Текст книги "Желтый ценник"

Ася бежит по тропинке скоро, руками машет, вроде как на лыжах катит.

Свекровь возится в кустах малины. Мерно щелкают кусачки, ветки летят за забор. Детей не видно.

Ася зашла в дом: дочка спит на топчане в ворохе старых курток и тряпок, сын пьет чай.

– Мамка! – вскакивает он, бежит обниматься.

Он красивый и крепенький, лицо испачкано грязью, на левой руке у основания кисти видна глубокая свежая царапина.

– Что это? – хватает она сына за руку.

– Ай, – пытается он увернуться.

– Рома!

– Какая разница. В овраг с Алькой бегали.

– Алька как? – вздрагивает Ася.

– Ма, все норм. Ну че ты?

– Дай посмотрю. Надо перевязать.

– Скатился неудачно, ну вот – пропорол. Абийка уже помазала.

– Тише, – цыкнула Ася, – Альку разбудишь. Пошли, умою.

– Сам.

Они вышли на улицу. Рома наступил на кирпичи перед бочкой с водой, не спеша вымыл руки и принялся за лицо. Ася порадовалась – большой стал, вроде совсем недавно со схватками сидела на автобусной остановке и молила Аллаха не родить прямо на улице. Прошло уже семь лет. За это время и Альку выносила, и институт окончила.

Ромка тер щеки, лоб, оглядывался на мать.

– Вот тут грязно, – подсказывала она и порывалась помочь.

– Ма, хватит, вода холодная.

Свекровь, услышав разговор, показалась из малины.

Увидев Асю, улыбнулась.

– Как дела?

– Нормально, – ответила Ася, стянула с ветки яблони полотенце, протянула сыну.

Ромка утерся и, заметив прутья малины, стал собирать их в охапку.

– Что-то случилось? – пыхтя и отдуваясь, свекровь села на землю.

Она сидела прямо, широко раздвинув ноги, приготовив место для большого живота, и положив большие руки на колени.

Ромка хлестнул прутом об угол дома так, что поднялась прошлогодняя трава и поднялась пыль.

– Уф! – пробормотала свекровь и стала елозить задом, чтобы повернуться спиной к внуку и отгородиться от пыли.

– Ром, – прикрикнула Ася, – ну опять весь в пыли.

Мальчишка сбежал к забору. Скоро там ходуном заходили кусты смородины и жимолости.

– Уф! – переживала свекровь за кусты ягод, потом похлопала по земле, приглашая Асю сесть.

Ася на земле сидеть не умеет. Во-первых, апрельская земля еще холодная, во-вторых, ей обязательно нужен табурет, а лучше складное кресло со спинкой.

Свекровь это знает, подсказывает.

– Там, под вишней.

Ася расправляет кресло, вытягивает полосатый брезент, чтобы получилась удобная плоскость. Свекровь то и дело вытирает припухшие глаза рукавом платья и задумчиво кивает, наблюдая, как сноха устраивается: тонкие руки – на подлокотник, спина – меж металлических перекладин. Ощущение, что располагается на всю жизнь, но это не так; посидит минут пятнадцать, потом начнет наводить весенний порядок: разбросанные тряпки – в стопку, мусор – за ворота на помойку. Здесь главное – уследить, чтобы заодно не вынесла пустые баллоны, пакетики с семенами, рваные платья, которые еще можно пару раз надеть, а потом пустить на тряпки.

– Что с квартирой? – потирая колени, спокойно спрашивает свекровь.

Она даже не подозревает, что этот вопрос – укол в самое сердце. Поддавшись печали, Ася начинает путано рассказывать. Свекровь внимательно слушает, не перебивает, иногда только не сдерживается и с разной интонацией повторяет: «Уф, Аллам».

Ася нисколько не сомневается, что своим выдохом она немного облегчает свою душу. С другой стороны, все, что она сейчас излагает, завтра будет известно всей Елабуге. Особенно быстро это произойдет, если предупредить свекровь стандартной фразой «только, пожалуйста, никому не рассказывай». Все! Сарафанное радио в эфире.

Непонятно, чем объяснить такое стремление поведать миру новое знание, может, отсутствием удивительных событий в собственной жизни, может, нереализованной общительностью и разговорчивостью.

Если свекрови попадалась какая-то новость, то пятнадцатиминутная дорога от дачи до дома превращалась в нескончаемое путешествие. Она умела ладить с людьми и поэтому знала всех женщин старше сорока и заодно их мужей, детей, родителей. Новость встреченным соседкам передавалась неторопливо, долго, с понижением или повышением голоса, трагическими взмахами рук. Неожиданно в ее характере проявлялись какие-то театральные черты, что-то игривое и порой даже пафосное. Пересказ самого мелкого события превращался в моноспектакль. Соседки внимательно выслушивали и разносили весть по городу с новыми подробностями. Бывало так, что Ася с Русланом еще не успевали выехать из Елабуги, а в городе уже знали, что Ася в институте завалила все экзамены, хотя по первоначальной новости была не сдана только информатика.

– Сагадат апу с бабой Верой в пятницу похоронили, – вдруг огорошила Ася свекровь.

– А-а-а! – вырвалось у свекрови из груди, и она сразу накидала кучу вопросов. – Как? Когда? Почему? Зачем?

Естественно, у Аси не на все были ответы. Как, к примеру, ответить на вопрос: зачем умерли? Ася только знала, «как умерли», потому что сама видела, сама при этом присутствовала.

– В мечети было много народу, – рассказывала Ася. – Старушек любили. Они, наверно, мечтали, чтобы люди шли к ним бесконечным потоком. Два часа мулла ждал. Говорят, когда старушек увезли на кладбище, люди продолжали приходить и переживать, что опоздали. Похоронили по татарскому обычаю в тот же день около деревни Камаево, на родине Сагадат апы. Муж Сагадат апы Нурислам абый держался молодцом, с трудом сдерживал слезы. После тряс Руслану руку благодарил, что не бросили его одного, помогли, сам бы он один не справился, ноги совсем чужие. Просил Руслана и его не бросить в случае чего. Уж после Сагадат апы он долго не задержится, быстро к ней соберется. Руслан пугался, всматривался в старика.

С упреком в глазах из домика вышла заспанная Алька.

– Солнце, – выпрыгнула Ася из кресла, схватила дочь на руки.

Алька скуксилась для плача.

– Что такое? – удивилась Ася. – Не выспалась?

– Аби…

– Что аби?

– Аби… – хныкала Алька и тянула руки к свекрови.

– Я ей ежика обещала показать, если спать ляжет.

– И мне, – материализовался из-за кустов Ромка.

Свекровь относилась к тем людям, которые не ищут популярности у детей обманчивыми обещаниями. Асе самой стало интересно, где свекровь возьмет ежика.

Свекровь начала подниматься. Для этого она легла на бок, перевернулась на живот. Сперва высоко вверх пошел зад, потом, передвигая руки и ноги навстречу друг другу она сложилась в подобие треугольника, легонько оттолкнувшись руками, оторвалась от земли и затем выпрямила спину в полный рост.

– Уф, Аллахаем! – шепчет бесконечно и идет за домик, ищет корзину, завязанную выгоревшим платком. Внуки хвостиком тянутся следом.

В корзине кто-то шевелится, фыркает, копошится.

– Език, език, език, – пританцовывает Алька и пытается заглянуть под платок.

– Тише ты, – по-взрослому строго останавливает ее Ромка.

– Откуда? – взглядом спрашивает Ася у свекрови.

– Утром в малине нашла, – отвечает она и обращается к внукам. – В овраг пустите.

– Аби, – канючит Ромка, – давай оставим.

– Не. Ему деток надо растить. Погибнут без него.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво прищуривает левый глаз Ромка.

– Так его жена приходила, за мужа просила.

– Аби, врешь?

– Вру, – без тени улыбки соглашается она.

Ася копала грядку под морковь, дети ползали за ежиком, свекровь через забор разговаривала с дедом Василием. Процесс передачи новостей уже начался.

Ася копала с каким-то облегчением. Порадовалась, что удержалась от рассказа о сне. По пророчеству Сагадат апы именно сегодня приснится мать и скажет что-то важное. Глупость, конечно, ожидать чего-то сверхъестественного, но чуда хотелось. О чем это она? Сегодня только одно желание – получить КамАЗ и поменять его на квартиру.

А что, если не получится?

Нет. Об этом думать не хотелось.

Прихрамывая на больную ногу в огороде появился дед Василий.

– Про Сагадат апу правда?

– Да!

– Я не поверил, – честно признался он. – Я думал, она будет жить вечно.

Зачем он это ей говорит?

– Мы с ней на танцы бегали, женихались. Она моей мамке не понравилась. Зачем, говорит, мне невестка такая. Малявка, без году неделя, как школу закончила, а языком так и молотит! Ни тебе уважения, ни тебе стыда! А я как раз за это ее и любил: за правду в глаза, открытость и честность. Зачем мне тихоня? Они как протухшие яйца: снаружи чисто и гладко, а изнутри – нос заткни.

Дед выглядел абсолютно раздавленным, Ася сомневалась, сумеет ли он вернуться в свой домик. Но свекровь подобрала его за руку и потащила обратно.

Пока свекровь провожала соседа, Ася практически докопала грядку.

– Брось, – велела свекровь.

– Немного осталось.

– Ромка, Алька, – позвала свекровь так, чтобы было слышно во всем дачном поселке.

Дети появились, но ежесекундно норовили сбежать к ежику. Выдержали минут пять.

– Езику езику… – Алька складывала в тарелку хлеб, картошку, огурцы.

– Сама ешь, – делала строгий голос свекровь и одергивала гарцующего рядом Ромку. – Сядь нормально, подавишься.

Ромка хватал яйцо, целиком пихал в рот, запивал чаем.

– Уф! – сердито пыхтела свекровь.

У нее был властный и суровый характер, но все равно никто ее не боялся. Потому что ругалась она как-то неумело, путалась в словах, переходила на визг и широко шлепала руками по своим тыквенным бокам – выглядело это все не страшно и смешно. Обычно, когда она начинала кричать, Руслан улыбался, обнимал ее за плечи, тискал, мял, разминал, как подушку перед сном. Свекровь от такого натиска терялась и, признавая поражение, обреченно махала рукой. Ася относилась к свекрови по-доброму, любила ее и желала одного – чтобы она не вмешивалась в их семейную жизнь и не болела.

– Вы куда? – ухватила Ася Ромку, когда он с набитым ртом собрался улизнуть из домика.

– У-б-р… – чуть не подавился Ромка.

– Език, – помогла брату Алька.

– Я за вами. Собирайтесь домой.

– Нехосю… – захныкала Алька.

– Да ладно. Пусть остаются, – вступилась за внуков бабушка. – В Челнах дышать нечем. Дым даже здесь.

Довод серьезный.

– У тебя и работы, наверное, много?

К сожалению, работы было невпроворот. После поминок в однокомнатной квартире родителей осталась немытая посуда, груда грязного белья. Обещала отцу вернуться на следующее утро, но отсутствовала уже два дня. Отцу восемьдесят шесть, и он абсолютно не приспособлен к жизни. Бесы усталости кружили над Асей и нашептывали шутку – было бы вежливо со стороны отца уйти первым, так как он был старше матери на шесть лет. Ася ужаснулась своей мысли, пошла к детям.

– Ну что, домой? Или здесь останетесь?

– Ма, пошли к Чертову городищу, – откликнулся Ромка.

Все понятно. Ну вот не дура ли она, предлагая детям поменять просторы дачной жизни на духоту комнаты на пятом этаже.

– Если вы не поедете, то я отправляюсь к отцу.

– Иди, – кивнул Рома, – мы тут с аби.

Глава 4
Отец

Через полчаса Ася вошла в подъезд дома, где жили родители, поднялась на второй этаж и надавила на кнопку звонка. Она даже удивилась тому, как долго отец не открывает: прошло по меньшей мере минут десять, пока он появился. Она думала, что он будет ждать на скамейке у подъезда и сразу набросится с выговором: почему так долго? Почему его бросила? Но он стоял в коридоре, в клетчатой мятой рубахе, в теплом трико с пятнами на коленях, а в комнате мерно тикали часы, в ванной капала вода.

Отец с первого взгляда показался очень странным. Он глядел прямо перед собой, но как бы никого не видел. Выцветшие голубые глаза полны решимости, но в то же время смертная бледность покрывала все лицо, словно он узнал что-то более страшное, чем смерть жены. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали. Он был стар, но даже теперь выглядел моложе своих лет.

Отец был немногословным человеком, глуховатым на правое ухо, с цепким взглядом и романтической честностью. Также известна его бесконечная лень, дурная тяга к противоположному полу, превосходящая его возрастные физические возможности. Например, он знал секретные слова и такие особенности их произношения, от которых не избалованные мужским вниманием женщины мгновенно тупели и становились нежными и очаровательными, как лани. Еще одной страстью отца было желание ремонтировать все с помощью синей изоленты. Он тщательно наматывал ее на кран или на люстру, а если ремонт не получался, выбрасывал все на помойку и покупал все новое, синюю изоленту в первую очередь.

Ася сорвала изоленту с крана, разводным ключом подтянула барашек горячей воды. Капать перестало. Через шланг наполнила стиральную машину теплой водой.

После похорон и поминок в квартире царил бедлам. Грязная посуда стояла на столе, подоконнике, полу. Ася собрала полотенца, тряпки, сунула в воду, пустила машинку. Машинка нехотя ухнула, забурлила и с трудом пошла крутить.

Отец поначалу ходил за Асей следом, высматривал беспокойным и подозрительным взглядом: нет ли у нее желания снова сорвать откуда-нибудь изоленту. Но не заметив ничего подобного, улегся на двуспальную кровать и уснул. Кровать занимала почти полкомнаты, во второй части – сервант, трюмо со швейной машинкой, комод с телевизором. Чтобы выйти на балкон, надо было аккуратно протиснуться между диваном и квадратным столом, полностью заставленным цветами.

Ася переживала, что после похорон матери отец впадет в депрессию, но ничего подобного не случилось. Отец выглядел как человек, которому не было никакой надобности переживать. Все тверже и тверже понимала она, что отец с ситуацией справился, как человек, познавший все тяготы жизни и теперь продолжающий и дальше ждать часа, когда Аллаху заблагорассудится призвать его к себе, а стало быть, получить возможность вновь встретиться с супружницей. На все воля Всевышнего, сказал бы верующий человек. Хотя отец был атеистом, и, скорее всего, его голова свободна от подобных мыслей. В его планах нет ничего похожего, это все фантазии Аси, которая в последние дни начала немного думать о таких вещах.

Ася притворила дверь на кухню. Оказалось, отец сжег чайник и пару кастрюль. Кухня была маленькая: между газовой плитой и раковиной втиснут узкий стол, справа от раковины холодильник, напротив стол, укрытый цветастой клеенкой, под ним три табурета. Половину одной стены занимало окно с белыми занавесками ручной работы. Мать гордилась ими, потому что вышивала сама. Подслеповато щурясь, протыкала ткань иголкой, тянула цветную нитку вверх. По молодости, на зависть соседям и подругам, выходило красиво и аккуратно. А с годами стало получаться криво-косо и местами перетянуто. Но сейчас был главным не результат, а сам процесс. Мать, бывало, приветливо встретив гостей и напоив их чаем, спустя несколько минут начинала расхваливать свои творческие шедевры. Везде: на табуретках, диване, окнах и стенах – были развешаны ее салфетки, кружева, подушечки. Хотя все было кособокое, неуклюжее и аляповатое, однако же привносило в дом какой-то уют и самобытность.

С треском остановилась стиральная машина. Ася полоскала белье, выжимала, шлепала в таз. Мать навсегда покинула их, и надо смириться с тем, что уход за отцом станет ее постоянной дополнительной заботой.

Развешивая белье, вспомнила о празднике, который отец устроил в гараже по случаю ее рождения. Ася была запоздалым ребенком и оттого очень долгожданным. Мать долго не могла выносить дитя, сказывались годы войны, ее работа за станком под открытым небом. Завод эвакуировали за Урал, она, еще маленькая и хилая, стояла на ящике и насыпала порох в патроны или снаряды. Если не успевала, то срочно приходилось сбрасывать заготовку в бункер, где та моментально подрывалась. Однажды зазевалась, и сноп искр вырвал мясо между третьим и четвертым пальцем. Мать иногда показывала шрам и дивилась, как со всем этим справилась. Рана тогда долго заживала, девочка жаловалась мастеру, тот в ответ бесконечно матерился, но от работы не отстранял. Лишь когда она с высокой температурой грохнулась на землю, перевел на укладку патронов в ящики. И еще однажды на день рождения выделил дополнительный паек из своего скудного запаса.

Если родится дочь, отец обещал проставиться ящиком водки. Обещание выполнил, и даже с превышением: большими кольцами нарезал колбасу, лук, прибавил щедрые толстые ломти черного хлеба.

Отец Асю баловал. Она была его королевой. По мнению отца, она лучше всех танцевала, пела, прыгала, рисовала. Лучшие подарки доставались ей. Отец никогда не отказывался от шабашки и порой специально задерживался на работе, чтобы заработать лишний рубль. Иногда работал за кулек фиников для любимой дочери. Купить в магазине финики было невозможно, а вот перевезти мебель за финики, апельсины или конфеты порой получалось. Ася с удовольствием все это поглощала, потом запрыгивала в кабину отца, и они долго ехали на другую сторону горы, где располагалась автобаза. Потом начиналось таинство схорона инструментов. Отец заворачивал плоскогубцы, молоток, сумку с шайбами, лампами и другими железками в кусок брезента, туго перетягивал шпагатом, залезал в кузов, подпихивал тяжелый сверток под тайную половую доску, сверху клал запаску и пристегивал ее к бортам цепью с амбарным замком. На всю эту процедуру уходило как минимум полчаса. И хотя отец был уверен, что никто из гаража не позарится на его добро, он все-таки предпочитал убирать от греха подальше.

Ася протерла веревки от пыли, стала развешивать мокрое белье. Время от времени с улицы слышался говор. Но по большей части царило молчание и доносилось лишь тиканье часов. Это те самые часы, которые отец купил по случаю ее рождения. Большие настенные часы с черными цифрами на золотистом диске. Откинув витиеватый крючок, отец открывал дверцу со стеклянным окошком и черным полым ключом запускал волшебство воскрешения часового механизма. Отец заранее знал, что на пятом повороте ключа произойдет щелчок и часы оживут в новом дыхании времени. Теперь легким движением тронуть круг маятника и запустить его монотонное, кажущееся бесконечным движение.

В тишине Ася чувствовала и слышала приближение вечера. Время неслось и пожирало возможность что-то успеть. Его можно было сравнить с «великим колодцем», на дне которого всевозможными рыбами светились звезды. Колодец ненасытно поглощал время, а оно, натолкнувшись на крутые откосы колодца, образовывало воронку и уносилось вглубь, безжалостно прихватывая все, что попадалось на пути. За одно мгновение все вроде сильное и мощное враз превращалось в хрупкое и беспомощное. Против воронки времени никто не мог устоять. Если бы Ася обладала волшебным даром, она бы обязательно вычерпала из колодца пару ведер для матери. Пусть бы еще прожила пару лет.

Мать профессионально пекла пироги. И как бы Ася ни старалась, все равно перещеголять мать не могла. Мать работала пирожником в кафе. Еще не рассветало, а она уже открывала подсобку, включала тестомешалку. Лопасти медленно плыли по кругу, смешивая воду яйца, муку. Это тесто для пресных пирогов, в другое тесто добавлялись дрожжи, в третье – ваниль, в четвертое – сахар или карамель. Лопасти иногда менялись на проволочную грушу решетчатую лопату. Шесть ведер воды, пять мешков муки, пять-десять килограммов масла, специй, куча разностей для начинок, причем начинки готовились параллельно с тестом. Чан наклонялся, тесто живой массой переползало в огромный таз и теперь нуждалось только в теплоте и нежности. Не надо бить, мять, колотить. Чтобы получились вкусные и пышные пироги, нужны профессиональные руки матери. Мать работала по схеме два через два, – два дня работала, два дня отдыхала. В ее смену пироги никогда не задерживались на прилавке. Даже на вид они выглядели сладко и аппетитно.

Когда отец проснулся, Ася спала, сидя на стуле. Мокрое полотенце лежало на коленях, зажатое кулаками. Отец забрал полотенце, повесил на балконе, затем снял с вешалки куртку и прикрыл ею спинку стула и плечи дочери. Ася моментально проснулась, несколько мгновений возвращалась откуда-то издалека, затем вздрогнула, вскочила.

– Блин. Уснула.

– Спи. Я пока приготовлю ужин.

– Я не голодна.

– Я голоден, и ты голодна.

– Мне надо ехать.

– Успеешь. И вообще, оставайся у меня жить. Нам с тобой хватит моей пенсии, – сказал отец.

– Ну, пап, – вздохнула Ася, – ты опять за свое. У меня есть муж, дети. У меня есть семья.

– Я твоя семья, – и отец, словно угрожая, постучал палкой об пол. – Поняла? Я твоя семья.

Ася стянула куртку с плеч. Спорить с отцом было бесполезно.

– Поздно уже, поеду я. – Ася потянулась и вместо того, чтобы встать со стула, благополучно перетекла на диван. «Как хорошо!» – хотелось орать во все горло. Она с удовольствием расправила затекшую спину, вытянула ноги.

Отец, опираясь на палку, прошел вдоль дивана к двери, вернулся.

– Я здесь подумал, – остановился он против Аси. – Мне нужна женщина.

«Нужна так нужна», – машинально согласилась Ася.

– И ты мне ее найдешь! – и ткнул палкой так, что ее набалдашник замер в сантиметре от Асиного лба. Что это? Хотел напугать или специально метил в лоб? От удивления Ася округлила глаза.

– Мне нужна женщина, – повторил отец, и вновь его палка нацелилась уже в глаз.

– Я тебе что – сутенерша?! – разозлилась Ася, отбросила палку, встала.

– Ты не можешь мне помогать, я не могу жить один, что делать? – расстроился отец.

Ася понимала, что это тупик.

– Денег у меня нет, чтобы нанимать сиделку.

– У меня есть деньги. Ты же знаешь, что у меня ветеранская пенсия.

– Это сколько в цифрах? – задумалась Ася. Никогда не знала и не спрашивала. Отец с матерью жили скромно, и им вроде хватало.

– Двадцать восемь тысяч, – поделился отец.

– Ого!

Ася за него порадовалась. Даже навскидку можно было предположить, что государственная милость позволит решить отцовскую проблему.

Отец медленно жевал рисовую кашу с ямкой растопленного масла посередине. Не торопясь, он следил за тем, чтобы масло оставалось на месте и не уплывало в стороны. Однако с каждой ложкой стенки ямки истончались, и, хотя отец брал все меньше и меньше, островок прорвало и масло растеклось по тарелке. Отец промокнул его хлебом, надкусил и неподвижно замер. Хлеб еще делал круги по тарелке, собирая остатки масла и каши, а Ася уже стояла в прихожей.

– Я поехала. Не скучай. Попробуем найти тебе сиделку.

Солнце уже едва приметно коснулось горизонта. Закат разлился по всей ширине неба, но гораздо дальше Елабуги, ближе к Челнам. Остатки лучей тускнели, цеплялись за окна и балконы домов, крыши гаражей. Ася торопливо зашагала меж высоких тополей, облака над ними в свете заката похожи на розовые горы, с красно-желтыми круглыми макушками. Надо торопиться, последний автобус уходил через полчаса, но водитель иногда позволял себе вольность уехать раньше. Если опоздает, придется ночевать у свекрови или у отца. Но лучше успеть. Успеть узнать хорошие новости, узнать, что все получилось с КамАЗами, и уже завтра с утра заняться квартирными хлопотами. Тогда и с отцом вопрос решится, можно будет забрать его к себе.

Успела. Заняла место у окна. Автобус катил вдоль мачтовых сосен, так искусно презентованных всему миру Иваном Шишкиным. Рядом сидит девушка с таинственно-печальным взглядом. Наверное, студентка пединститута – и сейчас в романтической голове прокручивает зачет по Евгению Онегину.

Ася любила вечернюю дорогу, любила темные сосны за их изящество и стройность, за то, что дорого ценились художниками.

Наблюдая за деревьями, Ася уснула…