Текст книги "Близость"

6 ноября 1872 г.

Ислингтон, миссис Бейкер, сестра ст. духом в марте 68 г., воспаление мозга. 2 шил.

Кингз-Кросс, мистер и миссис Мартин, сын Алек упал с прогулочной яхты – Обрел Великую Истину в Великом Океане. 2 шил.

Миссис Бринк, особый дух. 1 фунт.

13 ноября 1872 г.

Миссис Бринк, 2 часа. 1 фунт.

17 ноября 1872 г.

Когда я вышла из транса сегодня, меня всю трясло, и миссис Бринк заставила меня прилечь на кровать и положила ладонь мне на лоб. Она послала свою служанку к мистеру Винси за стаканом вина, но принесенное вино назвала дешевым пойлом и велела Бетти сбегать в ближайшее питейное заведение и купить чего-нибудь поприличнее.

– По моей милости вы перенапрягли свои силы, – огорченно сказала миссис Бринк.

Нет-нет, она здесь совершенно ни при чем, ответила я; головокружения и слабость у меня обычное дело. Тогда она огляделась вокруг и сказала, мол, оно и неудивительно: любой сделается нездоров, коли поживет в такой комнате. Затем обратилась к служанке:

– Ты только посмотри на эту лампу! – Она имела в виду лампу, которую мистер Винси покрасил красной краской, дымящей и воняющей при нагревании. – На этот грязный ковер, на это постельное белье! – Она имела в виду старое шелковое покрывало, сшитое моей тетушкой, которое я привезла из Бетнал-Грин.

Миссис Бринк покачала головой и взяла мою руку. Столь редкое сокровище, как я, негоже хранить в такой дрянной шкатулке, сказала она.

17 октября 1874 г.

Сегодня вечером произошел прелюбопытный разговор касательно Миллбанка, спиритизма и Селины Доус. К обеду явился мистер Барклей, позже прибыли Стивен с Хелен, а также миссис Уоллес – играть с матерью в карты. Поскольку до свадьбы осталось всего ничего, мистер Барклей попросил всех нас называть его по-семейному, Артур, и теперь Присцилла, исключительно из духа противоречия, зовет его просто Барклей. Они двое постоянно говорят о своем доме и поместье в Маришесе и о том, как все будет, когда Прис станет там хозяйкой. Она выучится ездить верхом и править коляской. Я словно воочию вижу, как она восседает на высоком облучке, с кнутом в руке.

Двери их дома всегда будут открыты для нас, уверяет сестра. Там столько комнат, что можно с удобством разместить всех нас разом и никому не будет тесно. По всей видимости, там постоянно проживает какая-то незамужняя родственница мистера Барклея, которая наверняка мне понравится: очень умная дама – коллекционирует бабочек и жуков, даже выставляется в энтомологических обществах «наряду с мужчинами». Мистер Барклей – Артур – сообщил, что написал ей про мою добровольную работу с заключенными, и она ответила, что будет очень рада со мной познакомиться.

Миссис Уоллес спросила, когда я в последний раз была в Миллбанке.

– Как там ваш цербер, мисс Ридли? – продолжала она. – И пожилая женщина, которая слова забывает? – (Она имела в виду миссис Пауэр.) – Бедняжка!

– Бедняжка? – усмехнулась Присцилла. – Да она, похоже, просто слабоумная. И вообще все женщины, о которых рассказывает Маргарет, производят впечатление слабоумных. – Затем она сказала, что хоть убей не понимает, как я выношу общество таких особ. – Ты ведь даже наше общество едва выносишь! – Она пристально смотрела на меня, но на самом деле слова предназначались Артуру, сидевшему на ковре у ее ног, и он тотчас ответил, мол, неудивительно, ведь я заведомо знаю, что Присцилла никогда не скажет ничего интересного.

– Одна пустая болтовня, правда, Маргарет? – Теперь он называет по имени, разумеется.

Я улыбнулась, но продолжала смотреть на сестру, которая наклонилась и ущипнула Артура за руку. Она очень не права, называя арестанток слабоумными, сказала я. Все дело в том, что жизнь у них была совсем не такая, как у нее. Может ли она вообразить, насколько велика эта разница?

Присцилла ответила, что не желает ничего воображать, в отличие от меня, которая только и делает, что воображает всякие подобные вещи. Сейчас Артур держал ее запястья, оба ее тонких запястья, одной своей большущей рукой.

– В самом деле, Маргарет, – вновь заговорила миссис Уоллес, – неужели они все из низкого сословия? И все осуждены за преступления довольно-таки заурядные? У вас там нет каких-нибудь знаменитых убийц? – Она улыбнулась, обнажив зубы с темными продольными трещинками, как на клавишах старого фортепьяно.

Убийц обычно приговаривают к повешению, ответила я. А потом рассказала про одну девушку, Хэмер, которая до полусмерти избила сковородой свою хозяйку, но была признана невиновной и выпущена на волю, когда было неопровержимо доказано, что хозяйка крайне жестоко с ней обращалась. Присцилле, заметила я, следует быть поосторожнее со своими служанками в Маришесе во избежание подобной неприятности. Ха-ха, сказала сестра.

– А еще там сидит женщина, – продолжала я, – настоящая леди, своего рода знаменитость среди арестанток, – так вот, она отравила мужа…

Артур выразил надежду, что в Маришесе ничего подобного не случится. Ха-ха, сказали все.

Отсмеявшись, они заговорили о другом, а я все думала: стоит ли сказать, что еще там есть одна необычная девушка, спиритка?.. Сначала решила, что не стоит, а потом подумала: почему бы и нет? Когда я в конце концов все-таки сказала, брат тотчас же откликнулся, самым небрежным тоном:

– А, та медиум. Как там ее? Гейтс, что ли?

– Доус, – поправила я, несколько удивившись. За пределами Миллбанка я никогда не упоминала имени Селины Доус. И никогда не слышала, чтобы о ней кто-нибудь говорил, помимо тюремных надзирательниц.

Но Стивен кивнул – конечно же, он помнит это дело. Адвокатом обвинения был мистер Локк – «милейший человек, сейчас отошел от дел. С удовольствием поработал бы с ним».

– Мистер Халфорд Локк? – спросила мать. – Он как-то обедал у нас. Помнишь, Присцилла? Хотя нет, ты тогда была еще слишком мала, чтобы сидеть за столом с нами. А ты помнишь, Маргарет?

Нет, не помню. И слава богу. Я перевела взгляд со Стивена на мать и обратно, потом повернулась к миссис Уоллес и уставилась на нее.

– Доус, медиум? – говорила она. – Ну как же, знаю! Это ведь она ударила по голове дочь миссис Сильвестр… или придушила… или… одним словом, чуть не убила…

Я вспомнила гравюру с картины Кривелли, которую иногда подолгу разглядываю. Возникло ощущение, как если бы я бережно принесла ее сюда, а у меня ее бесцеремонно выхватили и начали передавать из рук в руки, пачкая нечистыми пальцами. Я спросила миссис Уоллес, знакома ли она с потерпевшей девушкой. Миссис Уоллес ответила, что в свое время водила знакомство с ее матерью – она американка, «с прескверным характером», а у дочери, помнится, роскошные рыжие волосы, но очень бледное лицо, все в конопушках.

– Ох и шумиху же тогда подняла миссис Сильвестр! Но думаю, спиритка и впрямь причинила бедняжке тяжелейшее нервное расстройство.

Я рассказала все, что говорила мне Доус: девушка просто страшно испугалась, никто на нее не нападал, а другая дама страшно испугалась при виде ее и умерла от потрясения. Даму звали миссис Бринк. Знала ли ее миссис Уоллес? Нет, не знала.

– Доус твердо стоит на своем: во всем виноват дух.

Стивен сказал, что на ее месте он тоже валил бы все на духа, – на самом деле он решительно не понимает, почему подобные заявления не звучат в суде каждый день. Я сказала, что Доус показалась мне вполне бесхитростной. Ну так спиритические медиумы и должны производить именно такое впечатление, ответил брат. Они нарочно учатся этому для своего ремесла.

– Подлая шайка все они, – живо продолжал он. – Ловкие мошенники. Весьма неплохо наживаются на простофилях.

Я приложила ладонь к груди, где прежде всегда висел медальон, – хотя и сейчас не понимаю, хотела ли я этим жестом привлечь внимание к своей потере или, наоборот, скрыть ее. Я взглянула на Хелен, но она с улыбкой что-то говорила Присцилле. Миссис Уоллес выразила сомнение, что все до единого медиумы обманщики. Вот одна ее подруга как-то участвовала в спиритическом сеансе, и медиум рассказал ей такие вещи, которых ну никак не мог знать: про ее мать, про сына кузины, погибшего в пожаре.

– У них есть свои журналы с записями, всем известно, – сказал Артур. – Толстенные журналы с именами и сведениями, которыми они постоянно обмениваются. Боюсь, в одном из них есть имя вашей подруги. И ваше тоже.

– «Синие книги» спиритов! – ахнула миссис Уоллес. – Вы не шутите, мистер Барклей?

Присциллин попугай резко встряхнул перьями.

– В доме моей бабушки, – сказала Хелен, – говорят, не раз видели на лестнице призрак девушки, которая там упала и сломала шею. Она направлялась на бал в шелковых туфельках.

«Призраки!» – фыркнула мать; похоже, в этом доме никто ни о чем другом говорить не может, и почему бы в таком случае всем нам просто не присоединиться к служанкам в кухне…

Немного погодя я подошла к Стивену и, под шумок общего разговора, спросила, действительно ли он считает Селину Доус полностью виновной.

Он усмехнулся: ну, она же в Миллбанке, а значит – виновна.

Я сказала, что вот так же точно он отвечал на мои вопросы в детстве – будто уже и тогда был увертливым адвокатом. Я заметила, что Хелен наблюдает за нами. Жемчужины у нее в ушах походили на капли воска. В былые дни, увидев на ней эти серьги, я всякий раз представляла, как они плавятся от жара, исходящего от тонкого горла. Я присела на подлокотник кресла Стивена и спросила, с чего он взял, что Селина Доус столь расчетлива и одновременно столь агрессивна. «Ведь она совсем еще молодая…»

Да он ничего такого и не имел в виду, ответил брат. Просто он часто видит в суде девочек лет тринадцати-четырнадцати – таких маленьких, что приходится скамейку для них подставлять, чтобы присяжные могли разглядеть их толком. Но за такими девочками, добавил он, всегда стоит какая-нибудь взрослая женщина или мужчина; и если молодость Доус о чем-то и говорит, то, скорее всего, о том лишь, что «она подпала под дурное влияние». Я сказала, что Доус кажется человеком вполне в себе уверенным: если она и подверглась какому-то влиянию, то только духовного свойства.

– Тогда, возможно, она просто кого-то выгораживает, – сказал Стивен.

То есть какого-то человека, ради которого она готова провести пять лет своей жизни в тюрьме? В Миллбанке?

Такое случается, сказал Стивен. Ведь мисс Доус очень молода и, насколько он помнит, весьма хороша собой.

– А замешанный в деле «дух», теперь припоминаю, имел обличье привлекательного молодого мужчины. Ты же сама прекрасно знаешь, что призраки, являющиеся на спиритических сеансах, – всего лишь актеры в муслиновых балахонах.

Я потрясла головой и сказала: нет-нет, здесь ты ошибаешься! Точно ошибаешься!

Брат пристально посмотрел на меня, словно говоря: да что ты знаешь о чувствах, которые заставляют юную красавицу сесть в тюрьму во спасение своего возлюбленного?

Действительно, что я знаю о таких вещах? Невольно я опять подняла руку к груди, а потом, чтобы скрыть жест, потянула воротник платья. Неужели он и вправду считает спиритизм полной чепухой? – спросила я. А всех медиумов мошенниками? Брат вскинул ладонь:

– Я сказал не «все», а «большинство». Это Барклей считает, что они жулики все до единого.

С мистером Барклеем мне говорить не хотелось.

– Ну а сам-то ты что думаешь? – спросила я.

Стивен ответил, что с учетом всех фактов он думает ровно то, что думает любой здравомыслящий человек: спиритические медиумы в большинстве своем обычные шарлатаны, но некоторые, не исключено, жертвы душевной болезни или мании – и вполне возможно, Доус одна из них, в каковом случае она заслуживает скорее жалости, чем насмешки. Однако все остальные…

– Ну, мы ведь живем в удивительное время. Я могу пойти в телеграфную контору и отправить послание человеку в такую же контору по другую сторону Атлантики. Как это происходит? Не знаю. Пятьдесят лет назад подобное считалось совершенно невозможным – явным противоречием всем законам природы. Однако, когда кто-то присылает мне телеграмму, я не считаю, что меня одурачили и что на самом деле сообщение отстучал какой-то малый, спрятавшийся в соседней комнате. Равным образом я не полагаю – как полагают иные священники, – что всякий спирит, передающий мне послание из иного мира, не кто иной, как дьявол в человеческом обличье.

Но телеграфные аппараты соединены проводами, сказала я. А брат ответил, что уже сейчас некоторые инженеры допускают возможность создания сходных аппаратов, работающих без проводов.

– Возможно, в природе существуют своего рода провода… некие прозрачные незримые волокна… – Стивен пошевелил пальцами в воздухе, – столь тонкие и непостижимые, что в науке для них нет названия; столь тонкие, что они пока еще даже не обнаружены учеными. Возможно, только самые высокочувствительные девушки, вроде твоей Доус, способны осязать такие провода и слышать сообщения, передаваемые по ним.

– Послания, Стивен? От мертвых? – спросила я, и брат ответил, мол, если мертвые и впрямь продолжают существование в иной форме, значит нам требуются поистине странные и необычные средства сообщения с ними…

– Но если это действительно так и Доус невиновна… – начала я.

Нет, он не говорил, что так и есть на самом деле; он лишь допустил, что такое возможно.

– И даже если бы так и было на самом деле, это вовсе не означает, что ей можно верить.

– Но если она и вправду невиновна…

– Если она невиновна, пускай ее духи докажут это! Кроме того, по-прежнему остается вопрос девушки с нервным расстройством и пожилой дамы, умершей от испуга. Я бы не взялся оспаривать столь очевидные свидетельства. – Минуту назад мать вызвала звонком Вайгерс, и теперь брат подался вперед и взял печенье с тарелки, принесенной служанкой. – А посему я считаю… – он стряхнул крошки с жилета, – что прав в первом своем предположении. Сердечного дружка в муслине я предпочитаю незримым волокнам.

Подняв глаза, я увидела, что Хелен по-прежнему наблюдает за нами. Вероятно, она была рада, что я держусь со Стивеном просто и дружелюбно, – я далеко не всегда с ним такая, знаю. Я хотела подойти к ней, но тут мать позвала ее к карточному столу, за которым уже собрались Прис, Артур и миссис Уоллес. С полчаса они играли в двадцать одно, потом миссис Уоллес вскричала, что она разорена, у нее все пуговицы вышли, и отправилась наверх. Когда она вернулась, я ее остановила и снова завела разговор про миссис и мисс Сильвестр. Какой показалась ей девушка, когда она видела ее в последний раз? Она производила впечатление «малость тронутой умом», ответила миссис Уоллес: мать сосватала ей какого-то джентльмена с косматой черной бородой и красными губами – «и на вопрос „как поживаете?“ мисс Сильвестр решительно всем отвечала одно: „Я выхожу замуж“ – и совала под нос руку, на которой красовалось кольцо с изумрудом размером с яйцо, да еще эти ее волосищи рыжие… Ты ведь знаешь, разумеется, что она богатая наследница?».

– А где живут миссис и мисс Сильвестр? – спросила я, и миссис Уоллес значительно прищурилась:

– Так они, моя дорогая, уехали обратно в Америку.

В последний раз она встречалась с ними незадолго до окончания судебного процесса, а потом вдруг разнеслась новость, что они уволили всю прислугу и продали дом. Она в жизни не видела, чтобы женщина так торопилась увезти свою дочь подальше и выдать замуж.

– Но ведь где судебный процесс, там всегда скандал. Полагаю, в Нью-Йорке к подобным вещам относятся проще.

Тут мать, отдававшая какие-то распоряжения Вайгерс, повернулась к нам и спросила:

– Что такое? Вы о ком говорите? Надеюсь, не о призраках? – От отсвета карточного сукна горло у нее было зеленым, как у жабы.

Я отрицательно мотнула головой, но ничего не сказала, предоставив говорить Присцилле.

– А в Маришесе… – опять начала она, взяв сданные карты, а чуть погодя перескочила на другую тему: – А в Италии…

И далее у них завелся обрывочный разговор о свадебном путешествии. Я стояла у камина, глядя в огонь; Стивен дремал над газетой. Спустя время до меня донеслись слова матери:

– …никогда не бывала, сэр, и не имею ни малейшего желания! Мне противна самая мысль о тяготах путешествия, о тамошней жаре, о местной кухне. – Она все еще разговаривала с Артуром об Италии. Рассказывала, как папа ездил туда по своим научным делам, когда мы с Прис были маленькими, и как планировал очередную поездку со мной и Хелен в качестве помощниц. Он и понятия не имел, что Хелен такая ученая, удивился Артур, а мать ответила: о, именно работе мистера Прайера мы обязаны тем, что милая Хелен теперь с нами!

– Хелен посещала лекции мистера Прайера, там Маргарет с ней и познакомилась и привела в наш дом. С тех пор она стала нашей дорогой гостьей и любимицей мистера Прайера. Разумеется, мы не знали – верно, Присцилла? – что она ходит к нам только из-за Стивена… Ну-ну, не красней, Хелен, дорогая!

Я стояла у камина и все слышала. Я увидела, как щеки Хелен залились краской, но мои щеки остались прохладными. В конце концов я столько раз слышала эту историю, что и сама уже почти в нее поверила. Кроме того, слова брата заставили меня глубоко задуматься. Больше я в разговорах участия не принимала, но перед тем, как подняться в свою комнату, снова подошла к Стивену, разбудила от дремоты и сказала:

– Насчет твоего малого в муслине… Я разговаривала с женщиной, исполняющей обязанности тюремного почтмейстера, и знаешь, что она сказала? За все время своего пребывания в тюрьме Селина Доус не получила и не отправила ни одного письма. Так вот ответь мне: кто добровольно сядет в Миллбанк во спасение возлюбленного, который не присылает ничего – ни письма, ни весточки?

Брат ответить не смог.

25 ноября 1872 г.

Нынче вечером вышла ужасная ссора! Всю вторую половину дня я провела с миссис Бринк и немного опоздала к обеду. Мистер Катлер постоянно опаздывает, но никто и слова не говорит.

Когда я проскользнула в столовую комнату, мистер Винси сказал:

– Надеюсь, мисс Доус, Бетти оставила для вас вашу порцию, а не скормила собаке. Мы уже подумали, что теперь вы считаете ниже своего достоинства есть с нами.

Конечно же, такой день никогда не настанет, сказала я. На что он ответил:

– Ну да, ведь ваш редкий дар позволяет вам заглядывать в будущее и делать подобные заверения.

Еще 4 месяца назад, продолжал мистер Винси, я была превелико рада получить место в его заведении, но теперь, похоже, вознамерилась найти что-нибудь получше. Он передал мне тарелку с кусочком кроличьего мяса и вареной картошкой, и тогда я сказала:

– Ну, найти что-нибудь получше обедов миссис Винси большого труда не составит.

Все опустили вилки и уставились на меня; Бетти прыснула со смеху, и мистер Винси отвесил ей пощечину, а миссис Винси возопила:

– Ах! Ах! Меня никогда еще так не оскорбляли, за моим же собственным столом, мои же собственные постояльцы! Ах ты, маленькая дрянь! Мой муж по доброте сердечной приютил тебя, за ничтожную плату! Думаешь, я не замечаю, как ты строишь ему глазки?

– Ваш муж мерзкий старый прохиндей!

Я схватила с тарелки вареную картофелину и запустила в голову мистеру Винси. Я не видела, попала или нет, поскольку сразу выскочила из-за стола, взбежала по лестнице в свою комнату, бросилась на кровать и разрыдалась, потом начала истерически хохотать, а в конце концов меня стошнило.

Ко мне заглянула одна лишь мисс Сибри: принесла хлеба с маслом и глоточек портвейна из своего стакана. Я слышала, как мистер Винси громко негодовал в холле внизу. Никогда впредь он не примет под свой кров ни одну девицу-медиума, даже если она заявится с собственным папашей!

– Говорят, они обладают особой спиритической силой, – может, оно и так! Но молодая девица в припадке спиритической ярости – жуткое зрелище, мистер Катлер, ей-богу!

21 октября 1874 г.

Вызывает ли хлорал привыкание? Мне кажется, матери приходится отмерять мне все бо́льшие дозы, чтобы я ощутила хотя бы легкую сонливость. А когда я все же засыпаю, сон мой прерывист и беспокоен: перед глазами мелькают тени, в ушах раздаются шепотные голоса. Они меня будят, и я резко приподнимаюсь с подушек и в смятении оглядываю пустую комнату. Потом добрый час лежу, всеми силами призывая сон.

Это потеря медальона на меня так подействовала. Из-за нее я плохо сплю ночами, а днем ничего не соображаю от недосыпа. Сегодня утром я проявила такую тупость при обсуждении какого-то незначительного вопроса, связанного со свадьбой, что мать раздраженно спросила: «Да что с тобой творится в последнее время?» Она говорит, я глупею из-за общения со своими умственно неразвитыми арестантками. Назло ей я поехала в Миллбанк – и вот теперь мне опять никак не заснуть…

Сначала мне показали тюремную прачечную: страшное низкое помещение – жаркое, сырое и вонючее. В нем стоят громадные бельевые катки жуткого вида и котлы с кипящим крахмальным раствором; к потолку крепятся рядами реечные сушилки, с которых, роняя капли, свисают безымянные желтоватые тряпки – простыни, сорочки, нижние юбки, – неотличимые одна от другой. Я выдержала там лишь минуту, прежде чем лицо и кожу на голове не начало печь совсем уже нестерпимым жаром. Однако надзирательницы говорят, работу в прачечной арестантки предпочитают любой другой. Прачек лучше кормят: дают яйца, свежее молоко и мясо сверх положенной нормы, для поддержания сил. Ну и конечно же, здесь они работают вместе, а значит, имеют возможность и словечком друг с другом перемолвиться.

После жары и суеты прачечной тюремные коридоры и камеры показались мне особенно холодными и тоскливыми. Сегодня я ограничилась посещением только двух арестанток, которых еще ни разу прежде не навещала. Первая из них – женщина «весьма приличного происхождения», по имени Талли, осужденная за мошенничество с драгоценностями.

Когда я к ней вошла, она взяла меня за руку и воскликнула:

– О, наконец-то собеседник, с которым есть о чем поговорить!

Однако интересовали арестантку единственно газетные новости, рассказывать которые я не имела права.

– Но здорова ли наша дорогая королева? По крайней мере это вы можете сказать, верно?

Талли сообщила, что дважды посещала по приглашению званые вечера в Осборне, и упомянула имена нескольких великосветских дам. Знакома ли я с ними? Нет, не знакома. Тогда она поинтересовалась, кто мои родители, и, кажется, несколько поостыла ко мне, когда я ответила, что мой папа был простым ученым. Под конец она спросила, могу ли я повлиять на мисс Хэксби в вопросе корсета по размеру и зубного порошка.

У Талли я оставалась недолго. Вторая же арестантка понравилась мне гораздо больше. Зовут ее Агнес Нэш, отправлена в Миллбанк три года назад за сбыт фальшивых монет. Она коренастая молодая женщина, смуглолицая и с темными усиками, но у нее необычайно красивые ярко-голубые глаза. Когда я вошла в камеру, она сразу встала, книксена не сделала, но пригласила меня сесть на стул, а сама все время нашего разговора стояла, прислонившись к свернутой койке. Руки у нее белые и очень чистые. На одном пальце не хватает фаланги – «собака мясника отхватила, когда я еще совсем крохой была».

О своем преступлении она говорила без всякого стыда и рассказала довольно любопытные вещи.

– Я родом из квартала воров, и обычные люди считают нас отпетыми негодяями, но к своим мы очень добры. Я сызмалу обучена красть, если нужно, и, не скрою, крала много раз; но постоянно заниматься этим мне не приходилось, поскольку мой брат – мастер воровского ремесла и содержал семью в достатке. – Затем Нэш сообщила, что попалась на фальшивомонетничестве, которым занялась по той же причине, что и многие другие девушки: работа легкая и приятная. – Меня осудили за сбыт, но я никакого касательства к сбыту не имела; я просто изготавливала формы на дому, а отливали уже другие.

Я и прежде не раз слышала, как арестантки проводят между преступлениями подобные тонкие различия по степени, виду или характеру.

– Значит, ваше преступление менее тяжкое? – спросила я.

Она не утверждает, что менее тяжкое, а всего лишь говорит, в чем именно оно заключалось.

– Просто судьи ничего не смыслят в нашем деле, вот почему и упекли меня в тюрьму.

– Как вас понимать? – спросила я. – Очевидно же, что изготавливать фальшивые монеты нехорошо, верно? Хотя бы потому, что это нечестно по отношению к людям, которым они достаются.

– Нечестно, ваша правда. Только неужто вы думаете, что вся наша фальшивка попадает в ваш кошелек? Что-то может и попасть, конечно, – ну, в таком случае, значит, вам не повезло. Однако основная часть поддельных денег благополучно вращается между нами же. Скажем, я суну монетку приятелю за жестянку табаку. А он расплатится ею за что-нибудь со своим приятелем, а тот в свою очередь отдаст Сьюзи или Джиму – за шмат баранины, украденной с торговой баржи. Сьюзи или Джим вернут монету обратно мне. Чисто семейное дело, никому никакого вреда. Но когда судьям говоришь «фальшивомонетчик», им обязательно слышится «вор» – и вот за это я должна заплатить пятью годами…

Мне никогда и в голову не приходило, что существует такая вещь, как воровская экономика, сказала я; и доводы Нэш в защиту подобного экономического уклада звучат весьма убедительно. Девушка кивнула и сказала, что мне надо непременно поднять эту тему, когда я в следующий раз буду обедать с каким-нибудь судьей.

– Хочу попробовать потихоньку-понемногу повернуть дело в свою пользу, через дам вроде вас.

Последние слова Нэш произнесла без тени улыбки, и я не поняла, шутит она или говорит серьезно. Я сказала, что впредь буду внимательно разглядывать все шиллинги, попадающие в мои руки, и тогда она улыбнулась:

– Так и делайте. Как знать, может, прямо сейчас в вашем кошельке лежит монета, отлитая и обрезанная мною.

Однако, когда я спросила, как отличить поддельную монету от настоящих, Нэш проявила сдержанность. Есть, конечно, кое-какие признаки, но…

– Я, знаете ли, должна хранить секреты своего ремесла, даже здесь.

Она невозмутимо смотрела мне в глаза.

– Надеюсь, вы не имеете в виду, что собираетесь взяться за старое, когда выйдете на свободу? – спросила я.

Нэш пожала плечами. Ну а чем еще ей заниматься-то? Она же сказала, что сызмалу обучена мошенству. Родне не понравится, если она вернется к ним вся такая добропорядочная.

Очень жаль, вздохнула я, что ей больше не о чем думать, кроме как о преступлениях, которые она совершит через два года.

– Ага, жаль, – согласилась Нэш. – Но что еще здесь остается делать? Разве только считать кирпичи в стенах или стежки в шитье – так я уже вдоволь насчиталась. Или гадать, как там мои детки, без матери-то, – так я уже вдоволь об этом надумалась. Ох и тяжкие это думы!

Возможно, стоит подумать, почему ее дети остались без матери, сказала я. Стоит подумать обо всех прошлых беззакониях, которые и привели ее в тюрьму.

– Думала, да еще как! – рассмеялась она. – Целый год! Здесь все об этом думают – любую спросите. Первый год в Миллбанке, знаете ли, страшная штука. Клянешься, что скорее голодать будешь, вместе с детками своими, чем еще раз совершишь что-нибудь противозаконное и снова окажешься в тюрьме. Готова пообещать что угодно кому угодно – вот насколько раскаиваешься. Но это только в первый год. Потом раскаяние проходит. И, размышляя о своем преступлении, уже не думаешь: «Не сделай я так, не попала бы сюда», а думаешь: «Вот если бы я сделала все ловчее…» Ну и обмозговываешь разные хитрые махинации и кражи, которые совершишь на воле. Думаешь: «Они, значит, упекли меня за решетку, потому что сочли злодейкой? Ну ладно, в таком разе будь я проклята, если через четыре года не покажу им, что такое настоящее злодейство!»

Она весело подмигнула. С минуту я молча смотрела на нее, потом наконец проговорила:

– Вы ведь не ожидаете, что я скажу: «Ах, как мне приятно слышать от вас подобные речи…»?

Нет, тотчас откликнулась Нэш, ничего подобного она, разумеется, не ожидает.

Когда я поднялась на ноги, она отступила от своей свернутой койки и прошла со мной три или четыре шага до решетки, словно провожая.

– Было очень приятно побеседовать с вами, мисс, – сказала она. – И да, будьте повнимательнее с шиллингами!

Непременно, ответила я, высматривая в коридоре надзирательницу. Нэш кивнула, а потом спросила:

– А вы сейчас к кому пойдете?

Вопрос прозвучал вполне невинно, а потому я осторожно ответила:

– Ну… возможно, к вашей соседке, Селине Доус.

– А, к этой! Которая с призраками общается… – Нэш закатила свои красивые голубые глаза и презрительно усмехнулась.

Теперь она нравилась мне гораздо меньше.

Миссис Джелф быстро явилась на мой зов и выпустила меня из камеры, после чего я и впрямь направилась к Доус.

Мне показалось, лицо у нее стало бледнее прежнего, а руки еще больше покраснели и огрубели. На мне был плащ, плотно стянутый на груди, и я ни словом не упомянула ни о своем медальоне, ни о том, что́ Доус говорила мне в прошлую нашу встречу. Но я сказала, что думала о ней. И думала обо всем, что она рассказывала про себя. Расскажет ли она сегодня еще что-нибудь?

– Так чего еще рассказывать-то? – спросила Доус.

Ну, может, она подробнее поведает о своей прежней жизни, до тюрьмы?

– Когда вы стали… такой? – спросила я.

Доус чуть наклонила голову к плечу:

– Какой именно?

– Да вот такой, какая вы сейчас. Как давно вы видите духов?

– А, вот вы о чем. – Она улыбнулась. – Да сколько себя помню, столько и вижу.

И затем она рассказала, при каких обстоятельствах впервые увидела духа, совсем еще маленькой. Тогда она жила с тетушкой и очень часто болела – и вот однажды, когда болела особенно сильно, к ней явилась какая-то дама. Оказалось, то была ее покойная мать.

– Мне тетушка так сказала, – пояснила Доус.

– И вы не испугались?

– Тетушка заверила, что бояться нечего, ведь мама меня любит – вот почему и пришла…

Подобные визиты продолжались, и в конце концов тетушка решила, что следует «наилучшим образом использовать способность, ей дарованную» и стала водить ее в спиритический круг. Там начались разные стуки, голоса и появились другие духи.

– Вот тогда я немножко испугалась, – сказала Доус. – Далеко не все духи были такие добрые, как мама!

А сколько лет ей тогда было?

– Тринадцать, кажется…

Я так и вижу худенькую бледную девочку, которая вскрикивает «Тетя!», когда стол покачивается и стучит. Решительно не понимаю, как взрослая женщина могла подвергнуть ребенка таким ужасам. Однако, когда я выразила свое недоумение, Доус покачала головой и сказала, что тетушка поступила правильно. Было бы гораздо хуже, если бы она встретилась с подобными недобрыми духами в одиночку, – а с иными медиумами такое бывает, заверила она. Ну а со временем она привыкла к своим видениям.

– Тетушка держала меня при себе, – продолжала Доус. – Сверстницы казались мне скучными, они разговаривали о самых обыденных вещах и, разумеется, считали меня странной. Иногда я встречала какую-нибудь девочку, при виде которой сразу понимала, что она такая же, как я. Конечно, не было ничего хорошего, если сама она не знала о своих способностях, – а еще хуже, если догадывалась о них и боялась…