Текст книги "Да будет так!"

С. Уикс
Да будет так!

Sarah Weeks

So B. It

SO В. IT by Sarah Weeks

Copyright © 2004 by Sarah Weeks

Originally published by HarperCollins.

Used with the permission of Pippin Properties, Inc. through Rights People, London

© Бажанова М. С, перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

***

Бестселлер LA Times

Лауреат премий Parents Gold Choice Award

Rebecca Caudill Award

William Allen White Award

Победитель BBYA 2004/Booksense Best Books List 2004

Экранизация в 2016 году

***

«Невероятная история!»

New York Times Book Review

«Живая и увлекательная книга об отваге, целеустремленности, доброте и любви к ближним».

Bulletin of the Center for Children’s Books

«Свежие и необычные персонажи… По мере того, как Хайди познает мир и раскрывает тайны своей прежней жизни, читатели все больше проникаются ее историей».

VOYA

«Эта история о поисках себя, своего дома и собственного счастья придется по вкусу всем, кто любит качественную современную литературу».

Kirkuse

Глава 1. Хайди

Если бы правда была цветным мелком и я могла бы завернуть его в обертку и придумать название для его цвета, я точно знаю, что назвала бы его «шкура динозавра». Я всегда считала, что знаю, какого она цвета, даже не задумываясь об этом. Но это было давно, до того, как я узнала то, что знаю сейчас о шкурах динозавров и о правде.

Дело в том, что нельзя определить цвет шкуры животного по костям, так что никто точно не знает, какого цвета на самом деле были динозавры. Годами я смотрела на их изображения и верила, что тот, кто их раскрасил, опирался на научные факты, но на самом деле это были лишь догадки художника. Я поняла это в один прекрасный день, сидя на переднем сиденье машины шерифа Роя Франклина, той осенью, когда мне еще не исполнилось тринадцать.

Примерно тогда же я поняла еще одну вещь – если ты чего-то не знаешь, это не значит, что ты глуп, это означает только то, что ты еще можешь размышлять и задавать вопросы. Например, о динозаврах – были ли они одного цвета с небом, как в то утро, когда я отправилась в Либерти? Или, может, они были такого же бурого оттенка, как пыль, которую поднимали мои ботинки на дороге у Хиллтоп-Хоум?

Будет неправдой сказать, что я предпочла бы знать, чем не знать, будь у меня выбор. Но некоторые вещи известны тебе без всякой причины, а о других ты не можешь знать, как бы тебе этого ни хотелось.

Правда в том, что знание или незнание не меняет того, что было. Если динозавры были синие, они были синие. Если они были бурыми, то так оно и было, знает ли кто-то об этом наверняка или нет.

Глава 2. Детт

Одно я знала точно, сколько себя помнила: у меня не было отца, только мама и Бернадетт, хотя мне этого было более чем достаточно. Сначала Бернадетт была просто нашей соседкой, но так продолжалось недолго. Моя мать меня по-своему любила, но не могла заботиться обо мне из-за своего глупого мозга. Однажды Берни объяснила мне это, сравнив маму со сломанной машиной.

– Все части механизма на месте, Хайди, и снаружи кажется, что он должен работать как надо, но внутри много маленьких деталек, которые сломаны, или погнуты, или вообще отсутствуют, и без них машина работает неважно.

Так оно и было.

Бернадетт все понимала про маму. Она знала, как говорить с ней и учить ее новым вещам. Секрет был в том, что с мамой нужно было повторять одни и те же действия, снова и снова, ни капельки их не меняя, пока она наконец все не запоминала. Так Бернадетт научила маму пользоваться электрической открывалкой. Каждый день на протяжении нескольких недель она приносила к нам домой банки кошачьих консервов и открывала их перед мамой.

– Смотри, цветочек, – говорила она. – Поднять. Положить банку под нож. Нажать. Послушать жужжание. И все.

Скоро мама начала повторять эти слова за ней – правда, не все, но она кивала и говорила «и все» хором с Бернадетт. Через некоторое время Бернадетт разрешила маме открыть банку самой. Сначала мама не могла вспомнить, что делать, и путала порядок действий, но Берни не сдавалась и терпеливо ее поправляла, пока однажды мама не открыла банку самостоятельно.

– И все!

Не знаю, кто был довольнее, Бернадетт или мама.

После этого мама постоянно открывала все банки, которые находила в доме, – с супом, кошачьей едой или рыбой. Нам приходилось прятать их на верхней полке или дома у Бернадетт, потому что, если мама видела банку, она ее открывала, вне зависимости от того, нужно ли нам было ее содержимое.

Квартира Бернадетт находилась рядом с нашей. Раньше, когда здание только построили, эти две квартиры, по всей видимости, были объединены в одну большую, так что между ними осталась дверь. Теперь, когда Бернадетт приходила к нам в гости, ей не нужно было выходить из своей квартиры, что очень устраивало и нас с мамой, и в особенности саму Бернадетт.

Когда она рассказала мне об этом в первый раз, я подумала, что Бернадетт говорит, что у нее ангорафобия. Я нашла эти слова в Л.Д.Ч. (Лучший Друг Человека) – так мы называли Большой словарь Уэбстера, лежавший на столике в гостиной. Там было написано, что фобия – это страх, а ангора – шерсть длинношерстного животного ангорской породы, например козы или кролика. Однако, по словам Бернадетт, вместе эти два слова значили, что человек боится выходить из дома.

Потом я узнала, что болезнь Берни на самом деле называется агорафобией, а не ангорафобией, но суть была та же – Бернадетт никогда не покидала своей квартиры. Она не могла этого сделать, потому что тогда с ней случилось бы нечто ужасное. Бернадетт никогда не говорила что именно, но, когда она пыталась это объяснить, в ее глазах появлялся такой ужас, что я понимала – это действительно что-то очень плохое.

Бернадетт обожала читать. Она всегда сидела, уткнувшись носом в книгу, потом пальцем отмечала место, на котором остановилась, и старалась переделать свои дела как можно скорее, чтобы снова вернуться к чтению.

– Хайди, ты знаешь, что глаз страуса больше, чем его мозг? – Берни всегда сообщала мне что-нибудь интересное, что вычитала в книге. Если Бернадетт читала про Африку, она рассказывала мне не про оросительные каналы, а, например, про то, что слоны – единственное четвероногое, которое не умеет прыгать.

Каждый вечер, сколько я себя помню, Бернадетт читала мне вслух перед сном. Мы вместе укладывали маму спать, и Бернадетт приходила ко мне в комнату, садилась на край кровати и читала, пока у меня не начинали слипаться глаза.

Она читала мне «Паутинку Шарлотты»[1]1
  «Паутинка Шарлотты» – детская книга американского писателя Элвина Брукса Уайта (1899–1985), впервые опубликованная в 1952 году.


[Закрыть], «Маленького принца», выдержки из Библии и философии дзен. Она перевела «Ромео и Джульетту» на английский – я имею в виду, на мой английский, – и мы вместе плакали над концовкой. Она читала мне «Мифы Древней Греции» и детективы с Нэнси Дрю, биографию Махатмы Ганди и по два раза все книги из серии «Маленький домик в прерии»[2]2
  Нэнси Дрю – девушка-детектив, литературный и киноперсонаж, созданный Эдвардом Стратемаэром (1862–1930). «Маленький домик в прерии» – серия книг писательницы Лоры Инглз-Уайлдер (1867–1957) о жизни семьи первопроходцев времен освоения Дикого Запада.


[Закрыть]. Бернадетт не могла выйти со мной гулять, но каждую ночь мы скакали через прерии в ситцевых чепцах, или на животе заползали в темные пещеры, или следовали за уликами по крутым и извилистым лестницам на вершины таинственных часовых башен.

Всему, что я знала, именно Берни научила меня, и она была превосходным учителем. Когда она мне что-то объясняла, ее слова поражали мой разум, как стрела, и оставались там навечно. Она рассказывала мне об арктических снежных бурях или перекрестном опылении, и внезапно я склонялась под порывами ледяного ветра или летела верхом на шмеле в самую сердцевину львиного зева. В мире Бернадетт никто не бегал – только «несся во весь опор» или «удирал». Никто не хныкал, а «стенал и причитал». Она знала несметное количество слов, а когда не могла найти подходящего, то придумывала его. Например, когда мама расстраивалась и начинала морщить лицо и двигать челюстью, Бернадетт обычно говорила:

– Смотри-ка, Хайди, твоя мама снова насупилась.

«Насупилась» звучало как что-то, связанное с супом. Обычно это случалось, когда Бернадетт пыталась научить маму чему-то новому. Мама могла освоить некоторые вещи, например как открывать консервные банки, но многого она никак не понимала, сколько Бернадетт ей ни объясняла. К примеру, как завязывать шнурки.

– Правый через левый. Змейку в туннель. Затянуть. Сделать петельки. Правый через левый. Змейку в туннель. Затянуть. И все.

Я, наверное, слышала эти инструкции тысячу раз и до сих пор слышу голос Берни, когда завязываю свои шнурки, потому что меня она учила точно так же. Но мама ее не понимала. После нескольких попыток она начала биться головой об стол и кричать: «Все! Все! Все!» И не перестала, пока Бернадетт наконец не нагнулась и не завязала ее шнурки сама.

Бернадетт была не из тех, кто легко сдается, но она понимала, что некоторые вещи были слишком сложными для мамы. Поэтому, заказывая маме обувь по каталогу, она всегда выбирала обувь без шнурков.

Я любила свою мать и знала, что она любит меня, но, если бы не Бернадетт, нам пришлось бы несладко. Мама многого не знала. Она не понимала, что такое числа. Она не знала который час и не умела пользоваться деньгами и телефоном. Она знала только один цвет – синий, и, хотя могла назвать в книге несколько букв – «а», «с» и иногда «н», – она не умела читать, даже свое имя.

Бернадетт научила меня читать, когда мне было пять. Она сказала, что я научилась быстро, как утенок, – помню, что это выражение тогда показалось мне странным. Я никогда не слышала об утенке, умевшем читать. Но если бы Бернадетт сказала мне, что такой утенок есть, я бы ни на секунду в этом не усомнилась. Я была уверена, что она знает все на свете, но это было до того, как я оставила Рино в поисках слова из четырех букв и по пути обнаружила, что люди знают только то, что знают, и ничего более.

Глава 3. Привет

Ни мама, ни Бернадетт никогда не работали, так что в нашей семье я была единственной, кто приносил в дом деньги. С девяти лет я подрабатывала няней для близнецов Чудаковых с шестого этажа. Миссис Ч. давала уроки игры на скрипке для соседских детей, а я в это время присматривала за ее близнецами за два с половиной доллара в час. В неделю я зарабатывала десять долларов, но мы с мамой, конечно, никогда не смогли бы прожить только на эти деньги.

Каждый месяц Берни неизменно платила за квартиру, газ, свет и телефон, но нам с мамой никогда не приходили счета. У нас, правда, не было телефона, но мы жили в довольно просторной двухкомнатной квартире, в которой, как и у всех, было отопление и электричество – просто мы за них не платили.

– Если мы с мамой ни за что не платим, получается, что мы крадем? – как-то спросила я у Бернадетт.

– Может, кто-то так и посчитает, Хайди, но лично я с этим не согласна. Бывает, что люди оказываются на обочине жизни и живут на улице в картонной коробке. Ваша с мамой обочина просто лучше других.

Бернадетт была первой, кто заметил мое везение. Мы играли в «Пексесо», игру, которую Берни заказала мне по каталогу. Она состояла из карточек с картинками, которые нужно было перемешать и разложить тыльной стороной вверх, а затем по очереди переворачивать любые две карты, пытаясь найти два одинаковых рисунка. Таким образом вы развиваете память, вспоминая, где видели картинку с котенком или зонтиком в последний раз, чтобы потом перевернуть ее, когда найдете парную. Для меня, однако, память тут была ни при чем.

В первый ход я перевернула одну из карт в центре. С обратной стороны была нарисована желтая уточка. Затем я почему-то решила перевернуть другую карту, в верхнем левом углу. Там оказалась вторая уточка.

– Вот повезло! – воскликнула Бернадетт.

Но потом я вновь проделала тот же трюк. Очередь Бернадетт так и не настала – я угадывала снова и снова. Мне ни разу не пришлось напрячь память, так как я безошибочно нашла все парные карты. Не задумываясь, я перевернула все восемнадцать карточек одну за другой, и все они попарно совпали.

– И как ты только умудрилась это сделать, Хайди-Хо? – спросила Бернадетт, разглядывая карты и поглаживая подбородок.

Я и понятия не имела. Но когда Берни во второй раз перемешала карты и разложила их картинками вниз, я проделала это снова.

– Разрази меня гром, – ошарашенно произнесла Бернадетт.

У меня нет сверхспособностей – я не могу предсказывать будущее, видеть, что происходит где-то далеко, или разговаривать с умершими. Я в этом уверена, потому что после игры в «Пексесо» Бернадетт проверила меня на этот счет. Снова и снова я объясняла ей, что не вижу парные картинки, а просто их угадываю. Никакого шестого чувства – сплошное везение.

Моя удача очень пригодилась мне в прачечной самообслуживания «Садси Дадс» недалеко от дома. В ее задней части, около туалета, стоял игровой автомат, с которым я быстро нашла общий язык. Хотя Бернадетт не нравилось посылать меня в «Садси Дадс», я ходила туда довольно часто. Денег, полученных от работы няней, хватало только на один поход в магазин.

Бернадетт, не раздумывая, отдала бы нам с мамой последнюю каплю воды, если бы мы умирали от жажды в пустыне, но у нее совсем не было лишних денег. До того как мы с мамой появились в Рино, Берни жила вместе с отцом. В его семьдесят пятый день рождения они отправились поужинать в закусочную. Отец Берни съел бутерброд с тушеным мясом и два куска торта, а на обратном пути упал замертво от сердечного приступа. Раньше я думала, что мы с Бернадетт похожи, так как у нас обеих не было отца. Но разница, и весьма заметная, была в том, что я совсем не ощущала его отсутствия. Я никогда с ним не встречалась и даже не знала, как его зовут. Я о нем вообще не думала. Бернадетт же очень скучала по своему отцу. Именно после его смерти она заболела агорафобией.

От отца Берни осталось немного денег. Она хранила их в банке – говорила, «на черный день», – и ей их было достаточно. Когда нам не хватало на еду или нужно было что-то срочно купить, например деталь для пылесоса, мы пользовались моим везением, как жестянкой, которой вычерпывали воду из лодки, чтобы остаться на плаву.

– Ты знаешь, как я не люблю тебя туда посылать, но, если ты не злоупотребляешь своим даром, Хайди, и если тебя не поймают, думаю, ничего страшного, если ты немного попытаешь удачу.

Берни говорила так каждый раз, когда я собиралась в «Садси Дадс».

– Ведь это для важного дела. Вот когда я пошлю тебя туда за мелочью на норковую шубу, пусть меня поразит молния, я и слова не скажу.

Я не знала точно, что Бернадетт имеет в виду под «злоупотреблять моим даром», но отлично знала, что меня могут поймать, – в Рино несовершеннолетним нельзя играть в азартные игры. Но этот запрет было легко обойти. Я всегда была высокой для своего возраста, а Берни, наоборот, довольно низенькая. Уже в десять лет многие из ее вещей были мне впору, даже туфли. Большинство блузок и платьев Берни были старыми и выцветшими, с разномастными пуговицами и молниями, заколотыми булавками. Кромки одежды скреплены степлером – так быстрее, чем пришивать. Я становилась на стул в наряде, который мы выбирали вместе, и Берни ходила вокруг меня со степлером, щелкая им то тут, то там, пока наконец все не выглядело как надо.

У меня были густые, темные и невероятно кудрявые волосы. Иногда они так путались, что их можно было расчесать, только отрезав колтуны кусачками для ногтей. Я всегда хотела прямые волосы, как у Берни. Они были такие длинные, что она могла даже сесть на них, когда их распускала. Я тоже пыталась отрастить волосы, но мои почему-то никогда не росли ниже лопаток. Берни причесывала меня каждое утро и вечером перед сном. Она называла мои волосы непокорной гривой, и мы шутили, что только она могла ее усмирить. Когда мне нужно было наведаться в «Садси Дадс», она садилась со мной на кухне и делала мне прическу: гладко зачесав мои волосы назад, она перекручивала их и убирала в узел, который называла «кренделек».

– Совсем как у Типпи Хедрен в «Птицах», – удовлетворенно говорила она.

С высокой прической, в одном из платьев Берни и туфлях на каблуках, мне не хватало только немного губной помады, чтобы довершить образ.

– Не привлекай внимания, Хайди, – наставляла меня Бернадетт, пряча мои волосы под полупрозрачной шалью, чтобы ветер не растрепал мне прическу. – И помни, милая, слушай свои глаза.

Берни считала, что единственным способом узнать, можно ли доверять человеку, было слушать, что говорят тебе глаза.

– У людей много разных способов скрыть, кто они на самом деле, Хайди, но поверь мне – глаза всегда их выдают, – говорила она.

Берни видела в глазах людей вещи, которые я бы в жизни не заметила. Она учила меня этому искусству по картинкам из журналов. Мне всегда казалось, что люди на фотографиях одинаково симпатичные, но Берни показывала мне, как не пропустить неприятный блеск в глазах или тяжелые веки, выдающие неприятный характер.

Из «Садси Дадс» я всегда приходила с выигрышем, и денег хватало на все необходимое. Когда я возвращалась домой с добычей, Берни включала на кухне горячую воду и с мылом промывала в ней все деньги. Она всегда мыла все монеты и банкноты, что попадали в наш дом.

– Никогда не знаешь, где они побывали и кто до них дотрагивался, – поясняла она.

Мне нравилось, как выглядели зеленые банкноты, когда она развешивала их просушиваться в ванной. Монеты она до блеска оттирала щеткой для посуды и высыпала на большое полотенце на кухонном столе. Пока они сохли, я осторожно переворачивала их гербом вверх.

– Если они совпадают, это к удаче, – говорила я.

– Как скажешь, Хайди-Хо, – соглашалась Бернадетт. – Ты-то у нас точно специалист по удаче. Видит Бог, это твое везение многое объясняет.

– Что объясняет? – спрашивала я.

– Как ты с мамой оказалась тогда у меня под дверью, вот что, – отвечала она.

– И как это было? – снова спрашивала я, хотя слышала эту историю несчетное число раз.

Мы не знали точно, когда я родилась, потому что у меня нет свидетельства о рождении, а мама не знала даже свою собственную дату рождения, не говоря уже о моей. Так что мы праздновали мой день рождения двенадцатого февраля – по предположениям Бернадетт, девятнадцатого февраля, когда она увидела меня с мамой в коридоре у себя под дверью, мне было около недели.

По ее словам, она услышала жалобный плач и решила, что одна из ее кошек случайно выбежала наружу и не может вернуться в квартиру. Она приоткрыла входную дверь и увидела завернутую в плащ мою маму, с босыми ногами, заляпанными высохшей грязью. В руках у нее был сверток из одеяла, в котором заходилась плачем я.

Конечно, сама я ничего не помню, но Бернадетт рассказывала мне эту историю столько раз, что мне уже так не кажется. Она говорила, что в жизни не видела ничего печальнее. Она приоткрыла дверь чуть шире, и мы вошли в ее квартиру и прямо в ее сердце – по крайней мере, так рассказывала сама Берни.

Мама вручила меня Берни вместе с пустой детской бутылочкой и банкой с молочной смесью, а затем села на большой синий стул у окна и замерла в ожидании. Ее правая рука была слегка согнута в локте, а левая покоилась на коленях, словно она держала невидимого младенца.

Я оказалась не самым благоухающим ребенком на свете, так что Бернадетт наполнила кухонную раковину теплой водой и выкупала меня. Конечно же у нее не было подгузников, так что она соорудила один из кухонного полотенца и пары кусочков скотча. Она приготовила молочную смесь, держа меня на руках, а затем отнесла к маме и вложила в ее подготовленные для этого руки. Мама покормила меня из бутылочки – я сосала молоко так торопливо, что Бернадетт боялась, что я захлебнусь. Затем я крепко заснула, а мама, не говоря ни слова, встала и вышла из квартиры, закрыв за собой дверь. Берни проследила в дверной глазок, как мама отнесла меня в нашу квартиру дальше по коридору.

Берни говорила, что весь день волновалась за нас, но не могла подойти к нашей двери из-за агорафобии. Она чуть не умерла от беспокойства, зная, что мы совсем рядом, но она не может нам помочь. Несколько раз она приоткрывала входную дверь и звала нас, безуспешно надеясь, что мама услышит ее и откроет дверь. Часами она расхаживала взад и вперед по квартире, пытаясь придумать, что делать.

Она хотела позвонить в полицию, но боялась, что они плохо обойдутся с нами. Берни не доверяла никому из внешнего мира. Она думала попытаться добраться до нашей двери ползком, но знала, что ей это не под силу. И тогда Берни вспомнила о старой двери, которую как-то видела в платяном шкафу у себя в прихожей. Она подбежала к шкафу, расчистила две верхние полки и выдернула их из пазов, чтобы подобраться поближе к задней стенке. Затем приложила ухо к двери и услышала, как я плачу с другой стороны!

На двери не было ручки, но она не была заколочена, так что Берни нашла отвертку и вставила ее на место ручки. Она повернула отвертку несколько раз, и дверь открылась, «как банка с огурцами». Я лежала на подушке посреди кухни, в том же мокром полотенце, и, изо всех сил сжимая кулачки, ревела во весь голос. Мама спала рядом в своем плаще, свернувшись калачиком.

С тех пор Бернадетт всегда приходила к нам через эту дверь. Она научила маму греть мои бутылочки и проверять воду для купания локтем, чтобы она была правильной температуры. Все, чему Бернадетт не могла научить маму, она делала сама. Она читала мне, пела мне песенки. Научила меня читать и писать. Бернадетт говорила, что я родилась удачливой, но я думаю, что мое везение началось в тот день, когда она нашла ту дверь, а потом и нас с мамой на кухонном полу.