Текст книги "Возлюбленная герцога"

Глава 9

Он понял, что это она, в тот миг, как она в платье, ниспадавшем на пол роскошными изумрудными волнами, вступила в бальный зал. Ему не помешали ни маска, закрывавшая все, кроме ее прекрасных, подведенных сурьмой глаз и подкрашенных темно-вишневой помадой губ, ни парик, спрятавший ее огненно-рыжие кудри.

Эван предположил, что она пытается замаскироваться, как будто он не учует ее. Не почувствует. Как будто однажды не наступит время, когда она войдет в комнату, и все его тело не натянется, как струна.

Но маскировка предполагает кое-что еще, чего у Грейс никогда не будет – умение оставаться незамеченной. Грейс всегда останется главным, что он заметит в любом помещении. Всегда.

Она пришла.

Его сердце заколотилось в то мгновение, как она появилась. Он как раз с кем-то разговаривал – с неким лордом по поводу голосования в парламенте? Эван работал над этим проектом уже несколько месяцев.

А может быть, это была леди, желавшая представить свою дочь герцогу Марвику? Или старый школьный друг? У Эвана не водилось старых школьных друзей, значит, не он, но насчет остальных он не был уверен. Потому что поднял глаза, оторвавшись от беседы, а она уже стояла там, в конце бального зала, подняв лицо к пологу из листьев, который он создал специально для этого момента.

Ее любимое место в имении Марвика.

Место, куда он не вернулся ни разу после их разлуки.

После того, как она сбежала. После того, как он напугал ее и вынудил скрыться.

Навсегда.

Да только у него не оставалось выбора.

Он устроил этот бал-маскарад ради нее, окончательно убедив садовника и прислугу в том, что безумен так же, как и раньше, просто на этот раз его пунктик – деревья в доме и покрытые мхом полы. Он понимал, что это будет стоить ему целое состояние, возможно, выброшенное на ветер, потому что она вполне могла и не прийти.

В конце концов, когда они встретились последний раз, она ясно дала понять, что больше не желает его видеть.

Но он все равно устроил все это для нее, не сомневаясь: она узнает о его возвращении в Лондон, и надеясь, что любопытство возьмет над ней верх.

Надеясь, что она придет и попытается разгадать его план. Надеясь, что она придет и попытается стать его частью. Впрочем, тут начиналось истинное безумие.

«Ты никогда не сможешь вернуть ее».

Он повторял эти слова каждый день – с той ночи, когда она нанесла ему единственный удар, имевший значение. Тот, от которого он отлетел назад, – доказательство того, что девочки, которую он когда-то любил, которую искал, преследовал, о которой мечтал, больше нет. Она исчезла.

Разумеется, ее кулаки были каменными и ударяли с внушительной силой, но это наказание он заслужил за то, что сделал. С ней. Со своими братьями. С их миром. Но когда она заговорила… когда посмотрела ему прямо в глаза, и этот дивный взгляд ее карих глаз исполнился ненависти. И, сказав ему, что он ее убил, она его уничтожила.

Потому что в этих словах он услышал правду.

И он сделал так, как она велела. Уехал. Зарекся ее преследовать. И это решение подтолкнуло его к тому, чтобы стать другим человеком. Сильнее. Лучше. Достойнее.

Человеком, не похожим на того, кто предал ее. Кто предал своих братьев, а заодно и самого себя.

То, что она сказала той ночью, до сих пор его терзало.

«Ты, укравший у меня все. Мое будущее. Мое прошлое. Мое чертово имя. И это если не говорить о том, что ты отнял у тех, кого я люблю».

И тогда он создал этот безумный бальный зал и устроил этот экстравагантный маскарад, дав себе единственную клятву: он больше никогда не будет ее преследовать.

Напротив, она будет преследовать его.

Или, по крайней мере, войдет в эту дверь.

Она вошла, и это было подобно глотку воздуха после длительного погружения на глубину. Он наблюдал за тем, как она рассматривает комнату, как обводит взглядом стволы деревьев и полог из листьев, как удивляется мху под ногами. Он выпал из разговора, как и должно поступать сумасшедшему герцогу, которого видит в нем весь Лондон, отвернулся и пошел через зал в ее сторону, отмечая каждое ее движение: то, как движется ее горло; то, как смягчаются губы, приоткрываясь в легком вздохе изумления. Изумления? Или воспоминания? То, как широко распахиваются ее глаза… узнавая?

«Пусть это будет воспоминание. Пусть будет узнавание».

И пока он наблюдал, с ней произошли разительные метаморфозы. Он увидел, как она отбросила эмоции и застыла, словно повинуясь велению воли; ее спина выпрямилась, плечи расправились, подбородок дерзко вскинулся.

И Грейс исчезла. На ее месте появилась другая женщина.

Он пошел быстрее, стремясь познакомиться с ней, с женщиной, в которую превратилась когда-то любимая им девочка. Еще быстрее, когда эта женщина одарила улыбкой цвета французского вина герцогиню Тревескан. Эван приблизился, и Грейс повернулась к нему, посмотрела своими прекрасными карими глазами в его глаза без малейшего намека на узнавание.

Годы сделали с ней многое – превратили в ошеломительную красавицу с блестящим умом, в боксера с кулаками, как сама ярость… и, очевидно, в актрису. Потому что она умела скрывать все, что случилось с ней раньше.

Так что они начали со свежей лжи, игнорируя тот факт, что когда-то знали друг друга лучше, чем кого-либо еще; вместо этого начали все заново – его шуточками, и ее поддразниваниями, и улыбками обоих, и ее улыбки были такими яркими и прекрасными, что он был готов отдать за них все что угодно.

Даже пригласить на танец, понимая, что держать ее в своих объятиях будет сродни изощренной пытке. Да еще какой пытке – притянуть ее к себе, но не так близко, как хочется. Его окутывали ее ароматы – цитрусы и пряности, но он не мог зарыться лицом в ее волосы и вдыхать их запах. А когда она смотрела на него своим холодным, сдержанным взглядом, со своей холодной, сдержанной улыбкой, словно они только что встретились, а не провели целую жизнь в совсем другом танце, ему отчаянно хотелось вытащить ее из этого переполненного зала и насладиться ею.

Но она хочет совсем не этого.

«Так чего же она хочет?»

– Почему деревья?

Вопрос застал его врасплох, и он поймал ее взгляд из-под маски.

Деревья для нее. Что она ответит, если он признается ей в этом? Если он сорвет с нее маску и скажет: «Ты знаешь, зачем деревья. Деревья, потому что ты их любила. Этот пейзаж, потому что ты его любила. Все это только для тебя. Навечно».

Но ничего этого он не сказал, рискуя потерять ее навеки. Так что он тоже не снял своей маски и на ее уклончивый вопрос дал столь же уклончивый ответ.

– А почему нет?

Она бросила на него раздраженный взгляд – мимолетный взгляд на его светлость, который смотрел на нее так тысячу раз, когда они были детьми. Он всегда оставался серьезным – их жизнь не предполагала капризов и прихотей, – но поддразнивать Грейс всегда доставляло ему искреннее удовольствие.

– Не хотите попробовать догадаться?

Она исчезла, спряталась еще до того, как заговорила:

– Любой здравомыслящий человек догадается, что вы просто безумец, раз взвалили на плечи своей прислуги всю грязь, в которую эта зелень превратится через несколько дней.

– Тогда вы обо мне просто ничего не знаете, – ответил он. – Меня в любом случае все считают безумцем.

– Говорили, что вы страдаете этим недугом уже много лет, – сказала она. – Полагаю, такой выбор убранства – самая малая из ваших проблем.

– Может быть, я решил начать с нового листа, – произнес он, подчеркнуто выделяя каламбур.

– М-м-м… – протянула она, не обратив внимания на ответ и полностью отдавшись танцу. Оказалось, что танцует она просто великолепно, легко двигаясь в такт с ним, и он с трудом удержался от вопроса, с кем она танцевала, чтобы так отточить свои умения.

– А вы? Какого мнения вы? – спросил он, желая, чтобы она открылась… показала, что знает его. Сказала бы правду о том, кто она, и дала бы им обоим возможность объясниться.

– Я согласна, все признаки вашего безумия налицо.

Он засмеялся и начал вращение по кругу; темп музыки ускорялся. Ее пальцы на его бицепсах напряглись, и по его телу пробежала волна удовольствия.

– Я имел в виду, зачем, по вашему мнению, я устроил в своем бальном зале зеленый шатер?

– А что, безумие – недостаточный ответ?

– Нет, – сказал он, не сумев сдержаться.

Короткая пауза, затем она произнесла:

– Думаю, вы пытаетесь привлечь внимание людей.

«Одного человека, – подумал он. – Твое».

– Думаете, получается?

Она весело засмеялась – такого ее смеха он никогда раньше не слышал, но понравился он ему так, что и вообразить нельзя, – и сказала, окинув взглядом комнату поверх его плеча:

– Да уж, думаю, этот вечер Лондон будет вспоминать много лет.

– А вы его запомните?

Она перевела взгляд на партнера и улыбнулась – все еще не Грейс.

– Я впервые в жизни танцую в зеленом шатре, так что скажу «да».

Неправда. Он хорошо помнил, как она кружилась в том зеленом шатре, потом садилась, прислонившись спиной к дереву, юная и злая, отчаянно желавшая уберечь их всех от человека, готового украсть их будущее. Человека, укравшего их будущее.

Он помнил ее вытянутые руки, когда солнечный свет пятнами ложился ей на кожу и словно разжигал костер, в котором она все кружилась и кружилась, пока у нее не начинала сильно кружиться голова, и она, не в силах больше танцевать, падала на мягкий мох.

Она танцевала, а он на нее смотрел, и больше ничего он в этот миг не любил. Больше никого никогда не любил.

Но он не стал ловить ее на лжи.

Вместо этого начал вращать ее в следующем круче вальса, быстрее, чем в предыдущем. Она полностью отдалась этому, послышался легкий вздох… восторга? Он не смог сдержаться.

– Так значит, вы запомните это убранство.

Взгляд этих божественно прекрасных глаз остановился на нем.

– Вы напрашиваетесь на комплимент, ваша светлость?

– Совершенно бесстыдно.

Она посерьезнела, словно их разговор напомнил ей, что они враждуют – и всегда враждовали, с того самого дня.

– Я и вас тоже запомню.

Он не отводил взгляда – не хотел потерять ее внимание. Затем добавил, с элегантной любезностью, понизив голос:

– Вот зачем тут деревья. Чтобы вам было что запоминать.

На краткий миг ему показалось, что тут-то он ее и поймал.

Однако она не шелохнулась.

Всего лишь повернула голову и посмотрела на деревья, слегка скривив губы.

– А как ваш сад? Не пострадал? Надеюсь, растения выкопали аккуратно?

– Хотите посмотреть? – спросил он.

– Нет.

Он кивнул в ту сторону распахнутых дверей.

– Это же бал-маскарад. Гость в маске заманивает доверчивую даму в сад.

– В таком случае вам не повезло: я никогда не относилась к доверчивым.

Он кашлянул, пряча смешок. Эта пикировка удивила его. В детстве она такой не была, всегда оставаясь милой и слишком невинной. Но сейчас…

Прежде чем он успел как следует обдумать эту мысль, она сухо добавила:

– Разве не в этом вся прелесть маскарада? Нет нужды притворяться доверчивой. Напротив, получаешь дозволение ринуться с головой в омут.

Слово «омут» вызвало в голове Эвана калейдоскоп картинок и желание воплотить в жизнь каждую из них.

– Вы пришли одна?

Конечно. Явись она с братьями, каждый из них уже получил бы свой фунт его плоти.

Она пришла одна.

При этой мысли его охватил восторг.

Ее винного цвета губы изогнулись в легкой многозначительной улыбке.

– Вы намерены скомпрометировать меня, ваша светлость?

Он ответил на ее улыбку своей.

– А вы желаете быть скомпрометированной?

Ее улыбка не дрогнула. Все еще не Грейс, только маска Грейс, которую не так-то просто снять.

– Кто сказал, что обесчестят меня?

Он едва не пропустил шаг.

– Вы предлагаете обесчестить меня?

«Да».

Она увидела ответ. Нужно быть совсем безмозглым, его не увидеть. Она коротко хохотнула, и от этого ее смешка у него все затвердело, как сталь. Он мучительно возжелал эту Грейс-которая-не-Грейс.

– А если я скажу «да»?

Слова вырвались у него спонтанно, и ее губы на мгновение приоткрылись, мягко и удивленно.

– Вы не знаете, в какую игру ввязываетесь, ваша светлость.

Он хотел узнать. Хотел сыграть.

Когда они играли последний раз?

Да играли ли вообще хоть когда-нибудь?

Только не так.

Музыка закончилась, они тоже остановились. Ее роскошные юбки обвились вокруг ног Эвана, и это прикосновение ткани тоже оказалось искушением. Он подался вперед, почти прикоснувшись губами к уху.

– Ну так объясните, – пробормотал он.

Она не отшатнулась, не отступила.

– Вы ищете жену?

«Нет. Я ее уже нашел».

– А вас интересует такая перспектива?

Он заставил себя говорить дразнящим, флиртующим тоном, но хотел только одного – сорвать обе их маски, затолкать Грейс в карету и отвезти прямиком к викарию. Сделать ее герцогиней, как обещал много лет назад.

– Нет.

«С чего бы мне соглашаться на герцогиню?» Слова эти пылали в нем обжигающим огнем, а вместе с ними и та единственная правда, что девочка, которую он когда-то любил, исчезла, сменившись женщиной, сильной, как сталь, которую не обольстишь. Которая не допустит, чтобы ее преследовали.

– Необычный ответ на такое предложение.

– Большинство женщин видят только титул и думают, что это чудесная возможность – путь к свободе.

– А вы?

Ее губы изогнулись в улыбке, которая не добралась до глаз.

– Я знаю, что титулы – это позолоченная клетка.

На волне прошлого эти слова резанули его. Эта правда – их общая правда, а не чья-то еще. А она даже не знает ее целиком.

– Эта ночь не для будущего, – произнес он, ненавидя собственную ложь. Ненавидя то, как она вдохнула ее. Зная, что должен открыться ей, если хочет удержать Грейс здесь. Совершенно точно зная, что если она все равно уйдет, то уже никогда не вернется.

Зная, что приглашение будет огромным риском.

Но риск – это все, чем они когда-либо были друг для друга.

Она слегка повернулась – так, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Маски опасны. Никогда не знаешь точно, кто под ней прячется.

Он не колебался:

– Или же они помогают открыть свою правду.

Зря он это сказал. И сразу услышал горечь в ее смешке:

– Я что, должна поверить, что это ваша правда, герцог?

Она во второй раз произнесла этот титул, и во второй раз он с трудом удержался, чтобы не поморщиться. Пришлось срочно сдерживать бушующие в душе эмоции.

– Это ближе к правде, чем вы можете себе представить. – Он помолчал. Затем: – Никто не заметит, если мы уйдем.

Она рассмеялась.

– Вы слишком много времени провели вдали от общества. Заметят все. Они обратили внимание, что сегодня вечером вы успели пофлиртовать с несколькими десятками женщин.

– От вас это тоже не ускользнуло?

Она сделала вид, что не услышала вопроса.

– И конечно же, они заметят, что вы ушли со мной. Пойдут пересуды, кто я такая…

– Они уже гадают, – сказал он, понимая, что в его распоряжении считаные секунды. Вот-вот оркестр начнет новый танец, и она найдет способ улизнуть от него.

– Должно быть, это первое, что вы говорили всем сегодня вечером.

Это его задело. Она признала, что он ей не подходит. И все же она не ускользнула.

В это он и вцепился.

– Не первое, и это чистая правда. Так вот, они гадают, кто вы такая, но узнают ли когда-нибудь?

Не узнают, верно? Она живет не в этом мире. Пусть ему не известно, где она живет (он бы многое отдал, чтобы выведать все о ее жизни!), зато понятно, что она не аристократка. Она вполне может без колебаний снять маску, и никто в этом зале ее не узнает.

И все же нельзя сознательно подвергать ее опасности.

Она коротко улыбнулась.

– Кто-нибудь может. Ведь у меня есть приглашение, верно? – Ему нравилось ее поддразнивание, оно его согревало. Но спрашивал он не об этом, и она это понимала. – Да собственно обществу не до меня, – сказала она задумчиво. – Оно слишком поглощено желанием насладиться фантазией, которую вы ему предложили.

Он зацепился за эти слова, стремясь опередить первые звуки оркестра.

– А вы, моя леди? – Он заглянул в ее темно-карие глаза. Его леди. – Что насчет ваших желаний? Какую фантазию предложить вам?

Время остановилось, пока она обдумывала его вопрос, и единственная скрипичная нота висела в воздухе.

Возможно, он никогда не увидит ее без маски. Возможно, она больше никогда не подпустит его к себе. Но сейчас она здесь, в его объятиях, и если это все, что он может получить… что ж, этого должно быть достаточно.

«Никогда».

– Позвольте мне стать вашей фантазией, – прошептал он.

«Позволь мне стать всем, что тебе нужно».

– Только на сегодняшнюю ночь, – согласилась она.

Он резко втянул в себя воздух. Она предложила ему одну ночь!

В маске. Чистая фантазия.

Этого мало. Но это начало.

– Только на сегодняшнюю ночь, – солгал он.

Эти слова словно что-то отомкнули в ней. Ее рука, лежавшая в его ладони, напряглась, и она пошла, чудесным, невероятным образом повела его мимо танцующих в сад.

Глава 10

«Какую фантазию предложить вам?»

Не преподнеси он это таким образом, использовав слово, которое столь много для нее значит, слово, брошенное в нее подругами совсем недавно, она могла бы устоять. Возможно, это не показалось бы ей таким соблазнительным. Возможно, не будь он таким красивым… Возможно, не сияй он столь обворожительной улыбкой…

Возможно… но вряд ли.

Потому что, когда он спросил (в маске и все такое) о ее желаниях, она поняла, что где-то в глубине души хочет этого. Вечера фантазии. Вечера с этим человеком, с которым она вот уже двадцать лет сравнивает других мужчин. Вечера с ним без всяких обещаний – до тех пор, пока на ней маска. Пока он остается в темноте.

Вечера, когда она будет брать у него, а не наоборот.

Он так давно отнял у нее все. Имя, жизнь, безопасность, будущее. Он обещал ей все это, однако солгал. Он ей должен, верно?

Так что же, если она заберет положенную плату?

Всего один раз. Только сегодня вечером. В саду. В маске, оставаясь незнакомкой.

Далия, властвующая вместо Грейс.

Женщина, наконец-то получившая то, что ей причитается.

Сегодня, а потом она выкинет это – и его самого – из своей жизни.

А завтра? Она найдет способ выставить его из Лондона.

Но сегодня она сжала его ладонь в своих и повлекла прочь из бального зала, сквозь танцующую толпу, мимо возвышающихся деревьев. Окутывавший их сильный запах мха отступил, когда они прошли через двери в сад, к аромату цветов – тех, что пахнут только вечером, переполняющих вазоны по всему балкону, – и Грейс на минуту застыла, позволив ароматам окутать себя.

В оранжерее Бергси-Хауса цветов всегда было в изобилии, и она стала одним из ее самых любимых потайных мест как раз благодаря богатому цветочному аромату в сумерках. А вместе с ароматом пришло и еще одно воспоминание. Эван и она сидят под садовым столом, а в выходящие на запад окна видно, как садится солнце. Его рука лежит в ее. Пальцы переплелись. Их окутывает в точности такое же благоухание.

Она повернулась к нему. Помнит ли он?

Он улыбнулся.

– Разумеется, миледи, – произнес он голосом, полным таинственных обещаний. – Только не останавливайтесь.

Кто этот новый мужчина?

Где Эван? Что с ним сталось?

«Ты его прогнала. А на его место вернулся этот человек».

И с этой мыслью в душу закралось легкое подозрение. Что-то вроде сомнения. Ощущение чего-то неправильного. Прогнав сомнение прочь, она переплела их пальцы и потянула его вниз по ступенькам, пройдя мимо шахматной фигуры, хихикающей в объятиях мушкетера, и еще одной Марии-Антуанетты, внимательно посмотревшей на них, когда они пронеслись мимо.

Что происходит с Мариями-Антуанеттами – неужели все они забыли, что она переоценила свою власть и в результате лишилась головы?

Пусть едят пирожные…

Он стиснул ее руку, и Грейс оглянулась, позволив ему подтянуть себя ближе и сменить направление – не в главный сад, а на боковую дорожку, плохо освещенную, вьющуюся между липами. Она последовала за ним.

– Полагаю, люди говорят правду, – негромко сказала она, пока он уводил ее прочь от освещенного дома. – Холостой джентльмен всегда поведет тебя по темной дорожке.

Он не засмеялся. Напротив, бросил на нее короткий, обжигающий взгляд и остановился перед неприметной дверью в стене. Грейс не замечала ни стены, ни тем более двери до тех пор, пока он не отодвинул железную щеколду и не толкнул тяжелую дубовую дверь. За ней открылся великолепный вид – небольшая зеленая лужайка, окруженная ошеломительным садом, в котором, Грейс не сомневалась, при свете дня обнаружатся дивные клумбы. А в центре лужайки стояла беседка, чудесно спланированная и оформленная.

Она сглотнула, рассматривая все это.

– Волшебно.

– Это место только мое, – ответил он, увлекая ее за собой вверх по ступенькам в беседку, затем повернулся к ней лицом, пальцы его гладили ее руку, все выше, выше, восхитительно высоко, и вот уже прохладная кожа перчаток прикоснулась к ее подбородку, и она невольно подалась к нему. Губы ее приоткрылись, взгляд из-под маски обводил его губы, чувственные, роскошные, в точности такие, как она помнила. Сколько раз она думала о его губах? Сколько раз мечтала поцеловать их, поздно ночью, когда могла позволить себе мечты, казавшиеся предательством?

Сколько раз она запрещала себе эти фантазии, ненавидя себя за то, что все еще хочет мужчину, так жестоко ее предавшего?

«Пусть это будет твоя фантазия».

– Погодите, – промолвил он и отпустил ее руку. Она ощутила это как наказание, но он зубами стянул перчатку и швырнул ее на землю. – Ну вот. А теперь позвольте… – Он снова потянулся к ней, и прикосновение его пальцев к коже показалось ей жарким обещанием.

Прикосновение было настойчивым и нежным, словно он больше не мог дожидаться и все же хотел сделать все правильно.

– Позвольте… – Теперь это звучало не приказом, а мольбой. Он просил разрешения поцеловать ее.

Она этого хотела. Да. И все-таки… прежде, чем ответить, она колебалась.

– Погодите.

Он повиновался, мгновенно отпустив ее с легким стоном досады.

Что это, ловушка? Неужели он ее узнал? Она-то его знает, какая разница, если в этой игре будут участвовать двое?

А если не узнал (а похоже, что нет), то почему это имеет значение?

Она посмотрела ему в глаза, едва видимые в лунном свете.

– Зачем деревья?

Услышав этот вопрос, он замер. Нервы? Или удивление? Или и то, и другое?

– Я вам уже сказал, – произнес он, – чтобы вы меня запомнили.

Запомнить его прошлого? Или запомнить сейчас?

Она его запомнит. Такого, как сейчас – красивого, обольстительного, желающего ее. На всю жизнь.

– Я вас запомню.

«Я никогда тебя не забывала».

Он кивнул, сделал шаг к ней, подталкивая ее дальше к краю беседки, пока она не уперлась спиной в ажурную решетку, и наклонил голову, прошептав ей на ухо:

– Я намерен сделать так, чтобы ты уже никогда не смогла забыть.

Ее захлестнуло волной жара. И не имело значения, что это должно быть всего лишь фантазией.

Она запомнит все.

Запомнит его дыхание на своей шее. И его обещание:

– Я запомню твой аромат, запах крема и пряностей.

Запомнит его пальцы, скользящие вниз по ее шее и дальше, по плечу, вниз по руке, обнажая ладонь позднему летнему вечеру. И опять слова:

– Я запомню твою кожу, нежную, как шелк.

Она тоже запомнит, как ощущает его, запомнит, как благодарила бога за маску, скрывавшую его от нее, потому что не доверяла самой себе.

– Я запомню твое дыхание. Мне бы хотелось запомнить, какая ты на вкус, – негромко проговорил он, едва ощутимо проводя губами по ее щеке, словно давая обещание.

Она совсем перестала доверять себе и боялась упасть в его объятия.

Всего одна ночь. Всего одно падение.

– Да, – шепнула она.

«Пожалуйста, да».

Он не шелохнулся.

– Назови мне свое имя.

Она отпрянула, поймала его взгляд. Он смотрел на нее, почти не дыша.

«Грейс». Нужно так и сказать. Она почти уверена, что он все знает. Но если и вправду… будет ли все так же просто? Так же непринужденно?

Если она откроет правду, придется кончать игру. А ей не хотелось заканчивать. Не сейчас. Не когда она столь близко.

Это самое большее, что она когда-нибудь получит от него.

И этого должно быть достаточно.

Она протянула к нему руку, обняла за шею, скользнула пальцами в волосы, запуталась в них. Притянула его ближе. Взгляды их встретились, и она прошептала:

– Нет, – а затем поцеловала его.

Их губы соприкоснулись, и он застыл. На миг ей показалось, что сейчас он отшатнется. «Не надо, – мысленно взмолилась она. – Позволь мне получить хотя бы это».

Но тут он взял ее лицо в свои ладони, губы его приоткрылись, и он ответил на поцелуй, а мир вокруг рухнул – ночь, маска и главное – воспоминание. Мальчик, подаривший ей первый поцелуй, суетливый, неловкий и безупречный… исчез, а на его месте оказался этот мужчина, сильный, уверенный и совершенный, и в душе возникло чувство, что все это чрезвычайно мощно и одновременно в высшей степени ужасно.

Она не остановилась, чтобы подумать о том, что важнее. Не хотела останавливаться. И хотела, чтобы он никогда не останавливался.

Его пальцы скользнули по нижнему краю маски и нырнули под шелк. Он слегка повернул ее голову, чтобы крепче поцеловать.

Наслаждение от его поцелуя не походило ни на что, таких чувств она никогда раньше не испытывала. Она просто пылала в огне.

Грейс приподнялась на цыпочки, обхватила его руками за шею, притянула ближе, не думая больше ни об этом вечере, ни о бале, ни о его планах найти жену, ни о жизни вообще – думала только о нем, о них обоих, о том, что может подарить им эта минута, и больше ни о чем.

Ни о чем, кроме желания.

Предложенного и принятого.

Он лизнул ее губы, и это грубоватое движение его языка показалось ей пламенем. Она ахнула от восторга, закрыла глаза и отстранилась, а он начал целовать ее подбородок, шею, нежную кожу плеча, поднял ее и усадил на парапет беседки, не оставив ей выбора – пришлось цепляться за него.

Не то чтобы она хотела сделать что-то другое.

Она никогда ничего не хотела так, как хотела сейчас этого – наслаждение и боль, желание и риск. Поцелуй, бывший одновременно прошлым и настоящим, пусть даже он никогда не станет будущим.

И единственная мысль, пронзавшая ее насквозь: «Мой».

Разумеется, это невозможно. Он ей не принадлежит. И никогда не будет принадлежать. И не нужно цепляться за мысль, что он все же может стать частью ее жизни. Только это. Одна ночь. Одна фантазия. Как обещано.

Эван отстранился, словно услышал ее мысли. Оба они жадно хватали ртом воздух. Она стиснула в кулаке его волосы и снова притянула его к себе. Он снова страстно поцеловал ее, застонав при этом, но внезапно вспомнил, что собирался что-то сказать. Оторвавшись от ее губ, он прошептал:

– Погоди.

– Я ждала слишком долго. – Целую жизнь.

Он коротко рассмеялся.

– Еще минута уже не имеет значения.

Еще как имеет. Это украденная минута из тех, что у нее вообще когда-нибудь будут.

– Назови свое имя, – сказал он, невзирая на ее протест.

– Нет. – Он открыл рот, чтобы возразить, но она прижала палец в перчатке к его губам. – Тс-с. Ты обещал мне фантазию, разве нет?

Похоже, он слегка обиделся.

– Обещал.

– Спрашивал о моих желаниях.

– Да… – начал было он, но она снова прижала палец к его губам.

– Вот чего я желаю. Это фантазия. Никаких имен.

Если бы он стал настаивать, возникли бы воспоминания. Прошлое. Грейс и Эван. Но сегодня ночью они могут быть просто Далией и герцогом, скрытные, таинственные, полные обещаний – только на эту ночь, а не на всю оставшуюся жизнь.

– Ты сам мне сказал, – продолжала она. – Эта ночь не для будущего.

Она внимательно смотрела на него, ожидая согласия, и казалось, время растянулось на целую вечность. И тут он приоткрыл рот, прихватил губами кончик ее пальца, нежно пососал его, и она вновь запылала. Она потеряла дар речи, пока смотрела на то, как его язык лизал чувствительную подушечку пальца. Она ахнула от наслаждения. Он выпустил палец, слегка царапнув его напоследок зубами, и все в ней заныло.

– Никаких имен, – мягко согласился он. – Маски тоже не снимаем, так?

Она согласно кивнула. Разумеется, маски не снимать. Это ее правило не помешало ему сдернуть свою маску и отшвырнуть ее подальше, в темноту, словно он не имел ни малейшего намерения возвращаться на свой бал, в свой дом или в свою жизнь. А если и имел, то не собирался больше скрываться.

Она просто упивалась им, не в силах сдержаться теперь, когда он наконец-то раскрылся перед ней, и больше всего на свете хотела иметь возможность как следует рассмотреть его в лунном свете. Чтобы дополнить ощущение, она потянулась к нему, провела пальцами по высоким аристократическим скулам, ощущая жар его кожи. Он взял ее руку в свою, прижал к щеке.

– Теперь я тебя вижу, – сказала она.

– Ты могла увидеть меня и раньше, следовало только пожелать.

Эти слова ее восхитили – такие свободные, такие беззаботные. Интересно, каково это – жить без необходимости скрываться? Грейс так искусно умела прятаться, играть роль, мириады ролей, что частенько забывала, кто она такая на самом деле.

Впрочем, она вряд ли могла сообщить об этом здесь.

Он провел рукой по волосам, темно-русым, с намеком на золото в лунном свете, и смерил ее взглядом.

– А так? Тебе нравится?

Очень.

– Сойдет, – небрежно ответила она, наслаждаясь минутой. – На эту ночь.

Он улыбнулся, криво и очень знакомо, с мальчишеской непосредственностью, и в груди у нее все сжалось от отголоска воспоминания. Этого мало, чтобы отпугнуть ее, и вполне достаточно, чтобы ей захотелось остаться навсегда.

Он посмотрел ей в глаза.

– Что еще, моя леди? Если я должен стать твоей фантазией, с чего начинать?

Ее сердце заколотилось, но она не дрогнула, а лишь вскинула подбородок.

– Поцелуй меня снова.

– Куда?

Везде.

– Куда хочешь.

Он негромко зарычал, затем:

– Я хочу всюду.

Она придвинулась к нему и прошептала в темноте:

– Значит, целуй всюду.

Они схлестнулись, как буря, врезались друг в друга, он приподнял ее подбородок высоко к крыше беседки, обнажив длинную шею, и прильнул к ней губами, скользя по коже языком. Грейс глубоко вздохнула от наслаждения, остро ощущая его руки на своем теле. Он прижал ее к низкой стенке беседки, ее руки утопали в его волосах – то ли она держится, то ли направляет его голову ниже, ниже, к обнаженной коже над глубоким декольте платья. Затем одна рука оказалась там, сжимая платье в кулак, натягивая ткань, разрывая ее, отбрасывая клочки в сторону, обнажая груди, подставляя их теплому летнему воздуху.

Это было безумно и неистово, и в любую секунду реальность могла вернуться, а вместе с ней правда о его поступках и ее гневе, об их непоправимом прошлом и невозможном будущем, но прямо сейчас, прямо там было это… безумное и неистовое.

Она резко втянула в себя воздух, и он, услышав это, отпрянул, разглядывая ее. Она опустила руки, предоставляя ему возможность видеть ее всю.

Он так долго смотрел на нее, что она решила, будто он больше не прикоснется к ней, но тут он выругался, грязно и грубо, и на мгновение соскользнул обратно в прошлое, в Гарден. От этой брани ее обдало жаром, пронзило желанием, а затем она увидела, что он услышал собственные слова – слова, которые герцоги не произносят в присутствии леди, и не важно, как далеко они успели зайти по кривой дорожке. И почти не поморщился.