Текст книги "Подайте мне Джоконду"

Глава 10

Три Гроша медленно отпускает мою куртку. Наши глаза не отрываются друг от друга. И в его взгляде, как в книге, я читаю весь ужас, который мучает этого человечка.

– Уведите меня, – снова бормочет он.

Я размышляю. Стало быть, какая-то опасность таится совсем рядом.

Кто-то нас слышит и подстерегает. Когда я появился, Три Гроша об этом знал и его это не пугало – напротив, заставило сделать попытку разыграть из себя крутого парня. Жалкую, конечно, но для него и это прямо-таки подвиг. А вот в процессе нашей дружеской беседы до него доперло, что этот некто, казавшийся ему скорее поддержкой, на самом деле смертельно опасен и он, следовательно, влип по самое некуда.

Пока я предаюсь размышлениям, рука моя автоматически ныряет под куртку и выпускает на свободу пушку. Действие чисто рефлекторное: я всегда это делаю в первую очередь, когда в сознании зажигается красный сигнал. Тем не менее Трем Грошам вид здоровенного ствола в моей лапе придает уверенности. Его глаза обращаются к коридору. Тут до меня доходит, что внезапное молчание, установившееся между нами, должно выглядеть весьма подозрительно – если, конечно, тот, кого так боится мой собеседник, не полный идиот.

– Хорошо, – громко заявляю я, – раз говорить ты не хочешь, придется прихватить тебя в полицейский участок. Посмотрим, что ты там запоешь.

Я ему подмигиваю. Он находит силы ответить мне тем же и, понимая, что от него требуется, бурно протестует:

– Но я же вам говорю, господин комиссар: я ничего такого не сделал. Почему вы мне не верите?

– Давай-давай, шевели конечностями!

План у меня простой: прыгнуть в коридор и обстрелять все, что покажется подозрительным. Увы, даже в самые гениальные проекты жизнь всегда вносит свои коррективы. В данном случае они получают воплощение в чьей-то руке, которая внезапно высовывается из-за двери, держа в пальцах предмет, отдаленно напоминающий некий экзотический фрукт. Я, правда, никому не советовал бы его пробовать. К счастью, рефлекс сработал, и прежде, чем таинственная рука рассталась со своим приношением, ваш друг Сан-Антонио уже валялся за углом буфета, прикрывая руками голову. В закрытом помещении граната способна устроить такой кавардак, какой и не снился даже самой бездарной домохозяйке.

Действительность оправдала мои самые худшие ожидания. Тарарам был такой, что секунд на десять я практически оглох. Однако постепенно чувства стали возвращаться ко мне, и я с удовольствием убедился, что по крайней мере эта опасность миновала: меня даже не поцарапало.

К сожалению, об остальных предметах, находившихся в кухне, этого не смог бы сказать даже самый неисправимый оптимист. Мебель переломана, будто здесь вздумало порезвиться целое семейство слонов.

Три Гроша стоит прислонившись к стене. Такое ощущение, что после взрыва он стал еще меньше. Взгляд у него бессмысленный, а губы белее, чем у мертвеца. Он держится за живот, силясь зажать огромную рану, и я с ужасом смотрю, как его кишки вываливаются на пол, заливаемые потоками крови. Он получил свое – такие раны не зашиваются. Разве что напичкать беднягу формалином и выставить в анатомическом театре. Еще секунду спустя он испускает вздох, руки соскальзывают с живота, он падает на пол и затихает.

Начиная с появления из-за двери руки с гранатой все это заняло времени даже меньше, чем потребовалось бы вашему лучшему другу Сан-Антонио, чтобы победить добродетель вашей супруги.

Я обнаруживаю, что стою, совершенно обалдев, а в голове моей вертится единственная мыслишка: такое бывает только в романах.

Спохватываюсь, что у меня остались еще кое-какие делишки, требующие завершения, перепрыгиваю через труп и выскакиваю в коридор. Иду к двери, ведущей в маленький заброшенный садик. Вокруг пусто, но в глубине садика замечаю открытую калитку. Выбираюсь через нее на улицу – как раз вовремя, чтобы заметить отъезжающую черную машину. Это не <ДС”. Гнаться за ней бессмысленно: пока я добегу до своего джипа, ее и след простынет. Прочесть номер тоже не удается – все-таки ночь на дворе, а фары этот стервец предусмотрительно не зажег. Испускаю страшное проклятие и возвращаюсь в дом.

В коридоре на стене висит допотопный телефон. Звоню в полицию и прошу соединить с главным комиссаром Матэном. Мы давние приятели; он хороший парень и дело свое знает.

– Алло, Матэн?

– Кто говорит?

– Сан-Антонио.

– Не может быть.

– Дружище, ты еще не привык, что со мной все может быть? Даже присутствие в этом паршивом городишке.

– Когда увидимся?

– Скоро.

– Ты зайдешь?

– Наоборот. Ты ко мне приедешь. И немедленно. Удивленное молчание.

– А ты где? – спрашивает он наконец. Диктую адрес.

– Что-нибудь случилось?

– У меня – нет. А вот кое у кого из моих знакомых… Неприятности? – Были. Но для них уже закончились.

– Все-таки – что случилось?

– Слушай! – взрываюсь я. – Ты можешь, в конце концов, приподнять свою толстую задницу?

– Ладно-ладно. Не кипятись. Еду.

Пожимаю плечами. Ох уж эти провинциальные сыщики! Лентяи и бездельники. Им только что не луну с неба приходится обещать, чтобы заставить пошевелиться.

Ладно, проехали. Звоню Ричу.

– А-а, это ты! – возбужденно кричит он. – Быстро диктуй адрес, куда там тебя занесло, и не двигайся с места. Я тебя уже два часа разыскиваю. Сам, понимаешь, куда-то запропастился, а потом будешь на каждом углу трепаться, что мы тут импотенты.

– Ничего, тебе поволноваться полезно. Ну, рожай. Что там у тебя?

– Нашли машину. В Лионе. На набережной. Полицейский патруль.

Сунули в нее нос – пусто. Тут видят – к ней какая-то дама подходит.

Они, понятно, спрашивают, не ее ли это тачка. Она отвечает, что нет.

Ну, ребята объяснили, что это ее счастье, поскольку машина краденая и иначе красотку бы забрали, да и отпустили ее с миром. Что скажешь?

– Думаю, то же, что и ты.

– А конкретнее?

– Интересно, где вы для патруля таких остолопов находите? Может, специально выращиваете?

– Я всегда знал, что ты о нас высокого мнения. Но все-таки: чем мы заслужили столь лестный отзыв?

– Если к машине подходила воровка, твои идиоты в кепи попросту предупредили ее об опасности. Разве не так?

– Пожалуй…

– Как она хоть выглядела, эта красотка?

– Молодая вроде…

– Потому твои петушки так и раскукарекались? Она, кстати, не в синем была?

– Точно.

– Ладно, возьми этих идиотов, составьте подробное словесное описание и разошлите по всем постам. Пора ее задерживать.

– Договорились.

Вешаю трубку, пребывая в полной растерянности. Похоже, мосты между мной и девицей в синем окончательно разведены. При этом она осталась для меня столь же таинственной, как улыбка леонардовской Джоконды (а он неплохо образован для полицейского комиссара, этот Сан-Антонио, не правда ли?). Все, кто мог меня к ней привести, мертвы; сама она уже знает, что я иду по ее следу. Хватка у нее железная; для того чтобы я в этом убедился, ей не было нужды даже швырять в меня гранату. Хотя и это сделала тоже она – на руке, просунувшейся в кухню, я успел заметить кольцо с большим синим камнем. Красавица ждала меня; ей не терпелось отправить такого отличного парня к малышам с крылышками за спиной. Да, чтобы познакомиться с бабой такого класса, не жалко отдать половину ваших сбережений!

Обследую помещение. На первом этаже две комнаты, обставленные бросовой мебелью. В одной из комнат нахожу на вешалке синий плащ. На ночном столике – румяна, пудреница, заколки для волос. На кровати маленький чемоданчик из свиной кожи. Открываю его и торопливо стукаю себя в подбородок, чтобы вернуть отвисшую челюсть в исходное положение. Он доверху набит купюрами по пятьсот франков. Судя по всему, тут миллионов пятьдесят. Прилично. Голову даю на отсечение, что это именно моя Джоконда оставила такой царский подарок – не было времени прихватить его с собой. Тем не менее что-то не припомню я, чтобы кто-нибудь даже в отчаянной ситуации вот так, запросто, разбрасывался подобными суммами.

Разве что.., разве что на самом-то деле грош им цена в базарный день. Естественно, такое может быть только в том случае, если деньги фальшивые. Тогда – да; тогда человек в экстремальной ситуации скорее прихватит свою зубную щетку или запасные трусы, чем этакое барахло.

Смотрю купюру на свет. На первый взгляд все в порядке – деньги как деньги. Достаю из бумажника свою, кровную, пятидесятитысячную бумажку и принимаюсь сравнивать. Процесс длится так же долго, как “день без тебя” (как сказал бы поэтически настроенный Сан-Антонио в более подходящей ситуации). Но иногда я способен проявить терпение. Через четверть часа становится ясно, что глаза я пялил не зря. Исследуя то место, где изображен толстяк в парике на фоне Версаля, я на своей купюре насчитываю в третьем по счету здании восемнадцать окон, а на ассигнации из чемоданчика – всего пятнадцать. Маленькая деталька, но вполне достаточная, чтобы установить истину. Теперь я понимаю, почему мадам в синем была так щедра с Дэдэ, – она могла себе это позволить.

Характерные звуки извещают меня о прибытии полиции.

Глава 11

Главный комиссар Матэн: полтора центнера тугого мяса, дюжина подбородков один на другом, голубые подтяжки и зеленый галстук, на котором изображена голова испанца на фоне лунного заката. В довершение – нос, свидетельствующий, что его владелец всегда не прочь пропустить стаканчик божоле.

Комиссар появляется в сопровождении какого-то худышки, серьезного, как гражданские похороны.

– Ну-с, – вопрошает он, – что тут у тебя?

– Ничего хорошего, – вздыхаю я. Потом даю ему точное описание происшествия. Он внимает в сосредоточенном молчании. Затем мы идем навестить труп.

– Ты хоть сам-то отдаешь себе отчет, в какое дело влез? интересуется Матэн. – Чтобы печатать фальшивки такого качества, надо иметь серьезное оборудование. Бумажки высший класс. Не знай я, что они не настоящие, – нипочем бы не отличил. Да-а, неплохо бы заиметь такой чемоданчик. Хватило бы, чтобы уйти на пенсию, а? Представляешь – вилла с зелеными ставнями и роскошная жизнь в свое удовольствие! – Он вздыхает, терзаемый тайным сожалением.

Я неопределенно пожимаю плечами.

– В конце концов, наше дело не обогащаться, но наказывать тех, кто хочет это сделать незаконным способом, – встрепенувшись, единым духом выдает Матэн и, обессилев от столь длинной тирады, переводит дух, вытирая взмокший лоб огромным носовым платком. – Кстати, ты успел продумать, как подобраться к этой твоей синей мышке?

– Нет, – признаюсь я. – Понятия не имею. Приметы уж слишком неопределенны. Разве что попробовать с другой стороны? Найдется у тебя хоть несколько парней не таких тупых, как остальные?

– Компер? – понимающе спрашивает он.

– Именно.

– Ты прав. Имеет смысл как следует покопаться в прошлом этого весельчака. Может, на что и наткнемся. Если мы не найдем типографию, из которой выходят эти бумажки, начальство нас слопает, не дав даже ботинки снять.

– Валяй, – соглашаюсь я.

Он в сопровождении своего тощего помощника, так и не проронившего ни единого слова, отбывает исследовать сарай, где его ждет еще один труп, а я решаю позвонить патрону – тот, наверное, уже давно спрашивает себя, куда это подевался его любимый Сан-Антонио.

Судя по голосу, Старик пребывает в отвратительном настроении.

– Это я, шеф, – весело произношу я.

– Слышу, – мрачно изрекает он.

На ходу переменив настрой, выдаю ему полный доклад. К концу мое настроение немногим отличается от его – терпеть не могу рапорты, даже устные.

– Фальшивомонетчики – не наша область, – резюмирует Старик. – Сдайте дела лионцам и возвращайтесь.

– Что?! – вырывается у меня. Не очень вежливо, но Старик переживет.

Он что, с ума сошел – возвращать меня в момент, когда дело наконец становится интересным? Разве отнимают тарелку супа у голодной собаки?

Больше он ничего не хочет?

– Вы что, плохо слышите? – скрипит этот сморчок. – Я жду. Для вас есть задание. За границей.

Я знаю, что возражений он не терпит, но тем не менее не колеблясь бросаюсь на защиту своей мозговой косточки:

– Слушайте, патрон, не могу я сейчас это дело оставить! Считайте, что оно уже стало моим личным.

– А меня ваши личные дела не волнуют. Так же, как и вас мои.

Чувствую, что дальше пререкаться небезопасно.

– Ладно, – злость в голосе все же скрыть не удается. – Когда я должен быть на месте?

– Как можно скорее.

– Сию секунду я все равно выехать не могу. Машина не моя – кстати, ее еще надо вернуть, да и шмотки забрать…

– Жду вас завтра вечером, – непререкаемым тоном объявляет Старик и вешает трубку.

– Вонючка! – ору я в бесчувственный аппарат. – Продажная шкура!

Козел!

– Вы уже кончили? – нежным голоском осведомляется телефонистка.

– Нет, – рычу я, – только начинаю!

И тут мне в голову приходит одна вещь, о которой я, честно говоря, вспоминаю не часто. Все-таки я, черт побери, не вольная пташка – я состою на службе у старой доброй Французской республики, и шкура моя принадлежит государству. Так что личная инициатива может иметь место только в том случае, если она оговорена приказом.

Бросаю на закуску еще пару ласковых слов и покидаю место действия.

Еду к дому Дюбона.

– Ну у тебя и морда, – объявляет он вместо приветствия.

– Есть от чего, – хмуро киваю я. – Патрон велит возвращаться.

Представляешь, впервые за все время моей клятой карьеры приходится бросать дело, не дойдя до финиша.

– Такова жизнь, – философски изрекает Дюбон, – вечно кто-нибудь сует палки в колеса. Пойдем-ка пожрем, вот что. Глядишь, и полегчает.

Сказано – сделано. Жратва – любимый спорт Дюбона; думаю, потому он и стал хозяином отеля. Меню – его любимый вид литературы, тут он не только читатель, но и творец: обожает красивым почерком выписывать названия блюд. Любит сам покупать продукты и смотреть, как повар колдует над соусом из мадеры. Словом, проводит жизнь, пуская слюну.

Курс лечения состоит из утиного жаркого и жареной баранины. Потом мы приканчиваем еще одну бутылочку бургундского и отправляемся на боковую. Поезд “Гренобль – Париж” отходит в десять утра – стало быть, отсюда мне надо выехать в восемь.

Просыпаюсь на заре и чувствую, что дело швах. Меня знобит, во рту горечь, глаза слезятся – все признаки болезни. Это еще с чего? До сих пор я болел всего дважды: корью в возрасте восьми лет и воспалением легких в прошлом году в результате незапланированного купания.

Щупаю пульс – он колотится как ненормальный. Собравшись с силами, встаю и чувствую, что меня шатает. Голова кружится так, что приходится вернуться в постель. Тем не менее вы-то знаете, что между неженкой и мной такая же разница, как между быком и родинкой на левой ягодице вашей супруги. Вспоминаю, что спальня Дюбона рядом с моей, и что есть мочи колочу в стену. В ответ раздается такое ворчание, будто я разбудил льва.

– Что случилось? – наконец рычит Дюбон.

– Это я. Можешь зайти?

Через мгновение он возникает в дверях – в белой пижаме, расписанной лиловыми листьями. Попадись он в таком виде на глаза антрепренеру “Комеди Франсез”, и ангажемент на ближайший сезон ему обеспечен.

– Чего тебе? – без особой нежности в голосе осведомляется он. – Если захотелось с утра позабавиться, вызови горничную. Меня лично такие развлечения в твоем обществе как-то не прельщают.

– Ты что, дубина, не видишь, что я смертельно болен? – прерываю я поток его пошлостей. – Кроме шуток.

Он смотрит на меня и понимает, что я серьезно. Без звука кладет руку мне на лоб, потом заставляет открыть пасть.

– М-да-а, – озабоченно цедит он, завершив осмотр. – Температурка еще та. А уж глотку хоть в музее выставляй – серо-зеленая. Похоже, ты подхватил какую-то дрянь. Надо вызвать врача.

– Придется, – соглашаюсь я, а внутри у меня все прямо переворачивается от мысли, что подумает босс. Наверняка ведь старая перечница решит, что я симулирую, – нашел предлог, чтобы не возвращаться.

– Я ему позвоню, – обещает Дюбон. – Уж мне-то он поверит. К тому же можно будет послать ему справку от врача. С диагнозом. А если он такой скептик, так не слабо ему приехать и самолично на тебя полюбоваться.

Лучше один раз увидеть…

С этими словами он исчезает. Состояние у меня – не приведи господь. Ощущение такое, будто в брюхо засунули горящую печку. Я буквально полыхаю, глаза слипаются, а что касается языка – такое впечатление, будто вместо него у меня во рту надувной матрац. Так паршиво, что начинаю всерьез беспокоиться: не отдать бы ненароком концы. И что пугает больше всего, так это внезапность: ведь еще полчаса тому назад я был абсолютно здоров!

Мне кажется, что мучения мои длятся уже целую вечность, но вот дверь наконец открывается и впускает Дюбона в сопровождении маленького старичка. На дедушке столько морщин, что больше всего он похож на многократно чиненный аккордеон.

Я замечаю, что мой приятель успел сменить свою парадную пижаму на более скромное одеяние.

– Вот доктор, – почтительно представляет он своего спутника.

Старикашка извлекает из допотопного саквояжа целый арсенал и приступает к процедуре, по сравнению с которой китайские пытки кажутся мне верхом гуманности.

– Аппендицит, – выносит он наконец свой вердикт. – Впрочем, посмотрим, что скажут анализы. Если диагноз подтвердится, придется перевозить вас в клинику, в Гренобль.

Ничего себе – вот так возьмут тебя тепленьким и ни за что ни про что вскроют брюхо!

Врач выписывает рецепты, длинные, как меню в хорошем ресторане, и собирается уходить.

– Доктор, – проникновенно говорит Дюбон, – месье состоит на государственной службе и должен был приступить к работе сегодня вечером. Можете вы выдать ему свидетельство о болезни?

– Конечно, конечно, – спохватывается божий одуванчик. Пишет нужную бумагу и прощается до вечера.

– Ну и идиоты эти врачи, – ухмыляется Дюбон, когда старик уходит.

Потом извлекает из кармана маленький флакон. – Ну-ка, глотни хорошенько.

– Это еще что? – удивляюсь я.

– Черт возьми! Пей, тебе говорят!

Прикладываюсь к горлышку и делаю основательный глоток. М-да! Вкус, как говорится, специфический. Такое ощущение, будто печень у меня вывернули на сковородку. Однако боль мгновенно успокаивается, и я чувствую, как все мои внутренние органы будто по мановению руки колдуна приходят в норму.

Дюбон с улыбкой следит за моей реакцией.

– Ну как, лучше?

– Не то слово! Ты что, не мог раньше дать мне эту штуку? Не пришлось бы врача вызывать…

– Ну да? А кто бы тебе тогда справку выписал, а? Трясся бы сейчас в поезде, как последний кретин. Впиваюсь в него свирепым взглядом:

– Ну-ка, дружок, признавайся: этот мой так называемый аппендицит твоя работа?

Дюбон подходит к окну, раздвигает шторы.

– Кто знает? – бормочет он, задумчиво обозревая пейзаж.

– Ты что, спятил? А если я сдохну?

– Вряд ли. Рецепт старый, проверенный. Ну а если бы даже и сдох беда тоже невелика…

Принимаю единственно возможное решение: успокаиваюсь. Вот пройдоха! Но как бы то ни было, а несколько свободных дней благодаря ему у меня теперь есть.

– Шефу моему позвонил?

– Конечно, – кивает он. – Старик, правда, поначалу все пытался меня расколоть, правда ты болен или придуриваешься? Но я ударился в амбицию и заявил, что до сих пор меня еще никто лжецом не называл. И что если бы он меня знал, то не стал бы сомневаться.

– Все-таки справку ему отослать надо. Поскольку жребий брошен, я счастлив, как цыпленок, которому удалось не растолстеть. А, будь что будет! Вылезаю из постели и перемещаюсь в брюки.

– Что собираешься делать? – интересуется Дюбон.

– Поскольку я в цейтноте, возьму для начала интервью у хозяев фабрики в Пон-де-Кле, где производят такую хорошую бумагу.

– А что? – подумав, соглашается Дюбон. – Неплохая идея.

Через час я на месте.

Бесконечная кирпичная стена, как и следовало ожидать, в конце концов приводит меня к парадному входу. Навстречу сонной походкой выплывает жирный парень, весь в галунах – ни дать ни взять покойный Геринг. Вот только правой руки не хватает. Интересуется, что мне угодно.

– Видеть директора.

– Он вам назначил встречу?

– Нет.

Безрукий демонстрирует мне зевок, способный обескуражить даже бронетранспортер. Затем объясняет, что директор занят – всегда занят, пожизненно. Если я правильно понимаю, желающие его лицезреть должны лет за пятнадцать до того подавать письменное заявление в трех экземплярах и, если возможно, – рекомендацию, подписанную президентом и министром финансов.

Прерываю излияния сонного стража, демонстрируя ему свое удостоверение.

– Полиция? – взволнованно бормочет он, и я чувствую, что отсутствующей рукой он морально отдает мне честь.

Три минуты спустя директор указывает мне на кресло. У него солидный вид. У директора то есть. У кресла, впрочем, тоже. Оба надутые и ярко-красные. Может, они и не близнецы, но папа у них явно общий.

– В чем дело? – спрашивает этот великолепный образчик человеческой породы. Я, как всегда, нашел точное слово: он именно великолепен.

Причем сам это сознает и относится к своей персоне с должным уважением. “Великолепие опьяняет”, – сказал бы на моем месте Бредфорд и, как всегда, был бы прав.

Предлагаю ему несколько вопросов, касающихся процесса изготовления бумаги по заказу Французского банка. Он начинает объяснять, что бумага эта изготавливается в специальных помещениях. Что рабочих, занятых там, при входе обыскивают. Что без сопровождающего они не могут выйти даже в туалет. Что все ингредиенты тщательно взвешиваются – как при варке крыжовенного варенья. Словом, все под контролем. И невозможно, невозможно – вы меня слышите, господин комиссар? – совершенно невозможно что-либо упустить!

Он говорит с таким убеждением, что я почти начинаю ему верить.

Чувствую, что пора приступать к делу, иначе поверю окончательно.

Извлекаю фальшивую банкноту, позаимствованную вчера из чемодана, протягиваю ему и прошу немедленно отправить в лабораторию – пусть проверят, на его бумаге отпечатана такая привлекательная штучка или нет.

Директор принимает ассигнацию, как бокал с ядом.

– К-конечно, – заикаясь, бормочет он, – я могу уже сейчас утверждать, что эта бумага выпущена у нас. Но давайте все-таки проверим.

Он вызывает секретаршу и просит отнести купюру в лабораторию.

– Ну-с, и что сие означает? – осведомляется он затем.

– Ничего особенного. Просто мы имеем все основания полагать, что отнюдь не вся ваша продукция попадает во Французский банк:

Директор еще больше – насколько это возможно – багровеет и величественно поднимается из-за стола.

– Месье! – рявкает он в благородном порыве.

– Успокойтесь, господин директор, – тихо говорю я, – ваша честь не задета, поскольку лично вас никто ни в чем не подозревает. Однако вы сами только что согласились, что фальшивые деньги отпечатаны на бумаге, сделанной на вашей фабрике. Единственный возможный вывод: при всем совершенстве вашей системы контроля где-то существует утечка. Не так ли?

Он оглушен, как бык на бойне.

– Да.., да.., хорошо… Минута проходит в молчании.

– Ладно, давайте думать, – наконец предлагаю я. – Вот, например: ваша продукция всегда точно доходит к заказчику? Кстати, как вы ее перевозите?

– В пломбированных грузовиках. Пока жалоб не было. Правда, в прошлом году случилось несчастье.

– То есть?

– В Морлане наш грузовик врезался в дерево и загорелся. Шофер и охранник погибли. Машина сгорела. С тех пор мы вызываем транспорт из специализированной фирмы в Лионе.

Я щелкаю пальцами. Ага. Теперь понятно, из какой бумаги были сделаны те деньги, что я нашел в чемодане. Кроме того, теперь можно не сомневаться: мой приятель Компер имел возможность точно выяснить время транспортировки. Следовательно, на фабрике у него должен быть осведомитель.

Возвращается секретарша.

– Лаборатория утверждает, что это наша бумага, господин директор.

На вид она похожа на шведку: высокая, довольно стройная блондинка с маловыразительным лицом. Не красавица, но и отнюдь не уродина.

Директор машет рукой, и девица исчезает.

– Расскажите подробнее, как осуществляется транспортировка, – прошу я.

– Я звоню в Лион и заказываю грузовик.

– Точное время выезда вы сообщаете?

– Нет.

– Но кто-то же его знает?

– Только службы Французского банка – им надо заранее расставить патрули. Все тридцать километров проход грузовика скрытно контролируется. Если на каком-то отрезке он запаздывает, ближайший патруль едет ему навстречу.

– Где располагаются патрули?

– Как правило, перед большими городами. Царон, Бургундия, Брон…

Вот и еще кусочек мозаики встал на место. Теперь я знаю, почему покушение должно было произойти в Ла-Гриве. Местечко расположено четырьмя километрами дальше Бургундии – достаточно далеко, чтобы патруль не услышал взрыва. Вместе с тем – добрых полчаса до следующего контрольного пункта. Выигрыш во времени.

– Шофер и охранник вооружены? – спрашиваю я.

– Только охранник. У него автомат.

Понятно, зачем понадобилась дрессированная собака: вооруженные грабители вряд ли смогли бы захватить грузовик без жертв, в то время как маленький песик у нормальных людей с нападением никак не ассоциируется. Да-а, ребятам повезло. Надо же, умудрились придавить псину, не задев детонатора!

– Мы выяснили, кто знает о времени выезда, – говорю я. – А кто его определяет? Вы или банк?

– Банк.

– Как они сообщают об этом вам?

– Депешей.

– Кто, кроме вас, имеет возможность ее прочитать?

– Никто.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Предположим. А что вы делаете, прочитав депешу? Уничтожаете ее?

– Боже мой, нет, конечно. Секретарша кладет ее в специальную папку, а папку я запираю в сейф.

Он подходит к сейфу, отпирает его, достает папку и протягивает мне. Я отстраняю ее, не открывая.

– К сейфу имеет кто-нибудь доступ, кроме вас?

– Нет, – уверяет он. – Тут кодовый замок, и комбинацию, кроме меня, никто не знает. К тому же, вы можете счесть это мальчишеством, но я ее все время меняю. Например, вчера была “Жермена”. А сегодня уже “Марселла”.

Я внимательно смотрю на мальчишечку. Да, похоже, этот тип не прочь позабавиться с девочками. Произнося женские имена, он вновь обретает цвет свежесваренного рака, слюнявая нижняя губа оттопыривается, а глазки будто подергиваются салом. Ох, доведет его эта невинная слабость до апоплексии!

– Ну хорошо, – вздыхаю я. – Спасибо за помощь, господин директор. И настоятельно прошу вас о моем визите никому не говорить.

– Можете рассчитывать на меня.

– Хочу, чтобы вы поняли, – настаиваю я. – Если я говорю – никому, это значит – никому. Без исключений.

Проникновенно смотрю ему в глаза. Багроветь ему уже некуда, и он от возмущения начинает буквально раздуваться. Поняв, что еще минута и он попросту лопнет, я встаю, отвешиваю поклон и иду к двери.

– Ваше молчание особенно важно, потому что дело очень серьезное, бросаю я на прощание. – Не говоря о нескольких миллионах, потерянных государством, в нем уже по меньшей мере пять трупов. Я бы не хотел, чтобы вы стали шестым.