаратов. Думаю про Хита Леджера.

– Можешь еще раз откинуть волосы? – ответила она. – Как у тебя получается, что они летают, как в замедленной съемке?

Он сделал, как она просила, и улыбнулся:

– “Лореаль”. Ведь я этого достоин.

Углубляясь в печальные подробности, можем сообщить, что в течение какого-то времени это не был непосредственно оксиконтин. Производители несколько изменили формулу препарата в целях защиты, после чего его стало крайне неудобно использовать. При попытке размолоть или растереть новые таблетки OxyContin OP превращались в вязкую массу, которую было трудно жевать и невозможно вдыхать. Салма пробовала запекать таблетки в микроволновке. Она растворяла их в ацетоне, обжигала, замораживала. Ничего не помогало. В отчаянии она перешла на препараты Рете 30 и Roxy, содержащие всего go миллиграммов оксиконтина в таблетке (сам OxyContin в зависимости от дозировки мог содержать до 80 миллиграммов действующего вещества, и, значит, ей было нужно больше таблеток с такой низкой дозировкой). Затем она перешла на препарат Орапа и другие оксиморфоны. Она не врала: в этом она и вправду была настоящим экспертом. Увы, по своему эффекту ни один из заменителей и рядом не стоял со старым добрым оксиконтином. Почему наш мир так изменчив? Ей нужно было искать что-то новое. Некоторые ее товарищи по несчастью перешли с таблеток оксиконтина на героин, но героин ее пугал. Ее пугало само слово “героин”. Такого ей не надо. То, что она использует сейчас, довольно действенно, она продолжит, но то, к чему она прибегала прежде, было гораздо лучше. Унесите меня отсюда, – каждую ночь, приняв лекарства, она прямо из своей постели мысленно обращалась с мольбой к болеутоляющим внутри себя: – домой, где наши старые хлопковые поля.

Когда Салма поделилась с самыми близкими своими планами пройти электросудорожную терапию, им это совершенно не понравилось. Ты должна прекратить это, говорили они. Электричество? Нельзя идти на такое по доброй воле, это настоящая пытка. Во время сеанса я нахожусь без сознания, объясняла она. Это не извращенная фантазия ученых, а серьезная медицина. Но и на уровне фантазии она что-то определенно чувствовала. После сеансов все ощущения становились ярче, она начинала яснее мыслить и чувствовала, что ток насмерть забил маленьких злобных гремлинов в своей голове, которые, очевидно, во время сеансов лечения электричеством с криками и стонами исчезают в облаках дыма. В видениях, которые приходили к ней во время сеансов, прямо на ее нервных тканях жарились зеленые гоблины и изящные змеи. Ее собственный мозг представлялся ей слетевшей с катушек грохочущей бракованной машиной со множеством рычагов и шестеренок, разъезжающихся во все стороны, а электрический ток – бесстрашно ползающим по ней туда-сюда супергероем, подтягивающим болты и гайки, смазывающим цепи, не позволяющим этому монстру окончательно развалиться на части. Миниатюрный супергерой по кличке “Молния” прибыл, чтобы произвести столь необходимый ремонт. В Новый год к вам приходит Санитар-Клаус. (Она отчетливо слышала инфернальный, в духе исполняющего роль злодея Чико Маркса, смех у себя внутри: “Ха-ха-ха! Меня не обманешь, никакого Санитара-Клауса не существует”. Но он есть, он есть. Это могущественный эльф, санитар твоего здравомыслия, очистивший твой разум.)

Она стала обзванивать своих друзей с биполярным расстройством, чтобы рекомендовать им электросудорожную терапию:

– Сто процентов вам стоит попробовать, – говорила она, – это все равно, что пройти весеннюю уборку организма. Вы только обязательно позвоните мне после и поделитесь впечатлениями. Если решите оставить сообщение, назовите свое полное имя и место, где мы познакомились, чтобы я точно поняла, кто вы.

Немало ее друзей страдало биполярным расстройством.

– Мы действуем друг на друга, как магниты, – сообщала она каждому, кто был готов ее слушать, – важно, у кого какой полюс. Мы либо тянемся и прилипаем друг к другу так, либо отталкиваемся и разлетаемся далеко.

Салма предлагала пройти курс лечения даже своим не страдающим биполярным расстройством друзьям:

– Наполняешься новыми соками, – говорила она. – Это мой двойной коктейль для детокса. Прям супер-супер. Детокс-детокс. Самое эффективное очищение. Никаких аллергических реакций. И ни один овощ не пострадал во время приготовления.

Она начала рекламировать лечение электричеством в своей передаче:

– Я хочу считать себя послом электросудорожной терапии, – сообщила она студии, – хочу нести знания о ней в массы. Сейчас я стою перед вами в студии, и одновременно перед миллионами зрителей у экранов, и хочу сказать, что знанием о том, кто я, где я, зачем и перед кем я здесь стою, я всецело обязана результатам этого волшебного лечения. Я кладу руку на сердце – а я помню, где у меня сердце! – и признаюсь, что получила великолепные результаты, и помню о том, что получила великолепные результаты!

В глубине души она знала, что ее положение вовсе не так радужно. Ее все чаще накрывали приступы неконтролируемой паники, которые она предпочитала пережидать в сьюте отеля “Мандарин ориентал” на Коламбус-серкл, вызывая по телефону Андерсона Тайера.

– Приезжай, Румпельштильцхен, – говорила она, и он приезжал, ложился рядом и заключал ее в объятия, в которых она не переставала думать, уволить ли его сейчас или подождать до завтра. Если уволить сейчас, он разозлится, а от злости может схватить руками свою левую ступню и разорвать ровно посередине, с него станется.

Этот человек знал слишком много. Именно он помог замять скандал, который мог стоить ей карьеры. После двух мужей у нее был еще мужчина. Этот человек – она никогда, даже в самые интимные моменты, не называла его настоящего имени, а согласилась называть его любимым прозвищем, “Гэри Рейнольдс” – был политическим лоббистом и секретным агентом, совершенно немыслимым для нее партнером, человеком, провернувшим несколько секретных операций, позволивших республиканцам оставаться у власти, а также дискредитировавший и по факту сместивший правительства по крайней мере в трех африканских странах. “Гэри Рейнольдс” очень напоминал ей героя старого шпионского сериала, в котором она снималась. Возможно, именно этим и объяснялась ее неожиданная симпатия к нему, несмотря на его занятия политикой. Он был живым воплощением выдуманного писателями шпиона – блестящего, опасного, волнующего. Ее даже не задело, когда он заявил ей, что “все вокруг считают его гулящим”. Ей было совершенно не нужно видеть его ежедневно, что всякий раз, когда он появлялся, было по-настоящему здорово. Номер в “Мандарин ориентал” был местом их сладостных встреч. Об этом убежище знал только Иоземит Сэм. Салма видела, что он бесится, но продолжает делать свою работу. Так было, пока однажды ночью она не получила от “Гэри” смс о том, что он ждет ее в гостинице; она приехала и зашла в номер, где он ждал ее в постели, обнаженный и мертвый, совершенно мертвый, самый мертвый из всех виденных ею мертвецов. Номер, как обычно, был забронирован на его вымышленное имя и оплачен кредиткой “Гэри Рейнольдса”, но у Салмы могли возникнуть серьезные проблемы, ведь многие сотрудники гостиницы знали, что она часто бывает в гостях у постояльца этого номера, и видели ее в тот день. Салма в целом сумела сохранить самообладание, как смогла, взяла себя в руки и позвонила Андерсону Тайеру:

– Ты мне нужен, Румпельштильцхен.

Когда тот приехал, она поцеловала его. Как следует поцеловала, один раз.

– Мне нужно, чтобы ты с этим разобрался, – сказала она. – Мне все равно, что ты станешь делать, но ты должен решить это раз и навсегда. Я ничего не хочу знать. Просто сделай это для меня.

И он разобрался. Никто и никогда не узнал о том, что смерть в номере “Мандарина” может быть связана с именем Салмы. “Гэри Рейнольдса” похоронили на Большом еврейском кладбище в Квинсе, под плитой с его настоящим именем, упоминать которое здесь совершенно ни к чему, словно его никогда и не было на этом свете. Салма почувствовала огромное облегчение. Скандал прошел стороной, словно грозовая туча, нависавшая над Манхэттеном, но излившая свою силу над Нью-Джерси. Именно тогда она впервые подумала, не уволить ли Андерсона Тайера. Но делать это следовало осторожно – его смещение как с должности, так и из ее постели могло привести к катастрофическим последствиям, ведь он в буквальном смысле знал “где тело”, так что нужно было все обдумать и обставить наилучшим образом. Никому не позволено иметь над ней такую власть. Она этого не допустит. Она вспоминала фильм “Люди в черном”, где у Тома Ли Джонса и Уилла Смита были специальные приспособления, позволявшие стирать людям память. Ей бы очень пригодился такой нейтрализатор. Или его существующий в реальности эквивалент. Она всерьез занялась этим вопросом и выяснила, что ученым из Калифорнийского университета в Дейвисе удалось успешно стереть воспоминания у лабораторной мыши – для этого они воздействовали на ее мозг пучками света, то есть использовали тот же принцип, что и герои в кино. Но мыши – не люди. Подходящей для людей модели еще не было придумано.

Возможно, Андерсона Тайера следовало подвергнуть электросудорожной терапии. Потребуется очень много сеансов. Возможно, другого действенного способа стереть человеку память на сегодня не существует.

В те дни, когда сотрудники ее программы отправлялись в коллективный отпуск, Салма не вставала с постели. Она предпочитала жить эти недели затворницей, и возможность видеться с ней была лишь у немногих допущенных в ее святая святых, спальню. Обычно ее друзьям – как женщинам, так и мужчинам – было позволено присесть на краешек кровати и слушать ее бесконечные рассуждения о том, что волновало ее в данный момент, чаще всего она говорила о двух своих бывших мужьях. Ее монологи могли длиться по нескольку часов, и все, что требовалось от приглашенных, – молча выслушивать их до конца. Они охотно платили эту цену за право быть допущенными в ее личный мир, изобиловавший всеми возможными проявлениями китча – возможно, коллекционируя предметы китча, Салма демонстрировала свой интерес к настоящему искусству. Салма тайно скупала наиболее интересные лоты на всех аукционах, устраивавшихся ее коллегами по телевидению (или, после их смерти, их родственниками), и сохраняла их в своей коллекции, в которой были перчатки, которые надевал на игры Бейб Рут, шляпы Фрэнка Синатры, Мэрилин Монро, Хамфри Богарта, Джеймса Кэгни, Джона Уэйна и Мэй Уэст, а к винтажному проигрывателю прилагалась коллекция пластинок с хитами-однодневками: “Сахар, Сахар”, “Макарена”, “Дух в небе”, “Не волнуйся, будь счастлив”, “Мамбо № 5”, “Ледяной малыш”, “99 Красных воздушных шаров”, “Кто выпустил собак?”, “Видео убило звезду Радио”, “Я слишком сексуален“, “Включи эту фанковую музыку” и “Морской круиз“. На стенах спальни располагалась богатая коллекция индийских дорожных знаков и табличек с надписями: “Закрытая территория для мертвых тел”, “Работаем руками: ногти и спа”, “Осторожно! Жертвы алкогольного опьянения”, “Не трогайте сами – попросите сотрудников!”, “Забираться на ограждения зоопарка строго запрещено! Если вы упадете, животные могут сожрать вас и заболеть!”, “Осторожно! Очень громкие автомобильные сигналы!”, “Осторожно! Злые собаки и призраки!”, “Услуги портного-специалиста по переделке мужского в женское”, “Водитель, снизь скорость! Зона возможного порно”, “Езжай быстрее – скорее доберешься, куда так рвешься!”, и наконец, “Вагина в тандуре”. Там же Салма держала и свою “Эмми”, однако разместила ее на полке в спальне так, что раскрытая дверь надежно скрывала награду от посторонних глаз.

Она была женщиной, которая прячет свои секреты за дверьми спальни и многочисленными веселыми масками. За ними она скрывала страх никогда не встретить счастья. После двух браков и одного мертвого тела она оградила свое сердце высоким забором и очень сомневалась, что когда-нибудь встретит мужчину, способного прорвать оборону и решительно взять эту крепость силой. Она много размышляла об одиночестве и уже давно чувствовала себя всеми покинутой, одной во всем свете. Как-то на Новый год она захотела посмотреть на салюты с воды и арендовала для этого корабль, и за несколько минут до начала главных торжеств ее осенило, что все на этом корабле – капитан, матросы, ее сотрудники – находятся здесь потому, что она им за это платит. Сегодня Новый год, а у меня нет ни единого друга, того, кто сам захотел бы встретить его со мной, подумала она, я должна платить людям за то, что мы веселимся вместе.

У нее не было детей. Это терзало ее тоже. Она запрещала себе думать об этом, чтобы, занырнув в эту кроличью нору, навсегда не увязнуть в ней в невыносимом горе.

Даже исследуя секреты и темные стороны жизни нашей героини, мы с вами не должны забывать, что ее программа “Салма” неизменно оставалась самым ярким шоу на телевидении. Никто не мог даже приблизиться к ее фирменному непринужденному стилю общения, эмоциональному накалу и душевному напряжению, актуальности обсуждаемых тем, по большей части крутившихся вокруг женского вопроса, хотя не так давно Салма добавила в свою программу рубрику “Черное и белое”, где поднимала неудобные вопросы, связанные с жизнью американцев с небелой кожей, она имела большой резонанс, приведя при этом к очевидному расколу в обществе и стремительному росту зрительских рейтингов программы. Среди героев “Черного и белого” был мужчина, которого задержали, потому что сотрудник кафе посчитал подозрительным намерение человека, который, будучи черным, утверждал, что у него назначена встреча с белым другом, воспользоваться туалетом, и вызвал полицию; был человек, которого задержали в гольф-клубе, потому что белые игроки решили, что он, будучи черным, играет в гольф слишком медленно, и вызвали полицию; была группа друзей, за которыми полиция приехала прямо в спортивный зал, потому что белые посетители решили, что заниматься спортом, будучи черными, крайне подозрительно; были женщины, которых задержали в торговом центре за то, что они, будучи черными, примеряли вечерние платья; были темнокожие студенты, чьи белые товарищи по Лиге Плюща решили, что они, будучи черными, слишком подозрительно спят в общежитских холлах; были люди, которые, к ужасу просигнализировавших в полицию белых граждан, будучи черными, пытались снять жилье; и те, что – по выражению забивших тревогу белых соседей, – будучи черными, “с наглым видом” сидели в самолете на указанных в их билетах местах. На шоу “Салма” случалась настоящая магия, и белые граждане, еще вчера терроризировавшие полицию своими страхами и подозрениями, начинали прилюдно каяться, признавать свое предвзятое отношение к людям с кожей другого цвета, просить прощения у своих жертв, со слезами заключать их в объятия и так далее. Салма была уверена, что этот цикл передач непременно принесет ей вторую “Эмми”, хотя ей самой было важнее, что ей удалось внести серьезный вклад в обсуждение расового вопроса в Америке. Телевизионные бонзы, как один, пели ей дифирамбы и уверяли в собственном расположении, а ей в этот момент хотелось, чтобы ее просто кто-то обнял, пригласил отпраздновать успех, подарил цветы и сказал, что она самая лучшая. Ей хотелось любви. Вместо любви в ее жизни был Андерсон Тайер.

Страдая от одиночества и отсутствия смысла в жизни, она хорошо понимала, что не встретит у людей сочувствия. Она входила в круг избранных и жаловалась из-за мелочей. Была женщиной, чья жизнь проходила на поверхности, у всех на глазах; она сама выбрала это, и теперь не должна сокрушаться из-за отсутствия в ней глубины. Как сказал один русский писатель, с самого рождения наша “колыбель качается над бездной” и всю последующую жизнь мы “со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час” летим в другую бездну. Осознание этого вызывало у Салмы приступы экзистенциальной паники. Ей нужно было убежать от этого. После сеансов электросудорожной терапии, когда на какое-то время накрывавший ее мрак полностью отступал, она начала обнаруживать у себя провалы в памяти. Она не могла вспомнить целые дни; многие страницы в книге жизни оказались для нее закрыты. Салма начала вспоминать свое детство, Индию, маму, и оказалось, что все ранние воспоминания утекают от нее, как песок сквозь пальцы. “Когда на суд безмолвных, тайных дум ⁄ Я вызываю голоса былого, ⁄ Утраты все приходят мне на ум”. Нужно поскорее возвращаться, сказала она себе, либо я освежу свою память, либо утрачу ее вовсе, потеряю себя, и некому будет оплакать эту утрату. Она думала о хитром койоте из мультфильма – он бежал прямо над пропастью, пока не посмотрел вниз. Я такая же, говорил ее тихий голос, и ее громкий голос тут же отвечал: Тогда не смотри вниз.