Текст книги "Мое почтение, красотка"

Глава 7

Так, теперь исчез профессор Стивенс Когда большой патрон узнает, как идет мое расследование, он решит, что я стал ему так же полезен, как кресло-качалка ужу! И будет прав. Лично я, будь у меня такой тупой сотрудник, послал бы его к чертовой матери.

Разумеется, слуги (они муж и жена) не могут мне сообщить ничего дельного. Вечером по вторникам они ходят в кино. Такая у них привычка. В этот день хибара остается под присмотром Бертрана.

– А секретарша? – вкрадчиво спрашиваю я.

– Мадемуазель Хелена?

– Да.

– Она ушла. Она вообще редко здесь ночует…

– Что она из себя представляет?

Они пожимают плечами. В головах этих людей столько же мозгов, сколько в килограмме помидоров. Хелена их подавляла своей ученостью, элегантностью… Они дают мне понять, что между нею и премией за добродетель – целый Тихий океан. Как и все люди их положения, они ненавидят “интеллектуальных служащих”, в число которых входила и Хелена.

При активном участии холодной воды и крепкого кофе нам удается привести в чувство Бертрана. Он зевает так широко, что можно увидеть изнанку его трусов.

Я его расспрашиваю о том, что произошло. Такое впечатление, что он ничего не соображает.

– Он понимает по-французски? – спрашиваю я лакея – Но… конечно.

– Не похоже… Эй! Бертран, вы меня слышите? Наконец он издает бурчание, которое я истолковываю как согласие.

– Вы заметили что-то необычное?

– А что-то случилось?

Ясно. Он знает не больше таракана, запертого в чемодане. Ничего не видел, ничего не слышал. Не заметил, что у водки странный привкус. Этот лопух проспал все на свете.

Я его расспрашиваю о событиях второй половины дня.

– Что-нибудь странное было?

– Нет, – отвечает он.

Он не врет. Для него это невозможно физически. Я немного дергаюсь, хотя за несколько последних часов научился ничему не удивляться.

– Как?! А разве не взломали сейф? Он качает головой.

– Нет. – И секунду подумав, добавляет:

– Странно, что вы меня об этом спрашиваете. Сегодня днем позвонил один парень и сказал, что ему померещилось мигание сигнализации. Я пошел проверить. Точно, она отключилась, но из-за того, что Полетела пробка…

Значит, Фердинанд не сделал свою работу. Почему? Струхнул после нашей беседы или не сумел открыть замок с секретом?

Я склоняюсь к первой версии. Замки сейфов, как порядочные женщины, секретов не имеют. По крайней мере от ребят вроде Фердинанда.

Хотя это неважно.

Я предпринимаю общий осмотр помещений.

Не считая спальни профессора, везде полный порядок. В комнате Хелены я задерживаюсь.

Эта комнатка безупречна. Шелк, атлас. Мне это нравится (опять-таки моя душа поэта!).

Гардероб забит шмотками, достойными королевы красоты: платья для коктейлей, вечерние платья, костюмы, юбки, свитера…

Я в задумчивости закрываю шкаф. Задумчив я потому, что один маленький факт затронул мое подсознание. Совсем маленький фактик… Нет необходимости пытаться прояснить его сейчас. Я себя знаю: он сам выскочит позднее, когда я все продумаю.

– Надо позвонить в полицию, – стонет служанка.

Я ей заявляю, что в данный момент полиция – это я, и перед уходом советую приготовить крепкий грог и выпить его, ожидая развития событий.

Я возвращаюсь в машину и вызываю центральную. Неприятный момент. Придется разложить перед патроном грязное белье. Несмотря на поздний час, шеф на месте, потому что ждет от меня известий.

Я ему выкладываю эту сказку про белого бычка, делая это как можно более лаконично. Когда я замолкаю, тишину прерывают только потрескивания в моем аппарате.

Эта тишина давит мне на пищевод.

– В общем, – резюмирует шеф, – за время, прошедшее с нашей встречи, мы получили два убийства и одно похищение. И какое похищение! Оно наделает много шума. О нем будет говорить весь мир! Вы и я можем потерять наше место!

– Вы, наверно, считаете меня кретином, шеф. Я не привык делать три прокола за вечер… Он кашляет.

– Надо же вам было познакомиться с делом.

– Странное получилось знакомство!

Вдруг он начинает напевать “В садах Альгамбры прекрасные вечера”, что является у него признаком сильной нервозности.

– Сан-Антонио, – говорит он.

– Да?

– Я пошлю на улицу Гамбетта людей, чтобы не спускали глаз со слуг. Мы постараемся сохранить исчезновение Стивенса в тайне до второй половины завтрашнего дня, чтобы выиграть у прессы сутки. Я также распоряжусь потихоньку вывезти труп Хелены из Лувесьенна. Даю вам карт-бланш, чтобы найти профессора.

Я взволнован этим проявлением доверия.

– Спасибо, босс.

– Сегодня ночью все службы будут в вашем распоряжении. Можете их использовать как сочтете нужным.

– Спасибо, босс, это здорово!

– Сан-Антонио!

– Патрон?

– Надо…

– Ясно, шеф.

– Вы поняли?

– Вы хотите получить профессора и банду шпионов к завтрашнему аперитиву?

– Примерно так…

– Хорошо, вы их получите.

– Я на вас рассчитываю. Где я могу вас найти в случае необходимости?

– Через полчаса я буду в конторе… В лаборатории…

– Прекрасно.

Я поворачиваю ручку рации, и в машине устанавливается тишина.

Опускаю зеркало заднего обзора, чтобы посмотреть, как выглядит самый крутой парень в мире. У него лихорадочный взгляд, отросла щетина… Короче, видок совсем не как у героя, который за несколько часов должен разгромить шпионскую организацию.

Я меланхолично завожу машину и еду проведать мамашу Бордельер.

Глава 8

Когда я приезжаю к заведению почтенной дамы, там стоит тишина. Полный нокаут насытившейся плоти. Пары, занимающие номера, утолили взаимную жажду… Ни булькания воды, ни вздоха, ни крика красотки, зовущей мамочку, чтобы заставить партнера поверить, что он доставляет ей огромное удовольствие, от которого пальцы ног собираются в букет фиалок.

Я некоторое время звоню. Наконец появляется мамаша Бордельер в красном бумазейном халате. У нее ляжки, как у беррийской кобылы, и огромные сиськи, гуляющие сами по себе.

Она старается меня очаровать и соблазнить, для чего оставляет халат распахнутым, как пасть крокодила, читающего роман Мориака. То, что я обнаруживаю между его складками, заставило бы отступить даже батальон пьяных легионеров.

Давая понять, что равнодушен к ее прелестям, я говорю:

– Прежде всего, дорогая мадам, закройте пеньюар, иначе ваши груши упадут на пол.

Она обижена и тыльной стороной руки призывает к порядку свою вставную челюсть, потребовавшую вдруг свободы.

– Итак, – спрашиваю я, – за время моего отсутствия что-нибудь произошло?

Она приводит в норму дыхание, тоже начавшее дурить. Если она не начнет обращать на себя больше внимания, то просто развалится на кусочки.

– Сразу после вашего ухода, месье, позвонили по телефону.

– Вы знаете его фамилию?

– Мобур.

– Как Латур?

– Какой тур?

– Пишется как Латур-Мобур?

– Да. Мужчина велел позвать его. Я начала клясться, что его тут нет. Я думала, что если бы вы предвидели такой случай, то попросили бы меня действовать именно так…

Я немного морщусь. Это то, что люди, умеющие говорить красиво, называют “камнем в свой огород”.

– Ну и что?

– Тот, что звонил, сказал, чтобы я перестала врать, что он знает, что этот человек у меня, что он друг месье, который только что вышел (то есть ваш), и, если я не потороплюсь позвать месье Мобура, он обольет мои шмотки бензином и подожжет…

– Ладно, вы позвали того типа” а что потом?

– У него был огорченный вид.

– Ах, так?

– Да. Он сказал всего несколько слов…

– Каких?

Она хмурит брови, выщипанные, как обезьянья задница.

– Сначала он спросил: “Кто это?” Потом: “А, понял!"

Затем воскликнул: “Как это немедленно?” Тут второй начал громко говорить. Я слышала его голос даже из соседней комнаты. Месье Мобур выглядел очень недовольным. Он сказал: “В таком случае…” Потом положил трубку и вернулся в свою комнату. Через пять минут они ушли почти бегом…

Я киваю. Мамаша Траходром умеет рассказывать! Вы как будто все видите своими глазами.

– А скажите, маманя, – обращаюсь я к ней (между нами говоря, это обращение ей очень не нравится), – у звонившего был такой низкий тягучий голос?

Я имитирую голос типа, звонившего мне в “Гриб”.

– Точно такой! – восклицает она.

– Ладно, спасибо.

Я поднимаюсь в комнату, предоставленную в мое распоряжение ранее, и отключаю магнитофон. Перед тем как уйти, я решаю заглянуть в комнату, которую занимала парочка.

Беспорядок в ней заставляет меня замечтаться. Мне кажется, малышка Хелена была очень одаренной по части любви. Должно быть, у Мобура было ощущение, что он занимается любовью с вулканом. Я в этом малость разбираюсь, потому что сексуальное воспитание получил не на заочных курсах, а на практике…

Постель вся разворочена. Я смотрю на нее не из садизма, а потому что я полицейский, а первый долг полицейского – работать моргалами, когда они у него есть.

На подушке я обнаруживаю несколько волосков. На подушке всегда остаются волосы, разумеется, исключая ту, на которой спит Юл Бреннер.

Я их собираю, но не из-за желания иметь сувенир, а потому что кое-что привлекает мое внимание. Я замечаю, что естественным цветом волос бедняжки Хелены был не черный, а пшеничный. Она красилась, как и большинство женщин. У корней волосы блестят, словно золотые нити.

Надо быть совершенно чокнутой, чтобы красить такие волосы.

Хотя сейчас думать об эстетичности ее внешности уже поздновато. Будь у нее хоть платиновые волосы, при отрезанной голове это нисколько не улучшило бы ее вид.

Я пожимаю плечами с философским видом, приличествующим фатальной ситуации.

– Если вдруг увидите этого Мобура, – говорю я старой даме, – предупредите меня. Вы знаете его адрес?

– Нет.

– Оставайтесь в распоряжении наших служб.

Она клянется, что останется, и я прощаюсь о ними – с нею и с ее сиськами.

Приезжаю в лабораторию. Шеф ждет меня там, грызя зубочистку. Когда он нервничает, то либо поет “В садах Альгамбры прекрасные вечера”, либо питается зубочистками.

Он смотрит на мой магнитофон, как на морскую черепаху.

Я просвещаю его насчет того, как использовал аппарат.

– Неплохо, – признает он.

Тип из лаборатории берет катушку и уходит. Через несколько минут он делает нам знак войти в кабину для прослушивания. То, что мы слышим, возбудило бы даже нормандский шкаф. Мы – шеф, техник и я – не решаемся взглянуть друг на друга. Слышатся смешки, вздохи, вскрикивания, хриплые стоны… Малышка любила этот спорт больше, чем рыбалку. Она бормочет бессвязные слова, некоторые из них на иностранном языке.

Шеф навостряет ухо и приказывает прогнать эти места несколько раз.

– Это не английский, не немецкий, не русский, не итальянский… – перечисляет он.

Я смотрю на него с восхищением. Он знает целую кучу языков. Настоящий полиглот (не путать с полигоном)”.

– Надо дать прослушать запись Строссу и Бонне, – велит он сотруднику лаборатории. – Они вдвоем знают двадцать три языка. Черт нас возьми, если мы не сможем перевести эти слова.

Я улыбаюсь.

– Знаете, шеф, принимая во внимание обстоятельства, при которых произносились эти слова, перевести их будет нетрудно. По всей видимости, девочка звала маму…

– Ладно, пошли дальше.

Мы слушаем продолжение. Это характерные звуки, распространяться о которых мне не позволяет врожденная стыдливость. Потом слышится повторяющийся стук и приглушенный голос произносит: “Месье Мобур, вас срочно к телефону”.

Это, как я понимаю, мамаша Бордельер. Предупреждает донжуана.

Слышится новое приглушенное восклицание. Парень явно злится, что его физические упражнения прервали.

Голос Хелены спрашивает: “Что там?"

Парень отвечает: “Сам не знаю, Хе…"

«Кто-то знал, что мы будем здесь?»

«Надо думать. Хотя…»

Должно быть, он надевает шмотки, штаны уж во всяком случае. Шум шагов, скрип двери… Тишина… Парень возвращается.

"Кто это был?” – спрашивает Хелена.

«Шварц!»

«Серьезно?»

«Да. Мы должны срочно ехать к нему туда…»

«Прямо сейчас?»

"Да”.

«Что-то не так?»

"Не знаю, но, видимо, что-то серьезное”.

"О, дорогой…” – шепчет она.

У нее легкий непередаваемый акцент. Ей тоже не нравится эта неожиданная поездка. Она бы предпочла продолжить прогулку по седьмому небу…

Лично я ее очень понимаю, особенно потому, что знаю, как она закончила вечер – бедняжке отрезали голову. Надо быть законченным негодяем, чтобы сделать такое. Во-первых, в приличном обществе подобные вещи не приняты, а во-вторых, даже закоренелым негодяям нельзя мочить кисок с такими формами.

О записи больше сказать нечего. На пленке тишина.

– Конец, – говорю я шефу. – Продолжение радиоспектакля слушайте завтра в это же время…

– Вы в этом разбираетесь?

– Гм… скажем, вижу небольшой просвет.

– Я вас поздравляю. Лично для меня это пузырек чернил.

Я не решаюсь ему признаться, что для знаменитого Сан-Антонио то же самое. Надо же дорожить своим достоинством!

Мы спускаемся в кабинет, и именно в этот момент туда заходит один из моих коллег – комиссар Жюзьер.

– Жюзьер занимается Лувесьенном, – объясняет мне босс. – Ну, дружище, что хорошего? Жюзьер смотрит на меня.

– Странное дело, – шепчет он.

– Я знаю… Почему вы это говорите? Видели, как эти сволочи обработали киску?

– Ничего я не видел, – отвечает он. – Ничего, кроме следов крови. Трупа там не было, приятель.

Глава 9

Я не удивляюсь, потому что это уже приелось. Привыкаешь ко всему, даже к театральным эффектам; это одно из главных достоинств человеческой натуры.

Сейчас я дошел до того, что, если увижу, как моя консьержка отплясывает френч-канкан или как лангуста курит трубку, не шевельну ни единым волоском брови.

Сперли труп? О'кей…

Шеф достает из маленького слюдяного футляра еще одну зубочистку.

– Цирк! – уверяет он.

Я себе говорю, что, если бы в цирке показывали такие номера, театры бы обезлюдели, да и некоторые киношки пришлось бы закрыть…

Способность рассуждать – это лучшее приобретение человека после приручения лошади и изобретения бифштекса с картошкой. Так что давайте рассуждать.

Под этим звездным небом есть один умник, с которым мне очень хочется побеседовать, – это чемпион по всевозможным телефонным разговорам.

Некоторое время этот малый дергает за веревочки, как ему заблагорассудится, а таких типов мне всегда хочется спустить в дырку унитаза. Это у меня как болезнь! Даже в детстве, когда мы играли в войну, Наполеоном всегда был я.

Таинственный телефонист приказывает паре Хелен – Мобур прекратить работы по осеменению и мчаться к нему. Его зовут Шварц – единственное, что о нем известно. И куда “к нему” они едут? В Лувесьенн? Возможно… Но сам Шварц в Лувесьенн не едет, по крайней мере сразу. Он занимается мною. Посылает меня на место преступления. Пока я туда еду, похищают профессора Стивенса. Я мчусь к старому инглишу, а этим пользуются, чтобы убрать труп Хелены. Зачем, если я его уже видел?

Вывод. Эти типы хотели: а) чтобы я не был в Париже, когда будут похищать папашу Ракету; б) чтобы я увидел труп; в) чтобы его не нашли.

Все эти парадоксальные вещи произошли меньше чем за час.

В дверь стучат, шеф кричит: “Войдите”. Входит инспектор.

– Вы нашли сведения о владельце дома в Лувесьенне? – быстро спрашивает босс.

– Да, патрон. Он принадлежит некоему Шарлю Мобуру.

– Что?

Этот вопль издаю я.

– Шарлю Мобуру, господин комиссар, – послушно повторяет он.

– У вас есть его адрес?

– Только лувесьеннский, другого нет. Во всяком случае, другой адрес нам неизвестен.

– Но дом разорен, как после потопа! Тот бессильно разводит руками.

– Больше я ничего не смог найти, господин комиссар. Среди ночи собирать информацию не совсем удобно. Может быть, мне больше повезет завтра…

– Завтра…

Я качаю головой.

– Ладно, спасибо.

Я сажусь верхом на стул, кладу руку на спинку, а голову на руку. Надо крепко подумать.

Шеф не говорит ни слова. Жует свою зубочистку. Слышится только ее легкий хруст под его зубами.

Что делать? Куда ехать? Время поджимает… Это дело нельзя расследовать обычными методами, то есть подчиняясь логике, проводя привычные оперативные действия. Надо руководствоваться чутьем, играть ва-банк, иначе я окажусь в пролете… Хоть лопну, не смогу добиться результата в ближайшие двенадцать часов.

За что ухватиться?

И тут в моем котелке прорастает слово “гриб”… Растет, как гриб после дождя.

Именно в этом кабаке со мной связался Шварц. Если он это сделал, значит, придя туда, я приблизился к “горячо”. Может, один этот факт навел их на мысль, что я опасный противник и меня надо направить по ложному следу. Итак, бар “Гриб” и есть тот самый гриб, о котором говорила Хелена.

Значит, в заведении ее должны знать…

– Шеф, – говорю я, – прикажите ребятам из лаборатории отпечатать мне серию фотографий Хелены с того фильма, что вы сняли.

Он снимает трубку и передает мои приказы, как последний швейцар министерства.

Он смотрит на меня так, словно ожидает, что я рожу обезьяну.

– Мне не дает покоя одна вещь, – говорю я ему.

– Какая?

– Ваши люди, первые ангелы-хранители, уверяли, что Хелена ведет примерную жизнь, так?

– Совершенно верно.

– Однако, по свидетельству мамаши Бордельер, киска приходила потрахаться в ее заведение несколько раз в неделю!

Он глубокомысленно кивает.

– Слуги мне тоже дали понять, что Хелена была любительница пошляться. Надо договориться с вашими парнями, какой смысл они вкладывают в слово “примерный”.

– Да, это кажется мне странным…

– Можно увидеть тех ребят?

– Они дома. Я их немедленно вызову. – И он добавляет:

– Я сейчас же прикажу пограничным постам и морским бригадам усилить контроль. На вокзалах и в аэропортах будет установлено наблюдение.

– Если хотите, – соглашаюсь я.

– Вы не считаете это необходимым?

– Нет.

– Почему?

– Потому, шеф, что типы, поработавшие сегодня вечером, действовали с необыкновенным самообладанием и точностью. Настоящая ювелирная работа! Она не может быть прелюдией к банальному бегству за границу. У этих людей есть убежище во Франции. Я бы даже сказал: в Париже. В планы парня, задумавшего все это, дальний переезд не входит…

Он соглашается с обоснованностью моего рассуждения, но, поскольку ничего не оставляет на авось, передает срочную инструкцию для всех упомянутых мест.

Я пользуюсь случаем, чтобы присоединить к сообщению описание человека со взглядом слепого и Мобура.

Завтра утром все полицейские страны будут хватать всех типов, имеющих несчастье оказаться похожими на эти словесные портреты.

Я закуриваю “Голуаз”, когда приносят еще влажные фотографии, заказанные мною.

Они отличные. Я смотрю на них и чувствую, как меня охватывает смутное подозрение, перерастания которого в уверенность я не хочу, пока кое-что не уточню.

Я сую снимки в карман и ухожу.

Народу в “Грибе” стало немного поменьше. Несколько ненормальных занимают танцевальную дорожку и трясут задницами, показывая, что веселятся, как дети.

Бог им в помощь!

Я сажусь у стойки и снова заказываю виски. Бармен спешит принести заказ. Я выпиваю свой стаканчик и начинаю обход заведения, проверяя, не забыла ли уборщица снять паутину в углах Все выглядит совершенно нормальным. Одни пары танцуют, другие, явно под мухой, сидят за столиками и ведут беседы об увеличении численности населения страны.

Пианист, похожий на немецкого учителя, шпарит, как мерин, почуявший стойло.

Моя прогулка приводит меня к умывальникам, где я мою себе клешни, вспомнив, что не проделывал эту операцию уже довольно давно.

Я рассматриваю в зеркале свой портрет. Поскольку свою физию я знаю наизусть, интереса никакого. Тогда я смотрю на другую вещь – на телефонную кабину. Она втиснута между клозетом и гардеробом. Мой нос начинает шевелиться. Я подчиняюсь ему, подхожу к девочке, хозяйничающей в этом уголке, и одариваю ее своей самой обворожительной улыбкой. Она как раз из тех кисок, что забывают обо всем на свете, когда симпатичный парень демонстрирует свои зубы.

Я сую ей под нос пятерку.

– Как дела, сокровище?

– Идут потихоньку, – отвечает она.

Должно быть, ее мозги имеют размер муравьиного яйца. С девицами такого пошиба приходится разговаривать, как с ребятишками.

– Мне надо позвонить, – говорю я. – Это вы включаете тот агрегат?

– Да. Вам нужен жетон?

Я смотрю на часы, словно опасаясь, что не застану того, кому собрался звонить.

– Нет, мой друг, пожалуй, еще не вернулся из театра. Позвоню ему от стойки… чуть позже.

Она качает своей пустой головенкой.

– Аппарат у стойки внутренний.

Вот оно! Новый факт! Понимаю, почему меня так мучил этот вопрос с телефоном… Я вспомнил аппарат у стойки не имеет диска. В спешке я не обратил на это особого внимания.

– Бог ты мой, – продолжаю я, – это заведение все-таки не “Карлтон”, чтобы иметь внутренний телефон. Здесь есть подсобные помещения?

Она смущается, вернее, изображает смущение, причем так, как играл бы бизон с высокогорного пастбища.

– У нас есть отдельные салоны… – бормочет она. – Некоторые месье и дамы…

– Желают отдохнуть наедине?

– Да… Поэтому…

– И они делают заказ по телефону?

– Так и есть.

Я тоже думаю: так и есть.

Да, так и есть. Типу, что позвонил мне, Шварцу, не было необходимости узнавать, в каком месте бара я нахожусь потому что он сам был здесь!