Текст книги "Большая Берта"

Глава четвертая
БАХ!

И тут началось вторжение.

Нахлынули толпы, нет, полчища: соседи, наряд полиции, Матиас, бригада “скорой помощи”, случайные прохожие, бродячие собаки и даже один кюре затесался. Бесконечный людской поток. Дамы в ночных рубашках и в вечерних платьях. Господа в шлепанцах. Шоферы такси, иностранные туристы, соотечественники из провинции, консьержка без метлы, сапожник без сапог, чахоточный скрипач, трое дюжих охранников, канализационный рабочий, от которого немилосердно несло ацетиленом, продажная красотка с площади Пигаль, двое “голубых” с улицы Бюде, букинист, бутикинист… Шествие замыкал одноногий инвалид.

Я выдвинулся вперед, как волнорез в открытое море. Если не усмирить этот людской вал, расследованию конец! Выбрал крепких на вид ребят, представился им и дал важное задание: разогнать толпу. Врачам из “скорой” поручил наиболее покалеченных (обиходить всех не хватило бы ни сил, ни времени!). Я трудился как пчелка! Был вездесущ. Сновал как заведенный, не дожидаясь понуканий! Выставил посты. Распределил обязанности и уточнил план действий. В осадном положении у вашего Сан-Антонио открылось второе дыхание, я мог бы укусить себя за локоть, поймать пулю в зубы. Тех девиц, что изменились в лице до неузнаваемости, эвакуировали. Стражам порядка я заявил, что сам составлю рапорт. Рапорт! Веселенькое будет чтение! Матиас отпаивал Берю превосходным шампанским. Берта, тронутая великодушием (и статью) Нини, смачивала ей виски и упрашивала не считать ее такой уж кровожадной ведьмой, какой она могла показаться. Неужто Б.Б. стареет? Сентиментальность одолевает? Что до мадам Пино, она занялась супругом: смазывала раны с постным видом и выговаривала с чопорной сдержанностью:

– Месье Пино, я ухаживаю за вами, потому что того требует супружеский долг, но запомните, вы – презренный негодяй и между нами все кончено. Моя вера запрещает требовать развода, посему я и впредь стану делить с вами жалкое существование, но отныне не ждите от меня ни одолжений, ни поблажек. Порочные инстинкты привели вас в роскошный вертеп, вы связались с отбросами общества… На небесах Бог им судья, а на земле с ними разберутся соответствующие органы!

Сморчок, кряхтя и постанывая, внимал благоверной. Потом осмелился пискнуть:

– Но я ничего такого не делал! Ты неправильно поняла, сердечко мое. Сан-Антонио подтвердит…

Мадам перекрестилась, бросив на меня хмурый взгляд.

– Он ничего не подтвердит, – сухо заявила она. – Впредь я заткну уши и не стану внимать льстивым речам дьявола. Начальник должен показывать пример, а не увлекать сотрудников в гнездилище порока.

Старая ханжа! Ох уж мне эти перезрелые скромницы! Дай им волю, они все утопят в кипяченой святой воде! Злобные мымры, шелудивые мартышки с сентенциями на все случаи жизни!

Я отвернулся. С удовольствием бы воспользовался толстыми праздничными свечами и хорошенько прожарил эти мощи, от которых несет затхлостью склепа.

– Матиас, – позвал я, – брось мерзавца и поднимись с кем-нибудь из помощников на террасу. Там в луже лунного света лежит труп, его видно сквозь дыру в шпалернике. Постарайся втащить его обратно на террасу и не кувыркнуться вниз. Как только тело будет в твоем распоряжении, осмотри и обыщи. Я хочу знать приблизительную дату смерти, как его убили, кто он такой и прочее. Добудь фонарь и исследуй всю террасу, не осталось ли там пятен крови. Выясни, в каком именно месте его прикончили.

– Сделаю все, что в моих силах, господин комиссар, – пообещал Матиас.

Что мне нравится в этом рыжем филине по кличке Матиас, так это то, что он неизменно дает исчерпывающие ответы, не задавая лишних вопросов. Ничему не удивляется, молодчина. Он смотрит на жизнь через микроскоп, общие планы его не волнуют. Не успел я сосчитать до одного, как Матиас исчез на винтовой лестнице.

Я сделал знак Нини.

– Подойдите сюда, надо поговорить. Ваша малышка поспешила смыться, нужно ее срочно вернуть.

Полюбовались бы вы на Нини! В каком жалком состоянии пребывала она после сокрушительного удара Берты! Над глазом зеленой кокардой светился синяк. Скулы алели. Верхняя губа вздулась, словно мотоциклетная шина. Правое ухо распухло. Рукав разорванной рубашки задрался и обнажил татуировку. Чистая классика: сердце, пронзенное стрелой. Под рисунком было первоначально выведено: “Навеки с…” Позже имя стерли и заменили другим, а потом следующим. Похоже, на Ребекку было потрачено больше чернил, чем обычно, буквы прямо-таки резали глаз.

– Вы служили во флоте? – с восхищением выдохнула Берта, увидев нательные граффити Нини.

Гренадерша загадочно улыбнулась. Она проходила по другому ведомству. С безразличным видом, прихрамывая, она подошла ко мне.

– Вы знаете, куда направилась Ребекка? – спросил я.

– Понятия не имею.

– Мне необходимо выяснить.

– Мне тоже, – огрызнулась Нини. Она заметила блондинку, забившуюся в уголок дивана.

– Джеки, – позвала хозяйка, – ты видела, как уходила Ребекка?

Блондинка была расстроена, у нее шла кровь из носа. Она набила ноздри тампонами, но кровотечение не остановилось, кровавые пятна уродовали блузку.

– Она очень торопилась, – ответила гостья, жалобно всхлипывая. – Она услышала, как этот чумной хорек разговаривает по телефону, и объявила, что ей пора сматываться, дело пахнет жареным. Просила передать, что не хочет тебя огорчать, но другого выхода нет. “Отвлеките парней, они не должны видеть, как я ухожу”. Мы не успели ее расспросить, она уже хлопнула дверью. Господи, да что происходит, я до сих пор не пойму! Ты ведь приглашала обсудить следующий отпуск!

Наступило молчание, прерываемое стонами раненых.

– Где живет ювелир, зять малышки? – спросил я композиторшу.

– Новый проспект Генерала де Голля, в Сен-Франк-ля-Пер, – ответила Нини. Она опять сидела рядом с Бертой. – Прежде они жили просто на проспекте Генерала де Голля, но после смерти президента улицу окрестили “новой”.

Люди, пережившие острый шок, часто вдруг вспоминают не относящиеся к делу подробности.

Получив столь ценные сведения, я поднялся на террасу.

Матиас с помощником успешно справились с операцией “тащим из болота бегемота”. Господин Владимир Икс возлежал теперь у самой лестницы, готовый покинуть дом.

У него были светлые волосы с рыжеватым отливом. Лицо выглядело непрезентабельно, словно с месяц провалялось на полке в ломбарде. Крупный нос, несколько родинок. Покойник был одет в костюмчик цвета палой листвы (весьма подходящий к случаю цвет!), модный и хорошо сшитый. На белой рубашке алая манишка – кровавое пятно. Рана на горле напоминала второй рот, сварганенный на скорую руку.

Матиас копошился над трупом при бледном свете электрического фонарика.

– Обнаружил что-нибудь? – спросил я. Филин кивнул.

– Его убили ударом алебарды в грудь, – объявил он.

Я насупился.

– Что ты называешь алебардой, умник?

Рыжий резко поднял голову. Его совиные глаза мутновато поблескивали, словно фальшивые бриллианты.

– Алебардой я называю алебарду, шеф!

– Вроде тех, что были у стражников короля?

– Ну да. Конечно, оружие довольно необычное, но ошибки быть не может. Взгляните на рану. Она начинается с тонкого прокола и тут же становится квадратной, затем расширяется, края неровные. У парня сердце искромсано в клочья, убийца бил наверняка. Горло же перерезано ножом. Судя по запаху, смерть наступила пять или шесть дней назад…

Да, запах не давал соврать. Он и раньше мало радовал, а теперь, когда Владимир лежал у моих ног, становился совершенно невыносимым. Временный помощник Матиаса, молодой полицейский, был иссиня-бледен. Что ж, поздравим салагу с боевым крещением.

– Вот его бумажник, – добавил мой бесценный сотрудник и взял со столика черный кошелек с одним отделением. – Удовольствие исследовать содержимое я предоставляю вам.

– Спасибо. Осталось лишь выяснить, где именно его зарубили.

– Уже выяснил. По правде говоря, место убийства сразу бросается в глаза.

– И где же оно?

– На лестнице, – объявил ясновидец.

– Какой лестнице?

– Той, что ведет на террасу.

Наверное, глаза у меня были, как миндальные пирожные, не съеденные по причине глубокого душевного кризиса.

– Ты утверждаешь, что его убили в комнате под террасой?

– Это очевидно. Идемте, я покажу.

Мы спустились. Матиас шел следом и наступал мне не на пятки, но на пальцы.

Посреди лестницы он остановился.

– Здесь! Жертва поднималась или спускалась по ступенькам. Некто, находившийся в комнате (предположительно, он стоял у комода), нанес покойному сильный удар алебардой. Посмотрите, на стене есть следы крови, а лестницу хоть и вымыли, но на стыках прутьев остались следы.

Я задумался. Дело принимало совершенно иной оборот. До сих пор я полагал, что драма разыгралась за пределами квартиры, а теперь, выходит…

Я был сбит с толку. Молочный бидон без днища чувствует себя увереннее.

– Скажи-ка, Матиас, если ему нанесли удар в грудь снизу, то брызги должны были запачкать ковролин? А чтобы отчистить ворсистую ткань от крови, без специального растворителя не обойтись.

Матиас ткнул пальцем в пол.

– Взгляните, граница между старым и новым куском видна очень четко. Тот, что под лестницей, немного другой, светлее…

– Его заменили?

– Разумеется.

– Отлично. Ты выжал из места преступления все, что мог, дружище. Последнее пустяковое поручение – и можешь отправляться домой ковать очередного малыша. Детям, зачатым ночью, больше везет в жизни.

Матиас смущенно улыбнулся. Детишки в его семействе рождаются по штуке в год и даже чаще, поскольку в коллекции есть и близнецы.

– Что прикажете, господин комиссар?

– Найди алебарду, старина. Утиль такого рода не держат в доме просто так, если только хозяин не швейцарский гвардеец или не театральный костюмер. Убийство было сымпровизировано, если можно так выразиться. Алебарда находилась здесь, в квартире. Найди или эту железяку, или место, где ее хранили.

Отдав приказ, я плюхнулся на хозяйское ложе, чтобы исследовать бумажник. Это был обычный плоский кошелек, внутри лежало удостоверение личности и водительские права, выданные Владимиру Келушику, родившемуся в Польше, город Лодзь, тридцать лет тому назад и проживавшему в Париже на улице Франк-Буржуа. Кроме того, я выудил из бумажника квитанцию на заказное письмо и фотографию молодой светловолосой женщины с ребенком на коленях. У блондинки был грустный вид.

Я испытывал досаду, словно кукольник, у которого во время представления пальцы свело судорогой. Беспросветная тьма, как в цистерне с гудроном, черным и дымящимся!

В таких случаях неплохо разложить все по полочкам. Возможно, тогда ситуация станет яснее и вразумительнее.

Две добрые женщины жили себе не тужили.

Да и с чего им дергаться? У них комфортабельная жизнь в роскошной квартирке на острове Сен-Луи.

Одна из них – личность известная, шлягеры печет как блины, деньги гребет лопатой. Другая – хорошенькая и работящая молодая девушка.

Однажды вечером, совершая моцион перед сном, эта другая (по ее словам) обнаруживает на крыше труп человека, известного ей в лицо.

Жертва – парижский поляк, более или менее замешанный в деле фальшивомонетчиков. Он болтается по окрестностям, используя мольберт в качестве прикрытия.

Вместо того чтобы позвать на помощь, что делает наша милая девушка? Ничего. Вы правильно прочли? Погодите, не ищите очки, я напишу заглавными буквами. НИЧЕГО! Она хранит секрет и выжидает битых сорок восемь часов, ничего не предпринимая и никому не говоря ни слова. Сумасшедшая, да?

Однако мертвец начинает пованивать. Тогда она собирается с духом и робко, застенчиво стучится в дверь Управления полиции. Настолько робко и нерешительно, что мой коллега, головорез Мартини не успевает что-либо заподозрить, девица же не посвящает его в тайну.

Наконец, она наводит на след меня, но с какой неохотой, с какими ужимками!

Одна нелепость наслаивается на другую, не так ли, друзья?

Хорошо. Шумные неуправляемые полицейские берутся за дело, и лабораторный гений Матиас в рекордные сроки выясняет:

1) Владимира Келушика проткнули алебардой;

2) его зарезали в доме;

3) пол после убийства вымыли и заменили ковер, очевидно пропитанный кровью.

Заметьте, обе обитательницы квартиры клянутся, что понятия не имеют о происшедшем.

Тем не менее Ребекка, услышав, как Пино звонит в лабораторию, заявляет, что дело пахнет жареным, и сбегает посреди ночи, попросив подружек отвлечь внимание легавых.

Может, у вас есть замечания по существу? Предположения, гипотезы? Нет?

Было бы странно, если бы таковые имелись. Ваша пассивность – тот памятник, к подножию которого я вновь и вновь приношу цветы моего воображения. Но цветы вянут и сохнут, а мраморный памятник стоит себе и стоит. Но ведь нам с вами так больше нравится, не правда ли? Мы скупы на проявления дружеских чувств. Не клянемся в вечной любви, не рвем рубашку в клочья. Я лишь призрак той рубашки, витаю над вами, материализуясь время от времени. Видите ли, дорогие мои любители позабавиться, постоянство в любви не требует слишком частых встреч, но и вовсе прекращать свидания тоже не следует.

Все дело в чувстве меры.

Жизнь принадлежит тем, у кого это чувство присутствует.

Мои усталые размышления были прерваны появлением двух персонажей. Речь идет о мадам Пино и жене Берюрье.

Помните знаменитую картину “Граждане Кале”? Более выразительного изображения покорности не сыскать. В лохмотьях, с веревками на шее, бредут они босые, в кандалах.

Мамаша Пенек – копия сухопарого Юсташа де Сен-Пьера. Я удачно воплощаю Эдуарда III, а Берта вполне сойдет за остальных пятерых граждан. Дамы пришли, чтобы заключить перемирие. Они конфузятся, мнутся. Смотрят смущенно и заискивающе. Им неловко, стыдно.

Метаморфоза произошла благодаря Нини – она им представилась. Принять известного композитора за содержателя притона! Несравненный Жорж Кампари! Волшебник в музыке! Автор удивительной песенки, ставшей гимном поклонников простоты и безыскусности. Ее распевает вся Франции и Квебек в придачу. Цитирую по памяти:

Ангелы и демоны,

И сосед внизу

Вынуждены, бедные,

Ковырять в носу

Пальчиком,

Пальчиком,

Маленьким пальчиком.

Если свербит,

Что кому за дело!

Маленьким пальчиком

Ковыряй смело![10]10
  В оригинале Жоржа Кампари вместо “И сосед внизу” стояло “И малыш Иисус”. Но я, как римский католик, отказываюсь верить в то, что у Сына Божьего были столь дурные манеры, потому заменил строчку.


[Закрыть]

Им все объяснили! Мертвец на террасе. Расследование. Недоразумения по ходу дела, суматоха. Побег девчонки.

Две неразлучные подруги, сподвижницы, китиха и моль, спешат загладить промах, они безмерно щедры в своем раскаянии. Отныне мне дозволено держать их муженьков на работе двадцать четыре часа в сутки. Ни минутки у домашнего очага! Стоит им ступить на порог, как я снова могу требовать козлят на службу. Каким бы я ни был злодеем, но работа превыше всего.

Они призвали в свидетели Матиаса.

Матиас, добрая душа, поддержал их.

Внизу, в гостиной, супруги дали друг другу честное слово. Обменялись клятвами верности! Попросили друг у друга прощения! И совершенно примирились.

Внезапно ситуация изменилась радикально, словно шкурка кролика, вывешенная для просушки. Берта вдруг предстала кровожадной маньячкой. Ей ставили в вину чересчур крутые меры, которые она применила к невинным девушкам, пострадавшим ни за что, они ведь могут и в суд подать.

Удрученная китиха глубоко раскаивалась. Захлебывалась раскаянием! Она вымаливала прощение у тех, у этих, у меня, у всех. Мадам Пино с ханжеской миной цедила выспренные банальности, находя мелочное удовольствие в чужом промахе. “Достоин сожаления, дорогая, тот факт, что вы не в силах себя контролировать. Вы впадаете в прискорбные крайности. Следовало бы проконсультироваться с врачом по поводу состояния вашей нервной системы…”

Берта горестно мычала, словно дойная корова, и пыталась указать на смягчающие обстоятельства. Она обезумела от ревности. Двусмысленность ситуации сбила ее с толку. Как она могла учинить разгром в доме столь благородного господина, как Жорж Кампари, талантливейшего композитора, известного всему миру. А какой он внимательный! Великодушный! Утешает Берту и просит не принимать близко к сердцу случившееся. Она умрет от стыда.

– Я хочу загладить свою вину, – заявила под конец воительница, – мы станем помогать вам, господин комиссар.

– В чем, голубушка? – осведомился я, стараясь не подавать виду, что ее навязчивость весьма некстати.

– В расследовании! – гаркнула бой-баба.

– Простите?

– Мы так решили, я и мадам Пино. Наши мужчины валятся с ног от усталости. Кроме того, после головомойки, которую я им учинила, они на некоторое время вышли из строя. Мой увалень зализывает раны. Цезарь Пино сейчас мало похож на своего древнеримского тезку. Пусть отправляются дрыхнуть, а мы займем их место. Между прочим, я всю жизнь мечтала поучаствовать в расследовании. У женщин такой нюх, что мужчины им в подметки не годятся! Это в них заложено: многие вещи они носом чуют! Короче, вы скоро увидите, на что мы способны. С чего начнем?

“С того, что вы оставите меня в покое!” – чуть было не заорал я. Но вы же меня знаете: я ни при каких обстоятельствах не откажусь от галантного обхождения с дамами.

Вместо того чтобы послать их куда подальше, я попытался деликатно отвертеться от их общества. Мол, наша работа чересчур тяжела для столь деликатных и хрупких созданий. В доказательство привел тот факт, что существуют женщины-судьи, женщины-шоферы такси, но нет женщин-полицейских. Среди уличных регулировщиков, конечно, можно встретить дам, но и они работают исключительно в спокойных кварталах, на перекрестках буржуазных пригородов или рядом с детскими садиками.

Берта меня заткнула.

– Нечего нам лапшу на уши вешать, Сан-Антонио. Мы решили заменить мужчин, и мы их заменим во что бы то ни стало! – И, напрочь позабыв о смирении, она добавила, уперев руки в крутые бедра и выпятив грудь: – Ладно, обычно начинают с покойника, верно?

Пока двое моих помощниц осматривали останки господина Келушика, вернулся Матиас с алебардой. На клинке были вытравлены узоры, а древко украшено резьбой.

– Полный триумф, сынок, ты уже нашел орудие преступления! – возликовал я.

– Нет, – вздохнул филин. – Алебарда, да не та.

– Уверен?

– Абсолютно. Форма клинка не соответствует ране, и к тому же по крайней мере последние триста лет ее ни разу не запачкали кровью. Для очистки совести я отправлю эту штуку в лабораторию, но толку все равно не будет.

– Где ты откопал этот тесак, парень?

– В маленькой лоджии между двумя этажами. Там полно старинного оружия.

– Выходит, алебарду подменили?

– Похоже на то!

Я уважительно погладил пальцем арабески, вытравленные на клинке. В прежние времена людей резали на высоком художественном уровне. Смерти придавали достоинство и красоту. Или же предусмотрительные предки трудились на благо нынешних антикваров?

– Хорошо, Матиас, ты мне больше не нужен.

– Клиента убрать? – спросил опаленный солнцем, указывая на потолок. Я задумался.

– Да, можешь убрать. Воспользуемся темнотой, чтобы не поднимать лишнего шума.

Я пожал его мясистую клешню, и Матиас исчез. Затем я спустился к Нини. Она посасывала огромную сигару во вкусе семейства Берюрье, величиной с лунный модуль! Дым валил, как от паровоза, и пахла она крепче, чем сам город Гавана. Подружки убрались восвояси, и хозяйка предавалась размышлениям о том, что Берю называл “абзацами или странностями судьбы”. От сарказма не осталось и следа. Поздний час лишь усугублял тоску. Ночью все кошки серы и мысли тоже. Впрочем, серые мысли часто оборачиваются черными днями.

Когда я вошел с алебардой в руках, на челе гения отразилось мягкое недоумение.

– А вот и стража! – ухмыльнулась Нини. Я направил острие на прославленную композиторшу.

– И давно в вашем хозяйстве эта зубочистка?

– Пф-ф, многие годы… И даже больше. Это семейная реликвия. Мой папаша коллекционировал такие штучки.

Я вырвал клинок из древка. Намеренно резкий жест был призван расшевелить месье Кампари. Клинок вышел легко: металл и дерево были весьма небрежно подогнаны друг к другу.

– Эй! Это называется порчей имущества, дружище, – встрепенулась Нини. – Мне и так всю мебель сегодня переломали!

Я повернул клинок так, чтобы в его зеркальной поверхности отразилась физиономия моей собеседницы.

– Вы предупредили меня о своей рассеянности, потому, умоляю, сосредоточьтесь и внимательно взгляните на этот кусок железа.

Нини подчинилась. Она провела рукой по клинку, и вдруг ее пальцы замерли у отверстия на конце.

– Но… Но это!.. – воскликнула дылда.

– Другая, да? Только древко то же самое, а начинку вынули, видимо, решили навести на нее первозданный блеск.

– Точно, – согласилась автор бессмертных строк “Если уйдешь, не перепутай зубные щетки”. – Любопытно, кто совершил подмену и зачем?

– Я найду исчерпывающие ответы на эти вопросы, – заверил я. – А пока поговорим о ковролине в вашей спальне, который пришлось обновить.

Изумление композиторши шло по нарастающей.

– Откуда вам известно?

– Мистический дар сыщика…

– Верно, пришлось заменить кусок.

– И куда вы его дели?

– Отправили в чистку. Три или четыре дня назад эта идиотка Ребекка пролила на него чернила.

Замечательно!

Ах, друзья мои, многое бы я отдал – например, доброе имя вашей внучки или корсет вашей тещи, – чтобы как можно скорее поймать беглянку. Подумать только, она была у меня в руках, а я позволил ей упорхнуть, словно попугайчику в приоткрытую дверцу клетки, которую собрались почистить. Да, вашему Сан-А гордиться нечем. Для полицейского такие промахи непростительны. Те, кто их совершают, задолго до пенсии переквалифицируются в частных сыщиков. Мерзавка надула меня, обвела вокруг пальца, прикинулась такой наивной, испуганной. Пока я выстраивал ход следствия, она строила козни.

Ну да ладно, мы ее найдем! Клянусь, положа руку на пытливое рыльце моей дальнобойной пушки.

– Итак, клинок от фамильной алебарды исчез, кусок ковролина пропал, а Ребекка сбежала, – подвел я итог. – Впечатляющая ситуация, не находите?

– Поговорим начистоту, – рявкнула знаменитая песенница, любившая расставлять точки над “i”. – Вы полагаете, что моя подруга замешана в этой грязной истории?

– Вам нужна чистая правда? Не думаю, что она искромсала того малого, но уверен, она помогала убийце.

Моя собеседница промолчала.

Что она чувствовала? Смятение? Сожаление?.. Она еще представит на суд публики скорбную песнь, по сравнению с которой “Реквием” Моцарта покажется “Собачьим вальсом”.

Внутренние потрясения стимулируют творческий процесс. Несчастья для человека искусства все равно что навоз для огородника.

С крыши вернулось “подкрепление”, и взгляд оскорбленной и покинутой несколько оживился. Несомненно, Берта Берюрье привлекла ее внимание. Она не могла оставаться равнодушной к мощи, которой дышало это исключительное создание. Большая Берта – сама природа, она естественна, как зверь, и дымится, как пашня весной. Ее отчаянная наглость и монументальные объемы вызывают восхищение.

Толстуха подошла к Нини и, не смущаясь, погладила ее по мощному затылку.

– Не беспокойтесь, дружище, – заявила она. – Мы на верном пути, ваши неприятности скоро утрясутся. Что за грустная физиономия! – продолжала пылкая коровища. – Эдак вы скоро начнете сочинять похоронные марши. Вот смеху-то будет!

Она замялась на секунду, а затем смачно чмокнула Нини в щеку.

– Когда мужчина в растерянности, – пояснила Берта извиняющимся тоном, – мне хочется согреть его на груди, как птенчика, выпавшего из гнезда.

Метафору она подкрепила жестом мясника, кромсающего филе на эскалопы. Жизнь есть жизнь. Кому, как не отважной воительнице, знать, что нежность подрезает крылья.

– Это еще не все, – растроганно продолжала Берта. – Мадам Пино, вы поделились нашим открытием с комиссаром?

– Минутку! – проскрипела старая мымра. Словно завзятый профессионал, она отвела меня в сторонку. – Вот что мы обнаружили во рту этого жуткого трупа.

Раскрыв ладонь, она показала пуговицу от блейзера. На серой нитяной перчатке серебристая пуговица с морским якорем напоминала маленькую медузу. Я уставился на трофей, глазам своим не веря.

– Во рту! – промямлил я.

– Сбоку, ее можно было принять за вставной зуб…

Похоже, Матиас слегка оплошал. Либо он не выспался, либо задремал на работе. Правда, для расследования на темной террасе он был недостаточно экипирован.

Однако не такие уж они обормотки, мои новые сотрудницы!