Текст книги "Джем и Дикси"

2

Этой ночью я снова проснулась. Почему снова? Да потому, что почти каждую ночь что-то будто выталкивает меня из сладких объятий сна. Шум на улице, дурной сон, возвращение мамы с работы или гулянок – причина не так уж и важна. Стоит только городу погрузиться в темноту, и что-то обязательно случается, заставляя меня высунуть нос из-под одеяла.

Оглядевшись, я обнаруживаю, что кровать Дикси пуста. Сестра всегда имела обыкновение тихонько слоняться по дому ночью, но что-то подсказывает мне, что это не тот случай. Навострив уши, я слышу два голоса, Дикси и мамы, доносящихся из нашей гостиной.

Поднявшись с кровати, я крадусь по коридору и замираю в темноте, совсем рядом с гостиной. Они сидят на диване, почти вплотную. По плечам мамы небрежно рассыпались светлые, с темными кончиками волосы.

Когда до меня доносится еле слышный хруст, я приглядываюсь и замечаю в руках Дикси пачку чипсов. К хрусту присоединяется еще один шелестящий звук, в котором я не сразу узнаю воодушевленный, явно с трудом сдерживаемый шепот сестры. В какой-то момент мне чудится, что она говорит обо мне, но я тут же прогоняю эту мысль. Мне и раньше казалось, что мама и сестра частенько обсуждают меня за моей спиной, особенно с тех пор, как Дикси перешла в старшую школу. Только с вторжением сестры в мою отшельническую школьную жизнь я почувствовала что-то новое, но очень неприятное: нас не сравнивал только ленивый. Конечно же все замечали, что у меня нет друзей, как будто в этом было что-то плохое. На самом деле это очень удобно: я могу заглядывать к мистеру Бергстрому, школьному психологу, в любой момент, не боясь, что кто-то станет совать в это свой нос. С появлением Дикси весь мой привычный мир рухнул, и мне пришлось смириться с тем, что теперь я находилась под неусыпным наблюдением сестры, всегда готовой настучать на меня маме.

Интересно, что она может говорить обо мне сейчас?

«Джем – изгой».

«Джем вечно сидит в кабинете психолога».

«Джем берет деньги у младшеклассников, чтобы купить себе равиоли».

Меня передергивает от этого шепота внутреннего голоса, и я делаю шаг назад, в темноту коридора, чтобы видеть и слышать все, что происходит, но оставаться незамеченной. Я практически перестаю дышать, чтобы разобрать шепот Дикси.

– …так что я не стала переодеваться. И уж точно не собиралась после его мерзкой фразы: «Ох, когда же я снова увижу тебя в шортах, Дикси?» Придурок. Я пожаловалась мисс Моузер, но она все еще считает это прогулом. Поэтому они тебя и вызвали.

А, она говорит о Джиме с физкультуры, а не обо мне.

Облегченно выдохнув, я нервно почесываю руку, совершенно забыв о том, что хоть меня и не видно, но слышно прекрасно. Мама и сестра поворачиваются в мою сторону почти синхронно. На груди мамы, скрытой под черным топом, висят многочисленные подвески и кулоны на кожаных шнурках. На выглядывающей из-под ткани ключице виднеется краешек татуировки с русалкой. Мама всегда притягивала взгляды, точно так же, как и Дикси. В ее лице сквозило то, чего не найти ни у моделей, ни у актрис: завораживающая, притягательная харизма. Внутренняя сила, не заметить которую было просто невозможно. Даже здесь, на этом потрепанном временем диване, мать и сестра составляют такой убийственной силы тандем, что я почти физически начинаю ощущать, как моя невзрачность на их фоне становится очевидней вдвойне.

Мама подает голос первой:

– А вот и ты. Мы тебя разбудили?

Она натягивает одну из своих самых искусственных улыбок. Натягивать улыбку для Дикси ей никогда не приходится. Мистер Бергстром как-то спросил, не надумываю ли я. К несчастью, он ошибался – и явно изменил бы свое мнение, если бы увидел эту улыбку своими глазами.

Пустая пачка чипсов хрустит в маминой руке, а в голосе слышатся виноватые нотки.

– Мы только что их прикончили. Там всего-то полпачки оставалось.

– Где ты была?

Эти слова вырываются неожиданно для меня самой.

Глаза Дикси в один момент возмущенно округляются: она ненавидит эти моменты. Моменты, когда только я могу напомнить маме, кто она для нас, и разрушить хрупкую иллюзию сестры. Сломать эту глупую картинку, где мама – всего лишь еще одна из ее подружек, тех, что приходят домой пожаловаться на своих парней, лишний вес и пустой кошелек. Из тех, кто никому не позволяют указывать, как справляться со всем этим и выживать. Конечно, присматривать за мамой – далеко не то, о чем я мечтала. Но я, в отличие от сестры, понимаю, что кто-то определенно должен это делать. Если не Дикси, то я.

Я делаю шаг в гостиную. Мама зачем-то касается черных кончиков своих волос, перед тем как смять пустую упаковку из-под чипсов. Она вряд ли догадывается о том, что я все знаю. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы заметить, что она уже полгода как пьет и что-то принимает. Ее день рождения был в сентябре. Именно тогда она снова сорвалась.

Всего один бокал вина. Всего пару затяжек. Ведь ничего плохого не случится, верно, мам? Так ты говорила? Приблизившись, я вглядываюсь в мамины глаза с единственной целью – разглядеть, что же она приняла в этот раз: бокальчик вина, косячок, а может, и то и другое?

– Ну, во-первых, я сходила и заплатила за электричество, – говорит она, не глядя мне в глаза.

– В час ночи? Серьезно, мам?

– Сначала мне нужно было снять деньги, – говорит она, поворачиваясь к Дикси, – потом тот парень никак не мог найти наш аккаунт. Пришлось продиктовать ему полный номер, мое имя, адрес, но… Мы словно испарились из их системы. Он искал наш аккаунт целую вечность, и это порядком мне надоело. – Мама наконец-то поворачивается ко мне. – А потом в город приехала Джуди. Не припомню, говорила ли я тебе об этом. Сегодня ночью у меня была единственная возможность с ней увидеться.

Дикси нетерпеливо ерзает на диване, поджав под себя ноги.

– Они ходили в «Вельвет», Джем! – Лицо сестры светится таким восторгом, как будто это величайшее событие в ее жизни. Она ждет, что я поддержу ее энтузиазм, но тщетно.

Мама бросает в ее сторону быстрый взгляд, не обещающий ничего хорошего. Она явно не рассчитывала, что я об этом узнаю.

– Ой, извини, мам, – произносит Дикси, потупив взгляд.

Это звучит так, словно в этом доме сестры – они с Дикси, а я играю роль строгой матери с замашками надзирателя.

– Всего на пару часов. – Голос мамы звучит так, словно она оправдывается.

Склонившись, она начинает изучать содержимое своей сумки, успевшей скользнуть с дивана на пол.

– Джуди, конечно, уже не такая красотка, какой была раньше… Дикси, ты брала мой бальзам для губ?

– Нет.

– Тогда почему мне каждую неделю приходится покупать новый?

Мама раздраженно копается в сумке и, не выдержав, переворачивает ее вверх тормашками, одним движением вытряхнув все содержимое. По полу разлетаются губные помады, салфетки, ручки и парочка так и не распечатанных писем.

Моментально очутившаяся на полу Дикси шарит вокруг себя руками. Округлившиеся от удивления глаза сверлят один из конвертов.

– Это же мне!

Мама пытается перехватить руку сестры, но Дикси оказывается быстрее: ее шустрые пальцы уже сжимают мятый конверт.

– Это от папы?

– Нет. Ну, не знаю. Здесь нет адреса отправителя.

Присев, мама нехотя убирает руку. На ногтях поблескивают неровные пятна темно-зеленого лака – точнее, того, что от него осталось.

– Дикси, детка, отдай конверт.

– Это точно от него. Здесь почтовая марка из Остина.

Дикси меняется в лице и прижимает несчастный конверт к груди так, словно от письма внутри зависит ее жизнь.

– Это письмо адресовано мне, мам.

Затаив дыхание, я молча наблюдаю за этой странной маленькой битвой, развернувшейся в нашей гостиной. Воцарившуюся тишину разрезает короткий вздох мамы. Ее рука бессильно опускается на колени.

– Это письмо адресовано исключительно тебе, Дикси?

Сестра вжимается в краешек дивана, подтянув колени к самому подбородку. На ногтях тонкой руки, прижавшейся к ее рту, такой же зеленый лак, как и у мамы: блестящий, аккуратный, совсем свежий.

– Ну, раз это тебе, Дикси, то открывай, – раздраженно бросает мама, запихивая обратно в кошелек все его нехитрое содержимое, включая использованные салфетки. На посеревшем после бессонной ночи лице – странная, неестественная взволнованность.

Мы с Дикси молча переглядываемся, явно подумав об одном и том же: сегодня ночью мама наверняка приняла не только бокальчик-другой. А значит, ее лучше не злить. Взорваться в этом состоянии мама может в мгновение ока.

– Открою, но не сейчас.

– Почему это? Ты же только что так чертовски торопилась выкрасть его из моей сумки. Что там, по-твоему? Деньги? Билет на самолет? Мечтай дальше, Дикси, мечтай. – Голос мамы издевательски выводит последнюю фразу на мотив какой-то старой рок-песни. Ее голос срывается, превращаясь в нервный фальцет, и я окончательно понимаю: мама точно выкурила косяк, а может, и еще что-то приняла, посильнее. В голове проносится картина, как я пытаюсь ее разбудить, а она не реагирует.

Дикси оборачивается на меня с таким странным, непривычным выражением лица, что я не сразу понимаю, чего же ищет во мне этот взгляд. Поддержки? Защиты? Пожав плечами, я отворачиваюсь. В конце концов, это ей пришло письмо от отца, а не мне.

– А, Джем, я тебе принесла кое-что! – Вскочив на ноги, она протягивает мне упаковку спичек из «Вельвета». – Смотри не подожги тут всё!

Я молча смотрю на маленький коробок в своих руках, и что-то глубоко в груди болезненно сжимается. Так было всегда, с самого детства, сколько я себя помню. Одна и та же история, начало которой громкое «Смотри, что я принесла тебе, Джем!», и конец – мама, судорожно вытряхивающая из сумки хлам, предназначающийся мне: старые ручки, мятые упаковки жвачки, чьи-то визитки. Ничего даже отдаленно не напоминает подарок.

Черкнув по коробку ногтем, я еле слышно благодарю.

– Все лучше, чем ничего, правда? – запустив руку в волосы, произносит мама, пытаясь изобразить на лице подобие улыбки. – Как прошел твой день? Как дела в школе?

Для нее это было новой увлекательной игрой. Стоило маме заметить, что Дикси недовольна хоть чем-то, что она для нее делает, мама тут же делала вид, что сестры не существует, и переключала свое внимание на меня. Поначалу мне нравилось это внимание, пока я не поняла его причину. Даже разговаривая со мной, мама вечно озиралась на Дикси, и от этого было ничуть не легче, чем в моменты полного игнорирования моего существования. Да и сестра начинала смотреть на меня так, будто это моя вина.

Я спешно вырываю свою руку из маминой ладони, но слишком поздно. Дикси вскакивает как ошпаренная и, чертыхнувшись сквозь зубы, проносится мимо нас в свою комнату.

– Нам нечего есть, – тихо говорю я маме.

– Разве? Я же совсем недавно ходила в магазин.

– Ты не могла бы заполнить бланк на завтраки в школе?

В ответ мама только закатывает глаза. Одна рука потирает шею, вторая зачем-то вцепляется в кошелек: такие разговоры всегда ее нервируют.

– Джем, я так устала. Просто заполни бланк, а я подпишу, хорошо?

Как предсказуемо. Стоило Дикси уйти – и мамин театр одного актера исчез, растворился, будто и не было. А с ним и этот фальшивый до смешного интерес – ко мне, к моим оценкам. К тому, что я практически не ем.

– Уже заполнила. Но им нужны копии чеков об оплате, помнишь?

Я говорила это ей уже сотни раз, все больше напоминая себе самой героя фильма «День сурка».

Мама молча встает и направляется на кухню, делая вид, что не замечает, что я иду следом. Положив сумку на обеденный стол, она наконец-то отвечает:

– Детка, ты сама все знаешь. Я не собираюсь предоставлять им никакой информации о себе. Тем более эта отвратительная школьная стряпня не даст тебе ничего, кроме ожирения. Я сама куплю тебе еды, договорились?

– Когда?

Она поворачивается ко мне медленно, словно нехотя. Мягкий свет кухни падает на ее лицо, и эта удивительная, магнетическая, искрящая в лице мамы сила исчезает без следа, словно дымка. И я наконец-то все вижу. Эти неестественно красные полопавшиеся капилляры ее глаз… Эти крошечные кусочки туши, затерявшиеся в тонкой паутине морщинок вокруг глаз. Эта соскользнувшая лямка помятого топа, обнажающая перечеркнутую тонкой бретелькой лифа кожу.

– Не раньше, чем я посплю, Джем. Не раньше, чем я приму душ и выпью чашку кофе. Джем, ради всего святого, сейчас же два часа ночи!

Я сжимаю зубы, с трудом сдерживая раздражение. Выбор предельно прост: либо надавить на нее, рискуя разозлить, либо сдаться и остаться ни с чем. Я выбираю первое.

– Тогда дай мне немного наличных. Хотя бы три доллара из тех твоих.

– Это из каких «тех»?

– Я видела их в твоем кошельке.

– Ах, ты имеешь ввиду мои наличные? Те, что заработала я?

Заработала, ну конечно. Так она называет свои потуги перехватить чужую смену в очередном баре, которые приносят ей не больше двадцати часов работы в неделю.

Оглядевшись, мама тянется за кошельком:

– Дорогая, а могу ли я узнать, когда ты снова начнешь работать?

– Я пытаюсь.

Я не вру. Мое резюме уже разлетелось по всем заведениям в нашем районе – и все без толку. И кажется, благодаря тому, что с прошлого места работы в сувенирной лавке меня с позором уволили за бесконечные опоздания, в которых, вообще-то, был виноват автобус.

– Делай или не делай. Не нужно пытаться. – Голосом Йоды из «Звездных войн».

Повернувшись ко мне, она сует в мои ладони несколько сильно потрепанных, измятых купюр.

– Хорошо, так и быть, я одолжу тебе денег, но лишь при одном условии: вернешь их в этом самом виде. Я лично проверю каждую складочку.

Я глупо смотрю на пачку бумажек в руке, не зная, как реагировать.

– Господи, Джем, я шучу! Нельзя же быть такой серьезной! – Ее рука шутливо отталкивает мою, и мама переходит на шепот: – Как думаешь, что в том письме? Ты не задумывалась, чем он сейчас занимается? Что за дурь продает на этот раз? Кажется, я уже сто лет о нем ничего не слышала. Впрочем, хвала небесам. Не очень-то и хотелось.

Мама смотрит на меня так долго, что мне становится не по себе. Я сжимаю деньги в ладони и опускаю руку – на всякий случай.

– А что насчет тебя, Джем? Ты с ним общалась?

Я молча мотаю головой.

– Знаю, детка, – тихо произносит мама, осторожно убирая челку, упавшую мне на глаза, – ты бы и не стала.

3

Я просыпаюсь от оглушительного звона будильника. С трудом разлепив глаза, я обнаруживаю мирно сопящую по соседству сестру. Несмотря на громкий звон, Дикси спит мертвым сном, натянув одеяло по самую макушку. Кажется, ее не разбудит и пушечный выстрел. Я сонно ворчу и выбираюсь из кровати, понимая, что некоторые вещи, похоже, не меняются. У сестры всегда был явный талант не слышать все наши будильники.

Когда Дикси была маленькой, забота о ней полностью лежала на моих плечах. Мне приходилось будить ее, одевать, кормить, провожать в школу. Малышка Дикси была покладистым ребенком. Она никогда не жаловалась. Но стоило ей немного повзрослеть и распрощаться сначала со вторым, а потом и с третьим, и четвертым классом – послушный ребенок вдруг превратился в своенравную и упертую девчонку. Я могла сколько угодно говорить ей, что нельзя ходить в одном и том же неделю подряд, нельзя есть конфеты на обед, забывать делать домашнюю работу и перебегать дорогу на красный свет, – все без толку. Дикси все равно делала по-своему. В шестом классе она окончательно решила, что я ей не нужна.

Как-то утром, еще в прошлом году, Дикси переборщила с косметикой, и я намекнула ей, что такой боевой раскрас никак не впишется в стены средней школы.

«Ты мне не мама!»

Дикси бросила мне эту фразу так, как бросают камни.

Наверное, поэтому помню тот день так хорошо, словно он был вчера. И ту фотографию. Нашу фотографию. Она до сих пор стоит на моей тумбочке. Маленький, пожелтевший кусочек картона и наши улыбающиеся лица на нем. Я, еще маленькая, времен детского сада, толкаю перед собой коляску с сидящим в ней кудрявым пухлым младенцем – Дикси. На моем плече – огромная, почти с меня размером, дамская сумка. Тогда, в тот день, я сунула эту фотографию Дикси прямо в лицо:

– Я тебе не мама? А кто тогда, Дикси? Кто толкает твою коляску? Посмотри!

Сестра только посмеялась:

– Ну ведь кто-то же снял нас! С нами была мама или ее подруга, как там ее… Роксана! Это же очевидно. Они наверняка повесили на тебя сумку и заставили везти мою коляску просто потому, что это мило.

Скорее всего, она была права, но до этого момента я никогда не задумывалась о человеке, который нас фотографировал. Для меня эта фотография была чем-то особенным, существовавшим независимо от всего мира. Словно в тот далекий момент из детства не было никого, кроме нас с Дикси, и все, что происходило за кадром, не имело никакого значения.

А сейчас я просто обхватываю закутанное в одеяло тело и трясу ее, пока она не начинает пихать меня руками и ногами.

– Ты опоздаешь на автобус, Дикси.

– Я не собираюсь ни на какой автобус, – сонно бурчит сестра.

– Что с письмом? Что пишет отец?

– Ничего!

Я хватаю ее за плечо, и она одним махом скидывает одеяло:

– Убирайся отсюда!

– Просто расскажи мне, что там.

– Потом, отстань от меня! – бросает Дикси и снова закутывается в одеяло.

Заглянув в свой кошелек, я пересчитываю смятые купюры и обнаруживаю, что мама дала мне целых семь долларов. Что-то мне подсказывает, что она и сама не заметила, что сунула так много денег. В кошельке еще оставались пара четвертаков со вчера и четыре четвертака, которые дал Лука, – астрономическая сумма в контексте моей жизни. Я не помню, когда еще у меня было так много денег с тех пор, как потеряла работу, пусть даже и четыре четвертака от Луки предназначались Денни.

Я покидаю квартиру, старательно избегая встречи с мамой. Понятия не имею, в каком состоянии она после вчерашней гулянки, и, честно говоря, знать не хочу.

«Ты не узнаешь, если не будешь смотреть».

Я повторяю это себе снова и снова. Если не увижу, не буду знать. Если не буду знать, не буду переживать. Мне хватает беспокойств и без мамы.

На пути в школу я не выдерживаю и останавливаюсь рядом с магазином пончиков. Этот заманчивый запах провожает меня каждое утро, но сегодня я наконец-то поддаюсь и встаю в очередь.

– Один яблочный и один классический глазированный, пожалуйста. И молоко.

Спохватившись, прошу еще один пончик, шоколадно-кокосовый, тихо радуясь, что продавец еще не успел пробить мой заказ.

Расположившись за одним из свободных столиков прямо на улице, я с наслаждением поглощаю ароматные колечки один за другим. Всего на секунду мне невыносимо хочется притвориться одной из тех, кто может позволить себе перехватить пару пончиков каждое утро. Просто потому, что в кармане всегда есть деньги.

В школе я ищу Дикси все утро, везде, где только можно, но ее нигде нет. Перед третьим уроком я наконец-то замечаю ее подругу. Лия стоит у класса биологии, склонившись над телефоном в руках. На голове, как и обычно, черная вязаная шапка, на ногах – зеленые ковбойские сапоги.

– Эй, Лия!

Кажется, мой голос звучит громче, чем я планировала: несколько учеников поворачиваются на мой вопль с крайним недоумением на лице. Лия оборачивается и равнодушно скользит взглядом по моему лицу, словно не узнав.

– Я Джем, сестра Дикси.

– Ага, знаю. – Из ее рта вырывается сдавленный смешок.

«Тогда какого черта ты со мной не здороваешься?» – проносится в моей голове.

– Ты не видела Дикси?

В ответ Лия лишь протягивает мне свой телефон. На экране – всего одна строчка:

«Скажи мистеру В., что я опоздаю на пять минут».

Мой класс двумя этажами выше, и я знаю, что, если задержусь, точно получу выговор за опоздание.

– Пожалуйста, попроси ее встретиться со мной на обеде.

– Господи, Джем, когда у тебя уже появится свой телефон? Это смешно! – Лия отвечает с таким выражением, будто я попросила ее сдвинуть ради меня Эверест.

Впрочем, сдерживать раздражение становится для меня настолько же непосильной задачей.

– Я куплю телефон, когда найду работу, разве не очевидно?

На прошлой работе мне давали предоплаченный телефон на тот случай, если начальнику нужно будет сообщить об изменениях в графике. Как-то раз мама, чей баланс вечно был на нуле, одолжила его на пару дней. С тех пор мне постоянно названивал какой-то Поль и тратил мои драгоценные минуты на глупые вопросы о маме. В какой-то момент меня это настолько достало, что я просто выбросила проклятый телефон, разрывающийся от его звонков.

– Так ты скажешь Дикси об обеде? – напоминаю я Лии.

– Так и быть.

На обществознании я, как и всегда, устраиваюсь на задней парте в самом конце класса. Пока мистер Коутс рассказывает классу об особенностях исполнительной власти, я успеваю нарисовать в тетрадном листе сто крохотных точек – десять рядов по вертикали, десять по горизонтали. Всматриваясь в испещренный точками лист, я хочу только одного – стать такой же крохотной, почти незаметной, и спрятаться где-то там среди них.

Значит, папа и правда написал Дикси, а не мне. Так вот оно как. И хоть я и прекрасно знаю, что все его письма – ложь и ничего больше, меня продолжает пожирать обида. А от того, что мне все еще не все равно, становится еще хуже. Мой отец явно не заслуживает моих переживаний. Кто вообще станет переживать о человеке, которому всегда было наплевать на тебя?

Когда подходит время обеда, я нетерпеливо спешу в столовую, но Дикси там нет. Бурчание живота тонко намекает на то, что от утренних пончиков не осталось и следа, и я покорно встаю в конец очереди. Взяв сэндвич с рыбой и картофельные шарики, протягиваю Луке смятые купюры:

– Маме дали зарплату.

Он аккуратно разглаживает мятые доллары и прячет их в недра кассы:

– Ей все равно нужно заполнить бланки. Если на бумаге так сложно, пусть сделает это на сайте. В чем проблема?

– У нас нет интернета, Лука.

Пока он пробивает заказ, я смотрю на приклеенную к краю его монитора фотографию, с которой мне улыбаются маленькие мальчик и девочка. У них обоих такие же черные кудрявые волосы, как у него.

– Как их зовут? – спрашиваю я, указав на карточку.

– Джордж и Люсия.

– Люсия… Как из фильма «После Люсии».

– Ага. Я готовлю им ланч каждый день. Домашняя еда куда лучше этой.

Лука смотрит на мой сэндвич с явным пренебрежением. Я с трудом удерживаюсь от едкого комментария. Кажется, парень и не подозревает, что не каждый может взять еду с собой просто потому, что дома нечего есть. Но вслух я произношу совсем другое:

– Моей маме некогда готовить.

В моем кармане всегда припрятана сладкая ложь во спасение на любой случай. Уж лучше пусть Лука будет думать, что мама – занятая бизнес-леди, чем что она одна из тех беспечных родителей, которых не особо заботят их дети в общем и их ежедневный рацион в частности.

– Зато сегодня утром она наконец-то дала мне немного налички на завтрак.

– Правда? И что ты купила?

– Можно пройти?

Джордан Фулер прерывает наш разговор и как ни в чем не бывало протискивается мимо меня с подносом в руках. Лука быстро рассчитывает его.

– Я купила пончиков, – отвечаю я, как только Фулер уходит.

Лука лишь качает головой, бросив взгляд на фотографии Джорджа и Люсии.

– Я худая! Я могу есть все, что захочу, – зачем-то оправдываюсь я.

– Кому какое дело до твоей фигуры, Джем? Тебе нужно здоровье.

Даже самые приятные вещи Лука умудрялся говорить в своей странной, грубоватой манере. Я думаю обо всем и сразу – о Луке, о фотографии его детей, о том, что он переживает о том, что я ем, больше, чем моя мама, и вдруг вижу всю картину с такой ясностью, что щиплет глаза. Именно этого мне всегда не хватало. Именно этого у меня никогда не было. На меня накатывает злость. Я злюсь на Луку – за то, что он готовит эти чертовы обеды своим детям, как примерный папаша. Я злюсь на его детей – за то, что они получают эту заботу так легко и просто, как что-то само собой разумеющееся.

– Если уж тебя так волнует здоровая пища, может, не стоило устраиваться работать в школьную столовую?

– Ну, по крайней мере, здесь есть салат-бар. – Лука тыкает в его сторону, пожав плечами.

– Не лезь не в свое дело, Лука. Отстань.

Я разворачиваюсь на каблуках и бросаюсь прочь, чувствуя, как мой желудок сжимается в одну маленькую болезненную точку. Мне так хочется, чтобы он меня остановил. Так хочется услышать за спиной всего пару фраз: «Джем, не злись! Я приготовлю обед и тебе!»

Но Лука молчит. А я не оборачиваюсь.

Я замечаю Денни Миллера, одиноко сидящего за столом в самом углу столовой, и направляюсь к нему. Устроив свой поднос за его столом, я присаживаюсь:

– Я должна тебе доллар, помнишь?

Он бросает на меня беглый взгляд:

– Да, точно.

Я достаю из кармана четыре четвертака и кладу на его поднос:

– Я же говорила, что все верну.

Я молча наблюдаю за тем, как Денни собирает монеты в ладонь, одну за одной, и кладет в карман. Повернувшись к своему подносу, я приступаю к еде и вдруг чувствую на себе его взгляд.

– Что?

– Ничего, – бормочет Денни, отворачиваясь. – Просто здесь обычно сидит…

– Адам? Он здесь?

– Нет.

Мы молча возвращаемся к еде. Даже набив желудок до отказа, я все еще чувствую эту саднящую боль в животе при мысли о разговоре с Лукой. Кажется, голод здесь явно ни при чем.

– Ты и правда сестра Дикси Тру? – спрашивает Денни.

– Да. А что?

Денни вжимает голову в плечи и молча пялится на меня.

– Что с тобой, Денни?

Его щеки вдруг покрываются красными пятнами, и он прячет глаза, уткнувшись в свой сэндвич.

Я оборачиваюсь и наконец-то вижу ее. Дикси заходит в столовую в компании Лии и двух старшеклассников, с которыми они обычно гуляют. На сестре один из маминых топов, поверх – жакет из денима, а по плечам небрежно раскинулся шарф. Короткая коричневая юбка едва прикрывает ноги, обтянутые синей тканью колготок. Денни недоуменно смотрит на меня, тщетно пытаясь найти сходство между мной и сестрой.

Я беру свой поднос и направляюсь прямо к Дикси и ее друзьям, усевшимся за столик у двери:

– Привет.

– Привет.

– Ты видела маму сегодня утром?

– Да, а что?

Ноготь Дикси нервно постукивает о банку газировки. Я пожимаю плечами.

– Можно мне… прочесть его?

– Прочесть что? – встревает Лия.

Дикси прекрасно понимает, что я имею в виду письмо.

– Ну не сейчас же, – говорит она, многозначительно кивая в сторону своей компании. Аккуратный носик сморщивается, когда сестра бросает взгляд на мой сэндвич. – Почему бы тебе не съесть это где-нибудь в другом месте? Я покажу тебе дома.

– Что покажешь? – Теперь в разговор вклинивается один из парней.

Дикси лишь качает головой:

– Ничего особенного.

Но я стою на своем:

– Оно у тебя с собой, верно?

– Господи, Джем, я же сказала, не сейчас! Иди и займи себя чем-нибудь. От твоего сопения уже пол трясется. Увидимся дома.

– Жестко ты ее, Дикс, – гогочет второй парень.

Я отворачиваюсь и потерянно скольжу взглядом по столовой, чувствуя, как на меня накатывает это мерзкое, но такое знакомое чувство. Чувство, что я снова оказалась не к месту. Я снова лишняя.

Денни все еще пялится на меня из-за своего столика. Ткнув в его сторону многозначительно вытянувшийся третий палец, я вытряхиваю содержимое моего подноса в мусорку и ухожу из столовой.

Когда подходит время урока физкультуры, меня вызывает мистер Бергстром. Первое, что я вижу, когда захожу в кабинет консультаций, – его знакомую, всегда такую спокойную улыбку. Этот человек обладает удивительным даром: стоит ему улыбнуться, как на душе становится легче.

– Привет, Джем!

– Здравствуйте.

– Прости, что пришлось заставить тебя пропустить урок. У моего сына сегодня концерт, и мне придется уйти пораньше, но я очень хотел побеседовать с тобой сегодня.

– Можете заставлять меня пропускать физкультуру сколько душе угодно, – ухмыляюсь я, но невольно бросаю взгляд в дверной проем. Интересно, меня уже хватились или нет?

– Присаживайся. – Мужчина кивает в сторону кресла, и я покорно опускаюсь на мягкое сиденье. – Лука обмолвился, что за обедом ты выглядела подавленно.

Я не знаю, что на это ответить. В ответ на мое молчание мистер Бергстром лишь задумчиво проводит рукой по свежевыбритой голове. Под его ногтями – темные полосы скопившейся грязи. Похоже, он снова работал во дворе. В те дни, когда я не могла выдавить из себя ни словечка, он увлеченно рассказывал мне о своем домашнем хозяйстве и ландшафтных проектах.

– Так что, ты действительно чем-то расстроена?

Я вжимаю голову в плечи:

– Я не собираюсь снова слетать с катушек, если вы об этом.

И терять контроль, и бросаться вещами, и кричать тоже. Я больше не хочу вытворять ничего из того, что я делала, когда впервые попала к Скарсгарду.

– Допустим. Но я всегда прислушиваюсь к словам Луки. Он хороший парень. Знаешь, мне кажется, что он тебя понимает.

Я пожимаю плечами:

– И что же он сказал?

– Что у тебя не всегда есть деньги на обед, да и еду с собой ты не носишь. Он переживает за тебя.

– Зато сам-то он готовит своим детям каждый день. Это так мило.

Мистер Бергстром только кивает. Я думаю о том, как же объяснить все это. То, почему меня так злит Лука. То, почему мне так хочется, чтобы его счастливые дети хотя бы один день прожили без него, – просто чтобы понять, каково это. То, почему я так отчаянно пытаюсь не дать ему подумать плохо о маме. Если бы мистер Бергстром только знал все это… Он бы точно подумал, что я ужасный человек. Разве можно назвать хорошим человека, который ненавидит чужих детей за то, что их жизнь складывается именно так, как и должна?

– Дикси получила письмо от отца, – наконец-то выдавливаю я.

– Правда?

Мистер Бергстром откидывается на спинку кресла, закинув руки за голову. Мне всегда нравилось, как легко и расслабленно он держал себя со мной. Словно в этот самый момент для него не существовало ничего, кроме его кабинета и моих слов.

– Он написал только ей, мне – ни словечка. И она никому не рассказывает, что там. А ведь она могла вообще ничего не узнать. Письмо случайно выпало из сумки. Не похоже, что мама планировала говорить Дикси о нем.

Я не хотела откровенничать о том, в каком состоянии мама была на самом деле. Каждый раз, когда у меня вырывалось хоть словечко на эту тему, мистер Бергстром начинал заваливать меня вопросами. И эти вопросы не приносили ничего, кроме проблем, в первую очередь для мамы.

Мистер Бергстром выдержал паузу, словно надеясь, что я скажу что-то еще, но я молчала.

– Как думаешь, что в письме?

– Полная чушь. По крайней мере, так говорит мама.

– Тебя это нервирует?

Еще один вопрос, на который я не могу ответить. Я не знаю, что это за чувство. Оно заставляет что-то неприятно проворачиваться в моей груди каждый раз, когда я задумываюсь об этом проклятом письме. Для такого явно еще не придумали слов.

Не дождавшись ответа, психолог берет в руки маркер, явно намереваясь снова рисовать, но я реагирую молниеносно:

– Только не это!