Книга: Между собакой и волком - Саша Соколов

«Пригляделся, а это Вечная Жизнь уже»

⠀ Не ищите здесь сюжета (хотя он имеется), не пытайтесь охватить неохватимое, Саша Соколов через данный речевой-словесный-филологческий перформанс рассказывает и о себе (за Заитильщиной видится Заволжье, где Соколов два года работал егерем в одном из охотничьих хозяйств в 1972 — 1973 гг.), и о времени вне времени (словно перемешаны эпохи и стили), и о жизни и смерти (взаимопроникающих и всегда соединённых), и о страстях людских, и о небожителях, но главный действующий герой у Соколова — это сам Русский Язык, а главное действие — Речь. ⠀ Илья Петрикеич Дзынзырэла пишет следователю по особым делам Сидору Фомичу Пожилых о своей жизни. Он жалуется на мелкоплесовских егерей, которые украли у него костыли и оставили без опор. Историю Заволчья пишет не только Иван Петрикеич, но и Запойный Охотник. Как и Дзынзырэла, он любит час меж волка и собаки — сумерки, когда «ласка перемешана с тоской». Но в отличие от Дзынзырэлы, который выражается замысловато, Охотник пишет свои «Ловчие повести» в классически простых стихах. Он описывает судьбы обитателей Заволчья. И это просто филологический восторг и оргазм, если позволите так выразиться. ⠀

«Россия-матерь огромна, игрива и лает, будто волчица во мгле, а мы ровно блохи скачем по ней, а она по очереди выкусывает нас на ходу, и куда лучше прыгнуть, не разберёшь, ау, никогда»

⠀

«Тут похоронен Пётр По прозвищу Багор, Его все звали Фёдор, А он себя — Егор. Он был хороший егерь, Но спорщик был и вор, На краденой на слеге Повесился на спор. Кто спорил с ним — живите, Да с вами благодать, Его к себе не ждите, А он вас будет ждать»

⠀ Роман «Между собакой и волком» — какое-то фантасмагорическое месиво из русского языка. Это тёмная чащоба слов, в которой абзацы встречаются только по большим праздникам и в которой почти невозможно вычленить внятное действие-тропинку. Склонившись над Соколовым, не только Джойса вспомнишь, но и Гоголя, Пушкина, былины и эпосы... да чего только не вспомнишь, честно говоря. Это настоящий гипертекст с десятками и сотнями аллюзий и перекрестий, а ты чувствуешь здесь себя то одиноким путником-юродивым с одинокой Луной на небе, то единомышленником меж ватаги шумных мужиков, распивающих брагу и распевающих песни о жизни — между собакой и волком прошлого и будущего, жизни и смерти, яви и наваждения... ⠀

«Попробуй пожги только, дурья башка, Мои гениальные строчки»

Вообще то сегодня я должен был собирать грибы. Но, знаете, сильный дождь - не лучшее время. А поход обещал быть эпичным. Там ведь еще Черное озеро, Черный ручей, поиски цели, грибов и детства, вместе с литературой. Но дождь. И я дочитал "Между собакой и волком". Потом закинулся всем, что нашел о романе и об авторе, затем выпил крепкого в надежде, что алкоголь выстроит мысли в созвучный книге ряд и сел писать.

У Саши Соколова три выпущенных романа, один сгоревший, еще поэм немного, эссе и звание (кто титуловал то?) лучшего российского современного писателя или, как еще говорят, последний великий русский писатель. А еще интереснейшая биография и, продиктованное затворническим образом жизни, звание русского Сэлинджера. При этом, правда, интервью можно найти до кучи, копаться в которой достаточно быстро надоедает - такое впечатление, что каждому интервьюеру перед началом каждый раз стирают память о работе коллег - одни и те же вопросы. Иногда, случаются прозрения, кто-то вырывается из рамок и спрашивает интересное, общается на что-то немного иное, параллельное. Тогда хорошо.

Но всё еще далеко до книг. Да и может ли быть иначе? Конечно, может. Но, к счастью, Саша Соколов всё таки писатель. В некотором роде - к сожалению, что живой (об этом позже).

"Между собакой и волком" мне, года три назад, подарила Ю. Я тогда поставил книгу на полку. Потом, кажется, на второй ряд полки - тот, который всегда невидим. Так бывает. Книги не могут сваливаться на голову, они должны приходить. Месяцев пять назад я переставил Сашу Соколова в первый ряд. Еще через парочку объявил, что, кажется, скоро прочту. И вот за неделю прочел.

Не знаю, говорил ли кто-то до меня... Может быть. Да. Тогда я повторюсь (или же буду первым) - Саша Соколов один из величайших русских писателей. Он гениальный влюбленный. Такие люди не могут писать томами. Это как... да никак, просто не могут. В этом тексте... там, понимаете, там сосредоточие, чувства, детальнейший подбор реальности, переложенной на иной манер - новый мир одновременно дополненный и лишенный всего избыточного.

История, сюжет - всё просто, практически один абзац. Вначале, конечно, ничерта не ясно, черт ногу сломит, неразбериха какая-то, а потом, может быть не явь, но некая последовательность, смысл событий проступают - и вот тогда, когда что-то (или даже всё - если отвлечься от деталей) становится ясно, когда ухватываешь событийную суть - тогда то становится особенно хорошо, потому что понимаешь: да ведь это не имеет никакого смысла, т.е. вот оно - то, что происходит, но книга не о том. И перестав силиться разгадать ребус начинаешь растворяться в буквах чувствуя себя легко и свободно. Как в стихах.

Понимаете, мы же не раскладываем в сюжет поэзию. Мы же не говорим, вот, мол, береза росла под окном. Там, в стихах, всегда не о сюжете, а о чувствах через музыку. Буквы помогают, не без этого. Позвольте. Разрешите читать всё что в рифму в оригинале. Можно и в переводе, но тогда в соавторстве. Вы же понимаете. Я читая Эдгара По в варианте билингво узрел пусть не тщетность, но некоторое искажение. Музыка, друзья, музыка становится иной. Ноты может быть те же, а люди играют другие, да еще и на иных инструментах. Сюжет передают (хорошо), а гармония не та. Что ты будешь делать.

Саша Соколов пишет стихами. Его строчки словно законченное творение божье, под которым я подразумеваю шелест листьев с дуновением ветра. И он, как истинный творец, не удовлетворяется существующими видами - не уставая порождать всё новые и новые формы, звуки, смыслы.

Если понадобится с кем-то его сравнить, я назову Джойса. Да, ужасного Джойса. Я читал его (Джойса) и спрашивал себя: какого читать "Улисса" в оригинале? Какого наслаждаться джойсовским словом. Теперь я знаю. Ровно настолько насколько непереводной "Улисс" - ровно на столько же неподдельно моноязычен "Между собакой и волком". И какая же радость копаться в тексте! Непереводимость - не проклятие. Она лишь следствие глубочайшего погружения в единую языковую среду, туда где каждая буква, каждый звук становится микромиром. О словах я уж и не говорю.

На самом же деле сравнение с Джойсом не верно. Просто, если нужны теги, вы понимаете. Мы должны к чему то всё свести. Джойс, если можно так выразиться - математический абсолют. Он вывел кучу формул, наплодил загадок и вышвырнул всё это в мир. Вот вам, говорит, теорема Ферма. Доказывайте.

Или Беккет. К нему, мне кажется, тоже при желание можно подойти. Но Беккет бессмысленен. Т.е. его звуки уже далеко за пределами произносящих их ртов. Слов может и не быть, а звуки всё равно множатся. Такой, мне кажется, Беккет.

Конечно, говоря о красоте слов, нельзя не придти к Набокову. Но я даже не остановлюсь. Здесь разница очевидна. Набоков очень, очень силён. Он каждое слово держит в ежовых рукавицах. И плетет из них самые невероятные истории. Его слова описывают действия.

А Саша Соколов, наконец то, поёт, слагает стихи и выходит с ними в ночь, чтобы пропеть всё сочинённое им стоящему впереди черному лесному массиву и там же похоронить всё. Вот эти три романа (один мною прочитанный и два предстоящих) - они, зацепившаяся за лёд, случайность - чудом выжившее. Потому что он не мусолит, не обсасывает, не носится со своими песнями. При том, что не позволит ни единому словечку выпасть из стройного ряда.

Я не видел никого, кто был бы так же влюблен в русский язык. Это, если честно, уже безумие какое-то. Шизофрения, серьезно. Пусть он имеет историю. Пусть у него есть крутое название. Но всё это тьфу. Не важно о чем. Важно - как. И вот тут я снова пою дифирамбы и поражаюсь силе любви. Так бережно, с такой любовью - весь, весь русский язык в уютной сашиной колыбели.

Может быть что-то подобное чувствовали англичане читая "Улисса". Кстати, показательны сайты Лабиринта и ЛивЛиба - места обитания читающей публики, вместилища кучи частных рецензий и отзывов - там произведения Саши Соколова пропадают даром. Да, совершенная джойсовщина - такое трудно переварить. Сломать язык, ничего не понять. Уйти разочарованным.

Что ж, торопить события не будем, но, возможно, автор должен умереть - не как факт отчего то необходимой смерти, но как признак течения времени. Тогда его имя, его книги обрастут регалиями, эпитетами. Может быть ими даже начнут пугать детей. А за вопросом: читал ли ты Улисса, будет следовать: а Волка?

И главный плюс смерти - она очищает. Мы ведь уже не паримся тем какова была личность Джойса, как человека. Как он здоровался, как прощался, кому говорил здрасьте, кому соль под хвост сыпал. Мы забываем индивида, предаем его забвению, оставляя ровно столько, чтобы хватило на привязку к созданному им самому себе памятнику. Смерть очищает. А пока Саша где-то между собакой и волком.

Поток сознания нездорового ребенка с отсутствием барьеров, с раздвоением личности и отсутствием времявосприятия. Книга спасает в серые будни... Перечитывать ее можно много раз, находя что то новое в потоке слов и деталей.

Понятней не стало? Тут господа только читать.

Странность еще и в том, что литература постмодернизма для меня обычно не близка (и другие произведения Саши Соколова тоже не близки), но эта книга вызывает очень сильный эмоциональный отклик. Причем когда я читала её в первый раз, я и сюжет-то толком не поняла - и всё же. Возможно, дело в том, что она написана тем языком, тем смысловым кодом, который воспринимается мной как-то помимо рационального понимания. Она соткана из цитат из русской классики, фольклора, просторечных высказываний, разных интонаций... Но цитатность здесь не бросается в глаза, не подчеркивается автором, как это часто бывает в постмодернистских произведениях - она вплетается в текст совершенно естественно, становится его обычным языком.

По-прежнему стихотворная часть текста нравится мне больше, чем прозаическая. Многие из этих стихотворений хочется читать вслух. Некоторые из них ("Почтовые хлопоты в ноябре месяце... ", "Октябрь", "Между собакой") я когда-то учила наизусть и помню до сих пор. Восхищает диапазон интонаций, в которых существуют эти стихотворения. Они прорастают из классики, из поэзии 19 века, но не сводятся к ней и преобразуют ее.

Прозаические фрагменты к концу книги все-таки стали несколько утомлять, хотя распутывать их на этот раз было легче. Может быть, если я перечитаю еще раз, я толком разберусь, наконец, чем там все кончилось. Некий внешний сюжет вырисовывается: некий точильщик-инвалид из артели имени Д.Заточника (вот уже за одну эту артель имени Д. Заточника книгу можно полюбить) пишет следователю жалобу на егерей, которые украли у него костыли. Голос получают и другие герои, речь в прозаических фрагментах то более просторечна, то более "интеллигентна". Реальность в сумрачную пору "между собакой и волком" становится нечеткой, неуловимой, темы перетекают одна в другую: тут и любовная тема, и посиделки в "кубарэ", и персонажи, о которых так и не понятно, мертвые они или живые - которые и сами этого временами понять не могут.

Но страннным образом впечатления ужаса или кошмарного сна все это не производит. Такой вот у них (у нас?) мир, так и живут. Заитильщина, Завольчье, на коньках по льду, а под конец жизни можно превратиться в созвездие.

Может быть, гармонизирующее воздействие поэтических вставок сказывается.

Какой-то листок оторвался От ветки родимой меж тем. Зачем? – я понять все пытался. Все было напрасно. Затем, Домой возвращаясь деревней, Приветствовал группу крестьян, Плясавших под сенью деревьев Под старый и хриплый баян. Но месяц был молод и ясен, Как волка веселого клык. Привет вам, родные свояси, Поклон тебе, русский язык.

Что до сюжета, то его почти нет. И это - в данном случае – не плюс и не минус, это данность. Как мне видится, рецензия к книге не имеет ничего общего с тем, о чем книга. По мне, это философские рассуждения о жизни: о месте в ней человека и личности, об эфемерности бытия, о приоритетах, об относительности времени и места, а также о любви, о существовании вне рамок условностей. Тут вовсе не о дураках (в общепринятом смысле), тут о нас всех, которые не могут заглянуть во вне. Во вне укладов и устоев, понятий и ценностей, морали и принципов, заглянуть куда-то туда, за рамки нашей жизни, такой, как мы ее себе понимаем и представляем.

Пожалуй, автор мне позволил попытаться переосмыслить некоторые вещи в моей жизни. И уже тем оказал большую любезность. Но если говорить про удовольствие от чтения, то оно было, пожалуй, только ближе к финалу книги. Чтобы наслаждаться прозой «Школы дураков» надо отбросить «классические» ожидания и привыкнуть к ее витиеватости и бессюжетности. И почему-то мне кажется, что если бы книга была длиннее на страниц 100, мое о ней впечатление было бы сильнее. Только попривыкла, подстроилась, стала упиваться языком…. и вот – конец, финал, финиш.

Рекомендую книгу тем, кто ищет что-то новое в литературе. Но, имхо, «Школа для дураков» - это не то произведение, к которому захочется вернуться снова и снова. Хотя кто знает?

« Да гобелены-то что , гобелены – дело такое , одиннадцатое . Вот канделябры – это я понимаю. У нас тут, кстати,– точнее, не тут, а там,– и я указал вторым безымянным пальцем в сторону опочивальни,– наличествует экземпляр византийной работы. Трофеец, по-видимому. С басурманской еще кампании. Вашего, полагаю, пращура приобретение. С виду вроде бы так – обыкновенная жирандоль, а поставишь ее вот эдак-то, на попа – канделябр канделябром. И музыка слышится. Как из шкатулки. Миньон, главным образом. М-м, да пара мазурок. И – пары – пары, знаете ли, турнюры – интернациональные авантюристы – князья – виконты – и свечи – свечи – и тюль – рюшь – розетки – и мармелад в бонбоньерках – и блестки тебе – и маски – и вензеля на ложках – а дамы все в мягкой рухляди – в перьях – в духах – шарман – прелестно – и будто бы пожалует императрица – а слухи о паровой машине роятся все пуще – разносятся выражения революция, инфлюэнция, солитер – а из кареты вышагивает глашатай – вышагивает, донося, что в Тамбове фрустрируют суфражистки – все в ужасе – губернатору дурно – отверженная любовница выплеснула в лицо своему улану бокал царской водки – переполох – но подают уж суфле – потроха – жаркое – звенят хрустали – полетели на кухню за уксусом – кто-то крикнул вдогонку: „лакрицы!“ – а гнусный – гнусавый – едва ли не педерастический голос Победоносцева передразнил: „а мокрицы не хочешь, каналья?“ – а тот ему дурака – дурака в ответ – дурак вы, говорит. Ваше Сиятельство, круглый – и душно – душно – годы реакции – декаданс – акмеисты – вся социял-оппозиция по каторгам кашляет – а лакеи лакают ликеры и лепечут друг другу стихи о Прекрасной Даме – и все это галопирует, кружится, даже несется – несется в тартарары, подбоченясь: прогуливают – пропивают бабушку-Русь на фу-фу – эх, шантрапа, понимаешь,– и в слезы – в слезы – пуль, говорит, на них жалко. И прочие сантименты, и прочие. А? Так что же, Виктория Пиотровна,– полюбопытствуем? Изящнейшая, смею уверить, вещица, истинный раритет»

"Между собакой и волком" еще не прочел.