Текст книги "Тень фараона"

9

Приготовления к поездке затянулись, но не в моей власти было их ускорить, поэтому у меня оставалось достаточно свободного времени.

Я подумал, что давно не виделся с детьми, которые скоро станут взрослыми. Подрастая, они занимались все более серьезными вещами, что требовало все больше времени. Каждый из них начинал практиковаться в той области, где, на взгляд наставников, мог добиться особых успехов. Несмотря на недостаток времени, воспитанникам капа было неспокойно, и я решил их навестить.

Они по-прежнему жили во дворце, по крайней мере ночевали там, поэтому я отправился к ним днем, во время перерыва. Меня встретили с радостью, все, кроме Пая, который меня избегал.

Мы по-дружески обнялись. Я давно не общался с девочками. Они изредка являлись на церемонию встречи рассвета, но в такие моменты я не вступал в разговоры с ними, так как им было тяжело вспоминать об отце. Мерит была очень рада меня видеть. Все искренне поздравляли меня с высокой должностью. Джех, как всегда, рассмеялся:

– Жаль, что ты не видел лица Пая, когда объявили о твоем назначении.

Джех очень вырос и возмужал, а ведь он был всего лишь на год моложе меня. Я заметил, что он более встревожен, чем обычно.

– О чем говорят твои осведомители? – спросил я его с улыбкой.

– Что они могут сказать? Что жрецы сожрут бедную царицу, как крокодил мышку.

– А что на востоке? Готовятся к войне?

Его взгляд погрустнел, что было на него непохоже.

– Усиленными темпами, – ответил он. – Нас ожидают трудные времена.

– А как ты сам?

– Я не могу не волноваться. Либо мне здесь отрубят голову, либо я покину вас, чтобы с вами сражаться. Ни одна из этих возможностей меня не привлекает.

Мерит взяла его за руки.

– Не беспокойся. Мама не позволит, чтобы тебе причинили вред, как бы нас ни оскорбляли твои соотечественники.

– Речь не только обо мне. Я предвижу перемены, которые меня совсем не радуют.

– Я полагаю, они никого из нас не радуют, – вмешался я. – Но если на нас нападут, мы встретим врагов во всеоружии и дадим им отпор. Ничего не бойся. У меня есть связи в армии. – Я подмигнул ему.

Ко мне подошла Анхесен и принялась поглаживать меня по груди, совсем не так, как ее сестра гладила меня по щеке.

– Смотрите-ка, наш Пи больше не слуга. Неожиданно он поднялся очень высоко, – говорила она, продолжая поглаживать меня. – Теперь он может составить выгодную партию.

У меня по коже побежали мурашки, и не только из‑за непривлекательной внешности принцессы, хотя она подросла и ее прежде тщедушное тело налилось, особенно грудь, которую она ничем не прикрывала, гордо поигрывая своими торчащими сосками. Ее старшая сестра, которая была красивее, женственнее и одета точно так же, но вовсе не казалась похотливой, будучи живым воплощением доброты ее отца, сняла ее руку с моей груди.

– Не приставай к Пи. После всех неприятностей, которые ты ему доставила, ты еще и недостойно ведешь себя!

– Да, ты права, он все равно ниже нас.

– Я имела в виду не то, какое положение он занимает, а то, как ты себя ведешь. Он нам как брат, и твоя распущенность неуместна.

Испытывая облегчение, я улыбнулся и взглядом поблагодарил Мерит за помощь и безграничную доброту. У меня почти не было опыта общения с женщинами, и в такие моменты я всегда заливался краской стыда. Прежде мы с мальчиками посмеялись бы над Анхесен, но все мы повзрослели и осознали, какое положение занимаем в обществе. Теперь никто не решился бы подшучивать над Анхесен, которая могла вогнать в краску самого Анубиса.

Ко мне приблизились смущенные Усермонт и Инуйя. Усермонт держался очень скованно.

– Неужели ты раньше не знал, что ты сын такого высокопоставленного человека?

С улыбкой посмотрев на него, я ответил без следа иронии:

– Разве я мог бы это скрыть? Я узнал об этом только потому, что Туту захотелось меня уязвить.

– Мне очень жаль. Мы давно тебя не видели и…

– Наш союз остается нерушимым, – раздался голос Инуйи.

Он улыбался, и я с удивлением заметил, что его взгляд, в котором светился ум, уже не был взглядом ребенка.

Я кивнул, отдавая должное его блестящим способностям.

– Когда-нибудь ты станешь великим визирем, – сказал я, и Инуйя рассмеялся, вспомнив шутку, о которой я уже почти забыл.

– Но для этого кое-кому придется много потрудиться.

Я отправился ночевать к отцу, который по-прежнему был хмур и равнодушен, но это меня не волновало. Я показал ему, что уже владею оружием, которое он для меня избрал. Поскольку он предпочел безразличие, я тоже прибегнул к нему. Я понимал, что завоевать его любовь нелегко, к тому же он явно был неспособен на проявления сердечности, но я заслужил хотя бы уважение. На самом деле мне было чем гордиться: своего высокого положения я добился сам, действуя благородно и не поступаясь честью. И если наши дела (Нефертити и мои собственные) пойдут лучше, я преуспею еще больше. Дочери Нефертити уже начали смотреть на меня по-другому, правда, мне это было неприятно, чего я старался не показывать: бедняжки унаследовали от отца удлиненное лицо с грубоватыми чертами, продолговатый череп, напоминающий огурец, и непропорционально длинные руки и ноги, над которыми потешались слуги. К тому же жизнь, лишенная других забот, кроме выбора благовоний и нарядов, не способствовала их умственному развитию. Окруженные льстивыми придворными и слугами, они, не замечая жестокой очевидности, вообразили, что унаследовали красоту своей матери, и, вероятно, полагали, что в ответ на их неуклюжие заигрывания я должен пасть к их ногам. Но я упорно не замечал их знаков внимания.

Я был счастлив находиться рядом с моей царицей, хотя чувствовал ее подавленность, как прежде чувствовал живительную силу, исходившую от ее мужа.

Я молился в тишине Атону, чтобы он не оставил ее. Я, как и она, надеялся, что коронация придаст ей сил. Ведь она была главной жрицей Атона, единственной посредницей между богом и остальными смертными, как повелось испокон веков.

Я предавался размышлениям, забыв о наставлениях отца, не обращая внимания на то, что происходит вокруг меня, как вдруг услышал какой-то странный шум. Я насторожился, и в тот же миг мне на голову обрушился мощный удар, но я не успел почувствовать боли, поскольку сразу погрузился в темноту.

Я не понимал, кто я и где нахожусь. Была только боль, которая, становясь сильнее, пробуждала мое дремлющее сознание, пока я наконец не открыл глаза и не начал спрашивать себя, кто я такой и что здесь делаю, но главное – что случилось с моей головой, причинявшей мне невыносимые страдания.

Когда я осторожно коснулся средоточия боли, новая ее волна едва не погрузила меня в прежний мрак. Нестерпимый жар затопил мою голову, и мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы не запаниковать, – так мне стало страшно.

Я попытался осознать происходящее. Удар, по-видимому, буквально проломил мне череп, и в этом месте что-то ритмично и болезненно пульсировало под моими пальцами. Не подвергся ли я редко проводимой операции по трепанации черепа, которой, как я слышал, гордились лучшие лекари Египта и на которую я никогда бы не решился даже в случае тяжелой болезни? Таково было мое первое впечатление.

После более тщательного обследования я обнаружил, что поверхность черепа цела, по меньшей мере за краями раны. Это меня немного успокоило, хотя я не мог быть уверенным, что на месте удара кости черепа целы. Сколько раз мы с Тутом и девочками, играя в лекарей, делали немыслимые операции!

Вместе с воспоминаниями ко мне понемногу вернулось сознание, и страх усилился.

Я огляделся. Я лежал на старой циновке. По крайней мере, у них хватило благородства не дать мне умереть на улице. Рядом со мной стояла глиняная миска с водой, которой я промыл рану, несмотря на жуткую боль.

Я заставлял себя размышлять. Кто мог похитить меня из дворца, кроме Тута и жрецов, которые могли пойти на это по его приказу?

Голова у меня раскалывалась от мучительной боли, и размышления давались мне с трудом. Все прояснилось, когда открылась дверь и появился Тут. Бледный, с темными кругами под глазами, он двигался медленно и неуверенно, как будто был здесь впервые.

– Как ты? – спросил он.

– Сам прекрасно видишь. Для того, чтобы поговорить со мной, не обязательно было проламывать мне голову. Если бы ты меня позвал, я пришел бы сам.

– Не строй из себя жертву! Ты с ней спал?

– Что? – Я бы вскочил от изумления, но мне удалось приподняться всего лишь на ладонь; при малейшем движении голова разламывалась от боли. Тут испуганно отступил на два шага, с трудом удержавшись на ногах, как будто у него кружилась голова. Я опустился на циновку, боясь вызвать его гнев, с которым был хорошо знаком. – Я просто молюсь вместе с ней на рассвете, как обычно. Делаю то, что должен делать ты.

– Мои осведомители говорят совсем другое.

– Неужели? Наверное, тебя потому и нет во дворце, что твои осведомители столько знают…

Тут горько усмехнулся:

– Мы с тобой как один человек. Я и моя тень, только тебе досталось все лучшее, а мне – все худшее. Тебе – любовь, мне – ненависть.

– Ты заблуждаешься, ты сам придумал эту ненависть. Ты слишком обидчив. К тому же я больше не твоя тень. Теперь ты сам похож на собственную тень.

– Тогда почему я не стал фараоном?

– Я тебе это уже сказал. Твой отец полагал, что ты еще не готов. Это было только его мнение, потому что царица никогда ничего ему по этому поводу не говорила. Не вставала между сыном и отцом. Нефертити не ненавидит тебя, она тоскует по тебе, как по сыну, которого всегда любила. Она чувствует себя виноватой и молится Атону с такой страстью, что если бы ты ее увидел в этот момент, то все бы понял. Ты должен дать и ей, и себе второй шанс. Ей – шанс вернуть твою сыновнюю любовь (и ничего другого, потому что она решила посвятить себя одному Атону), а себе – шанс забыть обиды и стать таким, как прежде. И тогда ты будешь фараоном. Не сомневайся, ибо таково слово бога. Она сама мне сказала, что царствует временно и мечтает оставить трон и посвятить себя служению богу. В этом твой путь, а не в том, чтобы противиться воле отца – взгляни на солнечный диск – вместе с разными подонками, которым ты приказал меня убить.

Тут неуклюже сел.

– Я бы хотел, чтобы все было как раньше.

Он выглядел таким измученным, что на него больно было смотреть.

– Тогда возвращайся и помоги нам. Отсюда ты едва ли сможешь править, скорее будут управлять тобой. – Я замолчал, потому что Тут закрыл глаза. Я приподнял его голову. – Ты хорошо себя чувствуешь? Смотри, у тебя под глазами черные круги и ты на ходу засыпаешь. Если мы обратимся к лекарю, то он, пожалуй, первым делом займется тобой, а потом уже мной.

– Я плохо сплю. Мне что-то дают от бессонницы, но наутро ужасно трещит голова.

– Всемогущий Атон! – воскликнул я. – Разве ты не понимаешь? Тебя пичкают дурманящими средствами. Они хотят подавить твою волю, чтобы тобой было легче управлять.

Он, подняв голову, недоверчиво посмотрел на меня.

– Я сам прошу их дать мне что-нибудь от бессонницы.

– Верно. Но откуда ты знаешь, что прежде они не дают тебе что-то, чтобы ты не спал?

Тут с досадой мотнул головой.

– Не знаю, что и думать.

– Тут, я всегда о тебе заботился. Позволь мне вытащить тебя отсюда и вернуть во дворец. Сам решай, когда это случится. Ты будешь волен делать что захочешь, никто не будет ничего за тебя решать, и мы будем рядом. Мальчики по тебе скучают.

– В самом деле?

– Да. Пойдем домой.

Он поднял голову.

– И ты не затаишь на меня обиду за то, что тебе проломили голову?

Я улыбнулся, хотя и через силу.

– Я узнаю, кто этот негодяй, и сам с ним разберусь. Мне кажется, ты этого не хотел, тебя вынудили отдать этот приказ. В любом случае, я не могу тебя ненавидеть, хотя ты это заслужил. Нас с тобой слишком многое связывает.

Тут, растрогавшись, встал и обнял меня. В этот момент он снова был беззащитным ребенком. Я ощутил небывалое воодушевление.

– Слушай, – сказал я, – если мы выйдем отсюда с тобой вдвоем, как ни в чем не бывало, они заподозрят неладное. Возможно, за нами следят, так что возвращайся и веди себя как обычно. А потом прикажи меня отпустить. И, ради Атона, пусть меня больше не трогают, я очень слаб.

Тут улыбнулся.

– Будь спокоен.

– Не ешь и не пей ничего за пределами дворца, и сам почувствуешь разницу. Мы пойдем к лекарям, они очистят тебя соком артишока и лимона, и через пару дней сон твой будет крепок.

– Ты пойдешь первым. – Он указал на огромную шишку у меня на голове. И ушел.

Через несколько часов дверь отворилась. Быстро оглядевшись, я увидел, что охраны нет, и поспешил убраться, пока мои стражи не передумали. Моя рана не на шутку тревожила меня.

Когда я оказался во дворце, там царил переполох, как будто только что произошло землетрясение.

Я нашел Эйе в зале заседания Совета. Увидев меня, он подбежал ко мне.

– Я ждал тебя. Пойдем к лекарю.

Пока меня лечили – добрый Пенту был потрясен, – Эйе все мне объяснил.

– Хорошо, что я был здесь и Тут столкнулся именно со мной. Я успел предупредить Нефертити, – он еще не привык называть ее царицей или фараоном, – ведь если бы Тут явился прямо к ней, все могло сложиться по-другому.

– А потом?

– Я имел с ним долгую беседу. Он одержим Нефертити. Считает, что лишь она может дать ему не только любовь, – и наслаждение, мысленно добавил я, – которую она дарила его отцу, но и энергию Атона.

– Она его боится.

– Да. Она не знает, как от него избавиться, и ни за что на свете не согласится быть его женой.

– Но, если он станет фараоном, она не сможет долго его избегать.

– Вот именно. Потому-то она так боится.

Я не мог не восхищаться старым Эйе. За столь короткое время он показал мне пример того, что давалось мне с трудом: он умел не просто назвать ту или иную вещь, но и проникнуть в ее суть.

– Как ты об этом узнал?

Он улыбнулся.

– В веселом доме Тут уже не мог скрывать, кто он такой, остальное рассказала Нефертити. И тогда я понял, что только ты способен убедить его вернуться.

– Мы оказали ей плохую услугу.

– Не беспокойся. После его коронации она удалится в пустыню, в уединенный храм, где ее никто не найдет. И посвятит себя Атону.

– Нам будет плохо без нее.

Эйе положил руку мне на плечо.

– Главное – чтобы она была счастлива. А теперь она несчастна.

Я постарался перевести разговор на другую тему:

– Где мой отец?

– В походе. Оценивает готовность наших воинственных соседей к нападению.

Я встревожился.

– Быть может, стоит поспешить ему на помощь? При Эхнатоне армии не уделялось должного внимания, так что у нас, наверное, не осталось хороших солдат.

Эйе похлопал меня по спине.

– Мой дорогой Пи, здесь от тебя больше пользы, чем от всех моих писцов, вместе взятых. Что касается Хоремхеба, не стоит его недооценивать. Он великий полководец. Пойдем. Тут скоро захочет тебя видеть.

10

Прошло несколько месяцев относительного спокойствия. Находясь в плену несбыточных надежд, Тут вернулся на путь истинный, но, так как его попытки сблизиться с Нефертити оказались тщетными, он снова сделался вспыльчивым и подозрительным.

Он продолжал встречаться со жрецами. Мы все это знали. Они готовили его к исполнению роли фараона.

Но нас это уже не волновало. Не все ли равно, кому поклоняться, – Атону или Амону, когда речь идет о процветании страны.

Эйе полагал, что самым разумным было бы сначала согласиться на изменения, а потом действовать так, как действовали жрецы: постепенно продвигать на важные посты своих людей, пока мы не доберемся до вершины религиозной власти. Тем самым мы обеспечим чистоту в рядах жрецов Амона, столь необходимую для уважения к власти фараона, и уберем с политической арены меньшинство, которое обогащалось, прикрываясь святостью.

Мы полагали, что между двумя богами со временем установится равновесие. На деле же Атону перестали поклоняться официально, почитая одного Амона.

В Египте всегда, от начала времен, существовало многобожие. И я не видел зла в произошедших переменах. По крайней мере, мы отказались от лицемерия и получили возможность договориться с верховным жрецом, чтобы он более не вмешивался в работу государственных учреждений, так как попытки Эйе исправить положение неоднократно наталкивались на препятствия в виде мздоимства и несправедливых законов.

Каждый день мы молились Атону – фараон, Тут, я и Эйе, но, как только церемония заканчивалась, Тут мгновенно куда-то исчезал. В присутствии Тута Нефертити не могла молиться так же самозабвенно, как прежде. Тут не сводил с нее глаз, как и я, а добрый Эйе следил за исполнением ритуала. Это было бы смешно, если бы не страдания моей любимой.

Ее дочери по разным причинам не присутствовали на церемонии, к тому же царица не хотела, чтобы Тут переключил свое внимание на одну из них. Это представлялось мне невероятным, поскольку девочки и царица были похожи друг на друга, как крокодил и лебедь. Возможно, из‑за недостатка благочестия я в глубине души был этим доволен, так как был избавлен от неприкрытых заигрываний, которым, как мне показалось, Мерит научилась у своей сестры.

Нефертити главенствовала на Советах вместе со своим отцом Эйе, рядом с ними сидели Тут и я, хотя, конечно, всем здесь заправлял Эйе. Царица ограничивалась тем, что одобряла решения мудрого вельможи и принимала официальных посетителей из провинций Египта, Нубии и колоний, которые все больше отдалялись от нас, потому что были брошены на произвол судьбы. Это царица, вне всякого сомнения, умела делать очень хорошо, используя свою потрясающую харизму и растущую славу. Возвращение Тута отсрочило царское путешествие.

Иногда Эйе тактично передавал решение второстепенных вопросов Туту, чтобы тот не чувствовал свою никчемность, хотя трудно было не понять, что он занят тем же, что и я, – ничем.

Чтобы поддержать физическую форму, мы возобновили наши упражнения. Я продолжал по часу в день заниматься боевым искусством, и это меня совсем не утомляло. Мы совершали долгие путешествия по провинции, что воспринималось мною как освобождение, ведь прежде я был знаком только с тем, что находилось в пределах стен, которыми по повелению Эхнатона обнесли город.

Однако кое-что изменилось. После того как по приказу Тута наемные убийцы напали на меня, гордость не позволяла мне проигрывать, и победителем из наших схваток неизменно выходил я, и это бесило Тута.

– Хочешь, чтобы я по-прежнему обращался с тобой как с ребенком? – спрашивал я, чтобы его позлить. Это было нетрудно.

Его тело менялось, но не так, как мое. Унаследовав мускулатуру своего отца, я день ото дня наращивал силу. А вот бедняга Эхнатон передал своему сыну тщедушное тело и вечно мальчишеское лицо, хотя и со следами красоты матери, Тийи. И вместо того, чтобы благодарить бога за то, что он не унаследовал болезни отца (несмотря на легкую хромоту, его члены были соразмерными), Тут проклинал свою слабость, и это не способствовало смягчению его гордого, необузданного нрава.

Несмотря на молитвы, занятия и развлечения, характер Тута месяц от месяца становился все более едким, как плохое вино. Нефертити пребывала в унынии, потому что Тут снова начал ее преследовать.

Он больше не ходил в веселый дом. Сначала мы посылали к нему послушниц и жриц Амона, которые рады были разделить с ним ложе, но Тут выставлял их за дверь, мчался ко мне (чтобы за ним следить, мне пришлось опять перебраться во дворец), разъяренный, как гиппопотам, понося меня последними словами.

– Будь ты проклят! Больше не присылай ко мне женщин, вообразивших, что они ложатся в постель с божеством. Мне нужна настоящая женщина, а не те, что лежат без движения, словно проклятая статуя Хатхор.

И нам приходилось вновь идти в веселый дом в поисках женщины, которую мы могли бы привести во дворец, в спальню Тута.

Он был одержим женщинами, и в этом была моя вина. В тот день я не должен был позволить ему зайти в покои Нефертити, а также и в другие дни, когда он подглядывал за соитиями своего отца с прекраснейшей женщиной на свете.

Даже я нес на себе отпечаток этих образов (я спрашивал себя, не были ли преклонение и любовь, которые я испытывал к царице, следствием подсмотренных сцен). Я не мог быть фараоном ни по происхождению, ни по склонности, но бедняга Тут, снедаемый амбициями и сомнениями, был убежден, что женщины должны испытывать к нему как к принцу Египта и единственному наследнику трона ту же страсть, что Нефертити испытывала к Эхнатону, не думая о том, что супруги могли бы любить друг друга точно так же, даже будучи бедными крестьянами и живя в хижине из глины и тростника. Судя по всему, Тут вообще не понимал, что такое любовь. По-видимому, даже отцовскую любовь, которую дарил ему фараон, он воспринимал как проявление родительского долга.

Мне казалось, что Тут подозревал у себя наличие какого-то изъяна, из‑за которого женщины не могут дать ему то, что получал его уродливый и больной отец по меньшей мере от двух жен. Наверняка ему не приходило в голову (и никто не решался сказать ему об этом), что на самом деле он был еще ребенком и его душа и тело не были готовы к сложным отношениям с женщинами, а тем более к плотским утехам.

Однажды утром, после занятий, мы прогуливались по верхним террасам сада. Там было пустынно и уныло, потому что теперь мальчики за пределами дворца практиковались в исполнении обязанностей писцов и судей.

Когда мы молча шли по тропинке, за спиной у нас раздался звук чьих-то легких шагов, заставивший нас обернуться. Это была Анхесен, абсолютно обнаженная. В этом не было бы ничего удивительного, если бы не вихляющая походка и пылкие взоры.

– Привет, братишки!

Тут с любопытством оглядел принцессу с ног до головы, нисколько ее не смутив.

– Я тебе нравлюсь?

Принц расхохотался.

– Ты похожа на доступную женщину. Тебе это не идет, хотя, надо признаться, ты очень повзрослела.

Она тоже рассмеялась, глядя на меня. Ее глаза недобро блеснули.

– Я женщина. И может быть, получше тех, которых к тебе приводят и которых ты с криком выгоняешь.

Тут, перестав смеяться, вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами. Я не имел к этому ни малейшего отношения. Мы снова посмотрели на Анхесен. Та беззастенчиво перебирала завитки у себя на лобке. Я должен был это прекратить.

– Хватит, Анхесен! Ты еще мала для подобных вещей. Ты не знаешь, что Тут делает с этими женщинами, так что не играй с огнем.

Она презрительно рассмеялась.

– Почему ты злишься на меня, Пи? Может, потому, что сам отказался от того, что я теперь предлагаю Туту? Может, тогда ты испугался, что не в состоянии дать мне то, что мне нужно? – Она передернула плечами. – Неудивительно, что ты боишься. Ты всего лишь придворный, сын военного. А Тут сможет, потому что в нем течет кровь фараонов. И хотя он пока не…

– Анхесен! Не позорь своего отца!

Она небрежно отмахнулась от меня. Мои упреки ее нисколько не задели, и я подумал, что у них с Тутом много общего. Раньше это мне в голову не приходило. В самом деле, Анхесен в считаные недели достигла уровня… уровня своего единокровного брата. Ее актерские способности были налицо. Она приблизилась ко мне, раскинув руки, словно собиралась простить мою провинность.

– Мой дорогой Пи, ты меня совсем не знаешь. Наш Тут бьет женщин, которые его недостойны, они не умеют доставить ему удовольствие, какое он хочет получить. – Она пристально посмотрела на него. – Меня он не станет бить, потому что я знаю, что ему надо, и сумею ему угодить. Мы оба понимаем, о чем речь… правда, Тут?

Она поигрывала своими маленькими сосками. Тут начал смотреть на нее с вожделением.

– Возможно, наша маленькая Анхесен созрела гораздо раньше, чем мы представляли. Она и впрямь кажется женщиной. Я даже начинаю сомневаться…

Она открыла ему свои объятия.

– Так не сомневайся. Наш отец не сомневался.

Прекрасно понимая, что нужно для достижения своей цели, Анхесен провоцировала Тута, как только она одна умела.

– Ты мужчина или несчастный инвалид наподобие солдата в сказке о золотых сандалиях?[10]10
  Сказка «Сандалии солдата». Хромой и уродливый солдат получил от раненого товарища его сандалии и, вернувшись в Фивы, предложил своей возлюбленной выйти за него замуж, но та ему отказала, потому что он был беден. Он жил на улице, и однажды ночью какой-то воин разбудил его и потребовал объяснить, откуда у него эти сандалии. Солдат обругал его, но разбудивший его человек оказался фараоном Египта. Когда-то он подарил эти сандалии солдату, спасшему ему жизнь, пообещав, что в обмен на них сделает его богатым. Однако добрый солдат не захотел воспользоваться чужими заслугами и рассказал фараону правду. В награду тот поселил его во дворце и дал ему хорошую должность, и солдат, разбогатев, смог жениться на своей возлюбленной, которая на этот раз его не отвергла.


[Закрыть]

Она верно рассчитала. Никакие другие слова не оказали бы на Тута такого действия. Сорвав набедренную повязку, он сделал несколько шагов по направлению к ней, шумно дыша от охватившего его желания. Я удержал его за руку.

– Не надо, Тут. Эта девочка только притворяется взрослой.

Он с силой вырвал свою руку.

– Тогда, о всемогущий Амон, пусть взрослеет!

И ринулся в ее раскрытые объятия. Они упали на траву, Тут пришел в исступление, а Анхесен не сводила с меня глаз, пока он овладевал ею. Казалось, она действительно испытывает наслаждение, хотя с ней никогда не знаешь, притворяется она или нет. Она двигалась в такт с Тутом, как будто на самом деле была опытной любовницей, хотя все знали, что это не так. Я стоял, словно загипнотизированный этой странной ситуацией, и не мог уйти, потому что взгляд Анхесен удерживал меня. Обхватив Тута своими длинными ногами, она крепко сжимала его, помогая ему проникнуть глубже, смело встречая натиск стонущего от страсти принца.

Я начал думать, что ее наслаждение непритворно, но, бросив взгляд на Тута, усомнился, что его незатейливые действия могут доставить такое удовольствие. Однако, вспомнив ночь, когда Тут заставил меня заниматься любовью с девушкой из веселого дома, я понял, что возбудился лишь тогда, когда стал думать о царице, и решил, что Анхесен делает то же самое, неотрывно глядя на меня и продолжая улыбаться в промежутках между притворными стонами.

Как только я это понял, меня охватил страх. Должно быть, Анхесен догадалась об этом по моему лицу – она расхохоталась, бросила на меня недобрый взгляд и, сопровождая свои гримасы вызывающими жестами, с удвоенным старанием принялась ублажать своего единокровного брата.

Наконец Тут с хриплым криком кончил. Но Анхесен еще некоторое время продолжала извиваться, издавая жалобные стоны, словно ей этого было мало и она хотела продолжения. Тут молча скатился с нее, тяжело дыша.

Она снова улыбнулась мне и сказала:

– Вот видишь, мой дорогой Пи. Ты ошибся. Тут не стал меня бить. Посмотри-ка на него. Похоже, ему понравилось.

Запыхавшийся Тут смотрел на нее, не зная, что сказать. Могу предположить, что он не привык к таким женщинам и был немного смущен, если вообще был способен смущаться.

Поскольку ничего уже нельзя было исправить, я, отвесив шутливый поклон, произнес:

– Примите мои поздравления.

И ушел. Возможно, ничего плохого не случилось. Если это успокоит Тута, подобное развитие событий можно даже приветствовать. Но если Анхесен сделала это назло мне, новых проблем не миновать. Я проклинал себя за то, что присутствовал при половом акте как сторонний наблюдатель, и в ту ночь долго не мог уснуть, вспоминая пристальный взгляд Анхесен, ее стоны и ехидную улыбку.