Текст книги "Дрожащая тварь"

Горный Енот и Дэн
та ещё сага

Давным-давно, в прошлом веке, среди сумрачных холмов, покрытых лесом, жили индейцы.

Обитали-то они в своём лесу, это верно, но их дети посещали школу в Бледнолицевске, городке, расположенном в близлежащей долине (там же по программе обмена училась куча якутов из СССР, все как один в национальных костюмах с такими забавными меховыми помпонами, но речь пойдёт не о них); взрослых же индейцев белые жители нередко могли встретить в местной лавке, где «коренники» имели обыкновение менять пушнину на соль, спички, дробь, порох и – прошлогодние газеты для вождя, по совместительству и шамана: чтобы тот, сидя у костра на ежевечернем собрании и постукивая заскорузлым пальцем по выцветшим строкам, имел возможность поведать об ужасах прогресса, гримасах демократии, падении нравов в Большом Мире, а затем в очередной раз укоризненно прошамкать в сторону ухмыляющейся молодёжи: «Ну просто дети малые, честное слово! Не иначе как мёдом вам намазано в тех краях!» – что, прямо скажем, преувеличением не было.

Кроме колоритного старейшины из орды соплеменников выделялись двое. Были они не то чтобы малыми детьми (хотя, конечно, все мы дети Великого Маниту), но и не совсем полноправными гражданами, а так… молодёжью, да.

Первого звали Горным Енотом. Второй… Отец второго был полукровкой, поэтому назвал парня Дэниэлом.

Первый тешил сердцá лёгким нравом (и, вместе с тем, отменной рассудительностью), зато второй отличался на редкость крепкими кулаками. Именно на них, кулаках, держался непререкаемый, слов нет, авторитет Дэна среди местной детворы, однако старшие члены племени… ну, они пользовались любым предлогом, чтобы избавить себя от общества нахального юнца – чьи манеры (бесцеремонность, то и дело уступающая место топорной лести!) сильно контрастировали со спокойной Енотовой безыскусностью.

Полная противоположность характеров двух отроков только подчёркивалась их поразительным внешним сходством. Поговаривали даже, что Сэм, отец Дэна, однажды воспользовался моментом, когда все мужчины были на охоте, и – вопреки, надо полагать, воле Большой Кукушки (ставшей впоследствии матерью Енота) овладел ею! – что же до самогó Сэма (Гнилым Дыханием называли его за глаза: сонные, мутные и при этом странно привлекательные), до того неопровержимого факта, что его вздёрнутый носик и пушистые ресницы странным образом обнаруживали себя не только на физиономии Дэна, но и на приветливом лице Енота, то – глупо отрицать, да… но признаваться-то ещё глупее.

Номинальный отец Енота, Тлеющий Торф, казалось, пропускал сплетни мимо ушей и… и – тем не менее – терпеть не мог… хм… Сэмюэла. Впрочем, не он один. Сэм раздражал всех воинов в округе уже одним своим полустёршимся лоском, приобретённым некогда в далёком Стильбурге и по-прежнему вызывающим тайный восторг некоторых, особо падких на внешние эффекты, скво. Всевозможные, в том числе и самые дикие, догадки мужей о том, почему хлыщу вздумалось ОСТАВИТЬ город, жёнушек не смущали.

Осталось добавить, что жену Гнилое Дыхание нашёл из числа местных. Стала ей бывшая подружка Торфа, Тихая Речка. Как раз из-за мелкой размолвки с Речкой-то, по недоразумению переросшей в крупную ссору, Торф и женился в своё время на Большой Кукушке – неожиданно для себя самого уступив её давним, приставучим, будто смола, домогательствам.

Бойкая и далеко не глупая Кукушка скоро осознала истинную цену сбывшейся мечты, но к тому времени под сердцем уже теплился ребёнок (знать бы, чей) … Временно потеряв способность продолжать личную жизнь по личному сценарию (виня же в этом, понятное дело, одного только мужа), Кукушка постепенно создала своему «неказистому» все условия, чтобы недотёпа поневоле начал избегать семейного очага – целыми неделями, а то и месяцами, бывало, не возвращаясь из одиночных странствий. Тихая Речка же, которой после предательства Тлеющего Торфа овладело тупое безразличие ко всему, сомнамбулически приняла предложение Дыхания (давно восхищавшегося её полными губами и грациозной походкой).

С рождением Дэна изрядная доля Речкиной красоты улетучилась, и счастливый отец, охладев к матери отпрыска, стал искать развлечений на стороне – о чём не уставали сообщать Тихой Речке сердобольные соседки. Речка оставалась внешне безучастной, но Кукушку почему-то избегала. (И правда, почему! Одному Маниту ведомо…)

Вождь, он же шаман (по имени Говорящее Дерево), видя, что Тлеющий Торф не занимается воспитанием сына, взял этот труд на себя. Силой авторитета, но и с помощью доброты, которая подопечному была в диковинку, отточив ум и направив в нужное русло энергию, унаследованные Горным Енотом от матери, он и только он, Говорящее Дерево, огранил и отшлифовал драгоценный камень Енотьих задатков, поистине превратив алмаз в бриллиант. Вообще-то, мудрый старец понимал, что неотложное участие требуется и Дэну – и что надо бы принять в судьбе щенка хоть какое-то участие… да всё никак не удавалось побороть стойкую неприязнь к малолетнему наглецу.

Тот чувствовал… и люто ненавидел старика. Поклялся себе, что когда-нибудь сам сделается вождём – а уж тогда поквитается с каждым из своих недоброжелателей, с «Деревяшкой» в первую очередь… Но, разумеется, не был глуп настолько, чтобы говорить об этих планах вслух. Просто терпеливо дожидался своего срока.

Другое дело «выскочка»: его следовало поставить на место уже сегодня, здесь и сейчас! – не откладывая на будущее…

* * *

Он возвращался из школы. На душе было легко и безоблачно: во-первых, отец, лесной бродяга, по которому Горный Енот тосковал-таки (отец ведь!), в кои-то веки был дома; во-вторых, утром мать против обыкновения не стала есть поедом (с чего начинался каждый день), а лишь молча ходила по вигваму, улыбалась каким-то своим мыслям и вздыхала (даже папаша, который обычно ничего не замечает, на сей раз заметил и выразил удивление); в третьих, Енот нёс домой несколько отличных отметок, более того, в присутствии всего класса его, Енота, похвалил сам директор! Тут было чем гордиться: директор, кажется, с самого сотворения мира никого не хвалил.

Да и погода нынче стояла чудесная. Сухой октябрьский воздух приятно холодил лицо, ветер, разгулявшись в вышине, заставлял толстенные стволы петь, как басовые струны, натянутые неведомым исполином между землёй и небом. То и дело запрокидывая голову, Енот мерил сосны почтительным взглядом; они казались столбами, подпирающими крышу мира, а вкусно хрустящая под ногами ослепительно жёлтая листва – пожирающим само себя пламенем.

Короче, он был счастлив, просто и мило, да… счастлив сам по себе, без посторонней помощи! – хотя капители лесных колонн и осеняли его бесчисленными крестными знамениями сплетённых ветвей… И тут путь преградила возникшая из-за ближайшего дерева фигура.

Нет, Дэниэл был не один, рядом с ним маячили ещё трое. Двоих Енот хорошо знал (один из его класса, другой из параллельного), третий тоже был знаком, но смутно, смутно, – да и не это важно… А то, что на лицах всех троих почему-то застыло одно и то же презрительное выражение.

Енот был уверен, что презирать его решительно не за что! – поэтому гримасы показались до того искусственными, что на миг возникла бредовая гипотеза: а не презирают ли, часом, ребята ДРУГ ДРУГА… или, может, своего главаря? И он перевёл вопросительный взгляд на Дэниэла.

Дэниэл стоял в двух шагах, и в его глазах не читалось ничего хорошего. «Ну чё, – протянул он нарочито умильно, – наш шибко умный Горец сейчас расскажет нам что-нибудь… что-нибудь умное-преумное, как на уроке, ведь так? Только смотри воздух не спорть со страху!» – он оглянулся на своих, те с готовностью захихикали. Тогда Дэн уставился на Горного Енота снова…

Нет, так не годится. Нужно сделать что-нибудь этакое! – чтоб этот маменькин сынок не смел… Чтобы прекратил разглядывать Дэна так, будто он, Дэн, и его подручные ломают комедию, чтоб не держался этаким… как бы наблюдателем со стороны, да?.. А ведь он именно им себя и ощущает, по глазам видно! И раз так… то надо бы заносчивого щегла «вытащить на сцену»: заставить его играть вместе со всеми остальными! в одном представлении!

– Вот же пялится…

То ли недоумевая, то ли восхищаясь, Дэн широко улыбнулся. И вдруг коротко ткнул Енота кулаком в левый бок.

Позади испуганно притихли: прежде никогда не случалось такого, чтобы всеобщего любимца хоть кто-то бил! – следовательно, невозможно представить себе меру ответной Енотовой ярости… Кроме того: он известен как совершеннейший душка, до сих пор никому не дававший повода для… собственно, ни для чего! Да что говорить, ведь и каждый из них, Дэновых подельников, в глубине души считал Енота чем-то вроде школьной святыни… осквернить которую – как только что сделал Дэн – значит навлечь на себя гнев Великого Маниту!

Эти соображения заставили их невольно отступить на пару шагов, а потом…

Потом вытаращивший глаза Горный Енот подогнул колени и мешком сел в опавшие листья.

«И только-то?! Ага-а… Ясненько.»

Дэна не разразило громом, да и не грянул никакой гром… Похоже, вообще не произошло ничего особенного.

И… как же это понимать? Только что очевидное Добро (персонифицированное во всеобщем любимце Горном) не только не смогло, но и не попыталось дать отпор явному Злу (в лице Дэна) – а следовательно… что же, получается, разрешило этому сáмому Злу… преспокойно существовать на белом свете?

И это после всех назидательных поучений о Праведном Гневе, настигающем любых мерзавцев! После нудных проповедей о Всесилии Благого Начала – которыми все кому не лень терзали их, кажется, непрестанно, с самого дремучего детства! Что же, обманывали? Выходит, да. И… ну, войдите в их положение, тут взбесится кто угодно!

Пацаны подскочили к Еноту и – надавали по кумполу.

(И опять тот ничего не предпринял. Лишь воздух губами хватал, и всё… Да что ж это с ним, а?!)

Дэн утратил интерес к шоу: на сегодняшний день цель достигнута, задавака развенчан и унижен, причём в присутствии, так сказать, третьих лиц – а уж они-то не упустят шанс рассказать о событии! ВСЕМ рассказать, да ещё и в мельчайших деталях…

Неплохо б отныне повторять процедуру при каждом удобном случае… Да хоть бы и ежедневно, почему нет? И каждый раз при новых свидетелях: тогда триумф будет совершеннейшим!

А сейчас… Сейчас Дэниэлу надоело.

– Значит так. – Потеснив ассистентов, он присел перед жертвой на корточки. – Попробуй теперь в классе что-нибудь вякнуть, пока не спросят, или пакшу свою поднять… Только дёрнись, и после уроков будешь огребать по полной! Мы уж позаботимся, правда, мужики? – Те захмыкали, закивали, а Дэн резюмировал: – Будешь и дальше напоказ выставляться, как это всё время делаешь, я т-те устрою…

Встал, стряхнул с коленей приставший мусор и неторопливо зашагал по едва различимой тропинке вниз по склону холма. Трое потянулись было следом, но предводитель не глядя махнул рукой в сторону посёлка, и «гвардия» послушно свернула на ответвляющуюся стёжку. Всё.

Случилось то, чему ни в коем случае нельзя было случиться. Вне всякого сомнения, нельзя было…

Но – когда Дэн ударил, Енот ведь не от силы удара упал… а скорее от неожиданности. И немедленно вскочил бы на ноги, как любой поступил бы на его месте: чтоб ответным ударом сбить Дэна с ног! чтобы если и не одержать победу, то дать достойный отпор, по меньшей мере-то! Да только… сущий пустяк: падая – испугался… испугался нелепости своего положения! Испугавшись, растерялся. Растерявшись – не вскочил сразу, замешкался (ну не умеет он вот так, не задумываясь! не умеет! и что дальше?) … А не вскочив немедленно (то есть не сделав, что дóлжно, по всем понятиям), испугался уже другого: их лиц.

Быстрота – главное, что поразило… быстрота, с которой недоумение, вызванное поступком Дэна, сменилось на этих лицах хищной жаждой ПРОДОЛЖЕНИЯ!

А что, почему нет? – ведь налицо сенсация: Енотик-то наш… не по-индейски себя повёл, угу… То есть основания для презрительного отношения – пусть изначально и отсутствовавшие – теперь появились!

Уже не важно, были причины для нападения или нет: если и не было – ТЕПЕРЬ необходимость в них так и так отпала, верно ведь?

По крайней мере, выглядело всё именно так.

Поэтому последовавший за первым ударом град подзатыльников и оплеух показался почти естественным… ну, а раз естественным – то и о сопротивлении речи идти не может: чтобы сопротивляться, внутренний протест нужен… плюс уверенность в собственной ПРАВОТЕ нужна, в абсолютной и несомненной.

М-да.

Он задрал голову к вершинам сосен, будто надеясь, что лес подскажет – что же делать-то теперь… Нет. Что-то, блин, не подсказывает…

* * *

Дома – мать зубами затягивала узел на повязке, стягивающей отцовскую правую руку, кончики пальцев беспомощно торчали из пёстрого тряпичного кокона.

– Вот, сын, как случается-то, – прокомментировал Тлеющий Торф. – Человек предполагает, а Маниту всё устраивает по-своему… Споткнулся, вишь, на крыльце, и амба.

– Слушай, бать… – Енот замялся. – Знаешь Дэна, сына Сэма? Он и ещё трое меня сегодня поколо…

– Нет, ну вы подумайте! – внезапно, как вспучившаяся на вареве пена, зашипела мать. – Отец руку сломал, а ты к нему со всякими глупостями лезешь… Не маленькие уже, небось разберётесь самостоятельно.

Тлеющий Торф торжественно (не забывая при этом театрально морщиться) поднялся со стула.

– Во-первых, не «Сэма», а «дяди Сэма»! А, во-вторых… запомни, сынок, раз и навсегда: западло парню ябедничать-то. («Ну-ну, что за выражения!» – вскинулась Кукушка.) Хорошо, пускай не западло… – Отец ворочал языком всё с бóльшим усилием: начинала действовать анестезия (пустая тара от которой невинно поблёскивала из-под стола). – Пускай… Но если ты ещё хоть раз позволишь себе пожаловаться на кого-либо, я… э-э… Что ж, тогда я вынужден буду тебя наказать. Потому что… ну, ты ведь мужчина, правильно?

* * *

Что ж, существует много способов избежать поражений, самый распространённый – старательно уклоняться от любых обстоятельств, чреватых стычками. Горный, например, выбрал такую стратегию: родительский дом без крайней необходимости вообще не покидать. Не, ну а как иначе: повсюду рыскает Дэн со товарищи… только в отчую-то хибару им не проникнуть! Однако с удручающей регулярностью околачиваться поблизости и время от времени приторными голосами звать «подышать свежим воздухом» – это они могут… к сожалению.

Тлеющий Торф, когда замечал подростков, поначалу даже предлагал им зайти – но в ответ, разумеется, не получал ничего, кроме неприличных жестов и деланого ржания. Приструнить хулиганов не представлялось возможным, а посему очередная затрещина доставалась Еноту: за то, что у него «такие друзья».

Вообще, характер у отца окончательно испортился. И в лучшие-то времена остававшийся нелюдимым в самом благодушном из своих настроений, теперь бедняга сделался совершенным уже человеконенавистником.

Большая Кукушка, та гордо носила округлившийся стан по родному краю, на супруга же смотрела насмешливо. Вынужденная из-за его увечья наняться к богатым соседям на сезонные работы, она быстро почувствовала вкус к финансовой свободе… В доме появились новые вещи, купленные на Кукушкины деньги, сама же она стала больше времени проводить вне дома – аргументируя это (когда недоумевающий муж открывал рот) весьма своеобразно: «Глядите, люди добрые, он по мне соскучился! Ничего, милый, поскучай, – глядишь, и принесу чего, в клювике-то! – и старому паразиту на прокорм, и малому… Сам бил баклуши всю жизнь – и сына выучил, вот молодец!»…

А сердобольные соседки, те ломали голову, как бы поделикатнее сообщить папаше, что Кукуху-то видели неподалёку от дома метиса… а Тихая-то Речка, бедная, как раз в это время была со своим шакалёнком в городе: мокасины покупала недоноску… и – кто знает, не от этих ли дел раздуло Кукухино брюхо… Ась?

* * *

Но шло время. Сверстники если и помнили о позорной Енотьей слабине, то, по крайней мере, никак этого не показывали. Дэнова банда, казалось, тоже закопала топор войны… Лишь в отношениях с самим Дэном не произошло никаких изменений.

Часто, когда Енот в окружении одноклассников шёл по лесу, кем-то из них замечалось вдруг, что за беспечной компанией следует на некотором отдалении смутная фигура… А иной раз Дэн, уже без околичностей идущий навстречу, так вдруг покосится, что силой ясно читающейся во взгляде ненависти заставляет группу невольно расступиться, и тогда вокруг Енота само собой образовывается нечто вроде зоны отчуждения… приглашая обоих соперников войти внутрь и сойтись в честной схватке: пора, пора! чтобы всем наконец стало ясно, кто из двоих сильнее! или нет, «сильнее» – это детский сад какой-то, а вот кто из них – круче?! следовательно, кто более заслуживает почитания в качестве будущего хранителя обычаев и устоев, типа того…

Разумеется, если спросить, никто из зевак не признался бы, что хочет крови! – и тем не менее, когда паре снова и снова удавалось благополучно разойтись на тропе, лица кентов морщила лёгкая досада. В самом деле: весь мир театр, да? ну, и когда же начнётся представление?!

Кожей, кожей ощущал Горный Енот в такие моменты, что если сейчас опять позволит Дэну безнаказанно себя ударить, то… не исключено, и все досужие наблюдатели не постесняются свою лепту внести – будучи до глубины души уязвлены его, Енота, бесхребетностью, блин!

Но Дэн, хоть и демонстративно сплёвывая, проходил мимо…

А река времени продолжала течь, не ускоряя, но и не утишая своего бега.

* * *

Дети взрослели, откуда ни возьмись в их душах возникали вихри доселе неведомых чувств, и… неудивительно, что в один прекрасный день он полюбил.

Потому что – пора ведь! Это буквально витало в воздухе, носилось над землёй, подхваченное вихревыми потоками. Вирусы любви, коварно проскальзывая вместе с невольным вздохом, оседали где-то внутри, и люди маялись, томились, не находили себе места, занемогшие…

Уже почти все школьники успели перевлюбляться, ну! – так, по крайней мере, казалось Горному Еноту. Влюблялись – и нахраписто, и невразумительно, и возвышенно, и безрассудно, и… кто как умел! Любовь напитала юные души, сделав одних неловкими, застенчивыми, иных же – бесстрашными, до неистовства…

Вот и Горный впервые за много месяцев почувствовал себя именно бесстрашным: робость, к присутствию которой в сокровенной сути существования успел притерпеться, куда-то подевалась – словно и не было!

Да-да, он начал избегать попутчиков по дороге домой: нужно вернуть ДОЛЖОК, самое время! вернуть один на один, без помощи услужливых дураков, чтобы всё прошло честнейшим образом… и чтоб исчезла она, эта затаённая тревога в глазах Енотьей подружки! А пока…

Пока – даже в те часы, когда Енот и его любимая (по имени Лёгкое Облачко) уединялись, радость отдавала горечью: тень Дэна лежала на каждой совместно проведённой минуте.

Воистину, Енот ЖЕЛАЛ встречи с Дэниэлом! – а тот… как назло, был занят: тоже ухаживал за одной девочкой, Полевой Маргариткой, и пропадал с ней в Бледнолицевске целыми днями.

Также их видели и в Стильбурге, в тамошнем универсальном магазине, – однажды на следующий день после этого Маргаритка появилась в школе, имея на голове до того вызывающе роскошную шляпку, что девчонки, сочтя подругу надменной воображалой, объявили ей бойкот… хотя и ненадолго.

Где, каким образом Дэн изыскивал средства для столь дорогих подарков, оставалось только догадываться. Ходили слухи, что в домах бледнолицевских обывателей начало пропадать столовое серебро, чего ранее отродясь не бывало, и что кто-то будто бы видел пропавшее в стильбургском ломбарде – после того как данное заведение с неизвестной целью посещал Дэн (причём Полевой Маргаритки с ним против обыкновения не было) … и что будто бы странная зависимость прослеживается между кражами, визитами Дэна в ломбард и приступами его, Дэна, неуёмного транжирства.

Конечно, это были только слухи… И когда шериф Бледнолицевска нагрянул однажды в вышеупомянутый ломбард, подтверждения они не получили: ничего из украденного обнаружено не было.

Впрочем, нелишне вспомнить, что семья хозяина ломбарда жила не в Стильбурге, а в Бледнолицевске (жизнь там дешевле) – потому так и вышло, что дети хозяина ломбарда и дети шерифа учились в одном классе, и к тому же слухами, как известно, земля полнится… А то, что ни в коем случае не должно быть найдено, загодя предупреждённому человеку ничего не стóит вовремя перепрятать, ага?

Ну да не будем же обвинять людей в чём попало, не имея доказательств.

* * *

Однажды Горный Енот и Лёгкое Облачко возвращались из школы.

Весна мельтешила перед глазами тучей невидимых бабочек. Промытый таянием воздух наполнял грудь. Шли молча, держась за руки – всё медленнее, медленнее… пока не остановились совсем.

Боясь спугнуть решимость, Облачко повернула к Еноту лицо, их губы встретились, и… тишину леса нарушил раскатистый гогот.

Отшатнувшись друг от дружки, влюблённые застыли, будто скованные внезапным параличом: из зарослей выходила предводительствуемая Дэном ватага. Выходила – и окружала, осваивая пространство, рассредоточиваясь… А ведь Енот теперь не один, рядом Лёгкое Облачко: судорожно уцепившись за рукав, вглядывается в эти рожи, переводит взгляд с одной на другую, с другой на третью и дрожит, дрожит…

Вот опустила голову, встретившись глазами с Дэном, тот заметил это… Гаркнул: «А ну, исчезни!» – ну, Облачко, естественно, сразу кинула взгляд на своего кавалера: как он-то отреагирует? – а кавалер-то уже и бледен как полотно, и подавлен… и – жалок.

Ясненько… Только на себя надеяться и остаётся, и… хорошо ещё, что можно без помех унести ноги, да? Это ведь замечательно, не правда ли?..

Тут Дэн вновь заорал: «П-шла!» – с трудом сдерживаясь, чтоб ей, идиотке, не врезать… чего делать точно не стоило: иначе от Енота, пожалуй, ещё можно ждать какой-нибудь героической чепухи… А вот пока Облачку ничего явного не угрожает, этот умник навряд ли посмеет дёрнуться, ведь на то он и умник, чтоб понимать: если рискнёт – тогда не составит труда и с чиксой его сделать всё что угодно, не только с ним одним…

Кажется, ситуацию трезво оценила и Облачко – недаром же, взглянув на возлюбленного ещё раз, она вдруг стремглав кинулась бежать по направлению к посёлку (откуда доносился томительный аромат печёной по древней индейской традиции на кленовых углях парнóй бизонятины).

Дэн проводил её долгим взглядом. «Н-ну!» – процедил он…

* * *

Стоит ли удивляться тому, что с некоторых пор Дэниэла стали замечать уже рядом с Облачком? Нимало: такова жизнь. Вот и у Горного Енота появилась новая подружка; ею стала дочь методистского пастора, который был назначен в их края и обосновался здесь со своей семьёй. Звали священника отец Фишер, хозяйку его – тётушка Дженнифер, дочку же – Нэн.

Справедливости ради стоит отметить: получив наглядное представление о мере своей готовности быть женщинам реальной опорой (то есть не только спутником и добытчиком, но и защитником), Енот принял было решение впредь не общаться с ними совсем! – но Нэн-то, Нэн, когда впервые появилась на пороге средней школы города Бледнолицевска, была не в курсе, а посему, сразу выделив для себя этого смазливого злюку из множества неуклюжих мальчиков и, хи-хи-хи, потенциальных заклятых подружек, решительно попросила его «помочь сориентироваться на местности»… Дело в том, что Нэн, пусть и не была красавицей, тем не менее обладала некоей притягательной силой, благодаря чему никто из мужчин (даже собственный папа!) не мог ни в чём ей отказать.

Дэниэл… Ох уж этот Дэниэл. Вот и он опять утратил покой – следя, как Горный Енот воркует с новой пассией в дальнем уголке школьного двора, на переменках-то… Довольно скоро сообразив, что за подарки рано или поздно придётся расплачиваться, Лёгкое Облачко почла за лучшее оборвать едва наклюнувшийся роман… и вот теперь Дэнушка просто не мог равнодушно наблюдать, как у его врага (у этого ничтожества, которое и врагом-то назвать стыдно) вновь налаживается… ну… всё, одним словом!

К счастью для Енота, пришлось о кое-чём более неотложном задуматься… С достопамятной весны незаметно пролетел год – последний год учёбы, на носу были выпускные экзамены, к которым Дэн готов не был: череда развлечений (в обществе Маргаритки, а позже Облачка) требовала полного отрешения от занятий, а в результате – проблема навёрстывания упущенного…

Рука Тлеющего Торфа срослась правильно, свои немудрёные промыслы он давно уже возобновил, однако Большая Кукушка с работы увольняться не спешила. В общем… ну, в общем-то – дела шли неплохо. Как-то раз Кукушка собралась и уехала в Стильбург (по делам, сказала она) и вернулась оттуда сильно похудевшей, но Торф и Енот, занятые каждый своими мыслями, не заметили ни отсутствия жены и матери, ни перемен в её облике – соседи же предпочли сделать вид, что ничего не случилось. Только Говорящее Дерево (который к этому периоду сложил с себя полномочия вождя: передал пост молодому и бойкому Каменистому Пути – оставив за собой лишь синекуру шамана) качал головой и что-то ворчал себе под нос, ну так ведь разве ж это имеет значение? Ни малейшего, факт.

Важно другое: родители – всегда, сколько Енот себя помнил, относившиеся к «бесполезному просиживанию штанов» скептически – вдруг ни с того ни с сего загорелись идеей видеть сына «важным господином» и… уговорили поступать по окончании школы в университет Стильбурга.

Да, вступительные экзамены стоили дороговатенько, но необходимая сумма была, оказывается, уже накоплена и отложена предусмотрительной Кукушкой! Дело было за малым: за новым попом – который пообещал «натаскать молодого человека по специальным дисциплинам», и теперь… теперь – каждый день, сразу после школы Горный, как полноправный член священнической семьи, спешил вместе с Нэн к коттеджу Фишеров, где на небольшом газоне, у круглого столика поджидал в удобном канапе сам пастор: кажущийся сухим и строгим в отутюженном повседневном костюме, но на самом деле до смешного, как никто из учителей, снисходительный, притом очень довольный своим подопечным – делавшим «несомненные успехи, не то, что наша егоза». Вечером же, после четырёх-пяти часов напряжённых занятий наградой Еноту были жаркие поцелуи «егозы» в условленном месте (в хозяйственной пристройке, на сеновале).

Лишь Великому Маниту известно, догадывался ли отец Фишер. Во всяком случае, вида не показывал, и… жизнь была прекрасна.

И – кто бы на месте Горного Енота внял тому, что проворчал однажды Дерево, когда они повстречались на лесной тропинке! – а именно: «Послушай, сынок, я ведь добра желаю… и вот что скажу: остерегался б ты белых девок! Редко кто из них в отца уродится, особенно в такого, как этот новый проповедничек… Он-то кроток и бесхитростен, даже слишком, а вот о жене его известно, что в юности крутила она с нашим Гнилым… И, потом, заруби на носу, шакалята след не теряют, и круги их вокруг тебя всё сужаются… А вокруг тебя – значит, и вокруг твоей подружки!»…

Шаман подмигнул и как ни в чём не бывало отправился по своим делам, оставив Енота пребывать в ошарашенности. Несколько минут тот пытался уместить в сознании полученные сведения… пока наконец не тряхнул головой и не выкинул из оной – досадуя на человеческую мнительность (присущую, как видно, и величайшим из нас) – остатки тревоги.

* * *

На следующий день Нэнси не явилась на учёбу.

Тут не было ничего странного: накануне она покашливала – поэтому все решили, что неугомонная попрыгунья решила немного поболеть. (Не стало ни для кого сюрпризом и отсутствие Дэниэла, так как в классе он вообще был нечастым гостем.)

Поглощённый написанием аж трёх, одной за другой, контрольных работ по разным предметам, Горный Енот вспомнил о подружке только после уроков: собираясь отправиться, как обычно, к доктору Фишеру… Против обыкновения пастор встретил ученика не сидящим в креслице, а меряющим шагами газончик; увидев Енота, ринулся к нему. «Где моя дочь?! Она была в школе? Тебе известно хоть что-нибудь?!» – обрушились вопросы… и повисли в воздухе.

А вскоре вернулась тётушка Дженнифер. Обойдя несколько индейских стоянок, она выяснила: ранним утром Нэн видели вместе с Дэном. С туго набитыми торбами за плечами парочка семенила по тропинке, ведущей к далёкому Стильбургу.

* * *

Впоследствии краснокожие сложили донельзя легкомысленную балладу… которая тем не менее не лжёт.

Действительно, узнав о побеге Дэна и Нэнси, Горный тут же бросился в погоню, причём Говорящее Дерево, через несколько часов узнавший об этом на вечернем собрании, обозвал всех (особенно Енотовых маму с папой) тупорылыми скунсами (ибо: «Как можно пускать бельчонка по следу куницы!») – о чём авторы песни тактично умолчали…

Не упомянули они и о том, что племя стало возмущаться поведением старика: мол, да чё ты лепишь! – мужчина должен уметь защитить себя и свою скво (а коли приспичило нянчиться с великовозрастными сосунками, то, значит, в няньки и пора тебе, бывший вождь: менять пелёнки, когда протеже со страху обделается!).

Понятно, в общем-то, почему не упомянули: стыдно… Да и страшно.

Ибо – встал тогда осыпаемый руганью старый шаман, и глаза его, сверкнув, превратились в совиные. И вошёл в огонь, и огонь охватил его. И вытянулось тело стволом секвойи, выкинув в недосягаемую тёмную высь пучки горящих ветвей, и проросло в кострище узловатыми кореньями, и – если бы хоть кому-то из тех, кто был там в означенный момент, доводилось ранее видеть спрута, он бы сразу допёр, на что похожи устрашающие тентакли… Задрожали индейцы, нешуточная взяла их оторопь, да только – глядь! – уже исчезло сияющее дерево, вновь на месте ослепительной вспышки подслеповато мерцают угли… Ну, ещё показалось (самым глазастым из собравшихся), что над головами скользнула тень огромной птицы, и всё.

А остальное в песне очень даже подробно расписано: и то, как Енот пасторскую дочку в номере стильбургского салуна под Дэном застал; и то, как Дэн, выведенный из себя видом уставленного ему в лицо револьвера, но ещё больше – собственной уязвимостью (столь же тошнотворно непривычной, сколь и внезапной), кинул в незваного гостя первое, что подвернулось под руку: ножик для чистки фруктов – а тот возьми да и вонзись Еноту во внутреннюю сторону локтевого сгиба, повредив артерию; и то, как, буквально протащив мимо осевшего на пол «рыцаря» испуганную Нэн, выскочил за дверь.

Но вот о дальнейшей судьбе беглецов там ни полслова.

О том, как, споткнувшись на лестнице, сверзился вниз, увлекая за собой девушку, причём последняя сломала себе шею (чем и была избавлена от неминуемого поношения, ждавшего её, останься она в живых) – и как сбежавшиеся на шум постояльцы нашли Дэна, полуголого, высвобождающимся из-под навалившегося сверху тела.