Текст книги "Конец"

– Знаете, – сказал Рокко, – я раньше никогда не бывал в Пенсильвании.

– А ты и не в Пенсильвании, старина. Ты в Нью-Йорке.

Когда он дышал, в воздухе появлялся запах горчицы.

– Шутишь?

– Ты в получасе езды на юго-юго-запад от Буффало, штат Нью-Йорк.

Получается, он отклонился к северу от запланированного маршрута, потому что решил, что покупка карты по дороге будет означать неверие в Божественное провидение. Он знал, что надо двигаться на восток; когда время придет, Господь приведет его в нужное место.

Парикмахер занялся затылком Рокко.

– Послушай, но здесь мне негде остановиться.

Мужчина повернул крутящееся кресло и приставил переносное зеркало так, чтобы Рокко мог видеть большое зеркало на стене и наблюдать, что он делает бритвой.

– Что ты говоришь? – спросил он.

Рокко в задумчивости скривил губы.

На стаканчике с помазком был причудливый тисненный голубой краской узор и надпись: «Я гулял над Ниагарским водопадом».

– Опусти голову.

На клеенку упала крупинка перхоти. Парикмахер загнул ухо Рокко и коснулся горячим стальным лезвием родинки на его шее.

Ниагарский водопад.

Постойте. Он в получасе езды от Буффало, а от Буффало полчаса до Ниагарского водопада.

Он старательно наклонил голову, ощущая бодрящее напряжение, восторг сродни тому, детскому, когда нагишом забирался на лавовые скалы в бухте Ачи-Трецца и нырял в море.

Бритва разрезала кожу на шее.

– Вот черт, – выругался парикмахер и потянулся за полотенцем. – Смотри, что я из-за тебя натворил.

Было 11:42 16 августа 1953 года. Республика, такая огромная и прекрасная, наследница технического и политического гения, тысяч миллионов трудовых часов человека за несколько столетий, могла подвергнуться уничтожению. Это мог быть маньяк-убийца, торговец зерном или лента пишущей машинки. Ничто не могло быть более очевидным, чем то, что хотел выразить мир, и этот мир грозил в любой момент превратить нас, населявших его людей, в пепел, в груду костей. Испытанию подверглась вера в правоту нашего дела. Тем временем Господь сказал Рокко: «Смотри на ущелье, которое я создал, дымчатые столбы падающей воды, которые Я заставил падать вниз, чтобы ты пришел сюда и ощутил, что сердце готово выпрыгнуть через горло».

Там, сразу за рекой, была Канада. Если бы он пригляделся, то увидел бы канадцев, идущих по канадской улице под полуденным канадским солнцем.

Из-за гигантских размеров этого места перемещение любого существа или предмета, схожего по размерам с человеком, казалось особенно медленным. Канадские машины на противоположном берегу реки ползли, а не ехали. Всплеск воды, какое-то пятно, за которым вы следили, провожали взглядом, не падало вниз (разве падение может занимать столько времени?), а плавно дрейфовало вместе с потоком. Облака на небе и эти облака из капель воды сливались. А внизу, у подножия, пелена была настолько густой, что закрывала обзор того места, где низвергающаяся вода сливалась с рекой, создавая иллюзию, что вода попадала не в реку, а в туманную пропасть, где поглощалась и уничтожалась. Посредством грубых человеческих чувств существование этого места понять невозможно. Он не мог не спросить себя, почему вечные законы физики, которым должны подчиняться эти маленькие предметы, искажаются сей мощью. Например, если бросить газету в реку здесь, то в момент достижения поверхности воды внизу она может казаться желтовато-красной и быть похожей на фламинго. Отсюда река выглядела чистейшей, зеленоватой, полноводной и быстрой. Там же, за водопадом, становилась синей, с холмиками взбитой пены. Крошечный саженец платана с одним листочком каким-то чудом появился и удержался на краю берега, всего в шести дюймах от мчащегося потока воды, которому было под силу сокрушить грузовик. Так же каким-то чудом выше по течению смелым и трудолюбивым людям удалось построить мост через один из рукавов реки, и теперь пары в желтых дождевиках, взявшись за руки, идут по мосту в сторону Козьего острова, от которого Ниагара разделяется на два течения: Подкову и Американский водопад. Справа, в миле от водопада ниже по течению над водой, возвышаясь на сотни футов, перекинут еще один, более длинный мост, соединяя вторую и четвертую по численности нации в мире. Он бросил пять центов в телескоп, развернул трубу, навел на мост и увидел, как ребенок бросил – попкорн? – в воздух и, перегнувшись через перила, принялся наблюдать, как он падает в воду.

Почему ни разу в этой дрянной жизни с грузом предательства супруг не отвез ее на Ниагарский водопад? Так думала Лавипентс. Она пришла к невероятному для нее самой выводу, что можно сесть на шестичасовой поезд и к ланчу быть уже на месте. Рокко придумал простенькую мелодию на пяти нотах и пел на один и тот же мотив – я тебе не верю, я тебе не верю, я тебе не верю, – отчего она начинала шипеть от ярости, как кошка. Были потом и плевки злобных слов, попытки выцарапать ему глаза, угрозы задушить его детей, но все закончилось в один момент, когда он, жалея, что не располагает более щадящими методами, выдал один-единственный точный удар ей в нос, чтобы раз и навсегда успокоить. По правде говоря, он с удовольствием приехал бы сюда, ведь до сих пор хранил несколько открыток, отправленных кузеном еще в бытность мальчиком его матери. Но как ему было воспитывать мальчиков в строгости, если они его не боялись, а как научить их бояться, если не поучить их мать, рассчитывая на благой результат в долгосрочной перспективе?

Ту его кузину Тату (племянницу матери и ее крестницу) выдали замуж за владельца мукомольного завода в Буффало. Два раза в год она отправляла домой письмо или открытку, а юный тогда Рокко, как обученный грамоте, должен был читать их всем, кто к ним захаживал. Занятие виделось ему постыдным, потому как уже в семилетнем возрасте он понимал, что его мать была для Таты духовником, письма предназначались ей одной, может, еще лишь для того, кто будет читать их для нее. Но маму это не беспокоило, она стала предательницей. Как сообщала Тата, у них был собственный дом с водопроводом в Буффало и мясо было легко найти. Она родила много детей, по окончательным подсчетам одиннадцать, трое из которых умерли. Мужа своего она не видела до той поры, когда между мужчинами путем почтовой переписки было достигнуто соглашение, тогда ее снарядили в дорогу, как белую рабыню, и отправили одну в шестнадцать лет на пароходе в Геную, а оттуда в Нью-Йорк. Он оказался мужчиной средних лет, косолапым, мылся редко, но часто брал с собой в бордель их старших мальчиков. Дядя, их сосед, которому Рокко тоже читал письмо, пожимал плечами и говорил: «Что ж, такова жизнь», а потом заставлял перечитывать более веселые куски, где рассказывалось о поездках на Ниагарский водопад и садах тюльпанов на бульварах. Письма перестали приходить, когда ему исполнилось четырнадцать. Спустя два года пришло одно от дочери Таты, которая сообщала, что мать умерла во время родов. Именно к одному из сыновей Таты и приехал восемнадцатилетний Рокко. Много позже, шесть лет спустя, когда он переехал в Огайо, где кузен обещал ему место на сталелитейном заводе, на котором ему так и не довелось работать, он дал себе слово позволить через пару-тройку лет экономной жизни роскошь приехать на Ниагарский водопад. Увидеть это знаменитое место.

Но потом он отвлекся на что-то.

Мысль поразила, подобно откровению. Все тревоги и бесполезная суета в его маленьком, как гроб, мирке с замазыванием пастой оконных щелей и борьбой с плесенью на швах между плитками в ванной и грибком на ногтях – весь это бред присутствовал в его жизни лишь потому, что случилось ему родиться маленьким человеком с маленькими глазами в маленькой комнатке, а, как оказалось, все это время ему было необходимо всего-то добраться до Ниагары, увидеть гиганта на огромном расстоянии, чтобы все заблуждения рассеялись. Он бы увидел совершенную точность в творении Господа. Здесь, на самом краю каньона, он заметил, как ветвь, унесенная потоком, скрылась из вида, упав вниз. Он пытался найти ее, вглядываясь в стену воды, но не смог. Мелкий недостаток терялся в грандиозности замысла. Чувство глобальной значимости особенно ощутимо, если сосредоточиться на мелочи.

Однажды ночью после партии в карты Д’Агостино разложил на полу кухни Рокко карту мира и заявил, что Норвегия подозрительно похожа по форме на Швецию, а Швеция – на Финляндию. Случайность ли это? Штат Огайо схож по форме со всеми Соединенными Штатами, только Порт-Клинтон вылез в озеро, как корявый Мичиган, изрезанное побережье Аштабулы, смотрящей на северо-восток; похож и маленький Мэн, и Айронтон, словно бородавка посередине, и Техас. Д’Агостино перевернул Австралию, и она тоже оказалась немного похожа на США, но с одной провисшей стороной и заливом с другой стороны. Только посмотрите, как эта перевернутая Австралия похожа на красный Китай.

Похожие формы, порядки, стиль жизни – все очевидно для того, кто пытался разглядеть это по внешнему виду. Такой ему часто представлялась туманная Европа.

В детстве он все улавливал инстинктивно. Став мужчиной, как-то позабыл об этом. А сейчас внутренние способности стали возвращаться.

Он хорошо помнил, как парнишкой девяти лет от роду в белой альбе и черной шляпе тянул с другими мальчишками вверх по Виа Этнеа на канатах повозку со статуей святой Агаты – покровительницы их городка. Канаты растянулись на семь кварталов. К счастью, верующих и бескорыстных приверженцев было немало, потому ему достался конец только одного каната. Ни в ком он не видел отчаянного напряжения, однако повозка катилась по мостовой. Когда они выехали на Пьяцца Стесикоро, на его глазах случилось невероятное: от края балкона четвертого этажа отвалился кирпич – без видимой причины, – упал прямо у здания и разбился.

И подумал юный Рокко: «Будь я в состоянии понять одно мгновение, я бы понял все мгновения».

Серповидная Подкова на канадской стороне должна быть больше и величественнее, но со своего места он мог видеть только кусок. Если перейти по мосту на канадскую сторону, вид открывался бы полный, не без водной пелены, разумеется. Для этого требовалось покинуть страну, ставшую конечной точкой его пути, сюда его вело провидение. Он пересек границу Соединенных Штатов утром сорок лет назад и никогда не выезжал. За последние два дня он не раз получил намек на то, что надо смотреть вперед, дальше. Следующим шагом, наверное, станет отъезд из страны, чтобы потом обернуться и понять, для чего все это было нужно.

Какое же удовольствие, какое удивительное успокоение приносит звон подбрасываемых в руке ключей, смешивающийся с шумом воды. Музыка металла и вид крошечного деревца платана, пускающего корни в опасной близости к уничтожающему все на пути течению реки (так Лихтенштейн цеплялся за Швейцарию, надеясь, что Германия этого не заметит); хлипкие на вид лодки с туристами, набитые фигурами в желтых плащах, движущиеся к конечной точке падающей воды, – все это имеет целью успокоить. Успокоить его, убедить в том, что его средний сын не закончил путь, не ушел в небытие. Что Лавипентс, и Бобо, и Джимми не устоят и вернутся туда, где должны находиться. «Потому что не существует небытия», – прошептал водопад. Д’Агостино, и эти черти из газеты, и старуха через переулок со своим подручным, и неверующая толпа на празднике – все они хотели, чтобы он трижды отрекся от того, что знает своего мальчика, и тогда трижды пропоет петух. Они хотели, чтобы он покорно признал, что эта штука была уничтожена, пока он не смотрел. У них было несколько цифр и жетоны, у них было доверие и право действовать от корпуса морской пехоты США. Но это лишь тщеславие. Ничто по сравнению с авторитетом Ниагары и верой одной души. «Я только видоизменил его», – прошелестел водопад. Глас бурлящей реки повелел ему пустить хлеб свой по водам, чтобы опять найти его по прошествии многих дней. Ветвь потеряна для тех, кто наблюдает за пеленой брызг, но не потеряна для водопада.

Душу его переполняли страх божий и счастье.

Этот мост, как и все мосты, звал: «Пройди по мне. Прошу». И еще был рядом металлический знак – белая стрелка на зеленом фоне, указывающая влево, и потрясающие слова: «В Канаду туда».

Давай, Рокко, иди через мост, там красиво, у них на флаге «союзный гюйс» и есть музей восковых фигур.

Он порылся в одежде с целью найти сигареты. Обнаружив их в левом заднем кармане, дружелюбно произнес: «Вот вы где, дорогие мои!» И зашагал по мосту.

Вдали он увидел таможню, людей в красных мундирах, но, увы, не в медвежьих шапках. Главой государства была женщина двадцати семи лет, во время войны отбывавшая трудовую повинность в качестве водителя и механика грузовика. Коронация ее состоялась всего два месяца назад, правда, жила она в другой стране.

Теперь он видел почти всю Подкову. Под ним бежали воды синей реки. В поле зрения попал знак на краю моста, гласивший: «Государственная граница», а ниже: «Территория доминиона Канада». Он остановился, перебросил окурок через перила, ветер подхватил его, и Рокко даже видел, как бросил в воду, правда, уже краем глаза, изогнувшись всем телом, чтобы закрыть вспыхнувшую спичку, от которой прикуривал уже другую сигарету.

Он вспомнил, что не оставил своей кошечке достаточно корма, но подумал, что она все равно выживет, эта хулиганка.

Давай же, Рокко, шагай через границу, не скромничай.

Предчувствие засело занозой в мозгу.

Поперек моста тянулась линия краски, являвшаяся, как указывал еще один знак, фактической границей, хотя он находился, то есть мост находился, согласно опять же знаку, на высоте двух сотен футов над поверхностью реки. Вероятно, хотя и абсурдно, что невидимая эта стена упиралась в небо. На какое же расстояние простиралась Канада?

Можно я? Можно я? Не буду попусту тратить время.

В среднем за минуту под этим мостом, названным Радужным и возведенным в 1941 году, протекало шесть миллиардов фунтов воды. Это был четвертый мост, построенный на этом самом месте. Первый, подвесной обрушился во время бури в январе 1889-го. Второй, тоже подвесной был разобран и собран снова, но уже в нескольких милях вниз по реке. Третий, стальной арочный был разрушен льдами озера Эри, которые упали с потоками воды и повредили опоры, таким образом в 16:20 27 января 1938 года мост рухнул. Остатки конструкций до сих пор покоятся на дне реки друг на друге на глубине ста семидесяти пяти футов.

Синие, желтые, красные американские машины, роскошные, блестящие, проезжали справа от Рокко и направлялись к границам на северо-запад и на юго-восток, в сторону Онтарио и штата Нью-Йорк, уверенно и не останавливаясь проходили сквозь невидимую стену картографа, тела людей на долю секунды разрезало надвое – часть республика, часть доминион, – но одни законы и история, каждая часть ограничивает другую.

Откуда это зудящее желание? Топограф счел, что от этой полосы тянется невидимая линия. Вера в то, что линия существует, влечет за собой утверждение, что здесь два места, а не одно. Сама граница не вводит разделение, а лишь обозначает. Он слишком долго жил, чтобы этого не знать. Он сошел с парохода «Натали Тунисская» в Новом Орлеане в 1913-м, он был тогда несмышленым юнцом, твердившим себе то же, что люди твердят с той поры, как только в этом мире появилась речь: «Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим. Найдете выход в этом другом месте».

Две девочки-азиатки лет семи в юбках цвета барвинка и белых сандалиях стояли по обе стороны от полосы и перебрасывали через границу теннисный мяч, очень серьезные, они внимательно целились, чтобы ветер не подхватил и не унес его, и он скакал туда-сюда по полотну моста.

Не ври себе, Рокко, поворачивай назад.

У нас в американском языке есть одно выражение, Рокко, оно означает совсем не то, что ты думаешь. «Делай что хочешь», – говорим мы, но это означает: «Говори правду, что ты сделал».

Теннисный мяч, хоть и точно отправленный, все же сменил траекторию и взорвался под колесом «Понтиака» последней модели.

И тебе придется расплачиваться, Рокко.

Офицер американской таможни потребовал водительские документы и задал вопрос о гражданстве.

– Соединенные Штаты, – сказал ему Рокко.

– Как долго находились в Канаде? – спросил мужчина и кашлянул прямо в документы.

– Я не находился в Канаде.

– Слушай, друг, но ведь там же Канада.

– Я… я, видите ли, люблю читать написанное на знаках. Увидел знаки и решил прочитать, что на них написано. – Голос звучал слабо. Он хотел мороженое. Было жарко, и он был голоден, хотелось поднести к лицу нечто красочное и аппетитное.

Он совсем запутался.

– Это мост. По нему можно идти либо в эту сторону, либо в эту. Учитывая, где ты сейчас стоишь, ты мог прийти только из Канады.

Он хотел мороженое.

– Я просто прошел слишком далеко, читая таблички, вот и все. Я не переходил границу. Хотел почитать, что написано, узнать об истории места и все такое прочее…

Он совсем запутался. Перестал понимать смысл происходящего.

Ощущение огромного желания любить можно перепутать с самой любовью.

Солнце отразилось в лобовом стекле въезжающей на мост машины и рикошетом ослепило Рокко.

– Я совсем запутался, – признался он охраннику.

Если коротко, он был убежден, что Бога все-таки не существует. Падающие воды больше не говорили с ним; только мост и машины, артефакты страны, повенчанной с математикой и железобетонными конструкциями, пытались что-то сказать, а точнее проскрипеть.

Офицер вернул документы, ставшие влажными.

– Ответь-ка мне, ты там что-то покупал?

– Нет, я ничего там не покупал.

Пограничник позволил ему пройти. Он медленно шел по краю каньона, кажется, отказавшись от всех тех утверждений, к которым мысленно пришел в первые минуты наблюдения за водопадом. Все стало непонятным, кроме полосы поперек моста. Он бродил по пересекающимся пешеходным дорожкам небольшого парка у каньона в поисках палатки с мороженым и чувствовал себя глубоко несчастным и одиноким. У проведенной краской полосы было еще одно назначение – заявить: ты вел себя так, словно воображаемое стало реальным.

Часто ночью дома он чувствовал, как повышается настроение, когда слышал треск запальника новой газовой печи, газ поступал со свистом, и вспыхивало пламя. Оно повышалось от стука в дверь. Он относился к печи как к компаньону, живому существу. Регулярное ее включение по ночам помогало легче переносить одиночество. Он придумал имя – Гари, как в «Пошли все к черту!».

От сигарет сердце начинало трепыхаться в грудной клетке, по опыту он знал, что единственный способ решить проблему – выкурить еще одну.

Продавец мороженого, найденный все же в двадцати футах от места падения потока в густой тени сахарного клена, был в бумажном белом колпаке, который носил на работе и сам Рокко; и еще в белой сорочке в голубой горошек и черном галстуке-бабочке. На лице застыла обнажавшая зубы дьявольская улыбка. Он сидел на железном ящике из-под молока за тележкой-холодильником, прислонившись спиной к стволу дерева. Вокруг было великолепно светло и ярко, но в этом месте крона давала густую тень, которую не нарушал ни один солнечный лучик.

Очень сложное устройство, удерживающее поток света. Множество тысяч листиков. Все под разным углом к солнцу, оттого способны остановить любой лучик. Дерево – отличный перехватчик света.

Мужчина ничего не читал, вообще ничем не занимался. Каждая его рука покоилась на ручке рефрижератора, словно он готовился распахнуть врата в подземелье. С заметным усилием он поднялся и теперь стоял в этом странном островке тени, что сделало его старше. Он заговорил, когда Рокко был еще на значительном расстоянии.

– В наличии вкус клубничный, шоколадный, фисташковый. Вафельный рожок обычный. Обычный. Ванильного мороженого нет. По одной салфетке в руки.

Он откашлялся. На плечо Рокко приземлился кузнечик, продавец потянулся и стряхнул его.

– В продаже нет ни сэндвичей, ни барабанных палочек, никакой прочей мелочевки. Имеются бумажные стаканчики и деревянные ложки. Одна порция – двадцать центов, две – девятнадцать, три – четвертной. Орешков нет. Вишни тоже. В шестидесяти футах в этом направлении фонтан. Тридцать футов налево – и придете в общественный туалет. Который час, я не знаю.

Повисла тишина, мужчины смотрели друг на друга. Рокко показалось, мужчина узнал его, и на лице мелькнула тень. Пауза затянулась, взгляды были слишком откровенными, потому продавец принялся открывать дверцы и доставать свои богатства. Колпак съехал – так носил и сам Рокко, это весело, когда шапка набекрень. На открывшейся части головы под редеющими волосами были хорошо видны пигментные пятна.

– Я ведь тебя знаю, – сказал Рокко.

– Нет, не знаешь.

– Мы точно знакомы. Подожди-ка пару секунд…

– Алле-гоп! Смотри! От тебя требуется назвать…

– Ты прости меня. В те дни я был сам не свой.

– …вкус, тару и количество шариков.

– Тогда все было как в тумане. У меня вообще проблемы с ясностью мышления. Всякий раз, когда мне кажется, что он уже поднялся выше головы или развеивается – туман, в смысле, – внезапно вокруг все окутывает тьма, и становится хуже, чем было раньше.

– Думаешь, ты один такой? У меня каждый раз так с молодоженами. То я их дядя, который умер. То бывший молочник бабушки. Они бегут из дома, чтобы пожениться, потом приезжают сюда, снимают мотель на ночь, а на следующее утро, алле-гоп…

– Нет, нет, нет.

– …и я тот самый пропавший знакомец. Я Марк Твен. Одна ночь с молодым мужем – и они передумали. Хотят вернуться к прежней нормальной жизни, к бабушке, маслобойке.

– Но…

– Соберись же, Христа ради.

– Сейчас у меня очень важное и деликатное дело. Позволь, я не буду обременять тебя подробностями. Скажу лишь, что это дело, от которого зависит моя жизнь, мне надо собрать все силы, перед тем как начать действовать.

– У меня простое лицо. Я могу быть кем угодно.

С огромного валуна ниже по дороге спрыгнул полосатый кот с живой ласточкой в пасти, пригнувшись, пролез под нижней балкой ограждения и скрылся в густой траве.

– Я человек твердых убеждений, – сказал Рокко. – Например, относительно любви к своей стране; силе молитвы; о том, что жена должна принадлежать мужу, а дети быть рядом с отцом.

– А теперь ты стал порочным. Это то признание, которое ты хотел сделать. Словно никому раньше не приходило в голову открыть душу старику под деревом, будто он покойный родственник или кто бы там ни был.

Перегнувшись, Рокко заглянул в нутро холодильника, но увидел только то, о чем было сказано: три емкости – коричневую, розовую и зеленую – в покрытой инеем большой коробке.

– Я не стал порочным, – сказал Рокко.

– Но мысли у тебя порочные.

– Я очень, очень честный человек, сэр. Я пытаюсь тебе объяснить, что лицо твое мне знакомо, ведь, если у тебя лицо того человека, значит, ты тот человек и есть.

Мужчина захлопнул крышку холодильника, отвернулся и четыре раза чихнул в появившийся в руках носовой платок. Рокко пожелал ему здоровья.

– Видимо, что-то в моем лице есть такое, что притягивает сюда людей, оно, наверное, говорит им: «Подходите, рассказывайте, что у вас на сердце», – вяло произнес он. С чиханием исчезла часть запаса силы духа, необходимой для поддержания образа самоуверенного мужчины. В голосе мелькнули нотки мольбы. Это убедило Рокко в том, что он притворяется.

– И ты знаешь меня. Мы знаем друг друга. Дай пару секунд подумать.

– Нет… – ответил мужчина тоном, полным безразличия, и продемонстрировал величественный жест пренебрежения, для этого поднял руку, описывая дугу, а в самой верхней точке мотнул кистью так резво, будто она была плохо закреплена. После этого Рокко перестал сомневаться, что видел мужчину раньше.

Если только чувство глубокого желания не иметь сомнений не было на самом деле чувством, говорившем об истинном отсутствии сомнений.

– Скажу, что по крайней мере один раз мы встречались.

– Христос всемогущий, это же чертов крестовник.

– Если только Христос не вводит меня в заблуждение намеренно.

– Знаешь, они ведь все так и спланировали, поверить невозможно. «Это часть ландшафтного дизайна» – так сказали мне эти смотрители парка, когда я посоветовал им его скосить.

Во мху под живой изгородью кошка надавила передними лапами на шею птицы, вонзила зубы в оперение и вырвала, не увернувшись от крыла, хлопнувшего ее по морде.

– Ты никогда не жил в Огайо или Небраске?

– Знаешь, что я сделаю? Проникну сюда ночью с бутылкой скипидара и спичками – вот что я сделаю.

– Или ты все это время меня обманывал? – поинтересовался Рокко.

– Летом много пыльцы, ржавых листьев кукурузы, принесенных откуда-то ветром. – Он чихнул еще четыре раза, слезы лились, кажется, из всех отверстий в голове. – И еще он переносит споры грибов.

– Как раз то, что я столько времени поглощал, – пробормотал Рокко, – сам не знаю почему.

Солнце согревало ему спину, на живот села муха-веснянка. «Тук-тук», – забилось сердце.

Неважно, что он смог сделать, а что не получилось. Смотрел, но не видел. Был, но отсутствовал. Он был голоден, и немного растерян, и смущен тем, что был голоден.

«А у меня есть розовый шарик на зеленом шарике, а тот на вафельном рожке», – думал он, с удовольствием слизывая лакомство, незаметно для себя прошел через весь газон, потом пересек дорожки, остановился у ограждения у реки и принялся наблюдать, как несутся вниз потоки, падают и падают, а потом взлетает вверх дымка из капель.

Путь его завершен. Достойного упоминания имущества не нажито. Родители давно обрели вечный приют.

Ему самому было пятьдесят семь лет.