Текст книги "Путаны нелёгкого поведения"

Женщина, уже обращаясь к нему, продолжала что-то говорить по-латышски. Леонид, взволнованно размахивая руками в разные стороны, жестами дал ей понять, что не говорит по-латышски и, придя в себя после угрожающего рыка собаки, тихо спросил:

– Извините, в этом ли доме проживает Илга Райнис?

Латышская фрау, загораживая своим мощным седалищем лающую собаку, кивком пригласила Леонида пройти в дом. Пройдя через узкие сени, забитые хозяйственной утварью, он оказался в просторной тёмной горнице. Возле окна молодая женщина склонилась над крошечным грудным ребёнком, которого бережно держала на руках. Когда она подняла голову, вконец растерянный Леонид узнал в ней Илгу. Чуть раздобревшая, но не утратившая своей стройности, она не спеша положила ребёнка в кроватку и подошла к нему. Складывалось впечатление, будто он совсем недавно вышел из дома и вот вернулся, чтобы продолжить заниматься своими будничными делами. Илга обняла его за шею и, прильнув, пронизывающе, как это делала в палатке, поцеловала в губы. Краем глаза Леонид уловил удивлённые взгляды матери и младшей 15-летней белесой сестрёнки, взиравшей на Леонида, как на пришельца с другой планеты. Он и в самом деле чувствовал, что попал на этот заброшенный латышский хутор из другой Галактики.

Оторвавшись от своего долгоиграющего поцелуя, Илга что-то сказала матери по-латышски. Та тут же схватив за руку свою младшую дочку, продолжающую заворожено смотреть на взбудораженного Леонида, поспешила вместе с ней выйти из комнаты. Илга снова бросилась на шею Леонида и опять стала покрывать всё его лицо поцелуями. Затем она усадила его на диван и, взобравшись к нему на колени, игриво прошептала:

– Лёня! Как ты меня нашёл? Ты зачем приехал? Ты разве не помнишь, что я сказала тебе в аэропорту?

– Ещё как помню, – откликнулся Леонид, алчно взирая на её округлые бёдра, выбившиеся из-под пышной домашней юбки. – Ты сказала тогда: "Прощай, момент истины настал». Я, правда, даже сейчас не понимаю, о каком моменте и о какой истине идёт речь.

Илга хотела что-то ответить, но тут в комнату снова вошли мать и сестра с подносами в руках. Не прошло и двух минут, как стол был накрыт по всем законам латышского гостеприимства. Из запотевшей бутылки без этикетки Анита (так звали мать Илги) разлила по стограммовым стопарикам что-то, похожее на водку. На немой вопрос Леонида она, смешивая русские слова с латышскими, со смехом ответила:

– Это, конечно, отрава, но отрава доброкачественная, называется «кандза», наш латышский самогон, пейте на здоровье.

Несколько стопок качественного самогона вприкуску с нежным розовым салом, прекрасно засоленными грибами, огурцами и помидорами быстро сотворили своё дело. Уже через какие-то четверть часа Леонид горячо целовал маме Аните её натруженные от хуторской работы руки и обнимал за плечи сестричку Илги к её большому удовольствию. Вдруг послышался громкий плач спавшего до этого ребёнка. Илга встрепенулась, не стесняясь, сбросила с себя кофточку и, оголив свою набухшую грудь, бросилась кормить ребёнка. Леонид, не отрываясь, созерцал подсмотренный ещё на кавказском базаре, притягивающий к себе своими соблазнительными формами оголённый бюст Илги. Никто не заметил, как напряглись у него мышцы промежности и по всему телу потекла сладкая истома.

– Разве это так плохо наблюдать, как мать кормит своё любимое чадо? – спрашивал, как бы оправдываясь, сам себя Леонид. Он продолжал безотрывно смотреть на Илгу, любуясь ею и мечтая соединиться с ней вновь, как он проделывал это в волшебной палатке.

Его эротические химеры прервала Илга, уже успевшая сменить свою полусельскую домашнюю одежду на костюм деловой женщины. Белая блузка, строгого синего цвета жакет и юбка, а также черные туфли на высоком каблуке в считанные минуты превратили Илгу из смазливой молодой крестьянки в элегантную неприступную женщину. Леонид ведь не знал, что она несколько лет назад закончила физикоматематический факультет университета и сейчас преподавала математику в торгово-экономическом техникуме. Он с восхищением смотрел на улыбающуюся роскошную леди, стоящую перед ним, и с трудом узнавал в ней симпатичную девушку в жёлтой штормовке, с которой провёл незабываемые ночи на Кавказе.

– Что же ты застыл, Лёня? – схватила его за руку Илга и потащила его к выходу. С другой стороны дома, от вторых его ворот, отходила широкая, посыпанная гравием грунтовая дорога. Возле ворот стоял красного цвета старенький «Москвич». Перехватив удивлённый взгляд Леонида, Илга улыбнулась и почему-то виноватым голосом сказала:

– Да, это моя машинка. Я же не в Сибири живу, а в Прибалтике. Мне её папа подарил. Он у меня занимает высокую должность главного инженера строительного треста.

Она раскрыла дверь и чуть ли не втолкнула слегка оцепеневшего Леонида в салон. Они долго кружили по Риге, Илга показывала ему заповедные уголки родного города, куда вряд ли заводили туристов экскурсоводы и путеводители. Когда начало смеркаться, зашли поесть в необычный ресторан, оформленный в рыцарском стиле. А ещё через полчаса пили кофе в знаменитом кафе «13 стульев». Около полуночи Илга остановила машину на окраине города возле какого-то неказистого малопривлекательного трёхэтажного здания. На вопросительный взгляд Леонида она слегка присела, совершив своеобразный книксен, и, улыбаясь, пропела:

– Вы уж простите, господин Могилевский, что не определила вас в «Интурист» или в другие офигенные апартаменты, но посмею предположить, что в комнате, которую сейчас попадём, будет гораздо просторнее, чем в прошлом году в палатке.

Слова Илги полностью оправдались. Это была просторная комната студенческого общежития, которую уступил ей на ночь какой-то родственник. «Роскошный люкс» по обстановке мало чем отличался от палатки. Интерьер комнаты состоял из полуоборванных зелёного цвета обоев, обветшалого стола и двух покосившихся табуреток. Зато в центре громоздился огромный, почти новый, полосатый матрас с двумя взбитыми подушками. Собственно, именно эта полосатая подстилка и должна была являться реальной фишкой сегодняшней ночи. Не успел Леонид подумать, что архаичный матрас будет намного уютнее, чем еловые ветки на сырой земле, как Илга водрузила на стол незабвенную бутылку «RIGAS BALSAM».

– Похоже, милая, ты меня хочешь сегодня забальзамировать, – расхохотался Леонид.

– Нет, дорогуша, – нарочито серьёзным голосом откликнулась Илга, – сегодня я планирую лишить тебя тех остатков твоей мальчиковой девственности, которые, по неизвестной мне причине, оставила мне в наследство твоя жена.

Не успел Леонид подивиться проницательности Илги, как она с ходу, подогнув коленки, запрыгнула на него и одарила своим долгим обжигающим французским поцелуем. Уже одной этой прелюдии хватило, чтобы кровеносные сосуды её подопечного расширились до такой степени, что он был готов немедленно разорвать на ней все одежды и заняться с ней грубым совокуплением, как пьяный матрос со стервозной портовой шлюхой.

Но Илга неожиданно оттолкнула его и сердито проронила:

– Постой, Лёнчик, не торопись. В то время как ты каждую ночь трахал свою милую жёнушку, я уже забыла, как выглядит обнажённый мужчина. У меня уже год не было секса. Так что, берегись! А сейчас давай, как ты выразился, немного пробальзамируемся.

Илга схватила бутылку и стала маленькими глотками с небольшими перерывами опустошать её содержимое. Леонид удивлённо взирал на потрясающую блондинку в строгом синем костюме и думал:

– Как же так получилось, что ему, простому советскому инженеру, досталась такая ослепительная женщина, ведь такие шикарные дамы бывают только в кино. Как же так случилось, что красивая и образованная женщина целый год обходилась без мужского внимания.

И тут Леонида будто электрическим разрядом пронзило, будто кто-то в мозгах невидимый рубильник включил. Выхватив у Илги бутылку и отпив из неё несколько больших глотков, он сокрушённо пробормотал:

– Илга, милая моя, как же так получается? Если у тебя год не было встреч с противоположным полом, откуда взялся этот милый ребёнок, которого ты при мне вскармливала?

Илга стояла спиной к Леониду, поэтому он не увидел, как её подрумяненное лицо покрылось белизной, а на глазах показались слёзы. Не поворачиваясь к нему, она тихо прошептала:

– Знаешь, Лёнчик, ты, и в самом деле малоцелованный мальчик, если веришь каждому слову, сказанному женщиной. Я ведь специально так сказала, чтобы сильнее возбудить тебя, и, кажется, мне это удалось.

Леонид подбежал к Илге и, крепко прижав её к себе, задыхаясь, прошептал:

– Может, я и действительно малоцелованный мальчик, но, всё-таки, не окончательный идиот. Может, я и не заканчивал мехмат, как ты, но элементарные расчёты делать умею. А они, милая моя, показывают, что палаточной любовью мы с тобой занимались меньше года назад.

Илга мягко приложила ладошку к губам Леонида, с тем чтобы прекратить его разгневанную тираду, но он, отведя её в сторону, сердито продолжил:

– Ты мне тогда ещё сказала, мол, Лёня, не надо нам презервативов, я обещаю тебе, что наш секс будет безопасный. Так что этот беленький младенец вполне может быть моим сыном.

Илга, вырвавшись из его объятий, ни слова не говоря, стала медленно расстегивать ремень на его брюках. Присев на корточки, она сняла с него туфли. Американские синие джинсы, купленные по случаю на барахолке, уже самостоятельно упали на пол. Завороженный Леонид и не заметил, как через мгновение его короткие трусики оказались там же, где и джинсы. Ещё через мгновение он, абсолютно обнажённый, оказался на табуретке, а не успевшая снять свой учительский костюм Илга примостилась у его ног. Ну а дальше невероятное стало очевидным. Она обхватила своими пухлыми губами головку его мужского достоинства и, осторожно надавливая своим влажным языком на самое эрогенное место, на его уздечку, стала периодически двигать им по всей поверхности орудия. Это уже был не просто мастер-класс, а какое-то беспамятство, в которое впал Леонид. Это была свалившаяся с неба блаженная нирвана, это был безбожный кайф, который он никогда прежде не испытывал. Это небытие, куда ввела его эта неземная женщина, он не забудет никогда.

Расслабленный и осчастливленный, Леонид в одночасье забыл о ребёнке, которого уже считал своим, забыл о Светлане, оставшейся в далёкой Сибири, забыл обо всём на свете. Он продолжал сидеть на старом табурете, а Илга медленно, как на никогда не виденном им стриптиз-шоу, снимала с себя свой классический синий костюм. Оставшись в комплектных сиреневого цвета бюстгальтере и трусиках, она не спеша продефилировала перед обомлевшим Леонидом. Он хотел было привстать со своего табуретного бенуара, чтобы помочь ей освободиться от оставшегося неглиже, но она небрежно оттолкнула его и стала сама снимать самые сокровенные части женского туалета. Не отрываясь, смотрел сибиряк на её чуть располневшую после родов фигуру, которая стала ещё более привлекательной, на тугую и округлую попку, на стройные, заканчивающиеся у заветного лобка ноги и думал, что есть Бог на свете, если привёл его на латышский хутор, где жила прекрасная женщина Илга.

А прекрасная, полностью обнажённая женщина кружилась по давно неубранной комнате и нежным голоском напевала: «Ночью в тихих улицах Риги жду я, жду я, вновь тебя жду я…»

Леонид подхватил Илгу на руки, и они уже вместе запели: «Ночью моё сердце крылато, верю, не забудешь меня ты, время придёт – по улочкам Риги вдвоём вновь мы пройдём навстречу рассвету…»

Но до рассвета ещё было несколько часов, до рассвета единственным молчаливым свидетелем их встречи был совсем нестерильный матрас, ставший символом этой сумасшедшей и романтической ночи. Это был какой-то невиданный бурный и неутихающий смерч не столько духовной, сколько плотской и эротической любви. Это был порывистый вихрь незатихающего секса между мужчиной и женщиной, между которыми не было никаких нравственных ограничений. Они желали друг друга на пике своей сексуальности и делали всё возможное и невозможное, чтобы этого пика достичь на пределе собственной чувственности. Они хотели друг друга и получали друг друга на волнах неукротимой и оголтелой страсти. Видавший виды матрас никогда не ощущал на себе таких смелых соблазнительных кульбитов, отчаянных опрокидываний и переворачиваний, никогда не слышал таких раздирающих от похоти стонов и таких обоюдных вожделенных тирад с хриплыми словоизвержениями:

– Я хочу тебя ещё!

Радужные брызги солнечных лучей, нахально ворвавшихся в давно немытое окно, приподняли Леонида с матраса. Он долго рассматривал соблазнительную фигуру лежащей рядом обнажённой Илги. Он беспардонно всматривался во все обольстительные округлости, сексапильные выступы и зовущие впадины её притягательного и лакомого тела, пока не увидел, что стенные ходики показывают восемь утра. Леонид вспомнил, что самолёт с его группой улетает в полдень, вспомнил, что никого даже не предупредил о своём внезапном бегстве и его, наверное, разыскивают. Но всё это было суетным по сравнению с сегодняшней ночью и этой лежащей рядом утренней прелестной натурой. Время до отлёта ещё было. Он осторожно прикоснулся к Илге и, разбудив, нежно поцеловал во вкусные и податливые губы.

Уже через четверть часа, быстро собравшись, они, почти не разговаривая, пили кофе в каком-то маленьком бистро, а ещё через час красный «Москвич» резко притормозил у здания рижского аэровокзала.

– Илга, дорогая, – негромко проговорил Леонид, когда они вышли из машины, – я тебя очень люблю, скажи только, это мой ребёнок?

Она, вытирая выступившие слёзы, устало прошептала:

– Нет, Лёнчик, это мой ребёнок. Прощай! Я буду о тебе помнить. Не забывай меня. Это и есть момент истины, о котором ты спрашивал вчера. Больше этого момента не будет. Никогда!

Глава 3
Первый блин

В Томске в зале для прилетевших пассажиров среди встречающих Леонид заметил Светлану. Вообще говоря, это был нонсенс, полная неожиданность или даже сюрприз. Особенно в момент, когда она подбежала к нему и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в губы. Этот символический сибирский поцелуй, разумеется, мало походил на французское прикосновение Илги, но Леониду было приятно. Светлана, взяв его под руку, внимательно посмотрела ему в глаза и, улыбнувшись, спросила:

– Ну что, Лёня, много женщин у тебя там было? А то выглядишь ты каким-то особо одухотворённым и обласканным.

Леонид вздрогнул, подумав про себя:

– Что за наваждение? Как она могла догадаться? Ведь не написано на мне, чем я там занимался.

Взяв себя в руки и чуть успокоившись, он сам же себе и ответил:

– Говорят, что в женских мозговых извилинах есть какой-то природный датчик, который каким-то непонятным образом то ли по запахам, исходящим от мужчины, то ли по звукам его речи безошибочно определяет факт измены. Может, поэтому Света, как никогда ранее, поцеловала его.

Вслух же он шутливо произнёс:

– Все женщины, окружавшие меня в поездке, были в возрасте, описанном Оноре де Бальзаком. Все они мне скорее в матери годились, чем в любовницы.

Домой из аэропорта вернулись поздно. Наскоро перекусив, они со Светланой почти одновременно нырнули на свою просторную диван-кровать, которую Леонид иногда называл сексодромом. Хотя именно по этому целевому назначению она использовалась крайне редко. Вот и сейчас, когда он нежно обнял и прижал к себе Светлану, та осторожно отстранилась от него и прошептала ему на ухо:

– Лёня, не надо. Сегодня нельзя: у меня начались месячные.

– Всё, как всегда, – недовольно пробормотал он, – похоже, что ничего не изменилось в Томском королевстве.

Но, откровенно говоря, сегодня отказ Светланы от супружеского праздника после недельного расставания только порадовал его. Вчерашние ночные кувыркания с Илгой настолько вымотали, что он вряд ли нашёл бы силы даже на короткие интимы с любимой женой.

Несмотря на усталость, Леониду не спалось. Сквозь приспущенные веки он всматривался в милое личико посапывающей Светланы. В этот момент казалось, что больше никто ему не нужен, кроме этой умной покладистой и симпатичной женщины. Но уже на следующий вечер, когда он восстановился после рижского адюльтера, а у Светланы продолжалась менструальная декада, Леонид вспомнил об Илге и все связанные с ней приятности. И ох как же захотелось ему этих райских наслаждений, полученных ещё позавчера на видавшем виде матрасе от прибалтийской подруги. Он оказался как бы в двойной реальности: на платоническом уровне любил Светлану и в тоже время страстно желал Илгу в плоскости эротической. Все эти уровни и плоскости никоим образом не хотели совмещаться в одной, отдельно взятой, женщине. Именно эта нестыковка не давала Леониду спокойно жить и даже просто дышать: вместо вдохов у него получались вздохи, а вместо выдоха – извержение отрицательной энергии. Наяву выходило, что этот дисбаланс в сопоставлении духовного и физического образовывал своеобразные ножницы, состоящие из двух одинаковых половинок и винта между ними. Винтом, понятно, являлся сам Леонид Могилевский, а половинками – Светлана и Илга.

Если одним лезвием этих виртуальных ножниц была, действительно, Света, то вторым – могла быть не обязательно Илга, а, по сути, любая женщина, доставляющая Леониду сексуальное удовлетворение. Этот вывод, к которому он пришёл долгими бессонными ночами, не сделал его счастливым. Скорее даже, наоборот. Найти такую страстную и одновременно непритязательную женщину, как Илга, в сибирском городе Томске просто не предоставлялось возможным. Институт продажных женщин в СССР в то время ещё просто не существовал. Такие понятия, как проститутка, путана, гейша и потаскуха, простому советскому человеку были известны исключительно в теоретическом аспекте. Да и вообще считалось, что в Советском Союзе продажного секса не существовало. Заводить же любовницу Леониду не то, чтобы не хотелось, ему это просто было не нужно. Ведь пассию необходимо было любить, обхаживать, дарить цветы, приглашать в театр, говорить красивые слова и делиться сокровенным, да и просто, по большому счёту, отдавать самого себя. Спрашивается, во имя какой великой цели? Во имя чего, если для всего этого у Леонида были тепло, уют, прекрасные дети и, в конце концов, красавица-жена. Кроме всего прочего, любовница означала не что иное, как постоянную измену. Если измену физиологическую, из-за их половой несовместимости, он допускал, то измена духовная для него была абсолютно неприемлема.

Разброд, шатания и постоянное беспокойство в мятежной душе Леонида прекратились только через несколько лет. Так сложилось, что первый и последний президент СССР Михаил Горбачёв открыл дорогу для возвращения советских евреев на их историческую Родину. Так получилось, что отец Светланы Самуил Наумович Вайнштейн и мать Фаина Борисовна Вайнштейн решили репатриироваться в Израиль. Понятно, что оставить любимую дочку и ненаглядных внучек в заснеженном Томске они никак не могли. Светлана, несмотря на успешное продвижение по карьерной лестнице, после долгих колебаний согласилась. Тем более, что отцу обещали на первых порах помочь с работой в одной из израильских больниц. Что же касается Леонида, то он не возражал перенестись из христианского сибирского края на родину того же Христа на святую землю в Израиль, ещё не подозревая, что на голубой бесконечности Средиземного моря в его жизни наступят существенные перемены.

Перемещение из точки А в точку В, в какой бы части нашей уникальной планеты не находились эти точки, всегда сопряжено со значительными трудностями для переселенцев. Несмотря на то, что Родина называлась исторической и что, по преданию, Моисей привёл иудейский народ на Землю, текущую молоком и мёдом, большинство репатриантов из СССР именно в материальном аспекте почувствовали себя там поначалу более чем неуютно. Семей Вайнштейнов и Могилевских эти переездные неурядицы не очень коснулись. Родному брату Самуила Наумовича, который уже долгое время проживал в Израиле и занимал какую-то важную инженерную должность в оборонной промышленности, уже через несколько месяцев без особого труда удалось устроить Светлану бухгалтером в институт национального страхования, а Леонида – инженером в электрическую компанию. Это означало, что, не успев приехать, семья Леонида практически сразу достигла финансового уровня среднестатистического израильтянина. А ещё это означало, что не только «кадры решают всё», сколько это «всё» решает её величество «протекция», сделанная в нужное время и в нужном месте.

В новых политических и социальных реалиях чувство сексуального голода между длительными паузами, устанавливаемыми Светланой, отнюдь не улетучились в Средиземное море, на которое Леонид каждый день взирал с балкона своей квартиры. В один из жарких дней, развалившись в кресле на этом балконе и с удовольствием потягивая кофеёк, мастерски приготовленный Светланой, он просматривал свежие израильские газеты на русском языке. В одной из них его внимание привлекло весьма любопытное объявление:

«Вика, 23 года, рост 165. Красивое лицо, большие глаза, волнистые волосы чуть ниже плеч, не худая, но и не полная, большая упругая грудь (4 р.), подтянутый живот, круглая попка, сочная и аппетитная. Со мной можно встретиться в уютной квартире. Подарю вам приятные минуты в любой день с 15.00 до 20.00. Звоните…»

Обжигаясь слишком поспешно проглоченным кофе, Леонид вскочил со своего кресла, энергично потёр виски и громким шёпотом сказал сам себе:

– Вот оно! Вот оно, чего мне так не хватает. Награда нашла героя, а страждущий путник – родник с прохладной водой.

На балкон забежала испуганная Светлана и, с опаской взглянув на возбуждённого мужа, тихо спросила:

– Лёня! Что случилось? Ты в порядке?

– Света, да не волнуйся, пожалуйста, – побледнел Леонид, пряча за спину развёрнутую газету, – всё в ажуре, просто статья интересная попалась об особенностях израильской жизни.

Похоже, что Леонид не очень-то и покривил душой: прочитанное вызвало у него просто невероятный интерес. Ведь, по сути дела, он нашёл то, о чём в подсознании боялся признаться самому себе. Он нашёл то, о чём на его доисторической родине, в СССР, запрещено было даже думать.

– Не зря я всё-таки приехал в Израиль. Вот что значит демократическая страна, – размышлял Леонид, безмолвно шевеля губами, – страна неограниченных возможностей, которыми надо только правильно распорядиться.

Леонид и святым духом не ведал, что ещё до появления Израиля на карте мира, будущий первый премьер-министр Давид Бен-Гурион сказал:

– Когда у нас будет вор-еврей и проститутка-еврейка, мы точно будем знать, что у нас есть своё государство.

Слова еврейского лидера полностью подтвердились. С образованием государства появились новые технологии, передовая медицина, мощная армия и разведка, университеты и театры, врачи и учёные. Вместе со всеми атрибутами, присущими каждой государственности, появились и свои воры, и свои проститутки. В первые годы существования страны еврейские путаны тихо и мирно, без рекламы и шумихи, занимались продажами своих соблазнительных телес так, что их деятельность была практически незаметна. Ситуация на подиуме жриц любви коренным образом изменилась, когда в 1990 году начался массовый исход евреев из СССР. Достопочтенный Бен-Гурион и предположить не мог, что рынок израильских гейш настолько быстро наполнится симпатичными молодыми женщинами из России, Украины, Белоруссии и Молдавии, чуть позже к ним присоединятся уроженки Закавказья и Средней Азии, а проституция станет чуть ли не отраслью израильского хозяйства. Спрос на платные интимы был обусловлен наличием арабского населения и ультрарелигиозных евреев, в среде которых отношения полов строжайше регламентированы внутриобщинными законами. Прочитанное Леонидом призывное объявление о сексуальных услугах загадочной Вики и являлось отражением бурного развития подпольной индустрии.

Всю ночь Леонид не смог уснуть от мысли, что, может, это странное газетное объявление не соответствует действительности, может, это какой-то подвох или, ещё хуже, нелепый розыгрыш. Однако он привык верить советским газетам «Правда» и «Известия», в которых, как он не совсем справедливо полагал, все излагаемые известия были правдивыми. Еле дождавшись утра, Леонид прямо из рабочего кабинета дрожащими пальцами набрал указанный в объявлении телефон. Тотчас же в трубке послышался мелодичный женский голос:

– Доброе утро, вас внимательно слушают.

Весь трясясь как в лихорадке, запинаясь и срываясь на фальцет, Леонид негромко пробубнил:

– Не будете ли вы так любезны пригласить к телефону Вику?

– Зачем же так официально? – ответила трубка. – Я всегда любезна, и я та самая девушка, которую зовут Вика. Тебе на какое время назначить?

– Ничего себе, – подумал Леонид, – запись, как на приём к врачу. Доверительно-деловой тембр голоса Вики несколько успокоил, и он решил, если уже окунаться в бездну разврата, то лучше сразу, не раздумывая, как головой в прорубь. Поэтому уже осмелевшим голосом попросил:

– А можно, Вика, я приду прямо сейчас?

– Всё можно, только осторожно, – рассмеялась Вика. Ты какой-то очень уж странный клиент, даже не спрашиваешь, сколько стоят мои услуги.

Леонид промолчал, а Вика продолжила:

– Для новых репатриантов из Страны Советов я делаю скидку, час моей работы тебе обойдётся в 25 долларов. Приезжай, не пожалеешь!

Уже через полчаса, отпросившись с работы, Леонид отыскал здание, указанное в адресе, который продиктовала ему незнакомая жрица любви. Зданием это сооружение, построенное на окраине Тель-Авива ещё, наверное, во времена Османской империи, можно было назвать с большой натяжкой. Ещё больше покоробила зрение Леонида выщербленная и треснувшая входная дверь в квартиру Вики. После его робкого звонка ему долго никто не открывал. Он уже хотел было сбежать с поля несостоявшегося боя, как дверь с шумом распахнулась, и из неё выпорхнула толстая, рыжая, непричёсанная женщина. Едва взглянув на Леонида своими накрашенными неопределённого цвета глазами, она, пропустив его вперёд, грубо проговорила:

– Деньги вперёд! Положи на эту тумбочку и быстренько раздевайся. Времени нет, а я в туалет и мигом вернусь.

Леонид оцепенел. Ни красивого лица, ни больших глаз, ни волнистых волос, описанных в объявлении, не было и в помине, а уютная комната представляла собой десятилетиями не беленое и неубранное помещение, площадью не более шести квадратных метров. В нём едва помещались допотопная панцирная кровать, две облезлые табуретки и тумбочка, на которую надлежало положить Викин гонорар. Леонид понуро стоял посреди этого раздолбанного будуара и думал, как бы, соблюдая приличия, немедленно покинуть его. Приличия соблюдать не привелось, так как Вика, внезапно заполнив своей тучной фигурой всё будуарное пространство, молниеносно сбросила халат и предстала перед Леонидом в наготе, не вызывающей особого всплеска мужских гормонов. Подтянутый живот, круглая попка и упругая грудь присутствовали только в газетном развороте. Наяву перед Леонидом высветилась полнотелая, прошедшая «Крым, рым и медные трубы» женщина с толстыми ногами, необхватными чреслами и больше похожим на прямоугольник, чем на овал, огромным ужасающим задом.

– Что же ты не разделся, мил человек? – прогундосила Вика. – Время уже пошло. Давай уже быстренько надевай кондом на свой прибор, и вперёд, и с песней.

– Извините, – ухватился Леонид за спасительную мысль, – но я по рассеянности не захватил с собой это противозачаточное средство.

– И откуда только такие забывчивые интеллигенты берутся? – возмутилась Вика и сама же ответила:

– Только из Советского Союза, коренные израильтяне никогда ничего не забывают.

– Ладно, парниша, получишь ты своё средство, только за дополнительную плату, – миролюбиво предупредила она.

– Простите меня, Вика, – наконец осмелился заявить Леонид, – хотелось бы заметить, что в объявлении описывается женщина с совершенно другими параметрами, да и комната там представлена как уютная.

– Послушай, парниша, – заорала вдруг Вика, – чего ты заладил про какие-то параметры. Что же касается уюта, то я тебе его предоставлю в том самом месте, из-за которого ты сюда пришёл. Понял или нет? Ты чего сюда притащился, из-за параметров или из-за секса? А секс я выдаю качественный, сейчас ты в этом убедишься.

Вика повертела перед носом Леонида латексовым презервативом и стала расстёгивать ремень на его брюках. Леонид резко отпрянул от неё и отчётливо пробормотал:

– Спасибо, Вика, но я передумал. Давайте в следующий раз.

Лицо Вики мгновенно покрылось багровыми пятнами. Она быстро накинула халат на своё голое тело и злобно прошипела:

– В следующий раз, парниша, ты будешь валяться на мусорной свалке, которая находится за этим домом. А сейчас, если хочешь сохранить свою интеллигентскую жизнь, то плати деньги и убирайся, пока сюда не ворвался мой сутенёр.

Леонид поспешно положил деньги на тумбочку и ретировался восвояси не солоно хлебавши.

Первый блин оказался комом, но ведь блины пекутся не в единственном числе. Как правило, второй получается лучше первого. Странно только, что испечь его помогла всё та же толстая Вика. Так уж случилось, что он столкнулся с ней на тель-авивской набережной. На этот раз Вика выглядела более импозантно, чем в своём замусоренном притоне. Видимо, непыльная работа там позволяла всё-таки пристойно жить. Порукой тому дорогая белая с розовыми полосами блузка, подчёркнуто небрежно затянутая в голубые фирменные джинсы, спадающие на её сиреневые кроссовки модной фирмы «New Balance». Кто мог подумать, что эта по внешнему виду успешная женщина, похожая на менеджера какой-то торговой фирмы, на самом деле работает в сфере продажной любви. Вика, тут же узнав своего незадачливого клиента, схватила его за руку и буквально затянула на террасу приморского кафе, возле которого они находились.

– Не волнуйся ты уж так, интеллигент, – пророкотала она, когда официант провёл их к столику, – кофе за мой счёт. Думаешь, если я проститутка, то во мне уже и капли совести нет. Я, всё же, чувствую себя виноватой за секс, который ты оплатил, но по собственной глупости не получил.

Леонид напряжённо всматривался в ярко-зелёную волну, ласкающую песок совсем рядом, и, не без удовольствия прихлёбывая своё эспрессо, думал:

– Чёрт знает что происходит! Надо же до такого докатиться: сижу в кафе с настоящей проституткой. Что у меня может быть общего с ней?

Где-то в глубинах своего подсознания он всё-таки понимал, что именно их объединяет: ключевым термином здесь являлось слово «секс», что в переводе как с английского, так и с французского обозначало «пол», разумеется, не паркетный и не линолеумный. Имелись в виду интимные отношения двух противоположных полов: мужского и женского. Представитель одного из этих полов желал этого интима в самых красочных его проявлениях, а посланник другого – продавал его не по очень уж и сходной цене. Размышления Леонида неожиданно прервала Вика. Она доверительно притронулась к его плечу и совсем тихо проговорила: