Текст книги "Прощай, мисс Совершенство"

9

Вернувшись домой, я прохожу в боковую дверь и направляюсь в свою часть сада. Я даже не останавливаюсь переодеться, просто завязываю волосы в хвост и хватаю из сарая перчатки. Сейчас мне не до людей. Не до расспросов Кэролин про мою подготовку к экзаменам. Не до рассуждений журналиста из «Гардиан» о мотивах мистера Кона. Мне просто хочется почувствовать под пальцами сырую землю и заняться вещами, которые я понимаю.

Когда Боб и Кэролин удочерили нас с Дейзи, они выделили нам по маленькому участку земли. Дейзи почти сразу забросила свой, но я… я просто влюбилась. За прошедшие годы мой участок разросся: захватил земли Дейзи и продолжил шириться. Я училась, как правильно садовничать, экспериментировала с разными цветами и травами, фруктами и овощами. Больше всего я люблю вишневое дерево, которое купила в тринадцать лет. Тогда оно было просто корнем – и я потратила на него карманные деньги, которые копила несколько месяцев. Оно хорошеет с каждым днем (хотя я, конечно, предвзята) и скоро должно начать плодоносить.

Люди всегда удивляются, когда узнают, что я люблю садовничать. Не знаю, что тому виной: их превратные представления обо мне или о садовниках. Так или иначе, наблюдать за их лицами, когда я им сообщаю о своем увлечении, – сплошное удовольствие. Когда Коннор впервые пришел ко мне в гости и я показала ему свой сад, он посмотрел на меня так, словно ждал окончания шутки.

– Пожалуйста, не пойми меня неправильно, – сказал он с тревогой, которую я часто слышала в его голосе, когда мы только начинали встречаться. – Но ты не похожа на человека, который любит цветы.

Но, как я сообщила ему тогда, дело не только в цветах.

Боб говорил: «Каждому в мире нужно свое место». Сад – это мое место.

Я знаю, что мой участок заменяет мне психотерапевта. Я знаю: мои приемные родители тщательно изучили вопрос, когда работали опекунами, и позже, когда решили нас удочерить. Как заботиться о травмированных детях, все в таком духе. Полезные советы по воспитанию «подержанного» ребенка. И вот места вроде моего сада – это буквально первое, о чем пишут в книгах. Выделите место, которое будет их собственным: пусть почувствуют, что им что-то принадлежит. Дайте им что-то, о чем они могут заботиться: это привьет им чувство ответственности. Дайте им что-нибудь вырастить: так они узнают, что могут добиваться успеха.

А я и не против. Я не жалуюсь. Я рада, что Кэролин с Бобом прочли все эти книги; что они из тех людей, кто пытается, пока у них не получится. И я рада, что у меня есть мой сад. Этот участок земли, который принадлежит только мне. До него у меня не было ничего собственного, кроме разве что имени. Впрочем, и его я наполовину потеряла, когда меня удочерили. Мой сад прекрасен, и он только мой.

До встречи с Бобом и Кэролин я ничего не знала про садоводство. Забавно, как дело всей жизни может подстерегать за поворотом – а ты о нем и не подозреваешь. Иногда, когда меня одолевает бессонница и мысли разбегаются в разные стороны, я думаю о том, как запросто я могла бы никогда всего этого не узнать. Если бы меня не взяли под опеку, а потом не удочерили двое садовников, откуда бы я узнала, как ощущается земля под пальцами? Кому еще пришло бы в голову показать мне, как заботиться о растениях? Мы с Дейзи могли попасть к кому угодно; просто так уж сложилось, что у Кэролин с Бобом освободилось место, когда нам нужно было где-то жить.

Я знаю, что мне повезло. Я прекрасно это понимаю. Раньше я думала, что подобные мысли одолевают всех; что все на свете думают о разных «почти» и «могло бы, но не получилось», о счастливых случайностях. О жизнях, которые мы прожили бы, сложись все иначе. Однако когда я спросила Бонни, она посмотрела на меня в таком искреннем замешательстве, что я поняла: для нее семья – это просто данность. Она никогда не думала, что случилось бы, родись она в другой семье. Что, если бы она выросла в Шотландии или в Нью-Йорке? Если бы у нее был брат вместо сестры? Больше я никого не спрашивала, даже Коннора. Может, это такая особенность приемных детей. Или только моя.

Однако я все еще размышляю об этом. Об увлечениях, которых не случилось, потому что жизнь пошла по другому пути. Сколько гениальных скрипачей не играет на скрипке, потому что они выросли в домах, где никто не увлекался музыкой? Или – что еще вероятнее – в домах, где не было денег на скрипку? Я думаю о балерине, которая ни разу в жизни не танцевала, никогда не вставала на пуанты, не сходила ни на один урок. О всех жизнях, которые нам не довелось прожить.

Обо всем этом я размышляю, когда остаюсь наедине со своим садом. Я провожу там добрую пару часов, забывая обо всем на свете среди своих цветников. Мой разум очищается; нервы перестают натянуто звенеть. Я делаю несколько глубоких вдохов, чувствуя привычную податливость почвы под коленями. Я поднимаюсь на ноги и медленно направляюсь обратно в дом.

Обедаю я поздно: поджариваю бутерброды с сыром, открываю пачку чипсов и уношу к себе в комнату. Там я устраиваюсь поудобнее с кошкой на коленях. Она растягивается у меня на ногах, мурлыкая и цепляясь когтями за мою кожу.

Я включаю ноутбук и открываю несколько сайтов с новостями, чтобы проверить, нет ли обновлений. «Дейли Мейл» выложили увеличенную фотографию Бонни и мистера Кона с камер слежения на парковке, подписав огромными буквами: «ГДЕ ЖЕ ОНИ?» Не очень-то изобретательно. Би-би-си опубликовали хронику перемещений с вечера пятницы до середины дня субботы. Это напоминает мне: полиция давно потеряла их след. На сайте «Гардиан» выложена колонка, в которой автор ругает «нас» (мне всегда интересно, кто эти «мы» в авторских колонках) за то, что мы слишком давим на «юных девушек». Там и «сексуализация подростков», и «изобилие порнографии», и «бесконечная погоня за совершенством в мире социальных сетей», и «боязнь не оправдать ожиданий даже самых любящих, лояльных родителей».

А потом еще вот это:

Если верить рассказам, Бонни Уистон-Стэнли была примерной ученицей и идеальной дочерью: умница и отличница, вежливая и воспитанная, ни единого выговора за годы учебы. Однако мы не знаем, что крылось за ее улыбкой, и, что самое опасное, мы даже не пытаемся узнать. Мы приравниваем интеллект и успехи в учебе к счастью, хотя нам хорошо известно, что такие сопоставления беспочвенны. Сколько юных душ страдают от депрессии и тревожности в погоне за успехом? И сколько, образно выражаясь, «слетают с катушек»?

Возможно, Бонни Уистон-Стэнли, с ее недюжинным интеллектом, предвидела собственную судьбу. Возможно, в ее глазах побег с обаятельным красавчиком-учителем, который любил и принимал ее независимо от успехов в учебе и шансов поступить в университет, был спасением? Такая романтическая перспектива покажется привлекательной в любом возрасте, но представьте, каково это было для пятнадцатилетней девушки! Подростка, который привык оценивать себя по экзаменационным баллам?

Мы все заслуживаем шанса расправить крылья, почувствовать ветер свободы и пуститься в полет. Нам всем нужно время от времени совершать ошибки, которые приносят столько радости. Разбираться с последствиями решений, принятых в момент страсти. Узнать вкус неудач. Я надеюсь, что, когда Бонни вернется домой после приключения – которое, несомненно, будет вспоминать как период бунта, – она найдет в людях сочувствие. Я надеюсь, что мы не забудем, каково это – быть пятнадцатилетним подростком.

Я перечитываю статью три раза, пытаясь понять, какие эмоции она во мне вызывает. Раз за разом мои глаза цепляются за слово «сочувствие». Мне кажется, люди и так относятся к Бонни достаточно сочувственно. Все эти слова про бунт, про необходимость расправить крылья… Разве это не вежливый способ сказать, что она облажалась? Почему, когда у девочек вроде Бонни наступает «период бунта», люди пытаются их понять? Но если кто-то непохож на Бонни… если не получает пятерок… если у них нет «любящих, лояльных родителей» и если они получают выговоры в школе, то их просто списывают со счетов?

Вот взять меня, например. Я пыталась устроить свой собственный бунт (хотя бы потому, что этого ожидают от «проблемных» подростков вроде меня, что бы это ни значило), но ничего не вышло. Это не принесло мне никакой радости. Все, что я делала – все, что должно было подарить мне ощущение свободы, – только меня запутывало.

Кэролин с Бобом встретили мой бунт во всеоружии – думаю, они готовились к нему с того времени, как удочерили меня, когда мне было девять. Наверняка они подумали, что однажды я непременно стану оторвой. Мы должны подготовиться. Поэтому, когда пару лет назад я начала поздно возвращаться домой, огрызаться, пить и курить, они не удивились. Мои приемные родители решили осыпать меня безусловной любовью и пониманием. И я не только про случаи, когда я кричала на них и слышала в ответ признания в любви. Я имею в виду другое.

В четырнадцать лет я, укуренная вусмерть, пыталась на цыпочках пробраться через дом в свою комнату и наткнулась на кухне на Кэролин. Она сидела в ночнушке, ласково мне улыбаясь. «Привет, дорогая». Она сделала мне горячий шоколад и подогрела ватрушку. Вот не шучу, так все и было! Представьте, как сложно мне было оставаться трудным подростком, когда я при тусклом свете пила горячий шоколад с приемной матерью? Особенно после того, как Кэролин рассказала мне про случай из своего детства: она пыталась пробраться обратно домой через окно спальни и застряла, и ей пришлось звать родителей на помощь. И вот я уже смеялась, фыркая в горячий шоколад, и плюшка была такой теплой и пахла домашним уютом, и Кэролин сказала: «Ты очень здорово подвела глаза». Я была беззащитна против такой любви, хотя, конечно, у меня тоже была тысяча причин сбежать из дома.

Бунт ведь всегда связан с ограничениями, не так ли? Либо тебя ни в чем не ограничивают, и поэтому все, что ты делаешь, похоже на бунт, либо ты протестуешь против установленных правил. Кэролин и Боб устанавливали мне ограничения, но, как оказалось, протестовать причин у меня не было. Это напоминало боксирование с креслом-мешком: сколько ни бей, оно просто поглощает удары и остается все таким же удобным, мягким и уютным. Вскоре ночные приключения перестали меня волновать. Друзья, с которыми мы вместе катались на машинах, курили косячки и делили приключения, не узнали меня так же близко, как Бонни. Когда они угоняли машины, я впадала в полную панику, поэтому вскоре мы разошлись. Эта фаза длилась всего несколько месяцев.

Так что да, я знаю, что такое «бунт». И я знаю, что даже с правильными девочками вроде Бонни такое случается. Но это… Это уже совсем другое! Это опасно и может разрушить ее жизнь. Фотографии на первых полосах всех газет! Хэштег в Твиттере! Побег с собственным учителем!

Я прокручиваю статью вниз, чтобы почитать комментарии, и тут же об этом жалею. Когда редакция опустилась до историй о школьных шлюшках и педофилах, спрашивается в одном из самых вежливых комментариев. Передернувшись от отвращения, я закрываю браузер. Будто это как-то очистит мой ноутбук – да и меня саму – от мерзостной грязи интернета.

Дейзи возвращается домой около четырех и сразу идет ко мне в комнату. Она калачиком сворачивается рядом со мной на кровати.

– Как дела, мелочь? – спрашиваю я.

– Меня оставили после уроков.

– Ох, Дейз. А за что?

– Я спросила мистера Хейла, выбрал ли он уже, с кем из нас сбежать.

Как приятно похохотать от души:

– Так что, оно того стоило?

Увидев мою реакцию, она перестает хмуриться и расплывается в улыбке:

– Всем остальным шутка понравилась. Ну, кроме Роуэн, но она заучка, так что не считается.

– Эй, не задирай Роуэн. Представь, каково бы тебе было, если бы я сбежала.

К счастью, мне не приходится слушать ее ответ: в коридоре раздаются шаги, и дверь распахивается. Я поднимаю взгляд, ожидая увидеть Кэролин, но мне улыбается совсем другое лицо.

– Валери! – визжит Дейзи, вскакивая и кидаясь ей в объятия.

– Дейзи! – отвечает Валери, сжимая ее в объятиях. Она улыбается мне поверх головы Дейзи. – Привет!

– Что тебе нужно?

Я не думала, что мой вопрос прозвучит так грубо.

– Хотела тебя повидать, – жизнерадостно отвечает Валери.

– Зачем?

– Творится такой дурдом, и я подумала, что тебе не повредит дружеская улыбка. – Она растягивает рот еще шире и показывает пальцем себе на лицо. – Видишь? Дружеская улыбка.

– Ты останешься? – с надеждой спрашивает Дейзи.

Она все еще прижимается к Валери, обхватив ее рукой за тощую талию, и меня охватывает чувство, до ужаса напоминающее ревность. При виде Валери Дейзи возвращается в режим младшей сестренки. А мне достается режим невыносимой задиры. Ну отлично.

– Угу, – отвечает Валери. – У меня экзамены на следующей неделе, поэтому в субботу я возвращаюсь, но готовиться я могу здесь. – Она снова улыбается и тычет меня пальцем в колено. – Можем вместе повторять, да, Идс? Посидим вместе в экзаменационном аду.

– А тебе что, надо готовиться? – спрашиваю я полушутя.

– Как проклятой! Выпускной год. Ты думаешь, школьные экзамены сложные? Мои длятся по три часа. Три часа! Мы там все перемрем. Кто выживет, получит диплом. – Она улыбается. – А ты как? Настрой боевой?

Я делаю вид, что меня тошнит, и она смеется:

– Когда первый?

– В среду. Биология. Потом химия в четверг.

– О, естественные науки! – с широкой улыбкой говорит Валери. – Что может быть лучше. А во сколько? Мы можем пообедать вместе, а потом позубрим вместе.

– Утром.

– Тогда позавтракаем, – не унывает Валери.

– Ну, не знаю. – Я пытаюсь придумать хорошую отговорку. Правда же в том, что мне не хочется перед самым экзаменом находиться в присутствии идеальной Валери – но такого вслух не говорят. – У меня много дел.

– Ну вот и отлично, еще одна причина согласиться, чтобы старшая сестра повозила тебя на своей машине и покормила. – Ну, Идс. Ради тебя я крутила баранку из самого Йорка.

– Ты сама вела машину? – От Йорка до Ларкинга четыре с половиной часа пути. Обычно она ездит на поезде. – Но зачем?

– Чтобы побыть с тобой. – Она говорит это как нечто само собой разумеющееся. – Чтобы повозить тебя на своей машине и покормить, как упомянуто выше.

Кто вообще употребляет фразу «как упомянуто выше» в устной речи? Вот поэтому мы с Валери и не подружимся, как бы ей того ни хотелось.

– Ладно. Хорошо, – говорю я.

Как-то неловко было отказываться, раз она столько часов провела в пути. Я не настолько ужасная. Позже придумаю, как отмазаться.

– Отлично. Эй, Дейз, поможешь мне с ужином? Я приготовлю фахитас.

Под ногой вибрирует телефон (он там оказался, когда Дейзи прыгнула ко мне на кровать). Скорее всего это Бонни, поэтому я не беру трубку.

– И я тебе помогу? Как обычно? – спрашивает Дейзи.

«Как обычно» значит «воровать сыр, а не помогать готовить или убирать со стола».

– Ладно, – как обычно, слишком покладисто соглашается Валери. – Пойдешь с нами, Идс?

Я отрицательно качаю головой, тыча в учебник:

– Я готовлюсь.

Если бы Валери была похожа на меня, она бы пожала плечами и ушла. Но мы непохожи. Она задерживается в комнате.

– Ой, ну пожалуйста, – уговаривает она. – Все должны знать, как готовить фахитас.

– А я и так знаю.

Отчасти это даже правда. Фахитас продают в таких готовых наборах…

Я опять чувствую, как вибрирует телефон, и кусаю себя за щеку, чтобы не схватить трубку.

– Но… – начинает Валери.

– Позже увидимся, – обрываю я ее. – И не жалейте специй, ладно?

Валери секунду молча смотрит на меня, а потом с тихим вздохом пожимает плечами:

– Ладно, хорошо. Пойдем, Дейз.

Когда они уходят, я достаю из-под ноги телефон.

Плющ: Прости за то, что я наговорила раньше (

Идс?

Я смотрю на экран, пытаясь придумать, что же мне ответить. Мы с Бонни редко ссоримся. А когда все же ругаемся, то наши ссоры загораются и гаснут быстро, как спички, не успевая нанести серьезного вреда. Но сегодня было не как обычно: больше пассивной агрессии и затаенных чувств, что на нас обеих совершенно не похоже. Я не знаю, что теперь делать. Я все еще сижу, занеся пальцы над клавиатурой экрана, когда приходит еще одно сообщение.

Плющ: Это такая странная ситуация, и я не знаю, что с этим всем делать. Хотя очень стараюсь понять.

Я: Я просто волнуюсь за тебя, Бон.

Плющ: Я знаю. Прости.

Я: Люблю тебя ххх

Плющ: Но я правда-правда в порядке. Честно. Джек такой потрясающий, ты себе не представляешь. Я очень его люблю. И он любит меня. Оно того стоит, обещаю.

Я: Ты ведь понимаешь, почему я думаю, что это странно?

Плющ: Ха-ха да, конечно! Для тебя он просто мистер Кон. Ты не знаешь его так, как я.

Я: Ну и хорошо.

Плющ:  ) Ладно!

Я: Но ты правда счастлива, Бон? Точно?

Плющ: Да! Подожди, сейчас покажу. Секунду…

Через пару мгновений появляется фотография. Я едва не роняю телефон от потрясения. На фото Бонни и мистер Кон, прижимаясь щеками, улыбаются в камеру, словно они – обычная парочка, а не беглецы с разницей в возрасте в четырнадцать лет. Я уже забыла, что она подстриглась и покрасила волосы, и вид Бонни повергает меня в шок. Она совсем на себя не похожа. Яркая, ослепительная. Я не могу отвести взгляда.

Мистер Кон – я просто не могу называть его Джеком! – выглядит именно так, как я его помню. Разве что исчезли очки, и вместо них появилась бейсбольная кепка. Я пытаюсь посмотреть на него глазами Бонни, но у меня не получается. Он больше не похож на учителя, но все равно выглядит взрослым. Слишком взрослым.

Плющ: Ну?!?! Разве мы не МИЛАШКИ?!

Боже, что мне вообще на это отвечать? Наверное, остается только согласиться, но мне не хочется ее поощрять. Вместо этого я выбираю третий вариант: отшутиться.

Я: Нет, это мы с Коннором МИЛАШКИ. Но фотография и правда милая.

Плющ: Ладно, сойдет )

Я: Ты не думаешь, что надо поговорить с Роуэн?

Плющ: Если я ей напишу, она расскажет родителям. Я ей не доверяю.

Я: ( Но она твоя сестра.

Плющ: Я знаю. Но сейчас есть вещи важнее.

Я: Разве?

Плющ: Да, так надо. Но мы с тобой… у нас же все хорошо?

Я: Да

Плющ: ‹3 Если я по кому-то и скучаю, то это по тебе.

Я: Правда?

Плющ: Правда.

Разговоры, которые приобрели новый смысл, когда Бонни сбежала

Вегетарианец Коннор: за месяц до случившегося

– Ты ведь любишь Коннора?

– Да, конечно.

– А как сильно?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, от чего бы ты отказалась ради него?

Мы с Бонни сидим на скамейке для пикника на краю футбольного поля и наблюдаем, как Коннор играет с друзьями в футбол. Пока мы смотрели, Коннор бросил в нашу сторону взгляд, широко улыбнулся и помахал. Я помахала в ответ, чувствуя, как на моем лице расплывается улыбка.

– С чего мне вообще от чего-то ради него отказываться?

– Ну, я имею в виду, если бы тебе пришлось. Например, если бы оказалось, что у него сильная аллергия на арахис. Ты бы перестала есть арахис?

– Да, конечно.

– А если бы он стал вегетарианцем. Ты бы тоже перешла на растительную еду?

Я морщусь:

– Мне кажется, это не то же, что аллергия на арахис.

– А если бы ему хотелось? Если бы он попросил тебя отказаться от мяса? Ты бы согласилась?

– Нет, наверное. Ему бы пришлось долго меня убеждать. И еще я бы сделала исключение для бутербродов с беконом. И для рождественского ужина.

Бонни посмотрела на меня так, словно я нарочно отказывалась ее понимать.

– Но если ты любишь его, неужели тебе не хочется его поддержать?

– Конечно, хочется. Я бы не стала есть жареные ребрышки под носом у Коннора-вегетарианца. Но это не значит, что в его отсутствие ребрышек мне не видать.

– Я думаю, если любишь кого-то… – Она явно решила высказать свое мнение, раз уж я не понимаю, о чем она. – Если любишь кого-то, откажешься ради него от чего угодно на свете. Я думаю, в этом истинная любовь.

– А что ты знаешь о настоящей любви?

Она улыбнулась, пожав плечами:

– Да уж достаточно.

Вторник

Копы идут по следу сбежавшего учителя и пропавшей школьницы, когда оказывается, что парочка уехала

ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ до того, как полиция решила действовать

♦ Копы слишком медлят и не успевают за пятнадцатилетней Бонни Уистон-Стэнли, которая по-прежнему находится в опасности.

♦ Учитель музыки Джек Кон все еще в бегах.

♦ Любовные письма, переданные полиции, проливают свет на ситуацию: учитель уговаривал школьницу на «романтический отпуск».

Полиция приехала задержать учителя-преступника Джека Кона, сбежавшего с ученицей Бонни Уистон-Стэнли, 15 лет. Но было слишком поздно.

«Достоверная информация» о местоположении парочки была передана детективам вчера днем. Полицейские могли бы догнать влюбленных, говорит источник. Однако вместо того, чтобы действовать незамедлительно, стражи закона дождались вечера и лишь потом отправились в погоню. Владелец летней резиденции и бывший друг Кона вчера дал полиции наводку, сказав, что беглецы могут скрываться в его доме у моря. Этот друг, отказавшийся отвечать на вопросы прессы, к побегу не причастен. По словам полиции, они «вынуждены начать поиски заново»: всплыли на поверхность новые сведения о планах Кона.

Кон писал своей ученице письма с февраля этого года. Учитель уже и раньше предлагал пятнадцатилетней Бонни Уистон-Стэнли устроить «романтический отпуск», когда девочка жаловалась ему на стресс от приближающихся экзаменов. Целые месяцы переписки обнажили намерения Кона: он собирался убедить отличницу в своем романтическом увлечении ею.

Как заведующий школьными классами музыки, Кон впервые встретил ученицу, когда она перешла в Академию Кетт в нежном возрасте одиннадцати лет. Он стал ее частным педагогом. Теперь, в одиннадцатом классе, Уистон-Стэнли стала одной из трех учеников, сдающих выпускной экзамен по музыке. Именно в этом году одноклассники заметили, что парочка стала «сближаться».

В письмах легко проследить, как Кон воспользовался доверием девочки и попросил ее писать ему «в любое время», когда она будет чувствовать напряжение из-за приближающихся экзаменов. Он призвал ее «рассказать, может ли он как-то улучшить ее самочувствие».