Текст книги "Мать своей дочери"

Глава 6

Я вспоминаю о Егоре, потому что первые строки дневника моей дочери заставляют меня вернуться к нему. Сашка как по закону бумеранга возвращает мне все то, что я успела бросить в окружающий мир.

«Мне двенадцать лет. Я придумала вести этот дневник, потому что в моей семье все плохо сейчас. Мои родители разводятся. По-моему, они ненавидят друг друга настолько сильно, что уже не могут любить меня. Я лежу на нерасправленной кровати в своей комнате и, приспособив фонарик, царапаю, как сказала бы мама, „как курица лапой“, в своем дневнике. Я специально не зажигаю свет. Мне важно, чтобы они думали, что я сплю и вижу десятый сон. А еще я надеюсь, что мои родители перестанут сейчас ругаться и найдут меня. Откроют дверь, я сейчас же притворюсь, что я сплю… А они посмотрят на меня и увидят, какая я милая. И как-то покажут мне, как любят меня. Мне отчаянно не хватает сейчас мамы. Так хочу, чтобы она пришла и обняла меня. Но она занята сейчас тем, что ненавидит папу. Я всегда знала, что родители любят меня, но они никогда не могут догадаться, когда особенно нужны мне. Что-то изменится сейчас в моей жизни, хотя мама говорит, что все останется как прежде. Знаю, знаю… Слышала это миллион раз. У тебя есть папа и мама, пусть даже они собираются жить отдельно! Блин! А меня вы спросили?»

Я закрываю глаза. Мне стыдно, что я заглядываю в душу моей девочки, пусть даже в прошлом. И вспоминаю, какой я ее видела тогда. Саша всегда была очень эмоциональным ребенком! Но при этом достаточно солнечным. Ей всегда было мало внимания, которое она получала от нас. И я научилась чувствовать ее безмолвные призывы. Когда она на что-то обижалась, ей нужно было, чтобы я угадала, про что эта обида, и первой сделала шаг к примирению. И тогда она просто дулась, или неделю носила только темные цвета, или отказывалась в субботу (а это был только наш день) идти на прогулку. Для Сашки всегда важно было понять, в каком она сейчас настроении, и только потом она могла заняться чем-нибудь еще. Окружающими это воспринималось как сложность характера, но я не роптала. Мне было интересно с дочерью. Саша была наделена мудростью от рождения. «Мудрить» она предпочитала в одиночестве. Творить, впрочем, тоже ─ придумывать сказки, которые я записывала под ее диктовку в купленную специально для этих целей тетрадь, рисовать, лепить микроскопические фигурки из пластилина. Но она всегда оставляла знаки-приглашения к тому, чтобы ее нашли во всех смыслах этого слова ─ встретились с ней в ее реальности, чтобы получить внимание и любовь, иногда чтобы защитить свои чувства. По тому как я сейчас чувствую ее боль ─ до слез, до комка в горле, понимаю, что и сейчас пуповина, которая связывает меня с дочерью, толщиной с канат.

Мне только кажется или правда я помню тот вечер. Это был день отъезда Егора из нашего дома. Он оказался к этому не готов даже больше, чем я предполагала. Он всюду опаздывал последнее время: не был готов к рождению ребенка, не был готов почувствовать себя отцом, не был готов уйти, не был готов остаться… Он завис между мирами. Я разрывалась между двумя чувствами ─ материнской нежностью к нему (я не забыла, что Егор ─ мой взрослый ребенок даже после рождения Саши) и безумной усталостью от него. Последнее время он перманентно находился в образе Персефоны, которую мрачный и коварный Аид из-за собственного вожделения насильно уволок в подземное царство мертвых, где прелестная и цветущая Персефона не могла дышать, творить. Да просто быть. Тот факт, что по половому признаку роли в нашем случае не соответствовали мифологии, нисколько меня не смущал. Егор был прелестной Персефоной, а потому не хотел никаких испытаний в этом жутком подземелье и с маниакальным упорством стремился продолжать жить безо всяких обязательств. А я-таки накормила его зернами граната ─ родила ребенка, а значит, заставила Егора делать что-то помимо его собственной воли. Пространства, свободного от меня, ─ которое я ему предоставляла, понимая, что для Егора на первом месте работа, и только она, ─ всякий раз было недостаточно. Разговоры о том, «как было бы здорово, если бы… ребенка, например, не было», уже не казались кощунственными. Это был знак. Пора.

─ Ты понимаешь, что если я сейчас уйду, то это навсегда?

Похоже, Егор отказывался верить, что я его отпускаю. Нужен был волшебный пендель.

─ Егор, пойми, нам не нужно больше оставаться вместе. Помнишь, когда Саша родилась, я сказала, что даю тебе год для того, чтобы почувствовать себя отцом. Как это быть отцом очаровательной дочери? Мне казалось, что ты сам не понимаешь, от чего ты отказываешься! В результате дала тебе двенадцать лет…

─ Дина, я не про это сейчас! Я про нас…

─ Егор, и я про нас! Как же ты не понимаешь, ─ я повысила голос, ─ что Саша ─ это давно уже мы.

─ Да не нужна мне Саша, ─ и, пугаясь моего взгляда, переставил смысловой акцент, ─ в этом разговоре…

Я все поняла тогда. Мне стало страшно рядом с ним. Я выпала из состояния материнской нежности, во мне проснулась пантера, готовая защищать своего детеныша:

─ Ах, вот ты как заговорил? Уходи немедленно, прямо сейчас! С Сашей можешь уже общаться напрямую, не вовлекая меня в этот процесс.

─ А с тобой, Дина? С тобой я могу общаться?

─ Не сейчас! Ты вызываешь у меня чувство тошноты. Может быть, потом, когда ты остынешь, а я перестану ненавидеть тебя за эти слова!

Он стоял передо мной какой-то побитый, вдруг став меньше. И я подумала, что впервые почти за двадцать лет нашей жизни его отражение во мне Егору не понравилось. А еще увидела, как ему страшно! В меня на секунду вернулась нежность, но я с категоричной решимостью раздавила ее. На этот раз я однозначно выбрала себя.

Кто же знал, что, когда мы выясняли отношения, готовые в любой момент метнуть в другого обвинение, претензию, обиду, моя бедная девочка отчаянно нуждалась во мне? Я помню, как зашла к ней в комнату уже очень поздно, после того как Егор ушел. Она тихо спала, положив ладонь под щеку, разметав длинные волосы по подушке. Я была уверена, что сон ее крепок, помня о знаках-приглашениях: «Мама, найди меня!», ─ я всегда проверяла свои догадки. В тот раз я узнала это по ровной тени длинных ресниц на щеке и глубокому, ничем не омраченному дыханию. Мы не встретились с ней тогда. И этому уже нельзя помочь…

***

Идея создания «Арчибальда» возникла у меня сразу после развода, вернее, в процессе него. Егор ─ человек рефлексирующий. Поэтому периодически у него возникали идеи вернуть или вернуться. Но я уже пребывала в сладостном состоянии любви к себе, утонув в работе и романах с мужчинами. В этих свободных и непредсказуемых водах не было место Егору с его рефлексией. Я впервые проявила жестокосердие! Пока я служила зеркалом для Егора, открытие «Арчибальда» было такой же несбыточной мечтой, как полет на Луну. А тут свобода, творческая самореализация и громадье планов!

Сначала «Арчибальд» был очень маленький. Я строила его по модели, когда один архитектор, то есть я, он же собственник, генерирует идею, а остальные ее прорабатывают и доводят до логического завершения. Спрос на обыкновенные уютные интерьеры был тогда значительно выше, чем на оригинальные и новые идеи. Но с каждым годом мы не только увеличивали спектр предлагаемых услуг, но и формировали свое «лицо» в буквальном смысле этого слова. Так наряду с дизайном жилых помещений, проектами фасадов и перепланировок, теперь мы оказываем услуги по ландшафтному дизайну, демонтажу, строительству пристроек и домов. Двигаемся мы в своем развитии от частного к общему ─ то есть от дизайна интерьеров жилых помещений к дизайну интерьеров гостиниц, ресторанов, магазинов. Все дело в том, что любое архитектурное бюро продвигает на рынке услугу, востребованность которой зависит от профессионализма, оригинальности и своеобычности работ. На этом рынке важно иметь уникальный бренд ─ и это сродни fashion индустрии. Его формирует общественное мнение, а заодно и резонанс ─ профильные выставки, в которых мы регулярно участвуем, публикации в специализированных журналах. А еще нужно, чтобы твое «лицо» регулярно мелькало на телевидении в прайм-таймах тематических передач. И тогда статус эксперта в заданном направлении тебе обеспечен. Я давно подумывала о такой возможности и сегодня наконец случилась съемка первой передачи с моим участием. Я очень устала, но осталась довольна. И если мой дебют понравится высокому телевизионному начальству, и мы ударим по рукам, это грозит вылиться в долгосрочное сотрудничество.

Мысли об этом кружат в моей голове, пока я лавирую по московским вечерним дорогам. Я хорошо вожу машину, и за рулем отдыхаю, приводя в порядок мысли и грядущие планы. Получается, что я трижды реализовалась как мама. Первый раз – став матерью своего мужа. Из своей экспертной позиции в этом вопросе готова кричать: «Девочки, если мужчина, который рядом, вызывает жалость, ─ бегите от него незамедлительно!» Второй раз ─ выполнив свое предназначение в прямом смысле этого слова, когда стала матерью своей дочери. И это счастье! Самое главное, научиться удивляться вашей разности и непохожести и отправить лесом все свои ожидания по поводу того, какой она ДОЛЖНА БЫТЬ. И третий ─ родив «Арчибальда». Аналогия прямая. Сколько бессонных ночей, творческих мук, первых шагов, счастливых радостей!

Москва ─ принаряженная и вечерняя ─ плывет за окном. Я люблю свои свидания с городом. Это моя ежевечерняя данность. А данность ─ не про мысли, в ней есть только первозданная интуиция и чувственное созерцание… Но не в этот раз. Саша вернулась из свадебного путешествия. Мы еще не виделись. Но практически каждый день говорим по телефону. Из ее голоса выветрилась звонкость ─ камертон счастливости. Нет, не буду сейчас предчувствовать. Может быть, она просто устала. Я предвкушаю спокойный уютный вечер ─ легкий ужин, ванну, как я люблю. Нужно бы созвониться с Денисом. Масса мелких, незначительных, но важных дел. Они не будят мои мысли. Последние плывут медленно и вязко, как в патоке. И наконец приходит осознание, как я устала!

Здороваюсь с консьержкой, поднимаюсь на свой этаж и чувствую странное напряжение, когда подхожу к двери. Попав в прихожую, сразу понимаю по количеству чужой обуви, что планы на вечер можно выбросить в помойное ведро. Навстречу мне плывет Марго. «Нет, только не сегодня…»

─ Диночка, милая, здравствуй, моя девочка!

─ Мама?! Рада тебе, ─ говорю на автомате и по насмешливому взгляду Марго понимаю, что она, как Станиславский, «не верит». Продолжаю демонстрировать радушие: ─ Почему не позвонила, что приезжаешь? У нас гости?

─ Когда в последний раз мы говорили по телефону, помнится, ты просила меня приехать…

«Ну это было не совсем так! Я говорила о том, что хочу с тобой поговорить… Без наносного пафоса и патетики. Из глубины человеческого естества». Мои глаза красноречивее слов.

─ Мама, это хорошо, что ты приехала. И нет ничего странного в том, что я хотела бы знать об этом заранее. Видишь ли, я все-таки как-то планирую свою жизнь.

─ На тебя не угодить! Впрочем, как всегда…

─ Мам, давай не сейчас. Тем более что у нас гости. И тебе нужно сейчас вернуться к ним и как-то их занимать.

─ Дина, я планировала, что ты с этим мне поможешь!

─ Мама, НЕТ! Я очень устала. Уволь, ты же не хочешь, чтобы я показалась невежливой. У меня сегодня весь день были съемки. Я хочу сейчас легко поужинать, принять ванну и лечь спать. И это ─ предел мечтаний! Кстати, ты мне так и не сказала, кто у нас в гостях?

Все это я произношу, снимая обувь, поэтому ответ слышу затылком.

─ Мои приятельницы ─ Марта Рудольфовна… ─ все-таки в эпоху железного занавеса жила в нас какая-то неистребимая тяга ко всему импортному и иностранному. Это я про имя и отчество, разумеется. ─ …и Софья Дмитриевна. У нас преферанс по средам, если ты помнишь…

«О Господи, конечно, нет! Я едва ли вспоминала последнее время, что с некоторых пор буду вновь жить с мамой, как в старые добрые времена! Кажется, это называется вытеснением».

─ Отлично! Когда поужинаю, зайду поздороваться… Ну все, возвращайся к гостям.

─ Дина, я прервала из-за тебя партию. Ты же все равно будешь готовить для себя.

Звучит Марго категорично, судя по всему, она уже решила, что я должна приготовить легкий ужин для всей честной компании. Я, конечно, могу послать ее к черту, но несколько недель напряженной коммуникации после этого мне обеспечены. Видимо, колебания отражаются на моем лице, и по глазам Марго я понимаю, что она готова к бою.

─ Хорошо, мама! ─ произношу на всякий случай ледяным тоном, чтобы Марго не успела вкусить победу. ─ Мне не трудно приготовить еще несколько порций салата.

Последнюю фразу произношу уже спиной, направляясь в кухню.

─ Салат, Дина? Я не ослышалась? Так в твоем доме принимают гостей?

Марго снова в образе. «Спокойно, Ипполит, спокойно!» Я выгружаю на рабочую поверхность стола продукты, зелень Тоскана из холодильника.

─ Так, что еще нужно для салата с тунцом и авокадо?

Марго пыхтит за спиной, но я не замечаю ее возмущения.

─ …оливковое масло, горчица, тунец Магуро, немного каперсов, несколько огурцов, авокадо… Мама, ты так и будешь стоять у меня за спиной?

─ Дина, не позорь меня! Нам нужно горячее.

Патетика в голосе просачивается как кипящий бульон из кастрюли, придавленной крышкой. Градус возмущения в ней уже угадывается, несмотря на то, что крышка пока еще сдерживает весь этот вулкан страстей.

─ Вам нужно ─ приготовь. Я ужинаю салатом.

Марго решает зайти с другой стороны:

─ Дина, я думала, ты приготовишь нам свою фирменную курицу с черносливом и грецкими орехами. Ну пожалуйста… ─ Нет, не смогу я заснуть с чувством нравственного комфорта, если откажу Марго. Что не так со мной?.. Это к личному психотерапевту. ─ Тем более ее и готовить-то особо не нужно. Быстро нафаршировал и в духовку… Я все продукты купила.

Взгляд у Марго странный ─ вожделеющий и напряженный. Напряжение мне понятно ─ я могу отказать. Вожделение, в принципе, тоже. Очень хочется проявить радушие и гостеприимство, особенно если это тебе ничего не стоит в смысле физических усилий. Такой взгляд бывает у людей, которые ожидают свой диагноз. Но, право, курица, даже фаршированная, того не стоит. И, что мне, в сущности, остается?

─ Хорошо, уговорила! Оставляй свои продукты и иди уже к гостям.

Марго оживляется, напряжение и вожделение сменяется чувством глубокого удовлетворения. Я почти уверена, что сейчас последует еще какая-нибудь просьба. Марго не умеет быть благодарной. И всех людей бессознательно делит на сильных и слабых. С сильными она борется. А быть ежедневно на ринге с Марго – чрезвычайно утомительное занятие для человека такой психофизики, как я. Слабых она немного презирает. В ее понимании, если человек слаб, то нечего ему и роптать, а нужно нести свой крест безмолвно и с достоинством. А ей, Марго, сам Бог велел поглубже заступить на его границы. На этот раз предвидение смешит меня. Я улыбаюсь и, наверное, впервые за вечер фокусирую свой взгляд на Марго целиком, а не на отдельных частях тела. Замечаю, что она хорошо выглядит ─ свежа и загорела. На ней ярко-красное шелковое кимоно с птицами. Когда она в движении, птицы взлетают. Игра воображения. «В таком халате неудобно фаршировать курицу». Мысль об этом тоже взлетает как птица.

─ Да, Дина, и свари нам, пожалуйста, кофе…

Я улыбаюсь шире. Вот оно. Она победила, я слаба, а потому достойна презрения. И даже если жалость к моей усталости и теплилась где-то на задворках ее сознания, она истаяла, как только я сказала «да» курице. «Все правильно, мама! Все правильно…» Извечный рисунок нашей коммуникации лишает меня последнего желания отстаивать свое право на спокойный, уютный вечер без Марго.

─ Договорились! Дай мне час, мам, ─ и все будет исполнено в лучшем виде!

Легкость в тоне намеренно удерживаю как стержень, вокруг которого плету вербальное кружево. Нужно сохранить лицо. Иначе моя слабость станет еще очевидней для Марго, и тогда ─ берегись! Мне даже не хочется про это думать. Потому что из смирения я сразу попаду в гнев. И тогда Марго будет искать пятый угол, и ее гостям тоже не поздоровится. А вот это уже никуда не годится… Министерские дамы здесь абсолютно не при чем. Я улыбаюсь. Но Марго ведь знает меня не хуже, чем я ее. За моей улыбкой она угадывает опасную решимость, поэтому спешит ретироваться. И гордо, шурша шелками и благоухая тяжелыми вечерними духами, удаляется из кухни.

Я сажусь на стул. Силы сразу покидают меня. Я знаю, что сделала все, что могла. По-другому пока у нас не получается. Я уже в той стадии осознавания, когда могу выбирать, Марго катится по инерции по раз и навсегда заданным рельсам. Меня отпускает… Все-таки уже отпускает. Я улыбаюсь самой себе, а не со сцены своего эго: «Сегодня я точно засну с чувством эмоционального превосходства и нравственного комфорта. А сейчас ─ за готовку! Нас ждет фаршированная курица с черносливом и грецкими орехами!»

Глава 7

«Почему взрослые считают, что они всегда правы? Нет, у меня неплохие отношения с мамой. И я даже думаю, что она позволяет мне много больше, чем другим детям их мамы. Но это дурацкое всезнайство! Оно не дает расслабиться и заставляет практически всегда на нее сердиться… А тут еще развод предков! Все рассказывают, что будет все как прежде… Но я-то знаю, что ничего уже не будет. И я очень скучаю по отцу. Мне кажется, больше, чем он. В кои-то веки договорились с ним о встрече, а он опоздал на целый час. Как он мог! Злюсь на мать за то, что она, вместо того чтобы рвать на себе волосы, как-то ожила, стала прихорашиваться, заблестела глазами… Не хватает еще, чтобы привела кого-нибудь домой. Я этого просто не переживу! Только отчима мне и не хватало. Ненавижу!»

Я читаю эти строки. Кожей ощущаю ее ненависть, боль и обиду. Бедная моя девочка! Меньше всего я тогда пыталась понять, чем для тебя стал наш с Егором развод. Крушение мира! Армагеддон! Я помню, как Саша тогда бунтовала против условностей, школы, несносных взрослых. Но самый яростный бунт ее был против меня. Ведь инициатором развода была я. Но и теперь, понимая, как обостренно воспринимала это Сашка, я не испытываю чувства вины. В этом браке я исчерпала запас прочности. Я исчерпала себя. Вернее, меня вычерпали изнутри большим половником. Грущу, вспоминая тот период наших с ней отношений. Меня просто бесил ее эгоцентризм! В тот момент я вынашивала «Арчибальда», потом рожала его… Как всякая женщина на сносях была менее терпима и чувствительна к другим. Я, затаив дыхание, прислушивалась к себе. Ведь я впервые выбрала себя! И это было такое сладостное чувство свободы. И мне хотелось, чтобы Сашка поддержала меня в моем выборе. Ну или одобрила, а может, восхитилась. Жаль, что мы не встретились с ней тогда в каком-то очень задушевном разговоре. Но обе эгоцентрически воспринимали мир: она в силу возраста, я в силу выбора… Это было время наивысшего отчуждения.

И да… Я была слишком занята собой! У меня случались разной тяжести романы. И однажды я чуть было не вышла замуж…

Я видела, что редкие встречи дочери с отцом, с одной стороны, наполняют ее счастьем, с другой ─ заставляют пребывать в унынии в перерывах между ними. Была уверена, что Егор никогда не насытит Сашкину жажду по отцовской любви, и наивно полагала, что дефицит этого редкого состояния может восполнить чужой дядя. Бывают же такие экземпляры! И о ужас! Как только я определилась, какая разновидность любви на сегодняшний день нужна моей семье, я стала искать Саше отца. Сказано ─ сделано… Мне всегда помогала моя убежденность, что найти партнера ─ это легко! Нужно только понимать, кто нужен… Как только я все про него поняла, последовало предложение от Юли ─ познакомить меня с другом друга ее Сергея. Вадим оказался замечательным человеком! Тонким, нежным, деликатным… Он был программистом. А еще ─ руководствовался чувством долга. Как это между собой связано, спросите вы? Как-то неуловимо, но связано. Он, наверное, был влюблен в меня, я же могла ему предложить только дружбу. Я купалась в его заботе, как в прогретой летним солнцем речушке, в которой вода ─ парное молоко ─ ненавязчиво омывала тело, напитывая его истомой и покоем. А еще неизбывной уверенностью, что все будет хорошо… Вот что бы ни случилось! Мне с ним было спокойно, но… немного скучно. И поскольку я искала его для Саши, мое отношение к нему было компромиссным. Я помню, какой неловкой вышла наша первая близость. Вадим пригласил меня домой. И я впервые решилась принять его предложение. Мне совсем не хотелось идти, но я боялась его обидеть, еще больше─ упустить такой редкий экземпляр. Даже если я могла дать ему только дружбу, близости при этом никто не отменял. Я долго думала и все-таки решилась выйти к нему из своей реки. Выйти не для того, чтобы совокупиться, но для того, чтобы слиться… И что-то понять.

Он очень волновался, когда открыл мне дверь своей квартиры. И это было привычно для меня. Всегда при наших встречах я чувствовала в нем мальчишеское возбуждение ─ такое, когда покупают мороженое или ведут в зоопарк. Мне становилось неловко при мысли, что одно мое появление может вызывать такую первозданную радость. Меня смущала откровенная счастливость Вадима, потому что я была пустым сосудом для него. Мне нечего было ему дать, нечем напоить допьяна. В эту нашу встречу я поняла: он знает, что я пришла слиться. Я обреченно прошла в комнату. Как будто на пороге его квартиры у меня была возможность уйти в любой момент, сославшись на то, что я забыла выключить утюг. А теперь такой возможности больше не было. Квартира чрезвычайно отражала сущность Вадима. За кажущейся случайностью вещей в ней таился нераскрытый высший порядок и смысл. Внешне все выглядело лаконично. Я, вспоминая изречение: «Падает снег, каждая снежинка на своем месте», неловко присела на краешек кресла. Моя внутренняя неготовность слиться обнаруживала себя и делала Вадима еще более сконфуженным. Я помню, мы о чем-то говорили ─ незначительном, плоском. Не про то, что думали. Мысли наши были о другом ─ у меня обреченные, у него вожделеющие, боязливые. Чтобы не спугнуть. Ели фрукты и пили вино. «Киндзмараули» оставляло во рту терпкий вкус, как после поцелуев с желанным мужчиной, и наполняло меня решимостью. Наконец я произнесла сакраментальную фразу: «Ну!» Вадим почему-то испугался. Как-то весь подсобрался, засуетился, подхватил меня, повел в спальню. Имитация бурного действия не вселила в меня уверенность в успехе задуманного. В спальне мы стыдливо разделись, не касаясь друг друга руками и даже глазами. По очереди проследовали в душ. Когда я вошла в спальню, обернутая в большое махровое полотенце, в комнате было темно и неэротично. Я легла на прохладную простыню и приготовилась впервые почувствовать вкус его губ. Они были пресными, как манная каша по утрам, которой меня пичкала мама, потому что полезно. Его руки на моем теле ─ слишком горячие, неумелые ─ вызывали брезгливость. Я подумала: «Скорей бы!» Какое-то время мы возились, пристраиваясь друг к другу, как подростки. И наконец он решился. Но только коснувшись моей плоти, которая от ласк, предав меня, стала влажной, горячей, пульсирующей, он излился на меня под извечный стон плотской любви. И опять испугался. Это было заметно по первому движению куда-то бежать. По-моему, в душ. Только бы не видеть моих глаз и не слышать сочувствующего дыхания.

─ Останься… Полежи со мной.

Как это ни странно, сейчас я испытывала к нему больше нежности, чем когда пробовала на вкус его губы, напоминающие манную кашу. Вадим осторожно лег рядом:

─ Не расстраивайся! Так бывает… Я просто тебя передержала.

Он молчал, боясь спугнуть мою нежность. Но во мне наша первая близость закрепилась чувством вины. Мне казалось, что Вадим знает, что мне нужен кто-то другой и что он, как назло, прочно обосновавшийся в категории «разнообразных не тех», ─ диаметрально противоположный. С ним у меня все не так. Несмотря на его положительность, ум, доброту и порядочность. И я очень боялась, что начну на него злиться за то, что мне нужен кто-то другой. Но поскольку я выбрала его для Сашки, в какой-то момент все-таки решилась их познакомить… Собственно, эта встреча все и решила.

Теперь я читаю о ней в дневнике своей дочери:

«Пришел какой-то потертый хмырь! Нет, потертый в буквальном смысле этого слова. Потертые джинсы, потертый, вытянутый на локтях свитер, потертое, уставшее лицо. Вернее, он без лица… Таких миллион. Что мать нашла в нем? Да если честно, мне показалось, она сама смотрит на него с удивлением: «Что этот чел делает со мной рядом?» Она же у нас ─ звезда! Не нужен он мне! Не нужны его жалкие попытки наладить контакт… Мне никто не нужен, кроме отца! А ему, по-моему, не нужна только я… Это так больно! Я вижу, как он смотрит на других телок, когда мы встречаемся с ним. Он никогда не мог быть деликатным. И я, наверное, понимаю мать, которой это могло быть неприятно. Он смотрит на них так, как голодный может смотреть на пирожное. Готов сожрать! Глаза блестят, и взгляд становится какой-то блуждающий… еще немного ─ и потекут слюни. Держу пари, в эти моменты он меня даже не слышит! Из всех органов чувств у него в эти моменты функционирует только зрение. И лицо обезображивается похотью. Я, конечно, сейчас все утрирую, и сама это понимаю. Но пока объект вожделения находится в поле его внимания, он бесконечно потерян для меня.

Последнее время меня тревожат эти мысли. Сначала я отчаянно ненавидела только мать. Отца считала пострадавшим во всей этой истории. Теперь я ненавижу их обоих. И это по-настоящему больно! А тут этот замшелый гриб! «Чем вы интересуетесь, Саша?» «Какую музыку любите, Саша?» Я ничего не хочу. Мне никто не нужен! Отвалите от меня все! Я, конечно, это не говорю… Но они каким-то чудесным образом это считывают. И идут лесом».

Это было неожиданно тяжелое знакомство. Я и не знала до этого момента, что Саша так привязана к отцу! Каждая ее фраза начиналась словами: «А вот папа…» Она звучала рефреном на протяжении всего вечера, и я поняла: каким бы порядочным, положительным ни был человек, он не сможет напитать Сашку отцовской любовью. Не заменить отца, конечно, нет! Но стать отцовской фигурой. Эту идею в тот вечер я точно похоронила. А вместе с ней и робкие попытки построить что-то с Вадимом ради Сашки. Пред ним я испытывала бесконечное чувство неловкости. И я помню, как после его ухода мы разругались с Сашкой вдрызг:

─ Почему ты позволяешь себе таким тоном общаться со взрослыми людьми?

Я кричала каким-то чужим голосом. В нем было много мяса, причем сырого. Мой гнев жаждал крови! Я совершенно потеряла человеческое лицо.

─ Я не обязана любезничать с твоими ухажерами!

Глаза Сашки, став прозрачными от ненависти, метали молнии.

─ Я запрещаю тебе говорить о нем в таком тоне!

─ А не слишком ли ты много на себя берешь? Почему я не могу вести себя так, как я хочу?!

И, наверное, если бы в тот момент я, выскочив на улицу, остудила свой гнев, я смогла бы успокоиться и сказать ей, что с отцом никто не сравнится, что я сама переживаю все произошедшее. Мне тяжело наблюдать, как Сашка страдает от того, что они так редко видятся. Но гнев был сильнее мудрости. Слишком высок был его градус:

─ Мне стыдно за тебя! Совсем не так я хотела тебя воспитать.

─ Вот как? Ну и пожалуйста! Я не нуждаюсь, чтобы ты меня знакомила со своими мужиками!

─ Саша…

Я не находила слов. И понимала, что если мы сейчас не остановимся, то наговорим друг другу много такого, за что нам будет потом стыдно. Она никогда не покажет мне свой стыд, я буду виниться и искать примирения… В общем, все как всегда.

─ Ну вот что… Давай отложим этот разговор, если мы не в состоянии друг друга услышать!

─ Ты не можешь меня понять! Ты слышишь только себя! Впрочем, как всегда…

Мы обе знали, что это несправедливые обвинения в мою сторону. Но тяжелая артиллерия уже палила по моим шатким позициям, расстреливая картечью мои иллюзии, а заодно с ними и план ─ примирить Сашку с Мужчиной (кроме отца, разумеется) рядом со мной.

Я опять взвилась внутри себя, напарываясь разумом на маленькое и скверное желание, чтобы та ─ другая, даже если это моя дочь, ─ была все-таки только мной или такой же, как я. И завистливые мысли про то, что в нашем конфликте Сашка полностью заняла сторону моего бывшего мужа, кружили в образе старой ведьмы вокруг колыбели маленькой Принцессы. И может быть, старая ведьма желала ей немного зла? «Ничего, ничего… Это я всегда стояла между отцом и тобой. Я пыталась провоцировать его слабый интерес к тебе! Но придет время, и ты узнаешь… Ты узнаешь, что он совсем не хотел тебя. И развод наш был связан с отношением Егора к тебе. И ни с чем другим…» Я испугалась старой ведьмы внутри себя и в буквальном смысле прикусила язык. Мы разошлись по разным углам квартиры, страшно недовольные друг другом. Обиженные, несчастные, правые во всем, безмерно виноватые друг перед другом… «Ну что ж, если так… Тем проще. Тогда я выбираю себя! И следующий мужчина в моей жизни будет исключительно для меня».