Текст книги "Мед его поцелуев"

Глава одиннадцатая

Спустя несколько часов после ужина Эмили мерила шагами гостиную. Чай подали пять минут назад, но наслаждаться им ей пришлось в одиночестве. Августа и Луиза покинули ее.

Она практически умоляла их остаться. Весь день она провела, размышляя, как отделаться от Малкольма, но знала, что для разрыва помолвки потребуется поистине отвратительный и скандальный поступок. Совершить нечто шокирующее было бы проще, если бы их матери не присматривали за ними.

Но встреча с Малкольмом наедине рождала иные риски. Если его чары не развеются, сложно будет следовать своему плану и не поддаться желаниям, которые появились при первой ссоре.

Поэтому, когда Августа поцеловала ее в щеку, Эмили схватилась за ее руку, словно ребенок.

– Матушка, вы ведь не оставите меня без присмотра?

– Если он поведет себя неподобающе, бей его кочергой, – сказала Августа. Луиза подавила смешок. – Хотя до этого, думаю, не дойдет.

– Он развратник, – запротестовала Эмили. И покраснела, но не смягчилась, когда Луиза приподняла бровь.

– Ты уже помолвлена и выйдешь замуж, как только Алекс вернется из Эдинбурга. И я не вижу ничего плохого в том, что ты останешься с ним одна. К тому же, чем больше времени вы проведете вместе, тем меньше шансов, что кто-то из вас сбежит.

Свои аргументы против Эмили оставила при себе. Ее мать ясно дала понять, что она на стороне поборников брака, и не отступит, пока они не соберутся друг друга убивать. И даже тогда она предпочтет, чтобы убийство произошло после свадьбы.

Эмили знала, что не права, но ей было все равно. Еще она знала, что безопаснее уйти, пока из обеденного зала не вышли Малкольм и его братья, но не хотела сбегать в свою комнату, словно наказанный ребенок. «Начинай так, как хочешь продолжить» стало рефреном дня. Эмили не могла позволить ему привыкнуть к тому, что она отступает после каждой битвы.

Если бы Малкольм прислушался к голосу рассудка и согласился разорвать их помолвку… Она не могла быть инициатором разрыва – при том, что леди Харкасл воспользуется любым поводом, чтобы уничтожить ее за то, что та отняла у Пруденс возможного мужа, Эмили оставалось надеяться лишь на то, что виноватым окажется Малкольм.

Она вздохнула. Слишком наивно было ожидать, что он это сделает, отчасти потому, что и ее есть в чем упрекнуть. Он не позволит себе запятнать репутацию, если только брак с ней не окажется хуже последствий возможного разрыва. И даже в этом случае репутация Эмили не останется чистой – леди Харкасл наверняка расскажет всем знакомым, как Эмили и Малкольма застали в библиотеке.

Эмили остановилась у сервировочного столика и налила себе еще чаю. Если она расскажет Малкольму о своих сочинениях, достаточно ли это ужаснет его, чтобы отказаться от предложения?

Весь день она обдумывала эту мысль. С точки зрения логики политик не мог позволить себе жену, которая пишет любовные романы, особенно сатирические, как тот, что она издала прошлой весной. Малкольм был логиком. Если она расскажет ему, он тут же поймет, что они несовместимы.

Но что, если он не откажется? После свадьбы она сама и все, что она делает, станет его собственностью. По закону она перестанет существовать по собственной воле – и он может запретить ей писать или законно уничтожить все, что она написала. Или конфискует все средства, которые дают ей книги, поскольку иное не оговорено в брачном контракте. Она будет зависеть от него куда сильнее, чем от Алекса.

И если он узнает о ее писательстве, он будет наблюдать за ней внимательнее, чем Алекс. Все мечты о том, что когда-нибудь ее писательский талант признают, погибнут в миг, когда на ее пальце окажется его кольцо.

После этого надежды на свободу у нее уже не будет.

Эмили отпила чай, который больше напоминал сироп, после того как в задумчивости она добавила в чашку пять кусочков сахара. Как жаль, что всего этого нельзя обсудить с матушкой. Августа, когда дело касалось мужчин, проявляла немыслимую проницательность и могла бы помочь Эмили заполучить любого жениха из общества, выкажи Эмили интерес. И наверняка могла бы дать тысячу советов в сложившейся ситуации, но советов скорее о том, как спасти помолвку, а не расторгнуть ее. К тому же Августа тоже не знала о том, что Эмили занимается сочинительством. Если брака удастся избежать, Эмили потребуется место, где можно укрыться. И откровенность с матерью может стоить ей последнего убежища.

Открылась дверь, пропуская Малкольма. Несколько секунд он смотрел на нее с порога, затем шагнул ближе, запирая за собой дверь.

– Где ваши братья? – осведомилась она. Ее брат уехал в Эдинбург вместе с Пруденс и леди Харкасл на четыре дня, но Дункан и Дуглас жили в замке, а Аластер часто обедал вместе с семьей.

Он пожал плечами.

– Дункан и Дуглас, вне всякого сомнения, заняты очередной глупостью, а Аластер, вероятно, молится за них. Где наши матери? Отправились спать. Сомневаюсь, что в ближайшие дни они снова возьмутся за наливку.

Эмили предложила ему чаю, но он отказался. Затем она неуверенно присела, надеясь справиться с нервозностью, а он рухнул на противоположное кресло и вынул из камзола флягу.

– Вам действительно не хочется чаю?

Малкольм сделал большой глоток из фляги.

– Готовлюсь к выходу в свет. Я много лет не был в Лондоне и не собираюсь напиваться в «Уайтсе».

Он был прав, большинство английских джентльменов пили без меры, в особенности на вечеринках, которые Эмили ни разу не отважилась посетить. Но на подготовку к выходу в общество это не походило.

– Если не желаете чаю, я допью свой и оставлю вас готовиться дальше.

– Вам тоже стоило бы попрактиковаться, – сказал он. – Если ваша стойкость к наливке не лучше, чем у вашей матери, вам не пережить приемов, которые я от вас потребую.

При этих словах ее ужасный характер закусил удила.

– Я ничего не знаю о политике и знать не хочу. И вся наливка мира не сделает меня более подходящей для ваших целей.

– Вы достаточно красивы для того, чтобы мужчины смирились с вашей надменностью, – пробормотал он себе под нос. – Будучи моей женой, вы можете привлечь их, а я смогу с ними поговорить.

Характер, который она пыталась не проявлять, оборвал привязь.

– У меня и без того есть чем заняться.

– Менее чем через неделю я сам буду решать, чем вам заняться. И если вы так уж расстроены этим браком, еще не поздно его избежать.

– Вы просите меня уйти?

Он рассмеялся.

– Нэй. Как бы тебе это ни нравилось, я уже подготовил постель и жду момента, когда мы окажемся в ней вместе.

Эмили покраснела.

– Но это не причина для брака.

При этих словах он словно опомнился. И голос его стал трезвым.

– Нет, не причина. Мне нужно, чтобы ты была достойной женой. Если не сможешь и решишь разорвать нашу помолвку, я не буду за тобой гнаться.

Эмили откинулась на спинку стула. Даже если Малкольм за ней не погонится, матушка наверняка будет слишком уж разочарована ее побегом. Эмили нужно было что-то посерьезнее аргумента «не буду гнаться» для леди Августы – при том, что репутация ее уже запятнана. Как только леди Харкасл вернется в Лондон и распустит слухи о ее поведении, пятно на репутации превратится в полный кошмар. И если Малкольм бросит ее, у Эмили будет шанс сохранить лицо. Однако если она сама после слухов решит уйти, никто в обществе никогда больше ее не примет.

Малкольм рассмеялся, но смех его был теплым, почти нежным.

– Дорогая, ты выглядишь почти разочарованной. Ты хочешь, чтобы я за тобой гнался?

– Едва ли, – фыркнула Эмили. – Но даже такой деревенщине, как ты, должно быть ясно, что мы неподходящая пара.

– Да, неподходящая, – согласился Малкольм. – Меня обманом затянули в брак с ведьмой, которая желала остаться старой девой, а теперь хочет, чтобы мужчина плясал у нее на поводке.

Ее глаза заволокло красным.

– Ты деспотичный варвар с устаревшими понятиями о браке и месте женщины в нем, а меня пытаются лишить свободы, которую я так тщательно отстаивала.

Малкольм вскинул руки в шутовском принятии поражения.

– Ты слишком хорошо меня знаешь. Мы совершенно не подходим друг другу. Но при том, насколько ты меня ненавидишь, зачем ты решилась дождаться меня сегодня на чай?

– Если бы я не пила чай после обеда, я была бы такой же деревенщиной, как и ты.

– Дрожу от мысли о том, что твое поведение может быть еще хуже. Если, конечно, поцелуи в библиотеке не входят нынче в обязательное воспитание юных девушек.

– А вот это, милорд, уже слегка чересчур, потому что в этом есть и ваша вина, – ответила Эмили.

Малкольм улыбнулся.

– Айе, моя. – Его акцент, ранее почти незаметный, становился все гуще по мере того, как он отпивал виски из фляги. – И я думаю, что ты все еще здесь, потому что хочешь продолжения.

– Ну уж нет, – выплюнула она.

– Совершенно ясно, что да, дорогая.

Эмили сжала кулаки и досчитала до десяти.

– Я не ждала встречи с вами. И я вам не «дорогая», – с ледяным спокойствием ответила она наконец.

– По-моему, леди протестует слишком бурно.

– Шекспир? Я ожидала цитаты из песни про эль, но не Барда.

– Видите ли, я люблю читать. Даже деспотичным варварам нужны развлечения.

– Как по мне, вам больше подошли бы развлечения в пабе.

Он пожал плечами.

– Когда благополучие каждого человека в пабе зависит от тебя, тратить вечера на развлечения у них на глазах не хочется.

– Вскоре я сама буду зависеть от вас, – возразила она. – Прекратите тогда передо мной напиваться?

Он посмотрел на флягу.

– За прошедшие три ночи я выпил больше, чем за три недели до того.

– Не думаю, что это разумно. Посмотрите, к чему это привело в библиотеке.

Он демонстративно сделал еще один глоток.

– Уже пилишь меня, дорогая?

Она резко встала. Часть ее души, оттаявшая ранее, когда она услышала одиночество в его голосе, вновь застыла от напоминания о том, кем она станет.

– Это был чудесный вечер, но у меня внезапно разболелась голова. Прошу прощения за мой уход, милорд.

Малкольм схватил ее за запястье, когда она проходила мимо, и притянул к себе на колени. Она ахнула от неожиданности и столкновения и попыталась встать, но он быстро ее обнял.

– Отпустите, Малкольм, – приказала она.

– Всегда такая требовательная, – ответил Малкольм, откладывая флягу. – Тем приятнее будет слышать, что ты говоришь только «да, Малкольм», как хорошая девочка.

– Зачем я пыталась все исправить? Чем раньше ты отступишься от нашего обручения, тем быстрее я вернусь домой и начну жить своей настоящей жизнью.

Малкольм расслабил пальцы, но Эмили настолько заворожила внезапная тьма в его глазах, что она не торопилась вырваться.

– Так вот каков твой план? Хочешь, чтобы я от тебя устал?

Она напряглась в его руках.

– Ты устанешь от меня в любом случае, когда я не смогу вести твои драгоценные приемы. Лучше уж избавиться от меня раньше, чем ты затащишь меня в политическую игру, в которой я все равно не хочу участвовать.

– Возможно, я пожалею, что решил сделать тебя хозяйкой, но я никогда не устану от твоего острого язычка, – слова были резкими, но он лишь копировал ее манеру. Однако от следующего замечания у Эмили захватило дух. – И еще мне уже знаком вкус твоих губ. Я не могу обещать, что когда-нибудь устану от него и других удовольствий, которые предлагает твое тело.

Его голос упал до соблазнительного рычания, от которого Эмили потеряла способность к сопротивлению.

– И я поцеловал тебя в библиотеке не под влиянием виски. Я поцеловал тебя потому, что хотел тебя так, что готов был рискнуть чем угодно. Я был дураком, но когда ты была в моих объятиях, я был счастливым дураком.

Эмили внезапно очень четко осознала, что под ее ладонью, которой она пыталась оттолкнуть Малкольма, находится его горячая кожа. И тугие мускулы его рук взяли ее в кольцо, как до того рыцари его рода обнимали леди и хозяек этого замка.

И ничто из этого ее не пугало. Она не ощущала страха, пока не увидела в его глазах серебряного отблеска желания. Но и тогда боялась она не за свою безопасность.

Она боялась забыть о том, что хотела уйти.

– Мне пора спать, милорд, – дрожащим голосом сказала она.

– Я отпущу тебя, если в следующие пять минут ты будешь говорить только «да, Малкольм», – сказал он низким, тщательно контролируемым голосом.

– Мал… – начала она.

– Либо ты говоришь «да, Малкольм», и я тебя отпускаю, либо ты говоришь что-то другое, и я запираю нас обоих в башне на ночь. Ты поняла?

Эмили замолчала. Долгий миг, показавшийся ей вечностью, они смотрели в глаза друг другу. Если она проведет с ним целую ночь, выхода не останется, но, как она и боялась, она уже с трудом помнила, почему ей так важен уход.

– Да, Малкольм, – сказала она наконец.

Малкольм улыбнулся и нагнулся вперед, целуя ее. Его губы оказались горячими и жесткими, и улыбнулись, когда он чуть сменил позу, усаживая ее поудобнее на своих коленях, разворачивая к себе лицом. От яркости прикосновений ее прошило жаром, таким, как в ту ночь, в библиотеке, но сегодня этот жар был темнее, опаснее – и возбуждал еще больше.

На этот раз Эмили, не думая, раздвинула губы, теряя разум в его объятиях. Она ахнула от прикосновения его рта, радость первого касания их языков и жар его губ пронизал Эмили до самого сердца.

Он запустил руку в волосы на затылке девушки, рассыпая шпильки по полу гостиной. Волосы Эмили волной упали ей на плечи. Малкольм перебирал пальцами ее кудряшки, нежно притягивая ее ближе и все больше углубляя поцелуй.

Она обняла его за шею и потянула к себе. Не осталось места для стратегии действий, для размышления о том, кто победит, кто сдастся, – только жар его рта и желание продолжать удивительные ощущения нарастали внутри.

А он, словно прочитав ее мысли, отстранился, и Эмили не смогла сдержать недовольного стона. Малкольм улыбнулся и провел дорожку поцелуев от ее скулы вниз, по шее. Она выгнулась, откликаясь на ласку, и мгновенное недовольство было тут же забыто. А Малкольм опускался все ниже. Но, поцеловав ее в ямку между ключицами, он отстранился снова.

– Хочешь, я расшнурую твое декольте? – спросил он.

Гордость боролась с желанием. Она открыла глаза и встретилась с ним взглядом. Малкольм в тот миг выглядел как Люцифер, предлагающий ей весь мир, подталкивающий к падению.

– Да, Малкольм, – прошептала она.

Его губы снова завладели ее ртом, награждая за послушание, а пальцы нашли шелковую ленту декольте. Он быстро справился с бантом, и платье раскрылось, обнажая тонкую нижнюю сорочку… еще рывок, и она оказалась обнаженной.

Он оторвался от ее губ и залюбовался ее грудью, словно пытаясь запомнить вид. Эмили жарко покраснела, когда он опустил голову. Малкольм начал там же, где остановился, целуя ямку между ключицами, опускаясь ниже, оставляя дорожку жарких влажных поцелуев на кремовой коже. Он сделал круг из поцелуев вокруг ее левой груди, по спирали двинулся ближе к цели, и Эмили выгнулась ему навстречу. Она не просила о том, чего хотела, – умоляло ее тело.

Но как только вся ее суть сосредоточилась в точке их единения, как только она забыла себя в прикосновении его рта, он отстранился и неровно выдохнул.

– Хочешь еще? – хрипло спросил он.

Она не медлила.

– Да, Малкольм, – почти что всхлипнула она.

Он уделил внимание и второй ее груди, целуя, покусывая, посасывая, пока ощущения не подвели ее к самому краю. Эмили запустила пальцы ему в волосы и заставила его поднять голову к новому поцелую.

На этот раз она была агрессором, она жаждала чего-то, что не могла назвать, но что заставляло ее впиваться в его рот, требовать прикосновений его языка. Все ее тело пульсировало, когда она прижималась к Малкольму, не зная, чего хочет, но зная, что он поможет ей это понять.

Не отрываясь от поцелуя, Малкольм помог ей раздвинуть колени так, чтобы ее ноги оказались по обе стороны кресла. Сквозь жар поцелуя, заставлявший ее задыхаться, Эмили ощутила, как его пальцы поднимают подол ее платья, скользят по чулкам и подвязкам. Он поднимался все выше, лаская чувствительную кожу на внутренней стороне ее бедра.

Она судорожно вздохнула. Малкольм остановил руку, от пальцев его расходился пожар.

– Хочешь, чтобы я продолжал? – спросил он.

Она знала, что должна его остановить. Она могла притвориться мученицей первых христиан и сделать вид, что скорее умрет, чем расстанется с добродетелью под напором этого варвара. Но желание, которое он в ней породил, требовало удовлетворения, и когда она ответила «да, Малкольм», в ее голосе звенела страсть, а не покорность.

И он, похоже, услышал ее отчаяние. Исследование ее тела стало более откровенным. Он поцеловал ее снова, со страстью, которая заставила ее забыться, и в то же время пальцы его двинулись выше, к нежным складкам в месте соединения ее бедер.

Ощущения его прикосновений там, в самом потайном ее местечке, должны были напугать Эмили. Но она не могла вспомнить, почему стоит отступить. И когда его палец коснулся нежного бугорка, скрытого кудряшками, чувственная дрожь стала ответом, который стер все мысли об отступлении.

Он погрузил палец дальше, к ее входу, и засмеялся ей в губы, когда обнаружил там влагу.

– Ты уже готова принять меня, дорогая? – спросил он.

Эмили не могла ответить. Да он и не ждал от нее слов, сосредоточившись на пытке, которую для нее подготовил. Палец Малкольма двинулся выше, к пульсирующему клитору, и намерения его стали явными. Влага смягчила его прикосновения, удовольствие нарастало, порождая желание такой силы, которой Эмили никогда раньше не испытывала.

Ее тело двигалось и дрожало в такт уверенным движениям его пальцев. Груди ее отяжелели, напряглись, кожа горела, словно в огне, а он не прекращал своей пытки. И все это время давление нарастало, подводя ее к краю, с которого она так хотела сорваться, слететь в неизведанную пропасть.

Но он держал ее на краю целую бесконечную минуту. Она стонала и извивалась, терлась о его руку, пока не подумала, что он будет держать ее вот так вечно. Тогда он прошептал ей на ухо:

– Ты будешь умолять меня позволить тебе кончить?

Эмили зашла слишком далеко, чтобы вспоминать теперь о гордости.

– Да, Малкольм… да, пожалуйста, что угодно, – бессознательно всхлипнула она, уткнувшись лицом в его грудь.

Его ласки стали сильнее, пальцы скользнули внутрь нее. И этого вторжения хватило, чтобы толкнуть ее через край. Она закричала, а он привлек ее в поцелуй, проглатывая ее крики. Эмили содрогнулась так, что едва не разорвала поцелуй, и ослабла в его руках, наслаждение прорвало плотину, и горячий поток смыл ее сознание прочь.

Когда остатки сладкой дрожи утихли и она снова смогла думать, Эмили открыла глаза. Малкольм так и не убрал руку, поглаживая пальцами ее кудряшки, словно лаская породистую кошку. Вид его сильных уверенных пальцев, контраст его кожи с бледностью ее бедер заставил ее содрогнуться снова.

Эмили отвернулась от руки, которая ею овладела, и соскользнула с его коленей, прежде чем он смог бы вновь вызвать ее желание. Она ощущала его желание, твердость, прижатую к подвязке ее чулок – и скорее ощутила, чем услышала, стон Малкольма, когда он резко привлек ее обратно. Его глаза все еще были серебряными, но потемнели, как штормовое море, и все его тело будто окостенело от сдерживаемого желания.

– Подчиняться оказалось не так уж сложно, верно? – спросил он хрипло.

Эмили напряглась, его тон и внезапный стыд окатили ее словно холодной водой, которая смыла остатки страсти. И хотя она должна была радоваться, что он остановился до того, как оба рискнули зачатием, девушка вдруг поняла, что готова расплакаться.

Она оттолкнула его руку и скатилась с его коленей. В первое жуткое мгновение Эмили показалось, что она вот-вот упадет, но она смогла устоять на дрожащих ногах и разгладить юбки, прежде чем браться за декольте. Она не могла заставить себя взглянуть ему в глаза, опасаясь увидеть насмешку, но по тому, как сжались его руки, когда она оправляла платье, Малкольм был далеко не так спокоен, как старался казаться.

Прическу было уже не спасти, но она скорее покажется в таком виде одной-единственной служанке, чем проведет еще хоть миг под его серебряным взглядом.

– Кажется, мои пять минут закончены, – сказала она и направилась к двери, не дожидаясь ответа.

Ей удалось дойти почти до самой комнаты, прежде чем слезы полились из ее глаз.

Глава двенадцатая

На следующее утро Эмили перечеркнула еще один абзац чепухи. История, которая казалась такой многообещающей в Лондоне, в Шотландии превратилась в нечто совершенно нечитаемое.

Похоже, это было неминуемым следствием того, что она жила в готическом романе, вместо того чтобы писать его. Как она могла писать о затруднениях Вероники, когда сама попала в дальний замок и обречена на свадьбу, которой не хотела?

Она снова была излишне нервной. На рассвете Эмили устроилась со своим столиком в кабинете на первом этаже, и ее не беспокоил никто, кроме служанки, которая приносила ей шоколад и гренки. Обычно самые удачные пассажи удавались ей по утрам, но после почти бессонной ночи – и стыда за то, что произошло вечером с Малкольмом, – неудивительно, что муза не пришла к ней с рассветом.

Если ей придется стать хозяйкой, которая требуется Малкольму, она едва ли сможет встречать рассветы, разве что возвращаясь к себе с первыми лучами солнца. Что тогда случится с ее музой?

Чей-то смех в коридоре вернул ее к реальности. Эмили отложила перо и натянула перчатки, скрывая пятна чернил на пальцах от возможных гостей. Не исключено, что пятнадцать минут в компании неизвестного пока гостя освежат ее. От большинства визитов вежливости в Лондоне ей хотелось проткнуть уши ножом для масла, но теперь она радовалась всему, что могло бы помочь отвлечься, ведь из колодца, из которого раньше рождались слова, воображение лишь раз за разом поднимало ведерки пыли.

Она привычно улыбнулась лучшей своей улыбкой и открыла дверь. И увидела лицо, которое принадлежало отнюдь не незнакомцу – Эмили знала это лицо, как свое собственное.

– Мадлен! – воскликнула она и едва не сбила кузину с ног, бросившись ее обнимать. – Что ты здесь делаешь?

Мадлен, теперь герцогиня Ротвел, рассмеялась и обняла ее в ответ.

– Никогда раньше не видела, как ты радуешься незваным гостям.

Эмили отстранилась на расстояние вытянутых рук и, не отпуская кузину, продолжила рассматривать ее.

– Наш визит оказался совсем не тем отдыхом, которого я ожидала.

Она не упомянула Пруденс, но этого и не требовалось. Мадлен покачала головой, и под притворным упреком в ее взгляде читалось нечто настоящее.

– Мы все это услышали вчера от Пруденс. Они с Алексом остановились у нас на ночь по дороге в Эдинбург. Фергюсон говорит о нашем доме, как о простом деревенском коттедже, но на самом деле у нас почти что дворцовый особняк, которому лишь слегка не хватает отделки. Вам с Карнэчем стоит приехать к нам в гости после свадьбы.

Щебет Мадлен об особняке ее мужа не скрывал ее подспудной уверенности в том, что свадьба Эмили уже была свершившимся фактом.

– Ты так уверена в том, что мы поженимся? – спросила Эмили.

Мадлен закатила глаза, а затем повернула голову, обращаясь к кому-то за плечом:

– Элли, я же говорила тебе, что она не будет радостно планировать свадьбу.

В гостиную шагнула Элли Клейборн, вдовая маркиза Фолкстон. Это ее смех Эмили слышала раньше, но поняла это, лишь когда Элли снова захихикала над замечанием Мадлен.

– А я согласилась с тобой, насколько я помню, – ответила Элли. – Я бы не встала так рано с постели, если бы наш визит и рассказ о внезапном обручении не были такими интригующими.

Элли притворно подавила зевок, но ее голубые глаза искрились от смеха. Эмили обняла и ее. Элли недавно стала свояченицей Мадлен, а ее огненно-рыжие волосы выдавали ее родство с Фергюсоном и шотландским кланом, из которого происходила их мать. Эмили познакомилась с ней всего несколько месяцев назад, во время романа Мадлен и Фергюсона, но Элли быстро завоевала ее сердце.

– Ты сказала, что Пруденс остановилась у вас? Они все еще в вашем доме? – спросила Эмили.

Она выдержала ровный тон, но обмануть подруг не удалось.

– Мы просили их остаться, но Пруденс настояла на отъезде этим утром, – ответила Мадлен. – Мы не рассчитывали воспользоваться гостеприимством леди Карнэч, по крайней мере, до конца недели, особенно учитывая то, что с тобой мы расстались всего четыре дня назад. Но когда Пруденс оказалась у нас на пороге, а затем так поспешно уехала…

Мадлен замолчала. Элли потянула Эмили в гостиную. Там была леди Карнэч, помешивающая чай в чайничке у огня, в то время как Августа продолжала явно страстную речь о превосходстве брюссельских кружев над домашним плетением. Сводные сестры Элли, леди Мэри и леди Кэтрин, стояли у противоположной стены, у окна, и тихо обсуждали открывающийся вид.

Эмили плохо знала близняшек и неуютно чувствовала себя в компании леди Карнэч, несмотря на энтузиазм, с которым она приняла Эмили в свою семью. Но она любила Мадлен и Элли и твердо знала, что не хочет слышать их соображения по поводу свадьбы.

А соображения у них определенно имелись. Мадлен дружила с Пруденс так же долго, как и сама Эмили, их троих много лет назад окрестили Музами Мейфэра. То было признанием их пристрастий к творчеству – Эмили писала романы, Пруденс изучала историю и искусства, а Мадлен мечтала стать актрисой. Элли была художницей и присоединилась к ним не так уж давно, но ее характер идеально вписался в компанию подруг.

Музы во всем поддерживали друг друга. На чьей же стороне окажутся Элли и Мадлен после того, что по вине Эмили произошло с Пруденс?

Леди Карнэч разнесла чашки с чаем и пироги, поддерживая легкую беседу. Все это было похоже на любой другой неофициальный прием в Лондоне, обычный и ни к чему не обязывающий, где слова исчезали с той же легкостью, что и воздушные печенья, поданные к чаю. Эмили поглядывала на часы, но по истечении положенных пятнадцати минут ни Мадлен, ни Элли, ни близняшки явно не собирались уходить.

И глупо было бы надеяться на то, что они уйдут. До дома, в котором Мадлен теперь стала хозяйкой, было более двух часов езды в карете, слишком долго для короткого визита. И раз уж они до сих пор не закончили разговор с леди Карнэч, становилось ясно, что беседу с Эмили они откладывают на потом.

Эмили попыталась этого избежать. Допив свой чай, она оставила чашку и поднялась со своего места между Мадлен и Элли.

– Я вынуждена вернуться к своей переписке. И если вы останетесь на обед, я с радостью увижусь с вами за столом.

Но оставаться на обед они не хотели. Возвращаться по холмам в темноте было опасно. Однако Мадлен поймала ее за руку раньше, чем Эмили отошла.

– И кто же твой столь срочный адресат? Все дорогие тебе люди собрались здесь.

Эмили прожгла ее взглядом. Мадлен знала, что Эмили пишет вовсе не письма. И только что лишила ее возможности уйти, ведь Эмили не могла объясниться в присутствии матери.

Она села, досадуя на свой отвлекающий маневр, и отвечала только односложно, когда беседа доходила до нее. Эмили была недовольна своим поведением. Если бы она могла выбирать, она предпочла бы неизбежный разговор о свадьбе и о том, что она сотворила с Пруденс, такому вот пустому подчинению правилам.

Но ключевым было все же слово «неизбежный». Когда Августа и Луиза встали, Мадлен и Элли остались сидеть.

– Уверена, вам, птичкам, есть о чем вспомнить и поговорить, – весело сказала леди Карнэч, – и без присутствия старших птиц. Мы с леди Солфорд прогуляемся в моем саду, погода прекрасная, но я действительно надеюсь на то, что вы погостите у нас подольше. Возможно, разделите с нами ленч?

Мадлен кивнула.

– С удовольствием, если только Фергюсон не пожелает уехать, как только закончит свои разговоры с Карнэчем.

– Которые, без сомнения, затянутся надолго, – сказала Луиза. – Карнэч скучал по Фергюсону – или, скорее, Ротвелу. Желаю вам обоим счастья, ваша светлость.

Мадлен стала герцогиней совсем недавно, но, хотя Эмили ошеломил ее титул, с ролью сестра справлялась. Она ответила леди Карнэч с любезностью урожденной герцогини.

– Благодарю, леди Карнэч. И приглашаю нанести нам ответный визит, когда свадебные приготовления позволят вам уделить этому время.

Луиза просияла, принимая приглашение.

– Конечно, герцогиня. Если вам что-то понадобится, прошу, звоните, слуги в полном вашем распоряжении.

– У вас есть музыкальная студия? – вмешалась Элли. – Леди Кэтрин и леди Мэри с радостью поиграли бы, ведь инструменты в доме Фергюсона прискорбно расстроены.

– Но будет грубо оставлять вас ради музыки, – быстро сказала Кейт.

– Чепуха, – улыбнулась Элли, показав зубы. – Мы без вас не заскучаем, обещаю.

Это был почти приказ, но Луиза была слишком вежлива, чтобы отметить это вслух, а близняшки слишком воспитанны, чтобы устраивать сцену.

– Конечно, леди Фолкстон, – сказала Луиза. – Смею заметить, я очень рада снова увидеть вас в Шотландии спустя все эти годы. Я помню вашу матушку и очень скорблю по ней.

Глаза Элли блеснули.

– Благодарю, леди Карнэч. Возможно, в будущем мне стоит чаще посещать эти места.

Луиза улыбнулась и пригласила близняшек следовать за ней в музыкальный салон. Августа, замыкавшая шествие, закрыла за ними дверь.

– А теперь, Эмили, – сказала Мадлен, передвигая свой пуфик ближе к камину, – рассказывай, какого черта ты натворила.

– Я в шоке от ваших выражений, ваша светлость, – рассмеялась Элли, усаживаясь у столика и наливая себе еще одну чашку чаю.

– Это твой брат повлиял на мою манеру выражаться, – возразила Мадлен. Взгляд ее не отрывался от лица Эмили. – С чего ты вдруг решила охмурить Карнэча? Ты же знала, что эта партия предназначена для Пруденс.

Эмили мельком порадовалась, что отставила чашку, иначе фарфор рисковал бы разбиться о каменный пол.

– Я вовсе не собиралась охмурять Карнэча. Когда это я таким занималась?

Мадлен постучала пальцами по каминной полке.

– Тот же вопрос я задала Пруденс, когда она рассказала мне свою историю. И все же вы обручены, а она вернулась в Лондон ни с чем.

– Я пыталась ей помочь, – сквозь стиснутые зубы процедила Эмили.

– Так же, как пыталась помочь мне? – спросила Мадлен.

Прошлой весной, когда Мадлен и Фергюсон только познакомились, попытки Эмили помочь закончились ужасным разговором с Алексом и той же угрозой женитьбы, с которой она теперь столкнулась сама.

– Мне до сих пор жаль, что я тогда тебя выдала.

Зеленые глаза Мадлен смотрели пронзительно.

– И все же ты вмешалась в дела Пруденс, словно до сих пор уверена, будто лучше нас самих знаешь, как уладить наши свадебные дела.

Эмили развела руками.

– Как думаешь, она меня простит?

Молчание было ужасным.

Наконец Мадлен вздохнула.

– Пруденс сказала, что Карнэч ей совершенно безразличен. И, похоже, она была рада, что не обязана выходить за него.

– Что совершенно естественно, – пробормотала Эмили.