Книга: Школа для дураков. Между собакой и волком. Палисандрия. Эссе. Триптих - Саша Соколов

Мною было принято решение "читать".

Ибо я влюблена Набокова, а как вы понимаете он тут замешен неким образом. Во-первых, наблюдается влияние Набокова на Соколова, и перекликание тем выхода в иную реальность, где продолжают действовать время и смерть. Ну и во-вторых, Владимир Владимирович, написал об этой книге хвалебный отзыв.

Книгой я осталось довольна, она хорошая представительница русского постмодерна.

Как такового сюжета тут не наблюдается. Больше похоже на лоскутное одеяло из того что происходило, что было где-то услышано или прочитано или даже явно стало плодом воображения. То истории о жителях, то притчи, даже что-то вроде стилизации под японскую литературу имеется. Времени тут будто не существует, как будто и прошлое, и настоящее, и будущее слились в одно. То ли школьник, то ли юноша, то ли уже мужчина. В чёткой поставленной и взрослой речи внезапно прорываются какие-то неправильные фразы, которые так свойственны детям, неправильно расслышавшим незнакомое слово. Но даже через эту мешанину проглядываются какие-то реальные моменты и события, так точно и без мишуры подмеченные.

Очень красивый язык и игра слов, особенно построенные на созвучии. Нет ничего удивительного, что Набокову так понравилось))

Никто не в состоянии выучить: шум дождя, аромат маттиолы, предчувствие небытия, полёт шмеля, броуновское движение и многое прочее. Все это можно изучить, но в ы у ч и т ь - никогда. Сюда же относятся и облака, тучи, полные беспокойства и будущих гроз.

Совершенно неожиданно книга странным образом захватила и поглотила. И что уж совсем странно, вызвала сентиментальные воспоминания, но скорее всего не мои. Сложно, да? И необъяснимо. Потому что всё воспринимается не умом, а чувствами, эмоциями, теми областями мозга, что отвечают за свет, цвет, музыку, запахи и прочие невербальные вещи. Кстати, с самого начала мозг, помимо воли, подчиняясь своим каким-то чувствам (ага, вот у моего мозга уже собственные чувства и эмоции, кроме моих собственных) включил дуэт цветов из делибовской "Лакме". Что, кстати, оказалось пророческим, поскольку рассказчиков, как выяснилось, двое. Вернее, он один, но не совсем.

Клянусь тебе этим пламенеющим в наших сердцах именем, что отныне и впредь, я, ученик специальной школы - такой-то по прозвищу Нимфея Альба, человек высоких стремлений и помыслов, борец за вечную людскую радость, ненавистник чёрствости, эгоизма и грусти, в чём бы они ни проявлялись, я, наследник лучших традиций и высказываний нашего педагога Савла, клянусь тебе, что ни разу уста мои не осквернит ни единое слово неправды, и я буду чист, подобно капле росы, родившейся на берегах нашей восхитительной Леты ранним утром - родившейся и летящей, чтобы оросить чело меловой девочки Веты, которая спит в саду столько-то лет вперёд.

Ну и что тут рассказывать после такого? Цитировать высказывания Набокова об авторе? Рассказывать о композиционном решении? Пытаться изложить сюжет? Восторгаться стилем, отмечать аллюзии, восхищаться глубиной? Зачем? Это всё иллюзии, нагромождённые моим собственным мозгом, которому книга необъяснимо понравилась. Именно иллюзорностью, хрупкостью, очаровательной неправдоподобностью понравилась.

...рододендроны, всякую минуту растущие где-то в альпийских лугах, намного счастливее нас, ибо не знают ни любви, ни ненависти, ни тапочной системы имени Перилло, и даже не умирают, так как вся природа, исключая человека, представляет собою одно неумирающее, неистребимое целое. ... Нет, дереве не обидно. И траве, и собаке, и дождю. Только человеку, обремененному эгоистической жалостью к самому себе, умирать и обидно, и горько. Помните, даже Савл, отдавший всего себя науке и её ученикам, сказал, умерев: умер, просто зло берёт.

Если, конечно, не говорить о том, что постепенно в этом сумбурном потоке сознания кристаллизуется образ психически нездорового человека, что объясняет ещё больше. Скорбного разумом то ли мальчика, то ли юноши, то ли мужчины, который понимает одновременно больше и меньше нашего, чьим единственным собеседником на самом деле является он сам. Впрочем, быть может, безумцы всех умней.

Вся книга - это красивый по-своему, образный поток ничем не стеснённых и не фиксированных какими-то рамками мыслей, то и дело перескакивающих с одной на другую и заплетающихся мудрёной косичкой. Это красиво и хрупко, как крылья стрекозы, и также для нас бессмысленно. Больше игра в ассоциации, слова, аллюзии, цитаты, нежели нечто сюжетное. История вполне схватывается и даже со временем достаточно стройно выстраивается в голове, но важность имеет совсем третьестепенную.

И при этом с первых же страниц я понял, что у нас ничего не выйдет. По очень простой причине: это слишком явно поэзия в прозе, а я слишком явно не умею воспринимать поэзию вообще. Вот и получается, что вижу определённую красоту написанного, и мысли автора о его современности, об обществе вокруг, о репрессиях и скорбно-печальном мире советского человека, и всё это вроде бы интересно... но меня совсем не трогает.

Кажется, со временем я захочу вернуться к этой книге и попробовать снова. Потому что что-то в ней есть, трудноуловимое, но стоящее. Но сейчас я к ней не вполне готов. То ли по состоянию души - в последний месяц меня то и дело одолевает какая-то чёрная меланхолия, которая сильно и неприятно рифмуется с текстом, то ли по возрасту, а может, почему-то ещё. И не знаю даже, изменится ли это "что-то" когда-нибудь. Но - не сейчас, не в ближайшее время, не через год даже, пожалуй... Хотя если выйти за пределы трёхмерного мира - какое время будет ближайшим?

Мною было принято решение "читать".

Ибо я влюблена Набокова, а как вы понимаете он тут замешен неким образом. Во-первых, наблюдается влияние Набокова на Соколова, и перекликание тем выхода в иную реальность, где продолжают действовать время и смерть. Ну и во-вторых, Владимир Владимирович, написал об этой книге хвалебный отзыв. 

Книгой я осталось довольна, она хорошая представительница русского постмодерна.

«… никто не хотел учить нас греческому было непростительной ошибкой с их стороны это из-за них мы не можем перечислить толком ни одного корабля»

И вот этими глазами, этой настроенной на цвета, детали и запахи оптикой удается посмотреть на чудо чужой жизни и — пока не уляжется магическая меловая пыль текста — даже немного своей. В этом смысле «Школа для дураков» не столько книга в привычном понимании, сколько Опыт, трип, приключение, поход за границы того, что может дать читателю текст:

«… мастер успевает удержать тебя за руку и, глядя тебе в глаза, говорит: домашнее задание: опиши челюсть крокодила, язык колибри, колокольню Новодевичьего монастыря, опиши стебель черемухи, излучину Леты, хвост любой поселковой собаки, ночь любви, миражи над горячим асфальтом, ясный полдень в Березове, лицо вертопраха, адские кущи, сравни колонию термитов с лесным муравейником, грустную судьбу листьев — с серенадой венецианского гондольера, а цикаду обрати в бабочку; преврати дождь в град, день — в ночь, хлеб наш насущный даждь нам днесь, гласный звук сделай шипящим, предотврати крушение поезда, машинист которого спит, повтори тринадцатый подвиг Геракла, дай закурить прохожему, объясни юность и старость…»

Сначала я залпом прочитал первые сто страниц и только потом понял что дурак — из бутылки такое не пьют — и не торопясь начал заново. Прочитал и потом сразу еще раз прослушал в прочтении Ивана Литвинова — настолько понравилось и настолько не хотелось отпускать.

Но чтобы внести хоть какое-то подобие объективности в отзыв: «Школа для дураков» — это не волшебная таблетка для преломления оптики; это текст, который понравится далеко не каждому, который требует не только внимания и работы, но и определенного умонастроения, роскоши не торопиться и жить в ритме героев — хотя бы на один вечер позволить своему времени течь во всех направлениях, а календарю превратиться в россыпь точек.

«Да и могут ли вообще дни следовать друг за другом, это какая-то поэтическая ерунда — череда дней. Никакой череды нет, дни приходят, когда какому вздумается, а бывает, что и несколько сразу. А бывает, что день долго не приходит. Тогда живешь в пустоте, ничего не понимаешь и сильно болеешь.»

И другие цитаты:

«Оглянись и признайся: плохо или хорошо было вечером, в сером свете, въезжать в рощу на велосипеде? Хорошо. Потому что велосипед – это всегда хорошо, в любую погоду, в любом возрасте.»

«Зимой в сумерках маленькому тебе. Вот они наступают. Жить невозможно, и невозможно отойти от окна. Уроки на завтра не сделаны ни по одному из предметов известных. Сказка. На дворе сумерки, снег цвета голубого пепла или какого-нибудь крыла, какого-нибудь голубя. Уроки не сделаны. Мечтательная пустота сердца, солнечного сплетения. Грусть всего человека. Ты маленький. Но знаешь, уже знаешь. Мама сказала: и это пройдет. Детство пройдет, как оранжевый дребезжащий трамвай через мост, разбрасывая брызги огня, которых почти не существует.»

«Лишь одна бочка совершенно пуста, в ней нет ни воды, ни насекомых, и к тебе является счастливая мысль – наполнить ее криком своим. Долго стоишь ты, наклонившись над темной цилиндрической бездной, перебирая в своей избирательной памяти слова, которые лучше прочих звучат в пустоте пустых помещений. Таких слов немного, но они есть.»

«поезд идет час двадцать, северная ветка, ветка акации или, скажем, сирени, цветет белыми цветами, пахнет креозотом, пылью тамбура, куревом, маячит вдоль полосы отчуждения, вечером на цыпочках возвращается в сад и вслушивается в движение электрических поездов»

«Современный географ, как, впрочем, и монтер, и водопроводчик, и генерал, живет всего однажды. Так живите по ветру, молодежь, побольше комплиментов дамам, больше музыки, улыбок, лодочных прогулок, домов отдыха, рыцарских турниров, дуэлей, шахматных матчей, дыхательных упражнений и прочей чепухи.»

«В одну из ночей смущенного своею красотой лета жду тебя в домике с флюгером, за синей рекой, адрес: дачная местность, пятая зона, найти почтальона Михеева, спросить Павла Норвегова, звонить многократно велосипедным звонком, ждать лодку с туманного берега, жечь сигнальный костер, не унывать.»

«В те дни вокруг стало настолько красиво, что я не мог выходить даже на веранду: стоило мне посмотреть на реку и увидеть, какие разноцветные леса на том, норвеговском, берегу, как я начинал плакать и ничего не мог с собой поделать.»

«Я нередко стою в прихожей и рассматриваю всякие предметы на вешалке. Мне кажется, что они добрые и с ними уютно, и я совсем не боюсь их, когда в них никто не одет.»

«О каких бабочках может идти речь зимой, притворно удивляется педагог, вы что, с ума сошли? И возражаешь с полным достоинством: зимой речь может идти о зимних бабочках, называемых снежными, я ловлю их за городом – в лесу и в поле, преимущественно по утрам, – на второй поставленный вами вопрос отвечаю: факт моего сумасшествия ни у кого не вызывает сомнения, иначе меня не держали бы в этой проклятой школе вместе с другими такими же дураками.»

«Он всегда приходил угрюмо, потому что, как объяснял нам отец, зарплата у директора была небольшая, а пил он много.»

«надо что-то делать, необходим какой-то решительный шаг – может быть, письма туда и сюда, может быть, бойкоты и голодовки, баррикады и барракуды, барабаны и тамбурины, сожжение журналов и дневников, аутодафе в масштабе всех специальных школ мира, взгляните, вот, в наших портфелях – сачки для ловли бабочек. Мы отломаем древки от собственно сачков, поймаем всех по-настоящему глупых и наденем эти сачки им на головы на манер шутовских колпаков, а древками будем бить по их ненавистным лицам.»

«О результатах конкурса прошу сообщить по адресу: железная дорога, ветка, станция, дача, звонить велосипедным звонком, пока не откроют»

«Один мой товарищ – учимся с ним в одном классе – говорит, что достал где-то целую бочку кислоты, но, может быть, лжет, не знаю. Во всяком случае, он собирается растворить в ней родителей. Нет, не всех вообще, только своих. Мне кажется, он не любит родителей. Что ж, сударь, я полагаю, они пожинают плоды, которые посеяли сами, и не нам с вами решать, кто тут прав.»