Текст книги "Змей в Эссексе"

– Вдова наверняка толстенная, как ломовая лошадь, и будет рыдать над супом, – фантазировала Джоанна, – а ее сын окажется богатым и глупым красавцем, попросит моей руки, а когда я ему откажу, пустит себе пулю в лоб.

У Стеллы дух захватило от счастья, и она, как обычно, подумала, что ничем не заслужила такой подарок судьбы. За пятнадцать лет брака любовь к Уиллу, поразившая Стеллу в семнадцать лет внезапно и сильно, точно недуг, ничуть не ослабла. Мать Стеллы, разочаровавшаяся почти во всем, предупреждала, что не следует рассчитывать на счастье: муж будет требовать от нее всяких гадостей, но ради детей придется потерпеть, вскоре она ему наскучит, но к тому времени и сама будет этому рада, потом он наверняка растолстеет, а раз его посылают в сельский приход, богатства им не видать. Но Стелла, для которой само существование Уильяма Рэнсома с его строгим взглядом, искренностью и скрытым юмором было чудом сродни браку в Кане Галилейской, лишь смеялась над этими наставлениями и чмокала мать в щеку. И тогда и теперь ей было искренне жаль всех женщин, которым не удалось выйти замуж за такого человека, как Уилл. Мать Стеллы прожила достаточно долго, чтобы вконец разочароваться, наблюдая упорное нежелание дочери разочаровываться. Казалось, брак приносил ей непристойное удовольствие: едва успев родить одного, она уже ждала следующего ребенка, по главной улице Олдуинтера они с мужем ходили под руку, и даже смерть двоих детей не подорвала, а лишь укрепила их любовь. Время от времени Стелла признавалась, что в Лондоне или Суррее ей жилось бы куда веселее: там невозможно улицу перейти, чтобы не завести новое знакомство, но с ее добродушным нравом и словоохотливостью она и в Олдуинтере находила поводы посудачить о ближних, хотя никто и никогда не слышал, чтобы Стелла о ком-то отзывалась дурно.

Уилл с завтрака не выходил из кабинета: по субботам он обычно весь день проводил в одиночестве, а вечером растягивал как можно дольше один-единственный бокал хорошего вина. Как ни дивились родные и друзья его добровольной ссылке в маленький приход (большинство уверяло, что ему через год там надоест), но к воскресным своим обязанностям преподобный Рэнсом относился серьезно, словно лично к нему Всевышний воззвал из неопалимой купины. Вера его зиждилась не на ритуалах и правилах богослужений, как если бы он был чиновником, а Господь – бессменным начальником небесной канцелярии, – нет, он верил в Бога всей душой, чувствовал его присутствие всюду, особенно на природе, где купол небес заменял ему неф, а дубы – колонны трансепта, а в те дни, когда вера его слабела, преподобный видел, как небеса славят Бога, и слышал, как камни вопиют к Нему.

Уилл разметил чтение в молитвеннике, сочинил молитву о благополучии Олдуинтера и всех его обитателей, услышал, как дети гомонят в комнате, которая находилась в другом конце коридора от его кабинета, и с досадой подумал, что время мирного уединения истекает: часы на каминной полке пробили шесть, и через каких-нибудь два часа звонок в дверь нарушит его покой.

Преподобный не был нелюдимом, хотя и не разделял страсти жены к общению. Чарльза и Кэтрин Эмброуз он любил больше, чем родных братьев, и всегда тепло встречал снедаемых тревогой прихожан, пусть те и наведывались к нему в неурочный час. Ему нравилось видеть жену довольной, когда та сидела во главе стола, тепло и умно шутила с гостями и то и дело поворачивала прелестную головку, приглядывая, чтобы всем было хорошо. Но вдова из Лондона с каргой-компаньонкой и балованным сынком! Уилл покачал головой и захлопнул тетрадь. Он, как обычно, выполнит свой долг, но не станет потакать капризам богатой дамы, со скуки увлекшейся естественными науками, причем, скорее всего, в ущерб духовному здоровью. И если она попросит его помощи в безрассудной попытке обнаружить, что же, как она вообразила, таится в здешней глине или обитает в реке, он ответит ей вежливым, но категоричным отказом. Это все из-за «напасти», подумал Рэнсом, как обычно не желая называть предмет тревожных деревенских пересудов «чудовищем» или «змеем»; пусть испытывает Господь, они выйдут из горнила, как золото.[24]24
  Преподобный вольно цитирует Книгу Иова и Притчи.


[Закрыть] «Слава Богу», – произнес он с легким вздохом и отправился выпить чаю.

* * *

– Я вас представляла совершенно иначе!

– И я вас: вы слишком молоды и красивы для вдовы! В десять минут девятого Стелла Рэнсом и Кора Сиборн сидели бок о бок на кушетке у камина. Они сразу друг другу понравились и жалели, что не познакомились раньше, в детстве. Марта не обращала на них внимания: она привыкла, что ее подруга легко привязывается к людям и так же быстро к ним остывает. Она смотрела на Джоанну, которая смущенно тасовала колоду. Умное серьезное лицо девочки и ее тощая косица умилили Марту. Она подсела к Джоанне и предложила сыграть.

– Ну что вы, я вовсе не красавица, – возразила Кора, которой польстила маленькая ложь Стеллы. – Моя мать говорила: лучшее, на что я могу рассчитывать, – что меня сочтут интересной, а мне и того довольно. Хотя, признаться, сегодня я в кои-то веки оделась как подобает. Видели бы вы меня днем, на порог не пустили бы.

Это была правда: по настоянию Марты Кора облачилась в нарядное зеленое платье, в складках чудились всевозможные оттенки мха. Шрам на ключице Кора прикрыла светлым шарфом, а вместо мужских ботинок надела дамские туфли. Волосы ее, тщательно расчесанные Мартой, так и норовили выбиться из-под шпилек, и часть шпилек уже валялась на ковре.

– Уилл обрадовался вашему приезду и очень жалел, что припозднится. Его только что позвали к прихожанину, который живет на другом конце деревни, но долго он там не задержится.

– И мне не терпится с ним познакомиться! – воскликнула Кора, и это тоже была правда: едва ли такая очаровательная женщина, как Стелла, с ангельским личиком и белокурыми локонами, так лучилась бы счастьем, будь она замужем за каким-нибудь косолапым болваном, потому Кора заранее полюбила Уилла. Удобно устроившись на кушетке, она прихлебывала вино. – С вашей стороны было очень любезно пригласить моего сына, но ему нездоровится, и я решила не брать его в дорогу.

– Ах! – Голубые глаза Стеллы наполнились слезами и оттого показались еще ярче; она проворно их вытерла. – Смерть отца – огромная потеря, я так ему сочувствую! Мне следовало догадаться, что бедному мальчику будет тяжко среди чужих.

Честная натура Коры не могла смириться с тем, что кто-то оплакивает горе, которого на самом деле не было, и она возразила:

– Да нет, он держится молодцом… но он не самый обычный ребенок и едва ли так глубоко переживает потерю, как можно было бы ожидать.

Заметив недоумение Стеллы, Кора обрадовалась, когда за дверью послышались шаги и кто-то поскреб подошвы ботинок о сетку у входа: теперь не нужно было пускаться в дальнейшие объяснения. В замке заскрежетал ключ, загремела тяжелая связка, и Стелла Рэнсом вскочила на ноги:

– Уильям, ну что? Неужели Крэкнелл? Он заболел?

Кора подняла глаза. Стоявший в дверном проеме мужчина наклонился и поцеловал Стеллу в пробор. Она была такой крохотной, что он, казалось, нависал над ней, хотя был не так уж высок. Элегантное черное пальто сидело на мужчине как влитое, обтягивало его широкие сильные плечи, так странно контрастировавшие с узким белым воротничком священника. Непослушные волосы его невозможно было пригладить – разве только остричь под ноль; в свете лампы светло-каштановые кудри отливали рыжиной. Преподобный приобнял жену за талию (пальцы у него были короткие и толстые), повернулся к двери и сказал:

– Нет, любимая, Крэкнелл здоров, – и угадай, на кого я наткнулся по дороге?

Он отступил в сторону, сорвал воротничок и бросил на стол. В комнату вошел Чарльз Эмброуз в алом сюртуке, а за ним Кэтрин с таким большим букетом оранжерейных цветов, что за букетом ее почти не было видно. До чего же противный запах, подумала Кора. Ее затошнило, и она не могла понять почему, пока не вспомнила, что последний раз видела лилии на похоронах мужа – ими убран был постамент, на котором стоял гроб.

Последовал оживленный обмен приветствиями; Кора обрадовалась, что о ней в кои-то веки позабыли, и посмотрела на Марту, которая раскладывала с дочкой Стеллы пасьянс.

– Дама в казначействе, – сказала Джоанна и сдала еще одну карту.

Но эту мирную сценку скоро прервали: гости и хозяева вошли в комнату, Чарльз и Кэтрин обняли Кору, потрепали по щеке, восхитились ее нарядным платьем и туфлями без единого пятнышка грязи. Здорова ли она? И волосы, вы только посмотрите! Чистые, расчесанные! А вот и Марта: что новенького? А Фрэнки? Пошел ли ему на пользу деревенский воздух? Что там с морским драконом, когда уже о Коре напишут в «Таймс»? Ведь правда, Стелла само очарование? А как вам преподобный Уилл?

На это глубокий голос ответил негромко и добродушно, однако без лишнего энтузиазма (во всяком случае, так показалось Коре):

– Я еще не знаком с нашими гостьями. Чарльз так ослепил меня своей неземной красотой, что я теперь ничего не вижу.

Чарльз Эмброуз отступил в сторону и указал хозяину на кушетку, где сидела Кора. Она подняла глаза и увидела натянутую улыбку, глаза цвета полированного дуба и щеку, похоже сильно порезанную во время бритья. Кора, в свете далеко не новичок, гордилась умением с первого взгляда определить положение и нрав собеседника: вот богатый коммерсант, стесняющийся собственных успехов, а вот обедневшая дама, у которой дома на лестнице висит Ван Дейк. Однако, сколько ни вглядывалась в начищенные до зеркального блеска ботинки и расстегнутый воротник черной рубашки, стоявший перед ней человек не вписывался ни в одну из категорий. Слишком крепок и силен для ученого мужа, который проводит дни за письменным столом, но взгляд слишком задумчивый для того, кто не интересуется ничем, кроме сельского хозяйства; улыбка слишком вежлива, чтобы быть искренней, но глаза светятся добродушием; произношение (кстати, где же она слышала этот голос? Может, на улице в Колчестере или в лондонском поезде?) выдает в нем жителя Эссекса, однако говорит он как человек образованный. Кора встала и, превозмогая дурноту от запаха лилий, грациозно протянула преподобному руку.

Уилл же увидел высокую статную даму с тонким веснушчатым носом; платье цвета мха (которое, как правильно догадался преподобный, стоило раза в два дороже, чем весь гардероб Стеллы) придавало ее серым глазам зеленоватый оттенок. Горло она обмотала газовым шарфом (смешно: неужели правда надеется, что этот пустяк ее согреет?), бриллиант в обручальном кольце на безымянном пальце преломлял свет и отбрасывал на стену косые лучи. Несмотря на роскошный наряд, было в ней что-то ребячье: щеки не напудрены, горят румянцем от соленого здешнего ветра. Когда она встала, преподобный отметил, что гостья хоть и не толстая, будто ломовая лошадь (как предполагала Джоанна), но и худой ее не назовешь, скорее дородной. Такую невозможно не заметить, как ни пытайся.

И то ли оттого, как она подняла руку, то ли оттого, что они оказались одного роста, но в эту минуту преподобный узнал ее. Перед ним стояла та самая вынырнувшая из тумана мегера, с которой они вместе тащили из грязи овцу, когда глупое животное рассекло ему щеку. Гостья же преподобного явно не узнала и улыбалась ему тепло, хотя и несколько снисходительно. Остальные едва ли обратили внимание, что преподобный замялся, прежде чем протянуть Коре руку, однако сама она это заметила и бросила на него пристальный взгляд. С того самого вечера, когда Уилл вернулся домой в заляпанном пальто, его разбирал смех всякий раз, как он вспоминал эту странную встречу у озера; вот и сейчас он не удержался и расхохотался, коснувшись красной отметины, оставленной овцой.

Кора, всегда чуткая к чужим переменам настроения, опешила. Преподобный сжал ее руку, и его крепкое рукопожатие, видимо, напомнило ей что-то, поскольку она всмотрелась в шрам на его щеке, в кудри, спускавшиеся на воротник, ахнула, воскликнула: «Так это вы!» – и тоже покатилась со смеху. Марта, – которая наблюдала за этой непонятной сценой с чувством, весьма похожим на страх, – глядела, как ее подруга и хозяин дома жмут друг другу руки и хохочут. Время от времени Кора, не забывшая о правилах приличия, пыталась объяснить изумленной Стелле, что же их так развеселило, но никак не получалось. Наконец Уилл выпустил ее руку, отвесил шутливый поклон, выставив вперед ногу, точно при дворе, и сказал:

– Очень рад с вами познакомиться, миссис Сиборн. Не желаете ли что-нибудь выпить?

– Я бы не отказалась от бокала вина, – ответила Кора, которой наконец удалось успокоиться. – Кстати, позвольте представить Марту, мою постоянную спутницу. – И поджала губы, чтобы снова не рассмеяться. Но тут же добавила: – Что-то я от волнения дрожу, как овца.

– Так вы знакомы? – удивленно спросила Стелла, не любившая, когда ее исключали из общего веселья.

Уилл перестал хохотать, подвел жену к Коре и проговорил:

– Помнишь, на позапрошлой неделе я пришел домой поздно и весь в грязи, потому что вытаскивал из болота овцу? Мне тогда помогла какая-то добрая душа. Так вот она. – Он повернулся к Коре: – Прошу прощения за то, что так невежливо обошелся с вами. Без вас я бы ни за что не справился.

– Вы были чудовищно грубы, – ответила Кора, – но так позабавили моих друзей, что я охотно вас прощаю. Вот Марта никак не поверит, что я приняла вас за существо, которое вылезло из грязи и туда же вернется. Марта, это преподобный Уильям Рэнсом; мистер Рэнсом, это моя подруга.

Коре вдруг захотелось зацепиться за что-то привычное, и она обвила рукой талию Марты, отметив, что подруга окинула преподобного оценивающим взглядом и наверняка сочла его ненормальным.

Чарльз захлопал в ладоши, как если бы всю эту сцену разыграли исключительно для его удовольствия, а потом, словно вспомнив о главном, жалобно прижал руку к внушительному животу и спросил у Стеллы:

– Кажется, вы обещали нам фазана и яблочный пирог?

Он предложил левую руку жене, а правую хозяйке; Джоанна, вспомнив свои обязанности, бросила карты, вскочила и побежала открывать дверь в столовую. Свет играл на полированной деревянной столешнице, на резном узоре хрустальных бокалов, а на салфетках цвели вышитые Стеллой незабудки. Столовая была тесная, так что за стульями с высокими спинками проходили гуськом. Зеленые обои и акварели над камином давным-давно вышли из моды, но Кора подумала, что никогда еще не видала комнаты уютнее. Она вспомнила квартиру на Фоулис-стрит, с лепниной на высоких потолках и длинными окнами, на которые Майкл строго-настрого запретил вешать портьеры, и ей вдруг отчаянно захотелось никогда их больше не видеть. Джоанна, которой эта смешливая статная дама в зеленом платье внушала благоговейный страх, робко указала на карточку, где изящным почерком Джона было выведено имя Коры.

– Спасибо, – прошептала гостья и легонько дернула девочку за косу: – Я видела, как ты обыграла Марту в карты, ты куда умней меня!

(Позже, когда Джоанна с вазочкой шоколадных конфет пришла к братьям, чтобы рассказать, как прошел вечер, она так описывала Кору: «Она не старая, но богатая; у нее саквояж из крокодиловой кожи; мне показалось, что она похожа на Жанну д’Арк, уж не знаю почему. И голос у нее странный – Джон, не ешь всё, оставь и нам конфетку! – с акцентом. Не знаю, откуда она родом, должно быть, издалека».)

Стелла незаметно разглядывала гостью из-под длинных светлых ресниц: Кора вызывала у нее живой интерес. Она-то представляла себе светскую даму, которая с напускной грустью то поковыряет вилкой в тарелке, то замолчит, крутя обручальное кольцо, или откроет медальон, чтобы полюбоваться портретом усопшего, а вместо этого изумленному взору хозяйки предстала женщина, которая ела изящно, но очень много, с улыбкой извиняясь за свой аппетит: дескать, с утра на прогулке прошла десять миль и завтра намерена пройти столько же. Разговор за столом перескакивал с темы на тему, так что у Стеллы голова шла кругом. Сперва обсуждали проповедь Уилла («Да-да, как же, знаю – “посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля”[25]25
  Псал. 45:3,


[Закрыть] и так далее? – это вы отлично придумали: как раз для ваших прихожан!»), потом политические интриги Чарльза Эмброуза («Что же, Чарльз, удалось вам уговорить полковника Говарда? Ваше преподобие, а вы что думаете о новом члене парламента?»), потом Кора обмолвилась о том, как ищет на побережье ископаемые.

– Мы рассказали Коре о вашем змее, – проговорил Чарльз, разворачивая шоколадку. – Точнее, о двух змеях.

– Я знаю только одного, – спокойно ответил Уилл. – И если нашим гостьям интересно, то завтра утром я им его охотно покажу.

– Змей очень красивый, со сложенными на спине крыльями. – Стелла подалась к Коре: – Он вырезан на подлокотнике скамьи в церкви. Уилл каждую неделю грозится взять рубанок и уничтожить это богохульство, но, разумеется, он этого не сделает.

– Я бы с удовольствием на него посмотрела, – ответила Кора. Огонь в камине почти догорел. – А что нового слышно о том змее, который якобы обитает в реке?

Стелла встревоженно посмотрела на мужа – он не любил, когда упоминали про «напасть», – и решила предложить гостям кофе, чтобы переменить тему.

– Ничего нового, потому что никакого змея нет и в помине, пусть даже кое-кто из прихожан со мной не согласится! Я был у Крэкнелла, – пояснил Уилл, обернувшись к Стелле, – одна из его коз, не то Гог, не то Магог, испустила дух.

– Ой! – воскликнула Стелла, нахмурилась и решила наутро непременно отнести старику поесть. – Бедный Крэкнелл, он и так уже всех потерял. – Она протянула гостье чашку кофе и пояснила: – Он живет на краю деревни, у болота, и недавно похоронил последнего члена семьи. Эти козы, Гог и Магог, – единственная его радость, к тому же они обеспечивали нас молоком и маслом. Уилл, что же случилось?

– Судя по тому, что он рассказывает, к нему на порог явилось чудовище и буквально вырвало козу у него из рук. Никто не верит в змея больше, чем Крэкнелл. Но разумеется, на самом деле все было не так, просто коза ночью выбралась из хлева, увязла в болоте и захлебнулась, когда начался прилив. – Преподобный вздохнул и продолжал: – Крэкнелл уверяет, будто коза умерла от страха, в буквальном смысле заледенела от ужаса, и такой он ее обнаружил. Боюсь, теперь прихожане нипочем не выбросят из головы бредни про змея. Как бы мне им объяснить, что мозг порою нас дурачит и если мы не ищем опоры в вере, то можно увидеть незнамо что… – Уилл пошевелил пальцами, словно пытаясь нащупать мысль, и попробовал снова: – Наши страхи обретают плоть, когда мы отворачиваемся от Бога. Заметив, что Кора пристально рассматривает его – с любопытством, но без высокомерия, – он спрятал лицо за дымящейся чашкой кофе.

– То есть вы полагаете, что он сошел с ума? И вы не допускаете, что в его словах может быть доля правды? – Кора жалела старика, но это не умерило ее любопытства: ведь это свидетельство, и еще какое!

Преподобный фыркнул:

– Чтобы коза умерла от страха? Чушь. Ни одна бессловесная тварь не способна так перепугаться, даже если сумеет отличить морского дракона, или кто там якобы водится в реке, от лежащего на болоте бревна. Подумать только, испугалась до смерти! Сдается мне, все было куда проще. Коза и так была при последнем издыхании, она выбралась из хлева на мороз умирать, и нет здесь никаких чудовищ, кроме змея, вырезанного в церкви на скамье, да и того я уничтожу, если жена наконец-то мне уступит.

Кора не удержалась от соблазна подразнить преподобного:

– Но вы же служитель Божий. Кому, как не вам, знать, что Всевышний посылает нам знаки и являет чудеса? Так ли уж невероятна мысль, что Он решил дать нам знак, дабы призвать народ свой к покаянию?

Коре не удалось скрыть иронию в голосе; Уилл это услышал и приподнял бровь:

– Да вы сами не верите в то, что говорите. Господь наш – Бог разума и порядка, Он не насылает кару под покровом ночи. Все это деревенские пересуды, вымыслы маловеров, которые усомнились в могуществе Творца. И мой долг – направить их на путь истины, дать им уверенность и утешение, а не поддаваться нелепым выдумкам.

– Но что, если это не выдумки и не знак свыше, а живое существо, которое необходимо изучить и описать? Дарвин и Лайель…

Уилл раздраженно оттолкнул чашку:

– Так и знал, что рано или поздно прозвучат имена этих ученых мужей. Я читал обоих, и наверняка в их теориях много такого, чему потомки непременно найдут подтверждение. Но завтра появится еще одна теория, а за ней еще одна; первую ниспровергнут, вторую поднимут на щит, третья забудется вовсе, но через десять лет снова окажется на слуху и книгу переиздадут с новыми примечаниями. Все меняется, миссис Сиборн, и, как правило, к лучшему. Но что проку стараться устоять на зыбучем песке? Все равно упадешь, окажешься жертвой глупости и невежества. Все эти слухи о чудовищах свидетельствуют лишь об одном: мы утратили связь с благой и надежной истиной.

– Однако ведь вера сама по себе умонепостигаема и полна тайн, кровь и котлы с кипящей серой; каждый, кто верит, бредет наугад во мраке, то и дело оступаясь, и с трудом нащупывает путь.

– Вы говорите так, будто на дворе Средневековье и в Эссексе по-прежнему жгут ведьм на кострах! Нет, наша вера несет истину и просвещение, и я не плутаю во мраке, а с терпением прохожу предлежащее мне поприще,[26]26
  Евр. 12:1.


[Закрыть] и свет на стезе моей![27]27
  Псал. 118:105.


[Закрыть]

Кора улыбнулась:

– Я никак не пойму, когда вы говорите от себя, а когда словами Писания, – тут вы меня поймали! – Допила остатки кофе, отхлебнув случайно горькой гущи, и закончила: – Мы с вами оба говорим о просвещении, вот только источники света у нас разные.

В другой раз Уилл рассердился бы, что эта сероглазая дама осмеливается с ним спорить за его же столом, но сейчас у него на душе было легко, и он ответил с улыбкой:

– Что ж, посмотрим, чья свеча погаснет первой! – и поднял чашку с кофе, как будто произнес тост.

Стелле их разговор доставил больше удовольствия, чем спектакль, который смотришь из партера. Она сдвинула ладони, точно собиралась аплодировать, но туту нее перехватило горло, и она зашлась в глубоком кашле, невероятном для такой крошечной женщины. Кашель сотрясал все ее тело; Стелла вцепилась в скатерть и перевернула бокал вина. С Уилла мгновенно слетела вся веселость. Он испуганно наклонился к жене, осторожно постучал ее по узкой спине и что-то ласково пробормотал на ухо.

– Принесите кипятка, ей надо подышать паром, – велела Кэтрин Эмброуз, но кашель прекратился так же внезапно, как начался.

Стелла выпрямилась и обвела собравшихся взглядом. В голубых глазах стояли слезы.

– Прошу прощения, что мне не удалось сдержаться, я, наверно, вас всех заразила, а грипп так долго не проходит! Если не возражаете, я пойду лягу. Спасибо за чудесный вечер. – Стелла обеими руками сжала Корину ладонь. – Ну а утром мы наконец покажем вам хотя бы одного змея.