Текст книги "Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир"

Глава 14
Атлантический переход (9-30.09.1492)

И простер Моисей руку свою на море, и к утру вода возвратилась на свое место.

Исх., 14: 27

Это самое знаменательное путешествие в современной истории было также одним из самых легких с точки зрения морской практики. Казалось, что наибольшие трудности Колумба заключались в поиске кораблей, вербовке экипажа и получении королевского разрешения, но после отплытия из Палоса они остались позади.

После «круиза со встряской» на Канары, последующего ремонта и переоснастки в Лас-Пальмасе суда находились в прекрасном техническом состоянии. Запасов воды, вина и провизии хватило бы на год, а у офицеров и матросов было целых пять недель, чтобы привыкнуть друг к другу и к своим кораблям. Теперь, когда Канарские острова скрылись за восточным горизонтом, португальская военная эскадра так и осталась где-то в стороне, а попутный ветер благоприятствовал ходу, Колумб был спокоен и уверен в успехе. Из великих географических трудов ему было известно, что узкое морское пространство между Испанией и Индией можно легко пересечь paucis diebus[149]149
  За несколько дней (лат.).


[Закрыть]. Тридцать три дня от отплытия до высадки на берег действительно можно считать «несколькими днями», как было в ту эпоху. По крайней мере, это был меньший срок, чем тот, который понадобился бы римлянину, чтобы добраться до Британии или северо-французскому паломнику до Святой земли. Единственный вопрос заключался в другом. Не покажутся ли эти «несколько дней» слишком долгими для экипажа и не заставят ли человеческие страхи повернуть Колумба назад, когда цель уже готова показаться на горизонте, как это случилось с Бартоломеу Диашем и с другими не менее отважными капитанами?

Другими словами, трудности, стоявшие перед Колумбом в этом путешествии, носили в гораздо большей степени моральный или (если угодно) психологический характер. Практических трудностей не было никаких. В дороге не случилось ни сильных штормов, ни продолжительных штилей, ни противных ветров, ни бурь, ни недостатка в провизии или питье – ничего такого, что могло бы помешать должным образом подготовленному и оснащенному флоту. Мне кажется, что, если бы Колумб умер в Вест-Индии до того, как флот возвратился в Испанию, его бы назвали просто компетентным моряком с идеей, но никак не великим мореплавателем. Ему представилась возможность проявить свое высочайшее мастерство моряка во время обратного пути на восток как в 1493 году, так и в трех других плаваниях.

Лорд Данрейвен, английский яхтсмен, изучавший Колумбову навигацию Первого путешествия, заявил, что, если бы современное парусное судно захотело бы совершить плавание от Палоса до Багам и обратно, оно «не могло бы следовать лучшим курсом, чем тот, который выбрал Колумб». А Джордж Нанн, также исследовавший первую экспедицию, пришел к выводу, что Колумб знал все существенные детали об океанских ветрах и течениях и «понимал их настолько досконально, что за все путешествие не сделал ни одного неверного шага». Оба эти суждения требуют значительную оговорку. Западный курс Колумба от Канар уходит из пояса пассатов в так называемые «конские широты»[150]150
  Районы Мирового океана между 30 и 35° с. ш. и ю. ш., для которых характерны субтропические океанические антициклоны со слабыми ветрами и частыми штилями. В XVI–XIX вв. во времена парусного мореплавания штили вызывали длительные задержки судов.


[Закрыть]. Более того, северная граница северо-восточных пассатов на начало октября опускается к югу от курса Адмирала и проходит примерно вдоль 26° северной широты, а флот вошел в эту зону только в последние несколько дней перехода. Но эта граница очень переменна, и ее широтные колебания невозможно заранее предсказать. Например, наша «Мэри Отис» в ноябре 1937 года не смогла выйти из «конской зоны», пока не оказалась ниже 20° северной широты, и делала менее 2 узлов в тех же водах, где флот Колумба шел со скоростью выше 5 узлов. Любому парусному судну, направляющемуся сегодня из Испании в Вест-Индию, независимо от того, выходит ли оно с Канар или откуда бы ни было, я советовал бы снижаться почти до 15° севера и только милях в пятистах южнее Тенерифе брать курс на запад. Даже рекомендуемый маршрут плавания при пассатах, приходящихся на сентябрь, из Северной Европы в Нью-Йорк отклоняется ниже 24° примерно в 250 милях к югу от параллели Ферро. Таким образом, Колумб выбрал не самый лучший маршрут, даже для того места – в 750 лигах к западу от Канарских островов, где, по его предположению, должен был находиться Чипунгу. Адмирал получил то, что мы, янки, называем «а mighty good chance»[151]151
  Великолепный шанс (англ.).


[Закрыть]: он не попал в «лошадиные широты» в сезон ураганов, не имел ни одного штормового или штилевого дня, и лишь только несколько дней переменчивых ветров принесли ему неприятности. Образно выражаясь, Колумб избежал всех возможных «подводных камней», впрочем, фортуна всегда благоволит смелым.

9 сентября, в тот день, когда Колумб миновал Ферро, «он решил считывать меньшее расстояние, чем прошел на самом деле, чтобы, если вдруг путешествие окажется долгим, люди не были бы напуганы и встревожены». Практиковать этот наивный обман было совсем не сложно: никто из моряков не осмелился бы проверять «арифметику» командира. По большому счету, такая уловка была совершенно правильна и даже этична, учитывая тип людей, с которыми ему приходилось иметь дело. Моряки – странное племя, мало понятное сухопутным жителям. Один и тот же человек, способный на величайшее мужество, поднимаясь высоко в воздух во время шторма или отчаянно управляя утлой лодкой ради спасения товарища по кораблю, пугался, словно норовистая лошадь, всего, что выходило за рамки опыта. И если кодекс его суеверий нарушался чем-нибудь вроде отплытия в пятницу, он испытывал беспокойство по этому поводу в течение всего путешествия. Вербовка простых матросов в исследовательские экспедиции всегда было нелегким делом – по крайней мере, до нынешнего века, направо и налево рекламирующего «настоящих морских волков». Колумб очень хорошо представлял, что рано или поздно придет время, когда экипаж начнет требовать разворота обратно, и хотел иметь шанс успокоить команду, объяснив, что дом не так уж далеко: «Парни, вы же бывали намного дальше, когда ходили вдоль Африки, не так ли?» Самое забавное, что при ведении в этой «двойной бухгалтерии» Колумб переоценивал реальную скорость и расстояние почти на ту же величину, на которую снижал их для невежественных моряков. В результате «фальшивый» расчет был значительно ближе к реальности, чем тот, который он считал за «истинный». Лоцманы на других судах также вели независимые расчеты. Интересно, что при сравнении всех четырех выяснилось – ближе всех к истине оказался Пералонсо Нинос на «Санта-Марии».

Те люди, чьи знания о море ограничены современными мощными судами, постоянно сбивающимися с курса, могут усомниться в точности навигационных записей из «Журнала». Как ни странно, но парусник легче удерживать на заданном курсе, чем пароход. При устойчивом ветре рулевой, образно говоря, сливается с судном и лишь время от времени поглядывает на компас, проверяя самого себя. Правильность курса отслеживалась с большой тщательностью, о чем свидетельствует следующий факт. 9 сентября Колумб сделал в «Журнале» следующую запись: «Моряки плохо рулили, давая ей [ «Санта-Марии»] уклониться с вест на вест-норд и даже на вест-норд-вест, за что адмирал много раз их ругал» (возможно, они полагали, что плывут на пароме через Севилью, или рассуждали о верности девушек на Азорах). Сегодня для судна размером с «Санта-Марию» не считалось бы серьезным нарушением отклонение на 1–2 румба, например, при свежем ветре или приливе, однако затем это отклонение должно быть компенсировано. Однако на «Санта-Марии» и остальных каравеллах Колумба за такими показателями следили с гораздо большей осторожностью, по крайней мере, записей о неточном соблюдении курса в «Журнале» больше не было.

В течение первых десяти дней (с 9 по 18 сентября включительно) устойчивый пассат перенес флот на 1163 морские мили. Минимальное суточное расстояние, пройденное судном в этот период, составило 60 миль, максимальное – 174, что являлось весьма неплохим показателем для парусников такого тоннажа[152]152
  Все расстояния указаны после вычета среднего завышения, которое допустил Колумб (приблизительно 9 %). (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Образно выражаясь, это был «медовый месяц» путешествия. Ветер и море на форштевне придавали каравеллам килевой и бортовой крен, воспринимаемый ногами моряков на свой особый лад, не требовалось работы с постановкой или убиранием парусов, а морской пейзаж за форштевнем радовал глаз (эстетствующие снобы, не воображайте, что простые моряки этого не ценят). Ярчайшее из синих морей, мохнатые облака, гонимые пассатом со стороны кормы, проплывающие над головой и скрывающиеся за западным горизонтом, теплая погода и устойчивый свежий ветер – все это указывало на небесное благословение задуманного. Экипажам лишь оставалось содержать суда в чистоте, соблюдать корабельный распорядок, наблюдать за птицами и летучими рыбами и мечтать о золоте, которого в Чипунгу разве что куры не клевали.

«16 сентября Адмирал записал в „Журнале “, – цитирует Колумба Лас Касас, что, que era plazer grande el gusto de las mana-nas“»[153]153
  Утренний аромат приносил огромное наслаждение (исп.).


[Закрыть]. Какие воспоминания вызывает эта фраза! Благоухающая прохладная свежесть рассвета в море, ложная заря, поднимающая пирамиду серовато-белого света, бледнеющие звезды, розовое свечение облаков по мере приближения восхода, внезапное превращение квадратных парусов из темно-серых в красновато-золотые, запах высыхающей с палубы росы – все вызывало чувство, что Бог всемогущий находится на своем месте и с миром все в порядке. «Погода напоминала апрель в Андалусии, – писал Колумб, – единственное, чего мне хотелось – услышать пение соловьев». Что ж, могу его понять! Вы, обитатели суши, можете их послушать, оставляя нам буревестников, широкими кругами носящихся вокруг корабля в поисках планктона на отмелях или в кильватерной волне.

Вскоре появились тропические красноклювы или rabo de juncos, как называл их Колумб. Моряки старого времени звали их птицами-боцманами за своеобразные ленты на хвосте – они часто встречались прямо посередине океана. Колумб и его люди, которые вовсе не были орнитологами, видимо, думали, что появление красноклювов и garaxaos[154]154
  Полярные крачки, единственные птицы, мигрирующие сезонно из Арктики в Антарктику.


[Закрыть] указывает на близость суши. Моряки даже не предполагали, что ближайшей землей на тот день (14 сентября) к ним была азорская Санта-Мария, находящаяся примерно в 570 милях на норд-норд-ост.

В воскресенье, 16 сентября, после пересечения 33° западной долготы, корабли Колумба впервые повстречали саргассум (или галфвид) – «множество пучков очень зеленой травы, которые, как казалось, только что занесло сюда откуда-то с суши; из чего все пришли к заключению, что находятся близ какого-то острова, но не материка, который, по словам Адмирала, должен был находиться дальше». На следующий день количество водорослей увеличилось, и в них заметили маленького живого зеленого краба Nautilus grapsus rmraitus, размером примерно с ноготь большого пальца. Так флот Адмирала входил в Саргассово море – огромную овальную область в Западном океане, простирающуюся примерно от 32° западной долготы до Багамских островов и от Гольфстрима до 18° северной широты. Вероятно, никто из экипажа никогда не видел раньше галфвид: эти водоросли редко встречаются в пределах суточного перехода к западу от Азор и почти никогда между Испанией или Португалией и Африкой, но Колумб, предупрежденный старым другом Педро де Веласко, оставил прежний курс. Фернандо писал, что 21–22 сентября люди были крайне встревожены, увидев, как океан превратился в один большой луг зеленых и желтых водорослей, и каравеллы тщетно пытались найти чистую воду, опасаясь, что «застрянут» в саргассуме. На самом деле эти растения не являются помехой для судоходства. Даже когда водоросли образуют на поверхности почти сплошной ковер, толщиной никогда не превышающий полдюйма и легко расступающийся перед носом судна. В течение нескольких дней все привыкли к саргассуму, а запись «vieron rmichas yerbas»[155]155
  И видели много трав (исп.).


[Закрыть] в «Журнале» Колумба стала почти ежедневной. Тем не менее суеверный страх, что в Саргассовом море можно «увязнуть», так и не пропал.

Одного только прохода Адмирала через Саргассово море, о котором до этого ходили лишь смутные, противоречивые и тревожные слухи, было достаточно, чтобы сделать его путешествие одним из самых важных в истории мореплавания. Теория Колумба о том, что эти водоросли произрастали на скалах или подводных камнях, держалась очень долго, поскольку похожие сорняки действительно растут на скалах вдоль тропических берегов Америки. Эта версия поддерживалась даже такими учеными, как великий фон Гумбольдт, всего лишь столетие назад, и даже находила отклики в нынешнем веке. Экспедиция Челленджера 1873 года опровергла существование подобных каменных рельефов в этой области. Конечную точку в споре поставила Датская океанографическая экспедиция Винге[156]156
  Эйвинд Винге (1886–1964) – датский биолог, пионер генетики дрожжей.


[Закрыть] 1908–1910 годов, которая не оставила никаких сомнений в том, что гольфвей – пелагическое многолетнее растение, потомок водорослей, выросших в доисторические времена. Оно размножается путем деления, постоянно выращивая свежие зеленоватые побеги (которые и отметил Колумб) на одном конце, и увядает до коричневого цвета на другом. Маленькие шарики, наполненные воздухом и удерживающие саргассум на плаву, Адмирал назвал сото fruta[157]157
  Подобие фруктов (исп.).


[Закрыть].

Единственным явлением, которое вызывало беспокойство в течение десяти дней «идеального» плавания, стало очевидное отклонение показаний компаса. 13 сентября Колумб отметил, что в начале ночи направление магнитной иглы отклонилось к северо-западу от Полярной звезды, а утром – к северо-востоку. 17 сентября проверили точность компасов. Этот старейший метод, называвшийся «лоцманским благословением», заключался в том, что навигатор помещал поставленную ребром ладонь между глазами, на линии носа и переносицы, наводил ладонь на Полярную звезду, а затем, не меняя положения руки, опускал ее на картушку компаса. Было обнаружено, что показания приборов сместились на целый румб в сторону северо-запада. Обеспокоенные навигаторы, знакомые с положительным магнитным отклонением (восточным), впервые столкнулись с отрицательным (западным), в зону которого флот вошел 14 сентября. На рассвете 17-го числа Адмирал снова приказал «благословить» компас и выяснил, что его показания верны. Причина заключалась в том, что смещается звезда, а не намагниченные иглы картушки!

И здесь он был прав, вне всякого сомнения. Полярная звезда в 1492 году описывала радиус около 3°27′ вокруг небесного полюса, в отличие от радиуса Г или полярного расстояния сегодня. С наступлением темноты в середине сентября 1492 года Полярная звезда находилась на этом полном расстоянии к востоку от полюса. Следовательно, 13-го числа, когда не было никаких изменений, стрелка указывала примерно на 3½° к западу от звезды сразу после наступления сумерек и примерно под таким же небольшим углом к востоку непосредственно перед рассветом. Удивительно, что это небольшое отклонение сумели заметить на картушках, градуированных только до полных румбов – 11¼° в каждом. 17 сентября, когда флот вошел в зону западного склонения на 2° к западу, отклонения компаса колебались в пределах приблизительно 5½°, что составляло менее половины полного румба. Вряд ли метод «благословения лоцмана» можно было считать точным, в то время как незадолго до рассвета перемещение Полярной звезды вызвало ее относительное расположение к показаниям компаса чуть больше 1 градуса друг от друга. Забегая немного вперед, скажем, что 30 сентября, когда флот достиг изогоны[158]158
  Изогона – линия на географической карте, соединяющая точки с одинаковым значением какого-либо угла – одинаковым направлением или одинаковой ориентацией на объект.


[Закрыть] с отклонением на 7° на запад, Колумб заметил, что с наступлением темноты стрелки отклонились к западу на целый румб. Полярная звезда тогда находилась примерно в 3°20′ к востоку от небесного полюса, и этот угол плюс реальное отклонение в 7° немного не «дотягивало» до полного румба (11¼°). На рассвете, исходя из записей Колумба, они оказались «прямо на звезде». Таким образом, Полярная звезда переместилась, но фактическое отклонение на 7° к западу сократилось примерно до 3½°, что было определено по стрелке компаса. В Колумбовом случае это не было критичным. В конце концов Адмирал понял, что наблюдал отклонение компаса при движении в западном направлении, и, без сомнения, был первым, кто об этом сообщил. Но во время путешествия он изо всех сил старался отрицать новое явление, столь тревожащее бывалых моряков. Говоря проще, Колумб открыл (по крайней мере, для себя) факт суточного вращения Полярной звезды, который многие астрономы позднего Средневековья и эпохи Возрождения отрицали. До него все моряки-практики веками утверждали, что Полярная звезда всегда указывает только на истинный север.

Сутки 18 сентября, за которые флот совершил двадцатичетырехчасовой пробег в 159 миль, стал последним хорошим днем плавания в этом месяце. Колумбу весьма повезло в том, что он успел вывести свой флот на 40° запада, идя по 28-й северной параллели. 19 сентября начался штиль, и его корабли с трудом переместились на 72 мили по долготе. Постепенно успокоившееся море, более или менее неподвижная гряда облаков, моросящий дождь, налеты олушей и других морских птиц, включая малых арктических крачек (которых Колумб сначала принял за сухопутных), полеты буревестников на запад, тунец, пойманный с борта «Ниньи», и даже краб в водорослях Саргассова моря были приняты этими наивными моряками за великий признак суши. Карта Колумба, «составленная из самых надежных источников», показывала острова по обе стороны от того места, где находились корабли, и каравеллы весело опережали флагмана, надеясь выиграть приз за первую высадку на берег. Но Адмирал, заметив, что ветер заметно посвежел, приказал «Санта-Марии» отклониться от прямого западного курса.

Девятнадцатого числа лоцманы согласовали свои подсчеты. Пералонсо Нинос с «Санта-Марии» прошел 400 лиг к западу от Канар, что соответствовало «фальшивым» подсчетам Колумба и было почти правильным по изложенным выше причинам. Кристобаль Гарсия Сармьенто, лоцман «Пинты», насчитал 420 лиг, Санчо Руис на «Нинье» – 440. Последнее значение наиболее точно соответствовало «истинным» подсчетам Колумба. Фактическое пройденное расстояние насчитывало около 396 лиг, или 1261 морскую милю. Как писал сам Адмирал, он не хотел затягивать дело, сходя с наветренного курса, ради уточнения наличия или отсутствия неоткрытой земли, хотя и пребывал в уверенности, что «проходит между островами». Желание следовать сразу в «Индию» перевешивало все остальное. «Нам благоприятствует погода, – писал Колумб, – а все остальное можно сделать на обратном пути, если так будет угодно Господу». На самом же деле по состоянию на 19 сентября ближайшей землей к флоту Колумба был Флорес на Азорах, примерно в 850 милях к северо-востоку. Другими словами, до Америки еще не было пройдено и половины пути.

На следующий день, 20 сентября, устойчивый вест прекратился, поэтому пришлось менять курс. «Плыли в этот день на запад под вест-норд и даже вест-норд-вест, – писал Колумб, – потому что ветры были очень переменчивыми». На борт спустилось несколько птиц – некоторых из них моряки приняли за соловьев, – и снова появились большие надежды на скорое появление долгожданных берегов. Находясь при полном штиле, Колумб приказал измерить глубину под килем. При опускании груза на 200 саженей дна не обнаружилось (стоит ли говорить, что современные промеры в этой точке дают результат в 2292 сажени!). За следующие два дня флот прошел всего лишь 57 миль. В какой-то мере можно сказать, что Колумбу повезло, что его флот продвинулся хотя бы на это расстояние, поскольку в сентябре в этой части Северной Атлантики наблюдается наибольший процент штилей, слабых ветров и переменных погодных условий. На рассвете 21-го числа море покрылось водорослями, стало «очень гладким, как река, а воздух – лучшим в мире». На закате той ночи моряки наблюдали новолуние.

Безусловно, Адмирал жалел о потерянном времени, но всегда находил утешение даже в противоречиях. 22 сентября, когда переменные ветры начали сносить корабли на вест-норд-вест, он отметил в своем «Журнале»: «Поднявшийся встречный ветер оказался очень полезен, поскольку все мои люди были взволнованы, полагая, что в этих широтах нет ветров, способствующих возвращению в Испанию». Но ведь моряки всегда могут найти к чему придраться, чтобы снова быть недовольными. На следующий день, когда встречный ветер стих, «они снова ворчали, говоря, что отсутствие ветра лишний раз доказывает, что отсюда невозможно доплыть до Испании. Наступившее безветрие изрядно их удивило». Должно быть, где-то далеко на юго-западе в это время бушевал ураган. Тем не менее «акции» Колумба выросли на несколько пунктов: «Наступивший штиль был воспринят как знамение, подобное расступившемуся морю перед роптавшими на Моисея евреями при исходе из Египта».

Колумб всегда любил применять Священное Писание к своей собственной жизни и приключениям, хотя эту запись смешно воспринимать как тайное признание еврейской крови или стремление обеспечить новый дом для преследуемой расы. Действительно важным свидетельством в этих записях за 22–23 сентября, как отметил Шарко, было беспокойство людей из-за того, что они так много дней подряд были свободны, – свидетельство отсутствия опыта хождения под пассатами. Возможно, что и сам Колумб знал немногим больше, нежели экипаж, но вся его безмятежность проистекала из внутренней уверенности в Боге, а не из какого-то высшего знания. Ни один моряк на маленьком судне не приходит в восторг от бурных вод, которые делает навигацию более трудной и опасной. Они ненавидят плохую погоду и не боятся в этом признаться. Сам же Адмирал не раз объяснял, что приветствует штормы только потому, что командование судном в подобных условиях просто повышало его репутацию среди людей, а на гладкой воде он всегда восклицал: «Благодарение Богу!» Лишь только морские «сказочники» притворяются, что радуются штормовой погоде и бурям, а плавание по гладкой воде им кажется скучным.

Судя по той неделе осеннего равноденствия, было достаточно «скучно» – флот прошел 234 мили за пять дней. У экипажей даже хватило времени на то, чтобы спустить шлюпки и искупаться. В период таких затиший и очень легкого ветра экипажи легко обменивались шутками друг с другом – корабли шли почти борт в борт, а отсутствие свистящего ветра и шума набегающих волн позволяло без труда перекрикиваться с корабля на корабль. 25 сентября «Пинта» вплотную подошла к флагману, чтобы обсудить карту, содержащую сведения о мифических островах и одолженную у Мартина Алонсо тремя днями раньше. Пинсон, чей особый интерес к открытию этих островов был очевиден, желал потратить больше времени на их поиски. По его мнению, новые земли должны быть где-то поблизости. Колумб вступил в спор, ответив Пинсону, что «ему так показалось и во всем виноваты течения; все это время корабли находились на северо-восточнее, но при этом не могли уйти так далеко, как говорили лоцманы», при этом Адмирал «начал наносить изменения на карту вместе со своим лоцманом и другими моряками».

На закате 25-го числа Мартин Алонсо внезапно выскочил на корму «Пинты» и радостно закричал: «Tierra! Tierra! Senor, albri-cias!»[159]159
  Земля! Земля! Сеньор, победа! (исп.)


[Закрыть] На всех трех судах началась всеобщая суета, при этом каждый начал заявлять, что именно он, и не кто иной увидел берег примерно в 25 лигах к юго-западу. Колумб же упал на колени, чтобы поблагодарить Бога. После служения Gloria in excelsis Deo[160]160
  Слава Богу Всевышнему (лат.).


[Закрыть]курс был изменен на зюйд-вест, и «все продолжалось в течение ночи, обращаясь на землю». Предполагалось, что посередине острова возвышалась высокая гора, подобная вулкану Тенерифе, видимого в ясную погоду за 100 миль.

На рассвете земля исчезла. Колумб, продолжающий следовать тем же курсом до полудня, решил: «То, что должно было быть сушей, было не землей, а небом». Появление ложных очертаний берега – обычное морское явление. За них могут приниматься облака на фоне заката, особенно когда люди на борту нетерпеливо ищут землю. В таком состоянии человек настолько внушаем, что, стоит кому-то что-либо увидеть, это видят и все остальные. Таковым было и происхождение призрачных островов Атлантики, которые, по мнению Колумба, могли бы стать хорошими портами захода на пути в Индию.

Колумб не был сильно обеспокоен этой ложной тревогой, поскольку, по его подсчетам, они проплыли всего 533 лиги, то есть чуть более двух третей пути до «Индии». Еще дважды он заявлял, что не собирается тратить время на поиски странных островов, а стремится совсем к иной цели. Его дневник не отражает ничего, кроме уверенности, безмятежности и радости от красоты океана. «Море похоже на реку, – отмечал он в «Журнале» 26 сентября, – воздух сладкий и очень мягкий». Ветер действительно был слабым, а суда находились так близко к северному краю пролива, что море не волновалось. Такие почти летние дни часто случаются в Северной Атлантике. Но экипаж, как пишет Фернандо, с тяжестью в сердце наблюдал за возобновлением западного курса. День за днем у них появлялся «ветер по форштевню», но не слишком сильный для того, чтобы корабли не могли медленно продвигаться на запад. За шесть дней (26 сентября – 1 октября) было пройдено 382 мили. Люди снова занимались наведением чистоты, поддержкой рабочего состояния снастей и ловлей рыбы, а свободные бездельники наблюдали за птицами.

В этих обстоятельствах обычное ворчанье начало приобретать масштабы зарождающегося мятежа. Кто-то предположил, что этот генуэзец в своей безумной фантазии пытается сделать себя великим лордом за счет чужих жизней. Начали блуждать слухи, что безумное следование западным курсом так и останется невыполнимой задачей, а провизия и, самое главное, вода так и закончатся, поскольку в этой океанической пустыне, полной соленой воды, пресная вода не падает с небес. В последнем тезисе моряки были правы – на северной границе северо-восточных пассатов редко случаются дожди. В конце концов, не будет ли разумным выбросить в воду иностранца и обставить все так, будто, наблюдая за звездами, он случайно упал за борт? Не единственное ли это средство для безопасного возвращения?

Колумб, надо полагать, не был слеп и видел все происходящее. Ни один испанский моряк не сможет долго сохранять бесстрастное выражение лица. Косые взгляды и буйные жесты собравшихся в группу матросов свидетельствовали, что затевается что-то очень нехорошее, и даже офицеры, возмутившись, дали понять Колумбу, что ему следует возвращаться. Как заметил сам Адмирал, им ничего не стоило пойти на убийство, поскольку силы его сторонников и недовольных были неравны. Однако выигравших в этом противостоянии ожидала петля в случае возвращения из похода без капитана. Как отмечал Овьедо, обычная политика Колумба заключалась в palabras dulces[161]161
  Сладкие слова (исп.).


[Закрыть]. Чем сильнее среди простых моряков росло беспокойство, тем более спокойным и уверенным выглядел их капитан-генерал, обещающий восточные богатства и милости государей после успешного возвращения.

Но поддерживать боевой дух команды становилось все труднее и труднее. Матросы уже три недели не видели земли, и, вероятно, ни один человек на борту еще не достигал такого рекорда. Только те, кто испытал это на себе, знают, какой психологический стресс переживают товарищи по кораблю во время долгого морского путешествия. На берегу вы можете ненавидеть своего босса или презирать своих коллег, но при этом вы будете находиться с ними с девяти утра до пяти вечера. Даже в школе-интернате или военно-тренировочном лагере есть некоторые способы уединиться на короткие промежутки времени. Но на таком судне, как эти каравеллы, где даже облегчаться приходилось на людях, где невозможно оторваться от своих товарищей, разве что во сне, где падали друг на друга ночью только для того, чтобы разбудить на следующую вахту, скрыться было нельзя ни на минуту. В долгих путешествиях, подобных экспедициям Колумба, полных тревог и разочарований, особенно если нет суровой погоды, люди неизменно образуют микроколлективы, разжигающие ненависть друг к другу и к своим офицерам. Они размышляют о воображаемых обидах и непреднамеренных оскорблениях и считают, что ими командуют самые отъявленные в этом мире негодяи. В море формируются теплые, дружеские отношения, лучшая верность и самопожертвование, не спорю, но созерцание одних и тех же лиц, переплетение одинаковых голосов день за днем, неделя за неделей и неимение возможности избавиться от этого изматывает очень многих. Нет никаких оснований предполагать, что подобные человеческие отношения на «Санта-Марии», «Пинте» или «Нинье» были хуже, чем на других кораблях того времени. Судя по записям, все они были вполне добрыми людьми. Но к тому времени, когда сентябрь перешел в октябрь, над ними властвовал не только страх перед неизвестностью, но и желание вцепиться друг к другу в волосы. Колумбу и Пинсонам потребовалась вся моральная сила и престиж, чтобы предотвратить вспышки ярости или даже мятеж.