Текст книги "Черные розы"

Глава 10. Мейсон

Сегодня понедельник, день марафона. Тысячи людей ждут, когда прозвучит выстрел, который запустит третью волну бегунов. Я стою среди них и оглядываю толпу в поисках единственной причины, по которой я сейчас здесь нахожусь. Я знаю, что не увижу ее. Она гораздо ближе к началу, чем я. У нее есть настоящие квалификационные времена из других марафонов, так что, даже несмотря на то, что я ее записал в качестве исключения, она все равно стартует с другими бегунами с таким же квалификационным временем.

Я никогда раньше не участвовал в марафонах, на моем счету только парочка полумарафонов, которые я пробежал для разных благотворительных целей в прошлом году. Но единственной квалификацией, которая мне потребовалась – за исключением наличия места, – была кругленькая сумма и обещание пробежать дистанцию меньше чем за шесть часов. Я усиленно тренировался с Трик, так что думаю, что мне потребуется чуть больше половины этого времени. Но вообще, главная сегодняшняя цель – это догнать капризную принцессу, пару километров понаблюдать за ее прекрасной задницей в черных штанах, а потом нанести ей сокрушительное поражение.

Я видел Пайпер до начала забега, но не смог с ней поговорить. Было заметно, что она сгорает от стыда из-за того, что произошло в тот вечер. Она меня практически проигнорировала. Я убедил себя, что причина вовсе не во мне, что это все из-за толпы. И может, еще из-за беспокойства, что она проиграет и ей придется выполнить свою часть обещания.

На минуту я даже задумываюсь о том, чтобы нарочно проиграть ей, – просто для того чтобы узнать, какую награду она попросит. Но несмотря на любопытство и крошечную часть меня, которая хочет, чтобы Пайпер пересекла финишную линию раньше меня, я все же знаю, что предпочту, чтобы она видела во мне сильного альфа-самца, а не слюнтяя, которого победила девушка метр с кепкой ростом и в два раза легче него.

И я очень хочу пойти с ней на свидание.

Звучит выстрел, но движения в толпе пока мало. Наверное, старт почти десяти тысяч бегунов занимает какое-то время. Организаторы пытаются сдержать рьяных участников, чтобы они не растоптали других в своем стремлении осуществить свою мечту и пробежать эту знаменательную гонку. Наконец мы начинаем медленно ползти вперед, как стая рыб, бьющихся за место в чересчур ограниченном пространстве. Интересно, как Пайпер чувствует себя в толпе? Еще никогда в жизни я не испытывал такой клаустрофобии. Утром я заметил, что она взяла с собой айпод и наушники. Хотя это не поощряется организаторами марафона и запрещено для тех, кто хочет выиграть денежный приз, это, возможно, единственное, что позволяет ей участвовать в марафонах, несмотря на всю ее нелюбовь к толпе.

Я же, напротив, сегодня не слушаю музыку. Признаю, что музыка помогает и благодаря ей я справляюсь с изнурительными тренировками на беговой дорожке. Но сегодня я буду получать энергию из несмолкаемого гула толпы. Точно так же, как и во время матча, этот шум меня подбадривает. Мотивирует. Именно он приведет меня к финишу. То есть он и предстоящее свидание с женщиной, которая выводит меня из себя и в то же время возбуждает.

Я довольно скоро вырываюсь вперед, огибая и оставляя позади более медленных бегунов. Иногда я слышу из толпы крики, адресованные лично мне, – меня узнают. Я киваю или машу рукой в ответ, но после нескольких километров я устанавливаю темп и погружаюсь в воспоминания о прошедших выходных.

Я плохо спал в пятницу ночью, потому что волновался о Пайпер. Да, она была пьяна, и очевидно, что у нее проблемы с мужчинами, но что побудило ее ударить несчастного парковщика, который просто пытался мне помочь? Она была словно погружена в сон или, скорее, в кошмар.

Когда я на следующий день позвонил Скайлар, чтобы справиться о Пайпер, она пригласила меня на ужин к ним домой. Пайпер там не было, потому что она в тот вечер работала. Гриффин и Скайлар часто приглашают меня к себе – жалеют холостяка, который не может даже нормально сварить макароны. Я погружаюсь в изнурительный бег и вспоминаю тот вечер.

– Не могу поверить, что она его ударила! – сказала Скайлар. – Сегодня утром она ничего мне про это не сказала. Рано утром она ушла на пробежку, а потом началась ее смена в ресторане.

– Не понимаю, что произошло. Я только что нес пьяную Пайпер с гудящими ногами, обмякшуюся у меня на руках, и вот она уже молотит все вокруг и бьет в челюсть паренька, который мне с ней помогал.

Я положил вилку и выразительно посмотрел на Скайлар. Я не знал, известно ли ей про Чарли, и не собирался обманывать доверие Пайпер, но я очень хотел выяснить, что с ней происходит.

– С Пайпер что-то произошло? Ну, ты знаешь… что-нибудь, что повлияло на то, как она ведет себя с мужчинами?

– То есть не травмировал ли ее кто-то? – Скайлар внимательно посмотрела на меня, задумавшись над вопросом, который сама же и задала. – М-м-м… Думаю, нет. Просто раньше парни не особо ее интересовали. Вообще-то мы с Бэйлор думали, что она лесбиянка, пока не увидели, как она себя ведет с тобой.

– Как она себя ведет со мной? – с невинным видом переспросил я.

Гриффин рассмеялся и присоединился к разговору, положив на мою тарелку сочный гамбургер.

– Да ладно, Дикс, девушка влюблена по уши! Она, конечно, не признается в этом самой себе, но для всех остальных это совершенно очевидно.

Получив от друга это подтверждение, я улыбнулся. Я так и думал, но, когда я услышал это от них, мне захотелось начать бить себя в грудь, как горилла.

– Все равно… то, что мужчины ее не особо интересуют, не вполне объясняет произошедшее в пятницу, – сказал я.

– Не знаю. – Скайлар поднялась, чтобы налить мне еще воды. – Она сильно изменилась после того, как провела семестр за границей в старших классах школы. Возможно, тогда что-то произошло, но думаю, она бы нам рассказала. Мы были очень близки. Она вернулась совершенно другим человеком, но мы просто подумали, что она изменилась под действием опыта.

– В каком смысле другим человеком? – спросил я.

– Когда она вернулась, она хотела только работать в ресторане, чтобы заработать денег на путешествия. Она перестала помогать с Мэддоксом и проводила все свое время с Чарли или в ресторане «У Митчелла». Она даже забросила театр. До этого она сильно увлекалась актерским мастерством, даже хотела получить стипендию и поступить в школу искусств. Но после возвращения она не сходила больше ни на одно прослушивание. Она просто помешалась на планировании путешествий после окончания школы.

– Она играла в театре? – Я вспомнил, как Пайпер рассказывала, что мать Чарли была актрисой. Может, из-за этого она разлюбила театр?

Лицо Скайлар озарилось от гордости.

– Да. Причем очень хорошо. Она с самого детства любила наряжаться и декламировать нам монологи. Помню, когда была всего в десятом классе, она получила главную роль Анны Франк. У нее был настоящий талант. Мы с Бэйлор все время говорили, что она впустую растрачивает свои способности, следуя за своей пустой мечтой поездить по миру. Мы были уверены, что она побывает в удивительных местах, но всегда предполагали, что это произойдет благодаря театру. В ресторане ей платили минимальную зарплату, как она смогла бы позволить себе путешествовать? Мы были поражены, когда родители разрешили ей путешествовать на деньги, отложенные на ее образование. Они всегда были непреклонны в том, что их дети должны получить высшее образование, но тем не менее дали ей карт-бланш на использование денег, которые они копили много лет.

– Скайлар, страсть к путешествиям – это одно, – возразил я. – Но тебе не кажется странным, что она вернулась совершенно другим человеком, не таким, каким была до этого?

– Ты же сам говорил, Мейсон. Когда мы говорили о Пайпер, ты сказал, что за границей совсем другая жизнь. И люди тоже другие. Думаю, она просто нашла место, в которое она вписывается лучше, чем сюда. Она всегда была странницей, цыганкой, но мы считали, что это часть ее творческого процесса.

Скайлар делает глоток пива, от которого я отказался, потому что до марафона оставалось всего два дня. Она раздраженно выдохнула:

– Не знаю. Возможно, отчасти это и моя вина. К тому моменту я уже училась в университете и каждый день ездила в Нью-Йорк, чтобы получить степень в сфере ресторанного обслуживания. Я была поглощена учебой, а когда я не училась, я развлекалась. Пожалуй, можно сказать, что я бросила Пайпер на произвол судьбы.

Гриффин схватил ее за руку.

– Ты ни в чем не виновата, Скай. Люди взрослеют и меняются, и ты ни черта не можешь с этим поделать.

Пробегая километр за километром, я размышляю о словах Гриффина. Люди действительно меняются. Я изменился. В университете я был тем самоуверенным футболистом, которым Пайпер меня до сих пор считает, и спал с каждой женщиной, которая позволяла мне залезть к ней под юбку. Потребовалось нечто огромное, нечто радикальное, нечто совершенно немыслимое и судьбоносное, чтобы я изменился. Потребовалась Хейли. И хотя я согласен со Скайлар, что семестр за границей мог изменить Пайпер, мне кажется, что тут скрывается нечто большее. Может, в истории Чарли есть что-то еще, о чем Пайпер мне не рассказала? Что, если Пайпер тоже подверглась насилию со стороны пьяных друзей матери Чарли?

Когда я думаю о том, что к ней прикасались руки другого мужчины, в животе у меня все переворачивается. Я бегу еще быстрее, пытаясь ее догнать. С каждым шагом я клянусь ее защищать. С каждым тяжелым вздохом я обещаю себе ее обезопасить. С каждой каплей пота я клянусь, что стану причиной, по которой она останется в Нью-Йорке.

Где-то около трехчасовой отметки я наконец ее замечаю. Даже среди множества групп бегунов и безбрежного моря соперников я ее нашел. Я хорошо знаю, как она выглядит со спины – за прошлый месяц я много раз наблюдал за ней в зале, гораздо больше, чем она подозревает. Я бы узнал ее со спины где угодно.

Она бежит одна – что очень в духе Пайпер – вдали от толпы и немножко сбоку. Я слегка замедляю темп, чтобы не догонять ее, и наблюдаю за ней сзади, восхищаясь мягкой грацией, сопровождающей каждый ее шаг. Облегающие легинсы подчеркивают каждый изгиб ее бедер и ягодиц. Между лопатками – мышцы на которых стали более ярко выражены благодаря изнурительным тренировкам с Триш – на ее светло-зеленом топе проступили следы пота. Хвостик ее двухцветных волос прыгает вверх и вниз, непослушные пряди удерживаются резинкой под цвет топика. Она прекрасна. Ее фигуру можно использовать для отливки статуй. Уверен, что, если бы мое тело не было сейчас на грани, в шортах у меня сейчас стало бы тесно от одного лишь взгляда на Пайпер.

Именно в этот момент я осознаю, что гонка почти завершена. Если верить моему педометру[10]10
  Механический, электронно-механический или электронный измерительный прибор для подсчета количества сделанных шагов при ходьбе или беге.


[Закрыть], на который я почти не обращал внимания, до финиша осталось всего два километра. Пока соперники оставались позади, выбывали из гонки и мучились от судорог, время для меня просто пролетело, каждый мой шаг подпитывался мыслями о Пайпер. Если я могу пробежать марафон, просто думая о ней, могу себе представить, на что я способен, если она будет рядом.

Я догоняю ее и бегу рядом с ней, наблюдая за ней боковым зрением. Наконец Пайпер меня замечает. На ее покрытом по́том лице появляется хитрая улыбка. Она вытаскивает из уха наушник.

– Ну наконец-то, – произносит она.

Я смеюсь настолько, насколько это возможно после сорока одного километра бега.

– Наконец-то? Я, знаешь ли, намерен выиграть наше пари.

Легкие у меня горят от того, что я пытаюсь разговаривать и бежать одновременно.

– Ну давай, Дикс! – И Пайпер вырывается вперед.

– Ну уж нет, Принцесса.

Я собираю все свои силы и обгоняю ее, значительно разрываю дистанцию между нами, прежде чем вернуться к своей марафонской скорости, и надеюсь, что не потеряю сознание от попытки произвести на нее впечатление.

Через каждые пятьдесят шагов или около этого, я оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, что она меня не догоняет. Пока что она даже не особо сократила дистанцию между нами. Интересно, не подрезал ли я сам себе крылья, слишком рано истратив последние силы? Не позволит ли ей это теперь выставить меня дураком, опередив прямо перед финишной чертой?

Я концентрируюсь на дыхании, напоминая себе, что остался всего километр. Один километр – и мое имя будет записано в историю чего-то еще, помимо футбола. Один километр – и я получу свидание с единственной женщиной, ради которой я пробежал марафон.

Еще. Один. Километр.

Я снова оборачиваюсь, чтобы посмотреть, где находится Пайпер, но не вижу ее. Я оглядываюсь через другое плечо, чтобы убедиться, что она не обходит меня с другой стороны, но там ее тоже нет. Я замедляю шаг и поворачиваюсь всем корпусом. И тут я вижу ее. Пробежав сорок один изнурительный километр, я останавливаюсь. За один километр до победы, я выхожу из гонки с тысячами других людей, которые пересекут финишную черту раньше меня.

Я останавливаюсь, потому что в нескольких метрах позади меня Пайпер сидит на земле, на ногах у нее кровь, и к ней спешат организаторы марафона. Я бросаюсь к ней, не обращая внимания на свои вопящие мышцы и легкие, которым не хватает кислорода. Мое стремление защитить эту девушку пересиливает физиологическую потребность в дыхании. Когда я останавливаюсь перед ней, я оглядываю раны у нее на коленях и ссадины на руках. Я ахаю, видя, как кровь капает вниз, пачкая ее белые кроссовки.

Но когда я встречаю ее взгляд, я с удивлением осознаю, что беспокоят ее вовсе не раны. Ее глаза мечутся по сторонам, лихорадочно оглядывая толпу, а все тело начинает дрожать. Я уже видел этот взгляд. У нее паническая атака. Такой же взгляд у нее был тем вечером. Я ищу способ ей помочь.

– Мисс, вы в порядке? – спрашивают ее медики и болельщики, столпившиеся вокруг.

От натиска окруживших ее людей паника у Пайпер только усиливается.

Я выставляю руки в стороны, пытаясь отодвинуть людей от нее.

– Отойдите, пожалуйста. У нее клаустрофобия.

Я беру у кого-то бутылку воды, а у медиков, которых я оттеснил в сторону, – бинт. Они пытаются к ней приблизиться, но я не позволяю им этого сделать:

– Я сказал, отойдите, если вы хотите ей помочь.

– Пайпер!

Я встаю на колени, хотя в них больно впивается гравий, и нежно обращаюсь к ней:

– Пайпер, все в порядке. Я тебе помогу.

Я осматриваю ее раны и промываю ссадины водой. Все выглядит не так плохо: у нее всего пара царапин, и кровь уже почти остановилась. Пайпер продолжает в отчаянии оглядывать толпу, я слежу за ее взглядом, пытаясь понять, что ее так напугало. Он там? Отец Чарли? Или еще хуже – мудак, который причинил ей боль?

Нужно вытащить ее отсюда. Увести ее подальше от всех этих людей. Я знаю, что нужно сделать, чтобы она пришла в себя, – нужно заставить ее снова побежать. Если я что-то и узнал о Пайпер за прошедший месяц, так это то, что она бегает, чтобы обо всем забыть. Чтобы начать мыслить ясно. Чтобы убежать от своих демонов.

Мне приходится потрудиться, чтобы оттеснить подальше болельщиков, одним взглядом предостеречь медиков и даже соврать им, что я прошел курсы оказания первой помощи. Наконец они мне поверили и отошли в сторону. Хорошо, что они, по всей вероятности, нечасто смотрят футбол – хотя до этой секунды я бы вряд ли этому обрадовался.

Какой-то предмет блестит в ярких лучах солнца на тротуаре рядом с Пайпер, привлекая мое внимание. Я тянусь к нему, поднимаю кожаный браслет Пайпер и провожу пальцами по замысловатым линиям черной розы. Потом быстро засовываю его в карманчик на шортах, радуясь, что вообще его заметил. Не знаю, что он означает, но я точно знаю, что этот браслет очень важен для Пайпер. Возможно, это самая ценная для нее вещь, – я подумал об этом в пятницу, когда она надела его на благотворительный вечер. Я на секунду задумываюсь, снимала ли она его когда-нибудь с запястья до этой минуты? Я представляю себе Пайпер, на которой нет ничего, кроме кожаного браслета, и это ненадолго отвлекает меня от стремления ей помочь. Я отгоняю от себя задние мысли и пытаюсь сосредоточиться на текущей задаче: помочь этой прекрасной, сломленной девушке.

– Пайпер, посмотри на меня. – Я беру ее лицо в ладони и заставляю посмотреть мне в глаза. – Это я. Тут только я и ты, милая. Мы справимся. Остался всего километр, и потом мы навсегда войдем в историю Бостонского марафона. Ты так много тренировалась ради этого. Давай. Ты справишься.

Я поднимаюсь на ноги, убеждаюсь, что Пайпер продолжает смотреть мне в глаза, и встаю между нею и толпой. Потом протягиваю ей руки, чтобы помочь ей подняться.

– Смотри на меня, – говорю я. – Смотри только на меня.

Пайпер делает длинный глубокий выдох, потом кладет ладони мне на руки и позволяет мне помочь ей подняться. Она морщится от боли, но я понимаю, что это не от царапин. У меня тоже все болит. Мышцы у нас уже начали остывать – интересно, сможем ли мы закончить дистанцию после того, как на несколько минут остановились?

– Еще один километр, Пайпер. Легкотня!

Она позволяет мне взять ее под локоть, чтобы я мог удостовериться, что она крепко стоит на ногах.

– Мы побежим с той скоростью, с которой ты захочешь.

Пайпер внимательно смотрит на меня, борясь с собой. Наконец она решается и кивает:

– Хорошо.

Это первое слово, которое она сказала после того, как упала. И прямо в эту секунду я точно знаю, что сколько бы времени нам ни потребовалось, это все равно станет нашей победой.

Я позволяю Пайпер задавать скорость. Она идет быстрее, чем я ожидал, и я слышу, как толпа подбадривает ее, восхищаясь тем, что она продолжает гонку. Не прошло и двух минут, а Пайпер уже ускорилась до равномерного бега. Когда мы заворачиваем за угол и видим вдалеке финишную черту, я слышу, как Пайпер ахает. Я оглядываюсь, испугавшись, что у нее опять начинается паническая атака, но вместо этого я с удовольствием вижу, как ее лицо медленно расплывается в торжествующей улыбке. Не думал, что сегодня – или вообще когда-нибудь – ее увижу.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Она указывает на большие часы, которые показывают время третьей волны.

– Трик была права, – говорит она, продолжая улыбаться. – У нее получилось. Она сократила мое время на десять минут, даже несмотря на мое падение.

Потом она поворачивается ко мне, по-прежнему удерживая темп, и произносит нечто по-настоящему потрясающее:

– Спасибо, Мейсон.

Мои обессилевшие ноги чуть не спотыкаются, когда я впитываю слова благодарности, которые уже и не надеялся от нее услышать. Я качаю головой:

– Не за что, Принцесса. И ты не права – это твоя заслуга, а не Трик. Это у тебя получилось.

Ее глаза наполняются слезами. Слезами радости. Слезами благодарности. Слезами счастья. Но она не дает им упасть. Она высоко поднимает подбородок, кивает мне и снова смотрит вперед, глядя на то, как мы приближаемся к финишной линии. За долю секунды я принимаю решение.

Пайпер даже не замечает, как я отстаю и даю ей пересечь финишную линию первой.

Глава 11. Пайпер

Я еще никогда не испытывала такого возбуждения, пересекая финишную линию, как в этот раз. Это из-за Мейсона? Или из-за того, что я не позволила своим страхам одержать надо мной верх?

Когда я увидела в толпе то лицо, на меня нахлынули все жуткие кошмары, которые мне когда-либо снились. До той секунды я могла притворяться, что лица из моих снов нереальны. Что они лишь плоды моего воображения. Но теперь я знаю наверняка – эти лица принадлежат настоящим людям. Эти чудовища и правда существуют. И все те страхи, которые я испытывала до возвращения домой, только что оправдали себя. Даже в Бостоне, среди тысяч бегунов, я не могу от них спрятаться.

Но когда паника тянула меня вниз, в глубину, на которой я еще не бывала прежде, передо мной появился Мейсон – вероятно, отказавшись от своего шанса финишировать в Бостонском марафоне – и сделал то, что у него так хорошо получалось уже не один раз. Защитил меня.

Защитил от одного из парней в моих кошмарах. Защитил от нежеланного внимания медиков. Защитил от саморазрушения. Еще только один человек способен так меня успокоить – и она находится за тысячи километров отсюда. Это одна из причин, по которой я не люблю с ней расставаться.

Это одна из причин, по которой мне начинает нравиться находиться рядом с Мейсоном.

Я хожу кругами, когда ко мне присоединяется Мейсон и мы вместе остываем после изнурительной гонки.

– Отличный результат! – произносит он, и на его потном, очаровательном лице появляется улыбка.

Все еще купаясь в волнах радостного возбуждения и адреналина, я бросаюсь к нему и обнимаю за шею в несвойственном для меня объятии.

– У нас получилось! – задыхаясь, визжу я.

– Однозначно!

Мы оба мокрые от пота, тяжело дышим и нам нельзя сейчас останавливаться, нельзя давать мышцам слишком быстро остыть. Но это объятие не сравнится ни с чем, от него я теряю последние остававшиеся у меня силы и теряю способность произвольно двигаться. Большие руки Мейсона подхватывают меня, одна лежит на пояснице, другая – между лопаток. Не знаю почему – то ли от возбуждения после марафона, то ли из-за неподдельного страха, который я испытала, увидев в толпе одного из своих обидчиков, – но в эту секунду я хочу, чтобы он никогда меня не отпускал.

Я никогда не чувствовала себя в такой безопасности. Что совершенно абсурдно, если учесть, что мы находимся среди тысяч незнакомых людей. Его руки обнимают меня, приклеивают к его высокому, широкому телу так, что я чувствую себя защищенной и в то же время желанной. Нет, не желанной – необходимой. Потому что он держит меня так, словно я нужна ему не меньше, чем он нужен мне. Интересно, что ему может быть нужно из того, чего у него еще нет – или чего он не мог бы получить в мгновение ока?

Когда я украдкой оглядываюсь вокруг и вижу все новых и новых людей, пересекающих финишную черту, я вдруг осознаю, что Мейсон финишировал после меня. Я отстраняюсь от него и хмурю брови.

– Вовсе не обязательно было позволять мне выигрывать, знаешь ли. Ты и так мне очень помог. Я не нуждаюсь в твоей жалости.

Мейсон смеется и бормочет что-то про мистера Хайда. Потом, качая головой, произносит:

– Я не позволял тебе выиграть, Принцесса, – у меня просто ногу свело. Болит все еще адски.

Он наклоняется и массирует себе лодыжку. Потом берет меня за локоть и увлекает за собой:

– Пошли, нам нельзя останавливаться, а то мышцы задеревенеют.

Мы продолжаем ходить, нас вместе с другими финишировавшими бегунами постепенно оттесняют с Копли-сквер[11]11
  Площадь в районе Бэк-Бэй в Бостоне.


[Закрыть] к огромным палаткам с медиками, массажистами, ваннами со льдом и длинными рядами столов с изотониками и углеводными перекусами. Мы обходим площадь, добавляя еще почти целый километр к дистанции, которую мы уже пробежали, но я знаю, что если этого не сделать, то завтра мы горько об этом пожалеем.

Когда у меня восстанавливается дыхание и я спускаюсь с небес на землю, я больше не могу смотреть на толпы бегунов, организаторов и болельщиков без подступающего беспокойства. Моя правая рука инстинктивно хватается за левое запястье в поисках единственной вещи, которая может меня успокоить.

Меня охватывает паника. Рука лихорадочно ищет тонкие полоски кожи – моим пальцам необходимо провести по контуру цветка, который стал моим воплощением. Но браслета на руке нет. В ту же секунду мой пульс бешено ускоряется – я осознаю, что я, скорее всего, потеряла его, когда упала.

Я смотрю на ссадины на руке, полученные во время падения.

– О господи! Нет, нет, нет, нет! Я не могла его потерять. Только не это!

При одной только мысли об этом глаза начинает щипать от слез, готовых скатиться по моим щекам. Не знаю, от чего – то ли от истощения после марафона, то ли из-за того лица в толпе, – но впервые за долгое время у меня сжимается горло, и я чувствую, что сейчас сделаю то, чего не делала с двадцать пятого апреля – в эту субботу будет ровно пять лет с тех пор, когда это произошло в последний раз, – я сейчас заплачу.

Я разворачиваюсь, готовясь бежать к месту своего падения, но Мейсон берет меня за руку и мягко удерживает.

– Мне надо идти! – кричу я, пытаясь вырваться.

– Пайпер! – Мейсон крепко, но нежно держит меня, не давая мне уйти. – Все в порядке. Смотри.

Другой рукой он расстегивает молнию на кармашке в шортах, в котором обычно носят документы или ключи от машины, достает оттуда мой браслет и протягивает его мне.

Откуда он вообще узнал, что именно я искала?

– Что?! Но как?

– Он, наверное, развязался, когда ты упала. – Мейсон изучает браслет. – Но с ним, кажется, ничего не случилось. Давай завяжу.

Я вытягиваю вперед руку и внимательно наблюдаю за тем, как Мейсон осторожно закрепляет браслет на моем запястье. От пота его волосы потемнели и стали длиннее, так что теперь они доходят ему до бровей. В его потемневших голубых радужках отражается полуденное небо. Он сосредоточен на нелегкой задаче завязывания маленьких кожаных ремешков своими крупными пальцами. Опьяняющая пульсация, возникающая от его прикосновения, воздействует на что-то глубоко внутри меня. Я стою на месте, обессиленная после марафона, до смерти напуганная чудовищем, которого заметила в толпе, с поцарапанными руками и ногами, которые горят от стекающего по ним пота, но могу думать лишь о мужчине, который сейчас прикасается ко мне.

Он улыбается. Интересно, он чувствует то же самое? То, как он смотрит на меня и выдерживает мой взгляд, подтверждает мои подозрения.

Завязав браслет, он внимательно осматривает царапины у меня на руке и на коленях.

– Пошли! Давай закончим заминку и отведем тебя к медсестре. Потом найдем Гриффина и твою маму.

Я чуть не забыла о них! Поскольку марафон проходит в понедельник, не все смогли выделить целый день, чтобы прийти нас поддержать. Я не хотела, чтобы сестры несколько часов тащились с крошечными детьми ради одного быстрого взгляда на то, как я пробегаю мимо. Но моя мама настояла на том, чтобы прийти, еще раз доказав, что поддерживает каждое мое решение.

Через несколько часов, восстановив запасы жидкости и калорий, мы прощаемся с моей мамой и Гриффином, потому что они возвращаются в Нью-Йорк.

Большинство бегунов, которые живут не в Бостоне, решили остаться здесь на ночь, чтобы избежать крепатуры, которая неизбежно возникла бы после длинной поездки в машине. Мейсон был достаточно щедр, чтобы забронировать для меня отдельный номер, а вчера вечером он даже заказал мне в номер огромную тарелку макарон, чтобы я как следует заправилась углеводами перед забегом. Он не предложил ко мне присоединиться. Он вообще не общался со мной перед марафоном. Мы даже приехали в Бостон по отдельности: я на поезде, а Мейсон на машине.

Я уже решила, что отпугнула его своим поведением на благотворительном вечере. Не говоря уже о том, что я сказала ему на прощание. Но его сегодняшнее прикосновение заверяет меня в обратном. Хоть убей, не понимаю, зачем ему тратить время на кого-то вроде меня.

Я сказала Мейсону, что хочу пораньше лечь спать. Но никак не могу расслабиться, а мышцы ноют и горят, поэтому я решаю прогуляться, чтобы размять ноги. Когда я выхожу из отеля, солнце еще только начинает садиться за высокие здания в центре города. Бостон очень похож на Нью-Йорк, за исключением того, что здесь все не так спешат, как там. Люди неторопливо прогуливаются по тихим улочкам, не переполненным уличными музыкантами.

Я останавливаюсь и покупаю хот-дог у уличного торговца. Пока я ем, я прохожу мимо театра «Чарльз Плейхаус»[12]12
  Театр в театральном районе Бостона.


[Закрыть] – мама раз в год привозила меня сюда посмотреть внебродвейские постановки. От афиш предстоящих спектаклей у меня пропадает аппетит. Я выбрасываю остатки ужина в мусорную корзину и пытаюсь перестать себя жалеть. Я убеждаю себя, что так лучше. Если бы мое имя появилось на афишах, я превратилась бы в мишень. В жертву. А я больше не собираюсь ими быть.

Вернувшись в номер, я принимаю несколько таблеток «Тайленола»[13]13
  Анальгетическое ненаркотическое средство. Действующее вещество – парацетамол.


[Закрыть] и ванну со льдом, чтобы расслабиться и заснуть, и надеюсь, что изнеможение окажется сильнее, чем ночные кошмары.

* * *

Ко мне прикасается слишком много рук, каждая из них снимает очередной предмет одежды с моего безжизненного тела. Я не сопротивляюсь. Я не хочу сопротивляться. Мне нравится то, что они делают. Я откидываюсь на массивной кровати и прошу их продолжать. Мое тело кажется живым, я словно парю в воздухе. Я разглядываю пьяные лица людей, находящихся в комнате. Парни разных размеров и форм кричат и подбадривают меня. Я наугад хватаю чью-то руку и подношу ее к своей голой груди, чьи-то пальцы сжимают мои соски, посылая острые как бритва сигналы прямо мне в пах. В лицо и тело мне тычут твердые члены, каждый хочет заполучить кусочек моей плоти. Я протягиваю руку и поглаживаю бархатную сталь одного из них, я не знаю, к какому лицу он относится. Я зачарованно глажу шелковистую мягкость эрекции, и из головки вытекает маленькая капелька влаги.

Внутри меня двигаются чьи-то пальцы, жжение перерастает в нечто большее, от чего все внутри меня вспыхивает от желания. Время от времени я чувствую на своем теле теплые мокрые струйки, сопровождаемые блаженными и в то же время мучительными вскриками облегчения. Наслаждение нарастает внутри меня. Чьи-то пальцы сжимают мои соски и стимулируют клитор. Чьи-то руки по очереди мнут нежную плоть моих ягодиц. Мои бедра подняты, а ноги широко раздвинуты. Я вскрикиваю в болезненном удовольствии и смотрю на лицо одного из парней, когда он входит в меня. Я отодвигаю чью-то руку и перехватываю истязующий натиск на свой клитор, пока не издаю восторженные крики в ликующую толпу. Потом лицо этого парня сменяется другим. Потом еще одним. Все лица сливаются в одно, я чувствую дурноту, я совершенно обессилела от боли. От удовольствия.

Я больше не хочу. Я пытаюсь оттолкнуть одного из парней, моему телу нужно отдохнуть от изнурительной гонки, в которой оно участвует.

Парень не двигается.

Когда он входит в меня, меня пронзает боль. Я пытаюсь столкнуть его с себя, но его руки удерживают меня.

– Нет! – кричу я. – Слезь с меня!

Я кричу, лягаюсь и пинаю его.

В комнате раздается громкий треск, и кто-то запрыгивает на мою постель.

– Пайпер! Пайпер, проснись! – приказывает мне голос, гораздо более глубокий, чем все остальные голоса в комнате. Кто-то трясет меня за плечи. – Проснись, милая.

Я выныриваю из кошмара, мой затуманенный взгляд бешено мечется по комнате в поисках парней, которые только что были здесь. Но я вижу только полуголого Мейсона, который держит меня, чтобы я его не пинала.

– Пайпер! Это я, Мейсон. Все хорошо. Посмотри на меня. Здесь только я. Больше никого. Все хорошо.

Я немного отхожу ото сна, и Мейсон ослабляет захват. Он снова и снова успокаивает меня, пока я не перестаю на него набрасываться и не падаю обратно на постель. У меня не осталось сил сопротивляться, когда он поворачивает меня к себе спиной и обнимает меня сзади, обволакивая своей защитой.