Текст книги "Одно целое"

Сара Кроссан
Одно целое

© Романова Е., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Посвящается Бену Фоксу (1988–2014).

Не останавливайся.

Август

Сестры

Вот – мы.

Живем себе.

Разве не потрясающе?

Как это мы

вообще

так сумели.

Конец лета

Дыхание лета остывает.

Все раньше и раньше мир

окунается в чернильную тьму.

И вдруг, как гром среди ясного неба,

мама заявляет, что мы с Типпи

больше не учимся дома.

«В сентябре

вы пойдете в школу,

как все».

Я не возникаю.

Я просто слушаю

и киваю.

Тереблю на рубашке нитку.

Пуговица отлетает.

Но Типпи не может смолчать.

Она взрывается:

– Ты это серьезно?!

Вы оба рехнулись?! – орет.

Потом ругается битый час с мамой и папой.

Я слушаю

и киваю,

и пальцы кусаю

в кровь.

Наконец мама потирает виски, вздыхает

и выкладывает

как на духу:

– Пожертвования закончились,

и домашнее обучение нам больше

не по карману.

Папа никак не может найти работу,

а бабушкиной пенсии не хватает даже

на оплату кабельного.

– Денег на вас уходит будь здоров, –

добавляет отец,

как будто их уходило бы меньше –

на врачей и специальную одежду, –

если б мы только

вели себя чуть лучше.

Понимаете,

нас с Типпи не назовешь обычными

или нормальными.

Такое редко где увидишь.

Если увидишь вообще.

У кого есть хоть капля такта,

те называют нас «сиамскими близнецами»,

хотя обычно мы слышим в свой адрес

другое:

уроды, исчадия ада,

монстры, мутанты.

А однажды даже –

двуглавый демон.

Помню, я, когда это услышала,

плакала так,

что неделю ходила с красными глазами.

Но мы не такие как все, это точно.

Мы в прямом смысле срослись

бедрами –

одна кровь и одна кость.

И поэтому-то

мы никогда не ходили в школу.

Много лет

мы химичили на столе в кухне,

а физрой занимались у себя во дворе.

Но теперь

не отвертишься;

мы и впрямь идем в школу.

Пусть и не в самую простую

государственную,

куда ходит наша сестра Дракон,

где дети пыряют училок ножами

и на завтрак нюхают клей.

Нет, нет.

Власти больше не могут платить за наше

надомное обучение,

но готовы оплатить нам учебу в частной школе,

которая называется «Хорнбикон».

В «Хорнбиконе» согласились взять нас двоих

на одно место.

Наверное, нам повезло.

Вот только

я б никогда

так про нас не сказала.

Все

Дракон растянулась на краю нашей с Типпи

двуспальной кровати.

Ее ноги все в синяках.

Она растопырила пальцы и

красит ногти лаком «темно-синий

металлик».

– Ну а вдруг

вам понравится, – говорит. –

Не все же на свете сволочи.

Типпи берет у нее лак, начинает красить

ногти на моей правой руке

и дует на них.

– Ясное дело, от природы не все, –

говорит Типпи. –

Но рядом с нами все в них

превращаются.

Урод, как и мы

Вообще-то, Дракона зовут Никола,

но мы с Типпи прозвали ее Драконом,

когда ей было два годика,

и она, рыча и изрыгая пламя,

боевито топала по дому,

обгладывала карандаши

и паровозики.

Теперь ей четырнадцать, она занимается

балетом

и больше не топает –

порхает.

К счастью, она совершенно нормальная.

Хотя…

Порой мне кажется, что нашей сестрой

быть не очень-то круто.

Мне кажется, в глазах окружающих наша

сестра –

такой же урод, как и мы.

Ischiopagus Tripus

Хотя ученые и разработали

классификацию сиамских близнецов,

каждая пара – уникальна.

Подробности наших тел остаются в тайне,

если только мы сами не расскажем о них

людям.

А люди всегда хотят знать.

Они хотят знать, что у нас общего там, внизу,

и иногда мы рассказываем.

Конечно, это не их дело,

но надо же как-то унять их интерес.

Ведь именно назойливое любопытство

бесит нас больше всего.

Итак:

Мы с Типпи относимся к разновидности ischiopagus tripus.

У нас две головы,

два сердца,

две пары легких и почек.

Еще у нас четыре руки

и полноценные ноги, две штуки

(третью, недоразвитую, купировали,

как собачий хвост).

Наши кишечники начинаются порознь,

а потом срастаются.

И дальше, ниже

мы – одно целое.

Звучит как приговор,

но мы еще легко отделались.

Некоторые живут со сросшимися головами

и сердцами.

Или с одной парой рук на двоих.

Не так уж нам и плохо живется.

К тому же так было всегда.

Другого мы не знаем.

И так уж вышло,

что обычно

мы вполне счастливы

вместе.

Ковыляем за молоком

– Молоко кончилось, – говорит бабуля,

демонстрируя нам пустую коробку из-под

молока

и чашку горячего кофе.

– Ну так сходи в магазин, – отвечает

Типпи.

Бабуля морщится и пихает ее в бок.

– Ты же знаешь, у меня больные суставы.

Я громко смеюсь.

Только бабуля

так может:

ссылаться при нас

на свою инвалидность.

И вот мы с Типпи

ковыляем за молоком в местную лавку

в двух кварталах от дома.

Мы только так и ходим:

ковыляем и еле тащимся.

Моя левая рука лежит

на талии Типпи,

под правой костыль.

А сестра – мое зеркальное отражение.

Когда мы доходим до магазина,

то обе тяжело отдуваемся

и никому не хочется

нести молоко.

– На будущее: мы ей не девочки

на побегушках, –

говорит Типпи, прислоняясь к ржавым

железным перилам.

Мимо проходит мамаша с коляской

и разинутым ртом-пещерой.

Типпи улыбается и говорит ей: «Привет!»

и ядовито хихикает,

когда эта тетка с великолепным телом

чуть не валится с ног

от потрясения.

Пикассо

Дракон разложила

на кухонном столе

тысячу мелких деталей пазла.

Картинка на коробке обещает, что эта груда

картона

превратится в картину Пикассо –

«Дружба» –

сюрреалистическое сплетенье

рук, ног и линий,

твердых блоков

желтого,

коричневого

и голубого.

– Люблю Пикассо, – говорю, –

он изображает самую суть вещей,

а не только то,

что видно глазу.

Типпи пыхтит.

– Это невозможно собрать!

Дракон переворачивает кусочки

вверх картинкой.

– Чем труднее, тем лучше, – говорит, –

Иначе какой смысл?

Мы с Типпи плюхаемся рядом

на специальный широкий стул,

и тут из спальни спускается папа,

дурно пахнущий и осоловелый.

Минуту он наблюдает, как мы

силимся собрать рамку картины –

края и углы, –

потом тянет руку Дракону через плечо

и кладет ей в ладонь верхний правый угол.

И принимается молча

выкладывать в ряд те кусочки,

что мы никак не могли найти.

– Вот это я понимаю: работа в команде! – говорю папе с улыбкой.

Он подмигивает:

– Мне есть у кого поучиться.

Встает и идет к холодильнику

за бутылочкой пива.

Обед

Мама с папой готовят нас к школе,

как астронавтов

к полету в открытый космос.

Каждый день мы куда-нибудь едем.

То к врачу, то к психологу, то к

стоматологу.

Потом бабуля

делает нам мелирование

и подпиливает ногти,

чтобы мы были готовы

к Великому выходу в свет.

– Все будет отлично! –

заверяет нас мама,

делая вид,

что не бросает нас в логово львов

без оружия.

На папином лице –

усмешка.

Дракон, которая идет

в девятый класс,

закатывает глаза и одергивает рукав.

– Да брось, мам,

им ведь нелегко придется.

– Если будет совсем плохо, я больше туда

не пойду, –

заявляет Типпи.

А Дракон добавляет:

– Школа – отстой! Давайте я тоже не буду

ходить?

Бабуля смотрит шоу «Судья Джуди».

– Ну как можно ненавидеть школу? –

каркает. –

Лучшая пора жизни! Вы там встретите своих

любимых.

Папа прячет глаза,

Дракон заливается краской,

а мама молчит,

ведь все они знают:

что-что, а любовь

нам уж точно

не светит.

Психолог

– Выкладывайте, что происходит, –

говорит доктор Мерфи,

и,

как это часто бывает,

я целых десять минут сижу молча,

только терзаю

пуговку на коричневом кожаном диване.

Я знаю доктора Мерфи

всю жизнь, все шестнадцать лет

с половиной,

а это немало для любых отношений.

Трудно придумать новую тему для разговора.

Но врачи хотят, чтобы мы ходили к ним

регулярно,

для поддержанья

психического здоровья,

как будто именно с этим

у нас вся беда.

Типпи надела наушники и слушает громкую

музыку,

чтобы не слышать мою трепотню,

чтоб я могла

без зазрения совести вылить в блокнот

врачихи все свои чувства,

не задев ненароком Типпиных.

Я раньше много трепалась,

когда мне было лет семь или восемь,

а Типпи брала моих кукол

или дергала меня за косичку

или съедала тайком мою половину печенья.

Но теперь нет ничего такого,

о чем бы не знала Типпи.

Болтовня кажется пустой тратой денег

(которых нет)

и драгоценного часа.

Зеваю.

– Ну? –

говорит доктор Мерфи,

хмуря лоб, как будто ее и впрямь волнуют

мои проблемы.

Сопереживание, конечно,

входит в пакет услуг.

Пожимаю плечами.

Говорю:

– Нам скоро в школу.

– Да, я слышала. И что ты по этому поводу

думаешь?

– Не знаю.

Поднимаю глаза на абажур,

где паук сплел идеальную паутину

и объедается мухой. Раз

вдвое больше его самого.

Складываю руки на наших коленях.

– Наверное, я боюсь

жалости.

Доктор Мерфи кивает.

Она не говорит,

что боюсь я напрасно,

или что школа – это здорово,

потому что врать она не привыкла.

Вместо этого она говорит:

– Мне очень интересно, как все сложится,

Грейс. Держи меня в курсе.

И, взглянув на часы, чирикает:

– До новых встреч!

Говорит Типпи

Мы идем в следующий кабинет,

к доктору Незерхоллу.

Теперь моя очередь

слушать музыку,

а Типпина – говорить.

Она говорит быстро,

с серьезным лицом

и громко,

так что я иногда выхватываю

пару слов.

Я прибавляю громкость,

чтобы музыка проглотила ее голос,

и смотрю,

как Типпи

закидывает ногу

на мою,

потом убирает,

потом теребит прядь волос,

кашляет,

кусает губы,

ерзает на сиденье,

чешет локоть,

трет нос,

смотрит в потолок,

смотрит на дверь,

и все это время

говорит,

а потом наконец

хлопает меня по колену

и одними губами сообщает:

«Я всё!»

Медосмотр

Мама везет нас в специализированную

детскую больницу

Род-Айленда,

где мы каждые три месяца

проходим медосмотр –

убедиться, что наши органы

не планируют отбросить коньки.

И сегодня,

как всегда,

доктор Деррик выстраивает в ряд

пучеглазых

студентов

и спрашивает, не против ли мы,

чтобы они присутствовали при осмотре.

Мы против.

Разумеется, против.

Но его стетоскоп и белый халат

не терпят возражений,

поэтому мы просто пожимаем плечами

и позволяем дюжине практикантов

с поджатыми губами

и прищуром

пялиться,

слегка подаваясь вперед на цыпочках,

когда мы задираем футболки.

К концу осмотра мы краснеем как раки

и мечтаем провалиться сквозь землю.

– У них все хорошо? – спрашивает мама

с надеждой,

когда мы возвращаемся в кабинет доктора

Деррика.

Он похлопывает руками письменный стол.

– Пока все нормально, насколько я могу

судить.

Но, как всегда, пусть не перетруждаются.

Особенно в школе. Хорошо? –

Он игриво грозит нам пальцем.

– Хорошо, – отвечаем,

даже не думая

что-то менять в своей жизни.

Грипп

Через два дня после визита

к доктору Деррику

нас без предупреждения

накрывает

грипп.

Я вся трясусь и горю

и не расстаюсь с одеялом,

каждые четыре часа

отправляя в рот

две белые таблетки парацетамола,

чтобы сбить жар.

Типпи лежит рядом

и дрожит,

и чихает,

и кашляет,

и уже добивает

вторую коробку «Клинекса».

Постельное белье

пропиталось потом.

Мама приносит горячий чай

и уговаривает съесть

хотя бы сухарик.

Но мы не можем шевельнуть

даже пальцем.

Никак не выкарабкаюсь

Меня все лихорадит

и лихорадит,

а Типпи уже гораздо лучше,

но и ей приходится лежать в постели,

пока я борюсь с гриппом.

Тревога

Мама звонит

доктору Деррику

и перечисляет

наши симптомы.

Он пока

не волнуется.

Велит давать нам побольше жидкости

и соблюдать постельный режим.

И не спускать с нас глаз.

Но мама и так не спускает.

Она очень напугана.

Еще бы,

ведь лишь единицы таких,

как мы,

достигают взрослости.

Чем мы старше,

тем ей страшнее.

Время идет,

и вероятность того,

что мы внезапно

прекратим

существование,

становится все выше.

Это просто факт,

с которым

приходится жить.

Я встаю

Хотя не очень-то хочется.

Ноги трясутся.

В горле песок.

И сердце как будто колотится

из последних сил,

хотя я всего лишь

иду в туалет.

– Может, ляжем? –

предлагает Типпи.

Я трясу головой.

Она и без того прикована к постели

по моей милости.

Я трясу головой и беру себя в руки.

Сентябрь

Вот-вот

Хлопает входная дверь,

и раздается папин голос:

– Э-гей! Есть кто дома?

Мы собираем последние кусочки пазла,

поэтому не отвечаем.

Даже голов не поднимаем.

Поскорей бы прикончить этого Пикассо,

эти глыбы цвета.

– Пода-а-арки! – кричит папа,

влетая на кухню и швыряя пакеты прямо

на пазл.

Мы затаиваем дыхание.

Папа роется в мешках.

Достает оттуда две коробки

и вручает их нам с Типпи.

Я охаю.

Телефоны –

новенькие,

в заводской упаковке.

– Господи! – вскрикиваю я. –

Ты это серьезно?!

Папа улыбается.

– Завтра вы идете в школу, там пригодится.

Они суперсовременные

и новые.

Для моих любимых девчат.

– У нас же нет денег, –

говорит Типпи.

Папа пропускает ее слова мимо ушей

и протягивает Дракону коробку побольше.

– А это тебе, – говорит.

Дракон заглядывает внутрь,

моргает

и достает атласные розовые

пуанты.

Переворачивает и смотрит на подошву.

– Они классные, – говорит, –

только малы.

В углу кухни стрекочет вентилятор.

Папа напряженно смотрит на дочь.

– Ну что поделать, малы! –

восклицает Дракон.

Папа вздыхает.

– Вам не угодишь.

Он выхватывает у Дракона обувную

коробку,

запихивает обратно в пакет

и рывком поднимает в воздух,

попутно смахивая со стола

всего нашего Пикассо.

Так оно и бывает

Типпи,

полусонная,

цедит кофе и

пялится в яичницу,

как будто в этих желтых и белых завитках

хочет увидеть будущее.

Обычно

я ее не тороплю.

Но нельзя же опаздывать

на занятия в первый же день учебы.

Поэтому я тихонько

откашливаюсь – кхе, кхе, –

надеясь, что хотя бы на пару секунд верну ее

к жизни

и яичнице.

А получается так,

словно в сковороду с раскаленным маслом

плеснули ледяной воды.

Типпи отпихивает тарелку.

– Знаешь, мне давно пора вручить медаль

за ангельское терпение.

Я столько лет молча жду,

пока ты копаешься!

Я шепчу:

– Извини, Типпи, –

потому что не могу соврать

и сказать,

будто откашлялась я просто так.

Ее не обманешь.

Вот так оно и бывает,

когда двое связаны одним телом,

которому было лень раздвоиться

в минуту зачатья.

Форма

В Драконовой школе

нет никакой формы,

они могут носить что хотят.

А в «Хорнбиконе»

форма есть.

Белоснежные рубашки,

зеленые галстуки в полоску

и клетчатые плиссированные юбки.

Смысл в том,

чтобы все выглядели одинаково.

Я это понимаю.

Но нас как ни одень,

мы всегда будем выделяться из толпы,

а пытаться выглядеть как все –

просто глупо.

– Еще не поздно дать задний ход, – говорит

Типпи.

– Но мы согласились, – отвечаю,

и Типпи цокает.

– Лично меня заставили.

Думаешь, я хотела вот этого?! –

Она тянет себя за кончик галстука,

превращая его в петлю.

Я беру юбку

и надеваю.

Типпи не возражает.

– Чувствую себя уродиной, –

говорит.

Запускает пальцы в мои волосы

и делит их на три пряди.

Потом заплетает

и расплетает.

– Ты не уродина.

Ты ведь похожа на меня, –

говорю я с усмешкой

и стискиваю ее руку.

Уродины или нет?

За свою жизнь я повидала немало

больничных палат

и немало ужасов:

ребенка с расплавленным лицом,

женщину с оторванным носом и ушами,

которые болтались,

как полоски бекона.

Вот это я понимаю жуть.

Хотя уродинами я бы этих бедолаг

не назвала.

Не настолько жестока.

Но, конечно, я понимаю,

о чем говорит Типпи.

Люди видят в нас страшилищ,

особенно с расстояния,

целиком:

два тела

внезапно сливаются

воедино.

Но если сфотографировать нас

по пояс или до плеч,

а потом показывать карточку всем

подряд,

люди только заметят, что мы –

близнецы.

У меня волосы подлинней,

а Типпины чуть короче,

у обеих острые носики

и безупречные брови.

Да, мы

не такие, как все.

Но не уродины же.

Так что

полегче,

ладно?

Совет Дракона

Если уж быть с вами

совершенно честной,

то школа – самое отвратное место

на всем белом свете.

Ей-богу.

В средних классах плохо,

а старшие, говорят, –

просто ад.

Дети сволочи,

учителям все обрыдло.

Я на полном серьезе сейчас говорю.

Послушайте,

самое главное:

не бросайтесь на первых же встречных,

которые захотят с вами

тусить.

Скорей всего, остальные их ненавидят.

Это социальное самоубийство.

В буфете

садитесь

как можно дальше

от качков и болельщиц.

Запомните это!

И, знаю, прозвучит странно,

но если вам захочется по-большому,

терпите до дома.

В школьном тубзике можно только курить

и краситься.

Поняли?

Вот такие дела.

Уверена,

все у вас будет нормально.

Мама

– Пора, – говорит мама.

Звякнув ключами, выходит в коридор.

Волосы у нее еще влажные.

На плечах рубашки уже расцвели темные пятна.

Мама больше не сушит волосы феном

и не выпрямляет их утюжком.

Единственное, что она позволяет себе время

от времени, –

мазнуть губы блеском.

Раньше она такой не была.

Раньше она за собой следила.

А потом в университете начались

сокращения –

и папу уволили.

И мама в банке теперь работает

сверхурочно.

Не помню, когда она последний раз

листала журнал

или смотрела телик.

Не помню, когда она последний раз

просто спокойно сидела.

Вся ее жизнь теперь –

это работа,

работа,

работа.

Поэтому, несмотря на мои потные ладошки

и неприятное сосание под ложечкой,

несмотря на то, что мы с Типпи побаиваемся

школы,

мы все равно туда пойдем.

Пойдем –

и жаловаться не будем, нет.

Школа «Хорнбикон»

Здание школы белое,

потрескавшиеся стены увиты плющом,

окна крошечные

и потертые.

Школьники только и делают,

что визжат и обнимаются,

радуясь встрече после долгого лета.

Им так легко и приятно.

Но я

слежу за теми,

что стоят одни

с краю,

прижимая к груди портфели,

пряча глаза,

и учусь у них быть

невидимкой.

Среди волков

– Вас никто не бросит на съеденье волкам, – говорит миссис Джеймс, директриса,

и знакомит нас с Ясмин –

нашим проводником, советчиком…

– … и другом… на первое время, – говорит

миссис Джеймс.

Мама с папой так рады.

Да ведь эта девица

с подозрительным розовым «бобом» и

тощими запястьями

даже мотылька не сможет прихлопнуть.

– Ох ты ж! Вы обалденные! – восклицает Ясмин.

Без отвращения.

По-моему,

день уже задался.

И потом, это ведь правда.

Обалдеть можно уже от того,

что мы появились на свет.

Не умерли в родах.

И дожили до шестнадцати лет.

Только я не хочу быть обалденной

здесь, в школе.

Я хочу быть обычной и заурядной,

но вслух так не говорю,

а лишь улыбаюсь, и Типпи щебечет:

«Спасибо!»

и мы идем за нашей крошечной

розовогривой защитницей

по коридору в класс.

Взгляды

Типпи боится клоунов,

Дракон – тараканов,

а мама – мышей.

Папа делает вид, что ничего не боится,

но я-то видела,

как он прячет счета из больницы

и парковочные талоны

под ворох спама и старых газет

в коридоре.

Ну, а я

ненавижу взгляды.

Взгляды,

взгляды,

взгляды повсюду.

Еще пугает вероятность того,

что мы станем чьим-то ночным кошмаром.

В общем, когда Ясмин

открывает дверь в нашу классную комнату

и все медленно оборачиваются,

я крепко хватаю Типпи за правую руку,

как делаю, если мне страшно.

– Добро пожаловать в «Хорнбикон»! –

щебечет учительница

как можно более непринужденно.

Ясмин со стоном ведет нас к последней

парте.

И всю дорогу

нас окружает поле зияющих ртов,

множество вытаращенных глаз,

и неприкрытый, чистый, стопроцентный

ужас.

Классная комната

Миссис Джонс

зачитывает школьные правила,

выделяет шкафчики

и раздает всем личные расписания.

Ясмин тут же хватает наше –

мы с Типпи даже взглянуть не успели, –

ведет пальцем по колонкам и строчкам.

– Мы почти на всех предметах вместе.

Круто! –

восклицает

и хлопает меня по спине,

как будто бы мы знакомы сто лет.

А может, больше чем друг

Несмотря на дурацкие волосы

и тонкую кость,

Ясмин – отнюдь не хрупка и прозрачна.

Она кроет матом

любого, кто позволяет себе

косой взгляд,

и грозится переломать пальцы

одному старшекласснику,

который посмел усмехнуться.

У Ясмин нет свиты,

как у самых красивых девчонок –

грудастых блондинок с упругими попами, –

но все же никто с ней не спорит.

Похоже, у нее всего один друг –

а может, больше чем друг, –

парень по имени Джон.

Он подходит к нам на ИЗО,

протягивает руку и смотрит на нас с Типпи

по очереди,

как будто мы с ней и впрямь –

два человека.

ИЗО

– Ненавижу школу, – говорит Джон,

зевая и раскатывая шмат серой глины

в плоский блинчик.

Глаза у него цвета лесного ореха,

спокойные.

Стрижка короткая,

почти армейская.

Руки усыпаны крошечными тату –

звездочками, которые так и мерцают,

когда он мнет глину.

– Зато со мной можешь видеться каждый

день, –

сипло вставляет Ясмин

и мучает свой кусок глины,

превращая его в кривой горшок.

– Меня зовут Типпи, а это Грейс, – говорит

сестра Джону,

вещая за нас обеих.

Но я бы хотела

представиться сама.

Я хочу, чтобы Джон

услышал мой голос

(пусть он такой же, как у сестры).

Я хочу, чтобы он смотрел на меня,

как сейчас смотрит на Типпи:

спокойно

и без малейшего намека

на ужас.

На перемене

В комнате отдыха

все сбиваются в кучу

вокруг нас.

Как будто мы – обед,

а они – стая голодных зверей.

Шеи тянутся –

тугие жилы, –

они все хотят нас увидеть.

Хотя мы вроде бы не танцуем

канкан голышом,

а всего лишь стоим,

опираясь на костыли.

Но и этого им достаточно.

Их завораживает наша суть.

Зрители – девушки

с гладкими волосами,

парни

с поднятыми воротничками,

чистыми ногтями,

и все вместе они похожи

на разворот из каталога «Аберкромби

и Фитч».

Все такие гладкие и отутюженные.

Они молчат,

а Типпи говорит,

как нас зовут и откуда мы родом.

Они просто молча смотрят,

как будто не могут поверить

в наше существование.

Наконец Ясмин разгоняет толпу.

– Ну, хватит! – кричит

и ведет нас к пластиковым стульям

у пожарного выхода.

Джон говорит:

– Наверное, со временем вы привыкнете

к тому, что все на вас пялятся.

– А ты бы привык? – вопрошает Типпи.

Я обмираю.

Ясмин фыркает.

Джон задумывается.

– Нет, – говорит наконец, –

меня бы это адски бесило.