Текст книги "Психологическая травма: путь к самоисцелению"

Глава 2. Серость и беспорядок

Итак, вы получили примерное представление о том, что такое травма, и познакомились с некоторыми простыми и ясными категориями из этой области. Первая глава была черно-белой, а вторая будет серой – в ней вы прочтете о неразберихе и беспорядке. Да, сейчас я буду рассказывать о вещах, от которых всем нам становится не по себе. Мы будем рассуждать о детской психологической травме, о травме привязанности (ваших взаимоотношениях с родителями в раннем детстве), о травме отношений (отношениях с другими людьми) и о скрытых травмах (о которых вы не помните). Скорее всего, это будет неприятно и болезненно, но нам обязательно нужно через это пройти, чтобы докопаться до сути и разобраться с прошлым.

Детская травма и отрицание

Я отдельно выделила детскую психотравму, потому что такие травмы происходят очень часто, но многие делают вид, что это не так. Я поняла, что у большинства из нас какое-то странное, наплевательское отношение к своему детству: мы притворяемся, что ничего особенного там не происходило, и изо всех сил отгораживаемся от неприятных воспоминаний. «Первое правило “Бойцовского клуба”» применительно и к нашему детству – ничего о нем не рассказывать. Поэтому, когда я спрашиваю у взрослого человека, обзывали его в детстве и оскорбляли или нет, обычно ответ отрицательный. И тогда я жду. После этого деликатно и уважительно начинаю расспрашивать его о детстве. Могу иначе сформулировать этот вопрос: «Значит, в детстве вас не оскорбляли словесно?» – и человек перестает притворяться, вспоминая, каким он тогда был. И да, он отвечает: «Оскорбляли».

Мы отрицаем детские травмирующие переживания и стремимся превратить их в нечто незначительное. Я знаю, почему мы так делаем, – так проще жить дальше. Но если мы хотим развиваться, важно перестать недооценивать события детства. Они оставили отпечаток на всей нашей жизни и продолжают провоцировать у нас разного рода травматические реакции, затягивая в порочный круг и до сих пор принося нам вред. Неприятно признавать, что на нас до сих пор воздействует детская психотравма, но это важно сделать.

Основная проблема травмы – не просто травмы детства, а вообще любой психологической травмы – ее отрицание. Признать, что мы пережили травмирующее событие, – это только полдела. После этого все в жизни меняется. Все вокруг внушает страх. Люди считают, что признаться в наличии психологической травмы – все равно что признаться в собственном бессилии. Многие думают, что травма – это про слабаков. Они неправы. Это происходит не из-за каких-то личностных качеств, это происходит со всеми людьми, и убеждение в том, что виной всему слабость и беспомощность, – лишь очередная защитная реакция.

Если мы перестанем мучиться вопросом «Что со мной не так?» и спросим себя: «Что именно вызвало у меня такую реакцию?», то жизнь у нас пойдет совсем по-другому. Гораздо человечнее и эффективнее для общения с другими людьми перестать спрашивать «Что не так с этим человеком?», а вместо этого спросить «На что он так реагирует?». Тогда все мы обратим внимание на настоящую проблему: на психологическую травму. Переосмыслить понятие травмы и ментального здоровья могу не только я. Попробуйте и вы рассматривать психическое здоровье человека через призму его реакции на события прошлого.

Признание того, что кто-то пережил психологическую травму раньше или переживает ее сейчас, означает, что каждый теперь может задуматься о своем поведении. Отрицая свое столкновение с психотравмой, человек оправдывает себя и всех, кто тогда, давно был рядом с ним. Всем участникам будет гораздо удобнее, если мы все будем соблюдать приличия. Вашей маме будет в сто раз спокойнее жить, если вы никогда не расскажете ей о том, как агрессия, насилие и оскорбления с ее стороны нанесли вам непоправимый моральный ущерб. Если вы не обозначите это как психологическую травму, вашему отцу не придется задумываться над тем, почему он игнорировал происходящее, а тетушке, которая могла что-то осудить и раскритиковать, – о том, что именно она отрицает. Если не называть травмирующие события таковыми, можно сделать вид, что все хорошо, или даже притворяться, что и раньше все было идеально. Ситуация все еще под контролем, и мы можем не страдать от столкновения с реальностью. На протяжении многих лет я снова и снова слушала о чужих историях выздоровления и восстановления душевных сил, которые были похожи на мою собственную:

«Моя мать много пила, ужасно много, но она была довольно веселой. Бывало, что мне не нравилось, когда у нее заплетался язык или когда она все время падала. На моего брата это повлияло сильнее, чем на меня: он воспринимал все очень близко к сердцу, да и сам никогда не употреблял алкоголь. Ему было очень тяжело видеть мать в таком состоянии, а я не очень из-за этого переживала».

«Моя мать держалась очень отстраненно. Она часто грустила или беспокоилась, а я не знала, как ей помочь. Когда моя сестра появилась на свет, мама впала в тяжелую послеродовую депрессию – и мне из-за этого очень жаль сестренку. Я помню несколько семейных праздников, когда мама была энергичной и веселой, но чаще всего она тихо сидела и смотрела в одну точку. Она никогда не повышала на нас голос, но мы изо всех сил старались не огорчать ее, чтобы она не грустила и не беспокоилась. Наверное, это грустно, но мне очень повезло, что у нас с мамой были хорошие отношения».

«Папа работал вахтовым методом и месяцами не бывал дома. Обстановка в семье накалялась, когда он возвращался на месяц, чтобы отдохнуть. Мы с сестрой боялись отца. Не то чтобы он был каким-то пугающим, просто у него был скверный характер. Меня он ударил лишь пару раз, и оба за дело. Помню, как мне нравилось его доводить. Иногда он неожиданно срывался на меня. Думаю, папе не нравилось находиться рядом с маленькими нами, а вот сейчас, когда я уже взрослый человек, отношения у нас наладились».

«Мне не очень нравилось ходить в школу. Сама по себе она была еще ничего, но общение со сверстниками вызывало у меня трудности. У меня был один близкий друг, но остальные дети меня недолюбливали. Я до сих пор не понимаю почему! Наверное, я был раздражающим! В основном мне говорили всякие гадости, обычную ерунду, которую всегда говорят дети, или оставляли меня в одиночестве. Пару раз со мной обошлись довольно жестоко и побили, но так бывало редко. Многим детям бывает трудно в школе, но я считаю это своеобразным обрядом посвящения!»

«Когда я была маленькая, моего брата сбила машина. Это было ужасно! Он ехал на велосипеде по тротуару и упал на дорогу. Я попыталась догнать его и остановить, но не успела. Следующие шесть недель были тяжелыми: брат лежал в реанимации, и мама с папой боялись, что он не выживет. Я думаю, это оставило на них определенный отпечаток. Они всегда слишком сильно его опекали, а после этого несчастного случая и вовсе не спускают с него глаз, и я это прекрасно понимаю. Я волнуюсь и за них, и за него. Я стараюсь помогать им, даже после того, как переехала в другой город».

«Я помню, того парня звали Саймон. Мне было, наверное, лет восемь, а ему где-то двенадцать. Когда мы сидели рядом в школьном автобусе, он совал свою руку мне в трусы. Мне было настолько стыдно, что я просто замирала и терпела все это. Помню, что как-то раз меня даже стошнило! Я никому не рассказывала об этом раньше, так как чувствовала себя неловко из-за того, что позволяла этому парню делать такие вещи».

Заметили отрицание, сокрытое в этих историях? Каждый рассказ вызывает неприятные, гадкие ощущения. Так странно слышать чужие рассказы о подобных неправильных вещах. Мне приходилось часто слышать подобные истории о детских психологических травмах, и все они ощущаются одинаково. На всех встречах, которые я посещала, во всех группах психологической помощи, которые я проводила, попадаются люди (обычные люди, переживающие непростые времена), которые отрицают, что пострадали в детстве. Они рассказывают истории, похожие на те, с которыми вы ознакомились выше, и я, как и все, кто их слушает, знаю: то, что с ними случилось, неправильно. Их детский травматический опыт – не мелочь. И все это время мы думаем: «Какой ужасный рассказ. Похоже, ему сейчас действительно тяжело… и все происходящее с ним сейчас – не простое совпадение».

Итак, почему же, даже когда у нас дела идут не очень хорошо, мы отрицаем, что наши детские переживания могут иметь какое-то отношение к нынешним проблемам? Хотя и нам, и нашим родным было бы легче, если бы мы не стали в этом разбираться, причина лежит гораздо глубже. Миллионы людей смотрели выступление Брене Браун на канале TED talks под названием «Слушая стыд»[21]21
  https://www.youtube.com/watch?v=psN1DORYYV0 – Примеч. пер.


[Закрыть]. Проделанная ею работа и ее речь вызывают восхищение[22]22
  Brown, B, ‘Listening to Shame’, TED, 3 December 2020, ted.com/talks/brene_brown_listening_to_shame/up-next?language=en. Brown, B. (2020). The Gifts of Imperfection: Let go of who you think you’re supposed to be and embrace who you are, 10th anniversary edition, Vermillion, London.


[Закрыть]. Но я хочу, чтобы вы знали, что стыду обычно предшествует… что? Ну-ка угадайте. Травма. Стыд – это распространенная реакция на травматический опыт. Так чего же мы стыдимся? Как правило, каждый случай уникален, но как вы думаете, чего стыдятся люди из примеров выше?

Думаю, каждый из героев стыдится того, как с ним обращались. Возможно, они считают, что с ними бы так не поступили, будь они по-настоящему достойны любви. Этим людям стыдно, что их близкие так дурно поступали с ними, хотя должны были бы любить их и уважать. Мать-алкоголичка, мать в депрессии, отец – домашний тиран, родители, которые одному ребенку уделяют больше внимания, чем другому, школьный обидчик, который знает, что останется безнаказанным. Авторы всех этих историй заслуживали лучшего обращения, но они никогда не признают неправильность произошедшего, потому что им стыдно. Знаете, почему я считаю, что все эти ужасные события можно считать травматичными? Потому что, будь это не так, пострадавшие бы справились с этим. Они бы сказали что-то вроде: «Этот мальчишка постарше дотронулся до меня, вот козел!» Не скрывали бы всей правды. Не было бы никаких оправданий для чувства неловкости. И стыда бы не было.

Травма привязанности

В некоторых из историй, упомянутых выше, детская травма была вызвана внешними событиями (например, автомобильной катастрофой), но если присмотреться повнимательнее, можно заметить, что в большинстве этих ситуаций важную роль играют межличностные взаимодействия – отношения между людьми. Травма привязанности – это особый тип травмы, который переживает младенец или очень маленький ребенок, когда родители физически не уделяют ему внимания или применяют к нему насилие.

Привязанность – это взаимоотношения младенца или малыша с родителями или опекунами. Здоровая эмоциональная связь между ребенком и его родителем формируется по мере того, как развиваются их отношения. Взрослый и ребенок должны быть эмоционально сонастроены. Если ребенок грустит, родитель должен обратить на это внимание и отреагировать соответственно. Если родитель раздражен, ребенку нужно это осознать. Это и есть сонастроенность, которая способствует формированию привязанности. В этих первых взаимоотношениях мы и учимся регулировать свои чувства (различать, понимать и контролировать их). Мы начинаем понимать, кто мы для себя и для других людей. Мы осознаем, что наши чувства важны, как и мы сами. Начинаем осознавать собственную ценность.

Надежная привязанность формируется в результате постоянного проявления родителем заботы, любви и внимания в адрес малыша. В таком случае ребенок будет уверен в себе и во взаимоотношениях с другими людьми. Он знает, что с ним и как, уверен, что может положиться на своих родителей, и знает, что его любят и он достоин любви. Ребенок, у которого сформировалась надежная привязанность, обладает значимой точкой опоры, источником любви, благодаря которому он становится цельной личностью и начинает уважать себя. Звучит здорово, правда?

А вот если эмоциональные потребности ребенка не удовлетворялись и родители не были с ним на одной эмоциональной волне, то все будет не так радужно. В этом случае между ребенком и его родителями формируется привязанность, в которой малыш не будет чувствовать себя защищенным. В дальнейшем это приведет к неуверенности в себе и во взаимоотношениях с родителями, тогда как должно быть наоборот. Дети не чувствуют, что родителям можно доверять, не ощущают себя любимыми и достойными любви. Им кажется, что они словно растворяются на фоне своих родителей, что их чувства игнорируют или не воспринимают всерьез. Малыша никто не хочет по-настоящему видеть и слышать, он ощущает себя никчемным, никому не нужным. Его не ценят, он чувствует, что ничего не значит для близких и любимых людей. У него фрагментарное и бессистемное представление о самом себе – слабо развитая идентичность, он не уверен, что понимает, кто он, особенно в отношениях с другими людьми. Так формируется ненадежная привязанность, когда человек чувствует себя незащищенным по отношению к себе и к другим.

Когда между ребенком и родителем сформирована ненадежная привязанность, родитель не чувствует себя защищенным, воспринимая такие отношения как травматические. Это еще называется травматической привязанностью, но, по сути, ничем не отличается от других разновидностей травмы. Малыш полностью зависит от взрослых рядом с ним (ведь он физически может погибнуть, если окажется в одиночестве), поэтому угрозу в отношении себя он ощущает как очень серьезную и потому всеобъемлющую. Маленькие дети по определению не способны изменить свое положение самостоятельно – они беспомощны. Вспомните формулу из первой главы. Ребенок ощущает какую-то угрозу (что его родители не могут или не хотят удовлетворить его потребность в поддержке, защите и любви) – его пугает и эта ситуация, и ощущение собственной беспомощности. Воспринимаемая угроза + душевное потрясение = психологическая травма. Я выделила именно эту разновидность травмы, потому что с ней сталкивалось большинство людей, но все это верно и для других видов психотравмы.

У такого рода неполноценных и травмирующих ранних отношений будут далеко идущие последствия. Именно от них зависит, какого мы мнения о себе и чего будем ожидать от взаимоотношений с другими людьми. Если во взаимоотношениях с близкими у вас сформировалась надежная привязанность, отлично. Но все уже не так здорово, если в этих отношениях есть психологическая травма, неуверенность и нет ощущения безопасности. Надежная/ненадежная привязанность, ощущение безопасности и так далее – все эти термины подкреплены многочисленными исследованиями привязанности и теоретически обоснованы. Взрослый неуверенный в себе человек действует в соответствии с паттернами взаимоотношений, страхами и всякого рода отклонениями, которые сформировались у него в детстве.

Травма отношений

Травма привязанности – это разновидность травмы отношений (реляционной травмы), которая развивается в результате длительных, напряженных, сложных, пренебрежительных или оскорбительных отношений. Как правило, травма отношений формируется в раннем возрасте, но она может появиться и у взрослого человека, если тот подвергся насилию или жестокому обращению. Я упоминаю здесь об этом типе травмы, потому что проблема может быть не только в привязанности. Жестокое обращение с детьми, сексуальное, психологическое или эмоциональное насилие, домогательства, изнасилование, травля, домашнее насилие, нарциссическое насилие, отвержение, эмоциональная запутанность (например, когда не устанавливается четких границ во взаимоотношениях), глубокая скорбь, травмирующая утрата и другие формы нарушения привязанности[23]23
  Bauer, P.J., Larkina, M. (2014). The onset of childhood amnesia: a prospective investigation of the course and determinants of forgetting of early-life events, Public Access, Vol. 22(8).


[Закрыть] – все это разновидности травмы отношений.

Травма отношений – это глубокое нарушение связи между людьми[24]24
  Yehuda, R., Halligan, S.L., Bierer, L.M. (2001). Relationship of parental trauma exposure and PTSD to PTSD, depressive and anxiety disorders in offspring, Journal of Psychiatric Research, Vol. 35(5).


[Закрыть]. Если вовлечен кто-то из родителей, это приведет к травме привязанности. Но травма отношений – это более широкое понятие, чем травма привязанности. В ней задействованы все виды отношений: речь идет о доверии, ощущении безопасности и связи с окружающими. Точнее, об их разрушении.

Я не стану слишком углубляться в рассуждения о травме отношений, а просто расскажу вам о Максе. Я познакомилась с ним в реабилитационном центре, когда мне было около двадцати семи лет.

Макс раньше никогда не бывал в подобных местах, поэтому был слегка напуган. Он был подавлен, вел себя тихо, был безучастен – он просто наблюдал за происходящим. На второй день психотерапии мы погрузились в самую сложную тему: заговорили про детскую травму и стыд. Отчасти это было нужно для обсуждения проблем и работы с ними, отчасти для того, чтобы помочь пациенту освободиться от тяжелых переживаний и почувствовать облегчение. Мы говорили о разнице между здоровым стыдом и токсичным, о том, что мучительный токсичный стыд – это на самом деле груз, взваленный на наши плечи кем-то другим.

Макс рассказал участникам группы психологической поддержки о сложных отношениях с отцом, классическим нарциссом. Отец Макса часто уезжал в командировки, а по возвращении домой либо пил с друзьями, либо запирался у себя в кабинете и ни с кем не разговаривал. Он был высокомерен и эгоистичен. Естественно, что он уделял мало времени сыну, не заботился о нем и систематически его унижал. Отец был или жесток (хотя сам Макс жестоким его не называл), или пьян, или его вовсе не было дома. Рассказывая о своем детстве, Макс постоянно употреблял одно и то же слово – путаница.

Повзрослев, Макс буквально поселился на работе. Недавно он вступил в отношения и, заглядывая в будущее, стал опасаться, что будет похож на своего отца-трудоголика. Он очень боялся потерять свою девушку. Отношения с людьми у Макса не ладились – ему всегда казалось, что это очень трудно, и он не понимал, как себя вести.

Удивительно, но мужчина не осуждал отца. В том, что у них были такие скверные взаимоотношения, он винил только себя. Конечно, прямо он этого не говорил, но все было понятно и так. Он рассказал, что был трудным ребенком и вечно ко всем приставал. Сказал, что с ним было довольно скучно, так что такому человеку, как его отец, умному и обаятельному, было просто противно находиться рядом с сыном. Вам знакомо это ощущение, когда то, о чем человек говорит, не совпадает с реальным положением дел? Именно такое чувство и возникало, когда мы слышали, какой у Макса был выдающийся отец. Это звучало неправдоподобно. Я верю, что способность прощать и отпускать ситуацию действительно помогает почувствовать себя лучше – мне и самой это помогло восстановиться, – но Макс не просто простил своего отца: он отрицал проблему как таковую.

Макс пришел в реабилитационный центр, потому что его мучило чувство, что в его жизни все не так, как надо. Он ощущал это интуитивно, но на словах отрицал. За четыре дня работы с этой ситуацией он проделал путь от яростного отрицания гнева по отношению к отцу, своей травмы отношений и стыда до приятия. Ему наконец удалось поставить точку в этой истории, и он осознал, что хронически перерабатывал из страха оказаться неудачником, а проблемы в отношениях с людьми возникали у него потому, что он боялся остаться один, переживал душевное потрясение и был в замешательстве из-за старой психотравмы.

Из реабилитационного центра он ушел замученный и грустный, это точно. Но гораздо важнее, что теперь у него появилась надежда, он стал честным с собой, ощутил прилив сил, вернул связь с собой и с реальностью. Последнее особенно важно. Травма отношений сводит с ума. Мы начинаем сомневаться в себе, не доверяем интуиции, чувствам, мыслям, самим себе. Макс вырос в довольно странной семье, где царила неразбериха. Это была гремучая смесь родительского нарциссизма, эмоционального отвержения и стыда. Говорили ему одно, но наблюдал он совсем другое. В ответ на выраженные чувства он получал лишь упреки. Но он никак не мог заметить основную проблему. И только в реабилитационном центре Макс пришел в себя: он примирился со своим прошлым и настоящим, признал, что у него психологическая травма. Он сказал: «Достаточно» – и вернул себе власть над собственной жизнью.

Скрытая психологическая травма

Скрытой травмой считаются травмирующие переживания, о которых мы не помним или помним частично. Возможно, какой-то яркий образ из прошлого является нам во сне, посещает наше сознание в ответ на какой-то запах или всплывает в голове в определенных обстоятельствах. Может быть, это череда разрозненных мыслей, образов или ощущений, которые не могут сложиться в какую-то общую картину. В любом случае эти отрывочные воспоминания не радуют, а иногда и вовсе пугают.

Может быть, и образа никакого нет – просто пустота вместо воспоминаний? Или же вас без причины может охватить страх, ощущение собственной беспомощности или стыда? А может, вы неожиданно впадаете в ярость? Этот список можно продолжать до бесконечности. Я хочу вас подвести к основной мысли этой книги: если у вас регулярно появляется какое-то неприятное и сильное чувство, ощущение или какая-то мысль, которые не дают вам покоя, это может быть связано с психологической травмой. Возможно, это фрагмент вашей травматической реакции.

Такие необъяснимые переживания глубоко сбивают с толку и встречаются гораздо чаще, чем кто-либо готов признать. То, что мы сейчас ищем, – это паттерны ваших реакций на какой-то внешний раздражитель, связанные с этим ощущения и когнитивные модели. Если вы где-то «застряли», если что-то повторяется снова и снова, это может стать подсказкой того, какая у вас была травма, намеком на то, что хранится глубоко в памяти, но игнорируется сознанием. Я пытаюсь донести, что, если вы не помните о каком-то конкретном травматическом опыте, это вовсе не значит, что у вас его нет: если есть травматическая реакция, то и травма тоже есть.

Есть несколько типов скрытых травматических переживаний. Один из них довольно очевиден: мы не помним событий, которые произошли с нами до трехлетнего возраста. А результаты недавних исследований и вовсе показывают, что у некоторых людей так бывает до семи лет[25]25
  Iyengar, U. (2014). Unresolved trauma in mothers: intergenerational effects and the role of reorganization. Frontiers in Psychology, Vol. 5.


[Закрыть]. Поэтому, независимо от того, что могло с вами случиться в раннем возрасте, вы можете совсем и не помнить об этом.

Прежде чем мы продолжим, вспомните, о чем мы говорили в предыдущем разделе: обычно привязанность формируется до трехлетнего возраста. Скорее всего, вы не помните, что происходило с вами в младенчестве, – это хранится слишком глубоко в вашей памяти. И если у вас была травма отношений или привязанности, то доступ к этим воспоминаниям у вас будет закрыт. Это ваш опыт. Вы живете с ним, но ничего из этого не помните.

Есть еще одна разновидность травмирующего опыта, которая по определению скрыта, – травма поколений[26]26
  В России эту тему подробно рассматривает Людмила Петрановская (https://veraprok.livejournal.com/62076.html). – Примеч. пер.


[Закрыть], которую нам могут передать родители, дедушки, бабушки и далекие предки. Исследования в области психологии и неврологии приводят все больше данных о том, что мы несем в себе травмы тех, кто жил до нас[27]27
  National Human Genome Research Institute, ‘Epigenetics’, 3 December 2020, genome.gov/genetics-glossary/Epigenetics


[Закрыть]. Поэтому, если у тех, кто вас воспитывал, была в жизни тяжелая психологическая травма, она может быть передана и вам, как мы обсуждали в разделе о привязанности. Когда травмированный родитель выстраивает взаимоотношения с ребенком, его травма отражается на способе их взаимодействия[28]28
  Dias, B.G., Ressler, K.J. (2014). Parental olfactory experience influences behaviour and neural structure in subsequent generations, Nature Neuroscience, Vol. 17(1).


[Закрыть].

Еще более невероятный способ передачи травмы из поколения в поколение – это эпигенетическая травма, когда события и переживания в жизни одного человека действительно отражаются в структуре ДНК. Если вы специалист в области естественных наук, то знаете про эпигенетику все. Если вы обычный человек, то я вкратце объясню вам, что это такое.

Эпигенетика буквально означает «сверхгенетика». Это отрасль науки, изучающая часть ДНК, которая изменилась под воздействием определенных внешних факторов (например, особенностей диеты, режима сна). Крошечные фрагменты с генетической информацией добавляются в нашу ДНК или исчезают из нее в качестве реакции на условия нашей жизни. Они включают или выключают какие-то гены, помогая человеку адаптироваться к условиям окружающей среды, но при этом не вносят серьезных изменений в его генетический код. Цепь ДНК сама по себе при этом не меняется, меняется то, как она проявляется и действует. ДНК дается нам при рождении, но окружающая среда воздействует на нее, и в результате появляемся именно мы. До недавнего времени мы думали, что все эти эпигенетические штуки перепрограммируются, когда женский организм производит яйцеклетку, а мужской – сперму. Мы думали, что у каждого поколения был шанс максимально эффективно воспользоваться полученным по наследству генетическим кодом, но теперь мы знаем, что какая-то часть эпигенетической информации передается с рождения. Все это приводит к колоссальным последствиям: то, что происходило с вашими родителями в течение их жизни, может серьезно повлиять на вас, ваших детей, их детей и так далее. Мы получаем все больше данных о том, что травматические переживания могут воздействовать на эпигенетический слой генетической информации и что они могут наследоваться будущими поколениями. Результаты исследований, проведенных с участием людей, показали, что травматические физиологические и психологические характеристики передаются от одного поколения другому. А данные, полученные после исследований на животных, доказывают, что даже страх и восприимчивость к угрозам могут передаваться по наследству.

Надеюсь, чтение этого раздела убедило вас в том, что травма может быть скрытой независимо от того, детская она, связанная с воспитанием или наследственная, и часто это бывает именно так. При этом человек совершенно сбит с толку, потому что страдает от последствий психологической травмы, о которой не помнит, и поэтому не может соотнести ее со своими симптомами. Тело и эмоции подсказывают ему, что травма есть, но вспомнить о ней он не может. От этого человек запутывается и начинает стыдиться еще больше.

Здесь я могла бы рассказать вам о многих людях, с которыми мне довелось повстречаться, у которых была скрытая травма отношений или обычная психотравма. Вспоминаются мне очень многие, потому что скрытая травма – дело распространенное. Я могу даже рассказать о чем-то из личного опыта. Но давайте лучше познакомимся с историей Сэм, после которой я изменилась сама. Я размышляла об этой женщине: о том, что с ней случилось, и о том, какое значение имеет произошедшее для нее и для всех нас. Сэм помогла мне в полной мере осознать, что такое травма и какой вред она может причинить.

Я познакомилась с Сэм в одной из групп психологической поддержки, когда работала в реабилитационном центре. На тот момент ей было сорок два года. Она попала в центр из-за проблем с алкоголем и клинической депрессией. Это была очаровательная и остроумная женщина – она сразу мне понравилась. Однажды, отработав с одной из групп, я шла по коридору в спальном блоке, где жили пациенты, и услышала: «Привет, мисс Сара, какие классные у тебя ботиночки!» Это была Сэм, которая, лежа на кровати, рассматривала тех, кто проходил по коридору. Я ответила с улыбкой: «Что ж, спасибо, мисс Сэм». Она пригласила меня зайти и посидеть с ней – я так и сделала. Мы говорили про занятия в группе, и я спросила, что она думает о них.

«У меня такое чувство, будто я могу сказать что угодно и меня не осудят, – а я к такому не привыкла», – ответила она. Сэм рассказала мне, что никогда ни с кем не откровенничала, даже с самой собой. Она объяснила, что не верит в то, что у нее клиническая депрессия, а думает, что это «клинический стыд». Сэм поделилась со мной мыслями о том, что всю жизнь живет с каким-то подспудным болезненным ощущением того, что она сделала что-то ужасное в раннем детстве. Рассказала, что в глубине души чувствует к себе отвращение и потратила много сил на то, чтобы скрыть от окружающих свою истинную гадкую сущность.

Она призналась, что иногда эти чувства настолько сильны, настолько захватывают ее, что ей приходится заниматься самоповреждением. Она подробно рассказала о приступах депрессии, отчаяния и попытках покончить с собой и как весь прошлый год ей казалось, что она «на самом деле» сходит с ума. Она напивалась каждый день вовсе не потому, что ей так хотелось, а потому, что только это помогало ей перестать паниковать, волноваться и мучиться от страха.

И тут же добавила: «И все это абсолютно бессмысленно, потому что со мной ничего не случилось. Некоторые переживают что-то действительно ужасное, а у меня просто какие-то странные сны про соседский дом. Быть может, со мной и правда что-то произошло, но, скорее всего, я просто не в себе».

Я молча выслушала Сэм, а потом кто-то постучался к ней в дверь, чтобы напомнить о групповом занятии. Она направилась туда, а я пошла в комнату для персонала, размышляя о том, как Сэм страдала и не понимала, что с ней такое. Вместе с ней я переживала и недоумевала, почему она (как и любой из нас) так мучается от стыда и так сама себе противна. Я вытащила папку с историей болезни Сэм, чтобы наметить план лечения. В самом конце была приписка ее психотерапевта:

«Навязчивые травматические воспоминания, связанные с детством. Рекомендуется ДПДГ».

Эта короткая запись сказала мне о многом. Я поняла, что Сэм, скорее всего, пережила в очень раннем детстве какую-то психологическую травму, но не могла вспомнить, что именно это было. Женщина отчасти понимала, что с ней что-то случилось, но у нее не было четких воспоминаний, поэтому она жила в запутанной неопределенности стыда, страха и неуверенности в себе. То, о чем она рассказывала, – паника, беспокойство, стыд, низкая самооценка, самоповреждение, алкоголизм и плохое настроение – было связано с ее травматической реакцией. Тогда-то я и поняла, что психологическая травма может уходить корнями в прошлое, заставляя нас сомневаться в своем здравомыслии, своей ценности и тихо подталкивая к еще большему саморазрушению.

После того Сэм поработала с несколькими психотерапевтами, она стала более отчетливо вспоминать события своего детства. Далеко не все, но вполне достаточно, чтобы понять, что ее сосед неоднократно приставал к ней, когда она была совсем маленькой. В результате она осознала, что страдает именно из-за тех событий. Поработав над собой, Сэм перестала стыдливо прятаться от своих глубинных страхов («Со мной что-то случилось, я испорченная») и смогла собраться с силами, чтобы посмотреть правде в глаза. Через полгода Сэм покинула реабилитационный центр – она уже не страдала от замешательства и сомнений в себе, стала ясно мыслить, и это помогло ей наконец освободиться.