Текст книги "Волк"

Саша Станишич
Волк

© 2023 Carlsen Verlag GmbH, Völckersstraße 14–20, 22765 Hamburg

Text: Saša Stanišić

Illustrations: Regina Kehn

© О. Теремкова, перевод, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2024

* * *

Посвящается Фло

I. Почему в лесных рекламных проспектах нет заноз и клещей?

Мы с мамой делаем салат. Я люблю делать с мамой салат: тогда мы говорим только о салате, ни на что не отвлекаясь.

Но сегодня все иначе. Сегодня мама ни с того ни с сего начинает фразу со слова «кстати». Такое начало не сулит ничего хорошего.

– Кстати, – говорит мама, чистя чеснок, – я записала тебя в летний лагерь.

– Шутить изволите? – произношу я в огурец, как в микрофон, и сую огуречный микрофон ей под нос для ответа.

– В первую неделю каникул. Отпуск мне в это время не дадут. Подай, пожалуйста, давилку для чеснока.

– Достопочтенная публика, – обращаюсь я к помидорам, – чесночная дама не шутит. – Я протягиваю ей давилку, тоже решив отнестись к делу серьезно. – Я мог бы поехать к бабушке, – предлагаю я.

– Бабушка на курсах рисования в Маленте. – Мама с сильным нажимом выдавливает чеснок в соус. – К тому же тебе не повредит немного побыть на природе.

– На природе? Мне? Мам, мы же не первый день знакомы!

– А вечера у костра, картошка в фольге на углях?

– А дым в глаза, обожженный язык? И вообще – нет костра печальнее того, где печется картошка в фольге!

– Послушай, – говорит мама, глядя на меня, – это всего на неделю. Лагерь посреди леса, и…

– Посреди леса? В лес я ни ногой.

– Почти все твои одноклассники туда поедут.

– Почти все одноклассники мне до лампочки.

– За неделю все может измениться.

– Зачем мне что-то менять?

Мама достает из кармана фартука яркую брошюру с заголовком «Лесные приключения». На обложке – фото нескольких хижин на поляне.

– Смотри, какие красивые деревья, – говорит мама.

– Деревья мне нравятся только в виде шкафов.

Мама отбрасывает тыльной стороной ладони прядь волос со лба. Жест предельной усталости.

Я вздыхаю и открываю брошюру. Лес в ней словно пропылесосили, а трава на поляне как причесанная. Готов поспорить – перед фотосессией хижины специально отдраили. Если не знать, как на самом деле коварны леса, из-за таких брошюр они могут показаться вполне безобидными.

Ни крапивы, ни колючих зарослей – одно слово «заросли» чего стоит!

И насекомых тоже не видать – ни клещей, ни комаров. А хуже комаров ничего нет. Как-то раз социологи опросили тысячу человек, какой вид те обрекли бы на вымирание, а теперь угадай, какое место заняли комары?

Правильно.

Я отдаю маме брошюру:

– Прости, но это не для меня.

– Прости, но это не обсуждается. Оливковое масло, пожалуйста.

– Но мы ведь договаривались обсуждать решения, которые касаются меня.

– Это решение касается прежде всего меня, – тихо говорит мама, обращаясь больше к соусу для салата, чем ко мне. – Выбирай: либо лесной лагерь, либо школьный.

Железный аргумент. Она знает, что я терпеть не могу школьный лагерь. Воспитатели с отстойной зарплатой выдумывают отстойные развлечения для группы отстойных подростков, которым пришлось остаться дома, потому что их родителям не дают отпуск или он им не по карману. Сущий ад. Прошлым летом нас в первый же день заставили выбирать между «поделками из папье-маше» и «потехами в школьном саду»: чего-то там копать, поливать и наблюдать в лупу за какой-то несчастной букашкой. Мне хотелось все спалить: и папье-маше, и школьный сад вместе с потехами. Я сбежал и четыре часа прятался в туалете, пересчитывая кафельные плитки, – куда более увлекательное занятие.

Мама режет зеленый лук.

– У меня тоже есть планы. Ты ведь знаешь, как это все… – добавляет она таким тоном, будто жалеет лук.

Знаю, конечно. С тех пор как мы остались вдвоем, мама вкалывает как проклятая. Времени и сил на себя у нее мало.

Я не возражаю, что у нее свои планы – без меня. Со мной и правда непросто. Недавно я пытался высушить в тостере футболку.

– Дай-ка взгляну еще разок, – говорю я, показывая на брошюру, будто что-то в ней и впрямь может меня заинтересовать.

II. Сбиваться в группки и перемывать другим косточки

Разумеется, отъезд назначен на такое раннее время, когда за все, кроме сна, стоило бы наказывать. Место встречи – серая автобусная стоянка на серой окраине. Да, мне предстоит триста километров трястись в душном автобусе в обществе сорока ровесников. Надеюсь, пакетов для укачивания хватит на всех.

Увы, мама оказалась права: почти все из нашей параллели захотели в лес – что за молодежь пошла! Не поехали только Амир, Эсет и Озлем – небось, чиллят в Турции у бабушек и дедушек. И еще кое-кто из богатеньких отправился на дорогие курорты играть в теннис с себе подобными.

Даже Йорг тут. У него тоже сто процентов не было выбора. Я правда не могу себе представить, чтобы Йорг и на каникулах добровольно проводил время с нами. Стоит, как всегда, в сторонке. Интересно, он хоть раз был в лесу? Отец подтягивает ему лямки на сером потертом рюкзаке – слишком маленьком на вид, да еще с какими-то стремными значками. Обнимаются на прощание и обмениваются сложным рукопожатием. Улыбаются друг другу. Как трогательно.

А так всё, как в школе, – сплошные группки: паиньки, геймеры, спортсмены, отличники, любительницы лошадей.

И Марко с двумя дружками – близнецами Дрешке. Уж очень они веселые – не к добру. Нарочито громко смеются, а притворный смех – самый противный.

Что это они там творят с шинами? Эй, я не хочу погибнуть в автобусе из-за идиотов в одинаковых стеганых жилетках! А, кажется, просто выцарапывают на колесных дисках всякие гадости. Наверное, про девчонок. Или про Йорга.

Родители тоже разбились на группы и ждут, когда мы тронемся. Родители-иностранцы стоят вместе, «зеленые» передают по кругу контейнер с редиской, а любителей активного отдыха легко узнать по курткам со светоотражающими элементами. Эти бы явно не отказались поехать с нами – родители и их куртки. Родители Марко и его дружков тоже приятели, и смеются они не менее громко.

Ни с кем не здороваясь, я запихиваю сумку в багажный отсек и сразу сажусь в автобус. Сонный пенсионер отмечает мое имя в списке. Надеюсь, по мне видно, что я не в духе. Однако снаружи все продолжают болтать – мое настроение никого не интересует.

Несколько родителей обступили девушку с дредами и молодого человека с козлиной бородкой – должно быть, вожатых, проводящих последнюю консультацию. Мамы в их числе нет, и среди других родителей тоже. Она стоит, прислонившись к нашей машине, и курит. Как матери-одиночке ей часто сочувствуют, подходят к ней, спрашивают, как дела, не нужно ли ей чего. Думаю, маме это совсем не нравится.

А сейчас к ней никто не подходит. Может, потому что она курит? Мать-одиночка, да еще в одиночку курит – для других это слишком.

А может, мама затем и курит, чтобы к ней не подходили?

А мне бы хотелось, чтобы к ней все-таки кто-нибудь подошел.

Заметив меня у окна, она весело машет. Рада, что я уезжаю, думаю я.

Это, конечно, полный бред. Ведь мама улыбается не себе, а мне. Уж в чем-чем, а в улыбках я разбираюсь. Между пальцев зажат окурок – дымовой мини-сигнал.

В горле у меня комок – сам не знаю отчего. Потому что уже скоро по ней соскучусь?

Я бы, конечно, ни за что в этом не признался. А потом все-таки машу ей в ответ.

III. Что бы ты обрек на вымирание, будь твоя воля?

Я – в первую очередь комаров, потом оружие, потом – не говорить, как чувствуешь себя на самом деле, и, наконец, долгие поездки на автобусе. Хорошо хоть меня не укачало!

Зато пришлось пять часов слушать, как вожатый с козлиной бородкой, который представился Петром Питричем, «но вы можете звать меня Пит», читал вслух по громкоговорителю статьи из «Википедии» о каждой захолустной деревушке.

Вот ты когда-нибудь слышал о Панкетале? Да, есть такая община – мы ее проезжали. Судя по названию, там прикольно. Но основали ее вовсе не панки, как можно было бы подумать.

Панков, кстати, я бы не стал обрекать на вымирание. Ничего против них не имею.

У других вожатых тоже есть прозвища. Та, что с дредами, – Белла; мускулистая девушка в черной рокерской футболке и с татуировками – Зора; а пенсионер, который утром отмечал в списке имена, – Коко. Он проспал всю дорогу. Везет! Вообще-то фамилия у него Кориандр. Хотя нет, вряд ли. Просто он так неразборчиво представился, что теперь ему придется быть господином Кориандром.

Может, вожатым положено иметь прозвища, чтобы казаться круче и интереснее? Хотя любому ясно: чтобы быть крутым и интересным, надо круто и интересно говорить или действовать. А как тебя зовут – дело десятое.

Если только тебя не зовут Йорг и тебе меньше пятидесяти. Таким приходится несладко. С нашим Йоргом так и было. Он мог бы зваться как угодно – его все равно никто не считал бы интересным и крутым. Имя лишь все усугубляет.

И раз уж я упомянул Йорга, надо оговориться: я не наблюдаю за ним специально – он сам привлекает всеобщее внимание.

Точнее, это к нему привлекают внимание. Как? Критикуют каждый его шаг. Даже если он ничего особенного не делает – просто сидит и смотрит прямо перед собой. И все равно кто-нибудь подойдет и скажет: «Чего расселся? Куда пялишься?»

Вот, например, сегодня в автобусе. Йорг сел впереди. Может, хотел без помех смотреть через лобовое стекло – что тут такого? Или просто решил отсесть подальше от Марко и его дружков. Они, конечно же, всех растолкали и забрались в самый конец – ничего удивительного, что Йорг выбрал двойное сиденье наискосок от водителя.

Вот только вожатые тоже сидели впереди. Ходячая «Википедия» Питрич – прямо рядом с Йоргом. Он спросил Йорга, как его зовут. Йорг сказал «Йорг». Питрич спросил, рад ли Йорг поездке в лагерь. Йорг сказал «так себе». Откуда я это знаю? Просто Питрич не выключил микрофон, и весь автобус слышал каждое слово.

Потом они поговорили об автобусах – о чем еще говорить, когда в нем сидишь. Будь на месте Йорга кто-то другой, все бы просто посмеялись над оплошностью с микрофоном и тут же забыли.

Но это же Йорг. Я знал, что сзади непременно посыплются дурацкие комментарии, и не ошибся.

– Подлиза! – крикнул на весь автобус кто-то из близнецов Дрешке – кажется, Дрешке-2. Какой смысл подлизываться к вожатым? Чтобы тебя будили на десять минут позже остальных? Полный бред.

Ну вот. Питрич повернулся на сиденье, будто хотел что-то сказать, но ничего не сказал, а только выключил микрофон, потом снова включил и, поглаживая козлиную бородку, стал читать статью из «Википедии» о захолустном городке Финовфурт.

Йорг тоже ничего не сказал, Йорг достал кубик Рубика и крутил его, и крутил, и крутил – цвета так и мелькали у него в руках.

IV. Поневоле здесь

На подъезде к лагерю я пшикаю на себя спреем от комаров, и пол-автобуса вскакивает, чтобы открыть окна, но окна в автобусе не открываются. Я выхожу из автобуса, и в ту же секунду комар кусает меня в коленку.

Поляну из лесного рекламного проспекта не узнать. Трава гораздо выше, чем на фотографиях, – я уже слышу, как клещи цокают языками. Бревенчатые хижины впали в полудрему – они нам не очень-то рады и вообще не хотят никому служить жильем. Выцветшая древесина, пыльные окна, уныло свисают нити паутины. Завидев нас, хижины закатывают глаза.

Интересно, есть ли у клещей языки?

Посреди поляны колодец и неотъемлемый лагерный атрибут – кострище, вокруг кострища – несколько ветхих дощатых столов. Над колодцем вьется стая мошкары. Чуть подальше скрючилась баскетбольная корзина без сетки. (И, как выяснилось, без мяча.)

Прежде чем разойтись по хижинам, нам приходится собраться у кострища, и Питрич с улыбкой «предлагает» рассказать, кто чему рад – «здесь, на природе!».

– Я ничему не рад, – первым говорю я. – Я природу отвергаю!

Этого Питрич никак не ожидал.

– Как так? – искренне недоумевает он. – Природу отвергнуть нельзя – она же повсюду.

– В том-то и беда, – говорю я.

– Но ты здесь. – Питрич широко разводит руками.

– Поневоле, – говорю я. – Я здесь поневоле.

– Эй, не обращайте на него внимания! – Это Марко. Вместо того, чтобы меня игнорировать, он делает пару шагов в мою сторону, потом останавливается и говорит: – Я радуюсь… – Он указывает пальцем по кругу, будто ища кого-то. – Я радуюсь играм.

Он произносит это таким тоном, что все, кто его знает, должны понять: речь о каких-нибудь пакостях. Никто не спрашивает, что – а главное, кого – он имеет в виду. На поляне ненадолго становится тихо: все переваривают сразу два странных высказывания.

Потом радости продолжаются – Лотта из параллельного класса с энтузиазмом восклицает:

– А я радуюсь жукам!

Мои одноклассники достаточно хорошо меня знают и не обращают на меня внимания. Вот что значит репутация. У меня репутация человека, который вечно всем недоволен и против всего возражает. Однако это вовсе не так. Недоволен я только всякой бессмыслицей, а ее хоть отбавляй. И я почти всегда не прочь почитать книжку или поговорить о бирже, но это возможно только со взрослыми.

Вожатые меня не знают, а игнорировать меня им, видимо, не позволяет должность. Во всяком случае, пока остальные рассказывают, кто чему рад, со мной заговаривает Белла. Примостившись рядом со мной, она говорит:

– Я тебя слышала.

– Ок, – говорю я.

– Природа – это всё, понимаешь? – Она прикрывает глаза. – Эта лужайка, наше дыхание, мы сами – часть природы. Отвергать природу значит отвергать себя, – еле слышно произносит она.

– Ок, – говорю я.

Беллу на самом деле зовут Патриция Бельман, и в автобусе она смотрела видео, где женщины пьют пиво и занимаются на закате йогой. У Беллы на ладонях узоры цвета какао, а ее дреды пахнут прелой листвой.

– Природа – это подарок! Будь как она. – Белла наконец открывает глаза. – Будь дерзким, диким и чудесным!

Эту фразу я как-то видел на пачке хлопьев. Я говорю:

– Ок.

На руку Белле садится дерзкий дикий комар. Прихлопнув его, Белла отходит.

За Беллой появляется Зора:

– В чем дело, почему нет радости?

– Как я уже сказал.

– Ничего, исправим.

– Что исправим?

– Сначала скажи, что именно тебя не радует.

Ее уверенность меня обескураживает.

– Может, хотя бы спросишь, как меня зовут?

– Сейчас будет игра-знакомство.

– Только этого не хватало.

– Объясни – мне и правда интересно. – Зора наставляет на меня палец пистолетиком. – Что тебе не нравится? Приведи пример.

– Ладно, попробую, – говорю я, честно решив попытаться. – Вон в той хижине наверняка души и туалеты, да?

– Да, – кивает Зора.

– Хочешь сказать, души и туалеты – часть природы?

– Нет. Это просто души и туалеты.

– А вот и нет. Эти души и туалеты – такая же природа, как трава или деревья. Такие души и туалеты можно встретить только на природе. Никто не станет строить их в городе – разве что на площадке для кемпинга, а площадки для кемпинга в городе – всего лишь муляж природы.

Обожаю такие рассуждения.

– К чему ты клонишь? – спрашивает Зора.

– Я хоть и не был внутри, но знаю, как выглядят эти души и туалеты: раковины, кабинки, все двери в дурацких надписях, повсюду кафель. После первого, кто пройдет, на кафеле остаются разводы. Грязные серые разводы. К полу и стенам скоро прилипнут обрывки туалетной бумаги, а слив забьется волосами. Я даже знаю, что самое позднее послезавтра там начнет вонять! Такова природа душей и туалетов на природе. Это же ад. Мыться там – сущий ад, и я отказываюсь чистить зубы или мыть посуду, когда у меня за спиной журчат.

Зора на мгновение умолкает. Неужели ее татуировки меня поняли? Нет.

– Тогда не ходи туда босиком или не мойся неделю. – Зора треплет меня по голове, будто семилетку, и отходит.

Просто замечательно.

Тем временем настает очередь Бениши – бойкой девочки из моего класса, и я не без удовольствия слушаю, чему же радуется она.

Она говорит:

– Больше всего я рада приключениям.

И смотрит на меня. На меня?

V. Йорг

Из-за моего ворчания никто не хочет спать со мной в одной комнате. А поскольку и с Йоргом в одной комнате никто спать не хочет, нас с Йоргом селят вместе. Это называется демократия.

Раз уж речь опять о Йорге, ты наверняка догадываешься, что эта история и о нем. Мы с Йоргом осматриваемся в спальне, и, пока я размышляю о нем, дожидаясь ответа на вопрос, на нижнем или верхнем ярусе кровати он хочет спать, расскажу о нем кое-что еще.

С Йоргом почти никто не хочет иметь дела. Йорг проводит перемены наедине с бутербродами. С Йоргом никто не договаривается встретиться после уроков. А когда мы работаем в группах, учителя предусмотрительно распределяют Йорга в одну группу с теми, кто не станет его доставать.

Просто Йорг – как бы лучше выразиться… Не такой, как все. Только, пожалуйста, не пойми меня неправильно! Разумеется, все мы разные, бла-бла. Даже те, кто старается походить на других, одинаково одевается, слушает такую же музыку, занимается дурацкими командными видами спорта и все в таком духе, – даже они отличаются друг от друга.

Йорг тоже особенный, не такой, как все, но окружающие делают его еще нетаковее, понимаешь? Прости, мне приходят в голову только вымышленные слова.

Будь ты хоть полным тупицей или семи пядей во лбу – да каким угодно, – это никого не должно интересовать. Но всегда найдутся те, кому до всего есть дело. Не из любопытства, а от желания докопаться. Твои родители бедняки? Ты жертва. Олигархи, унаследовавшие обувную фабрику? Жертва. (Хотя беднякам, честно говоря, не везет чаще.) Все бы ничего, пока кто-нибудь не раздует из этого проблему. Не выставит тебя плохим. Не пожелает тебе зла.

Иногда хватает ничтожного повода. Ляпнул что-то не то в неподходящем месте – и прощай, счастливая школьная пора. А потом глотаешь обиду, терпишь, ревешь дома и от страха все меньше говоришь и делаешь – только бы не наделать еще больше «ошибок», с тобой беседует психолог, ты кое-как перебиваешься, а потом начинаешь новую жизнь в другой школе или другом городе – жизнь, где тебя больше не делают нетаковее всех, где вокруг люди, которые не выискивают в тебе недостатки, то есть настоящие друзья; со временем, возможно, обзаводишься семьей и двумя дочерьми, называешь их Лизой и Леной или еще каким-нибудь двусложным именем на «Л», селишься в доме на окраине крупного немецкого города, в пятьдесят пять досрочно выходишь на пенсию и эмигрируешь в Испанию сажать киви, доживаешь до ста и помираешь в кругу родных, облизывая мороженое.

Йорг наконец определился насчет двухъярусной кровати и говорит, чтобы я решал, кто где спит. Перед этим он без преувеличения две минуты таращился на кровать и произнес это таким тоном, будто это – важнейшее решение в его жизни.

Конечно, такое поведение может показаться тебе странным. К чему вся эта канитель? Я вовсе не хочу сказать, что мы с Йоргом лучшие друзья. Я его не до конца понимаю. Почему у него такой вид, будто его жизнь зависит от двухъярусной кровати?

– Мне и вверху, и внизу одинаково нравится, – говорю я, и Йорг, с облегчением улыбнувшись, бросает рюкзак на нижнюю кровать.

Он тут же начинает разбирать вещи. Одежда в рюкзаке образцово сложена – я даже позавидовал, сколько всего туда уместилось. Йорг бережно убирает все в шкаф, расправляя футболки, чтобы сложить их еще аккуратнее. Суперсосредоточенно.

– Я так и не успел толком рассказать, чему я рад, – говорит он, обращаясь скорее к рюкзаку, чем ко мне.

Он пытался выступить последним, но Марко и его дружки не дали ему и слова сказать. «Мне надо в туалет!» – перебил Йорга Марко. «Можно уже разбирать вещи?» – спросил Дрешке-1. «А ужин когда?» – поинтересовался Дрешке-2. Лишь бы заглушить Йорга, чтобы никто не услышал, чему он рад.

Тогда и другие разорались, а кое-кто счел выкрики сигналом расходиться по хижинам. Началась суматоха, а вожатые лишь для виду призывали всех успокоиться – вот никто и не успокаивался.

И тут вдруг с краю поляны донеслось: «А ну-ка подождите!» Там, прислонившись к тоненькой березке, стоял кто-то громадный. Лицо в тени, шмотки черные, голос хриплый: эффектное выступление.

– Да, правильно. Слово дадут всем. – Питрич, запоздалый педагог, прочистил горло.

Под «всеми» он подразумевал одного Йорга. Но на него теперь нетерпеливо пялились. Любой ответ был бы неправильным.

Поэтому Йорг, опустив голову, сказал:

– Да ладно, неважно.

– Ну? И чему ты радуешься? – спрашиваю я его в нашей хижине, шаря в своем кое-как собранном рюкзаке. Мама мне никогда не помогает: она считает, что неправильный сбор вещей способствует взрослению.

– Много чему, особенно походам – это мое большое хобби… – Йорг убирает носки – шесть одинаковых разноцветных пар, а потом шесть одинаковых разноцветных трусов. Глядя на бардак в моем рюкзаке и на то, как я запихиваю скомканные шмотки в шкаф, он улыбается.

– Можно? – спрашивает он и хочет сложить мою футболку.

Мегастранно, да? Я отмахиваюсь, будто отгоняя муху, и тяну футболку к себе. Слишком резко – я тут же об этом жалею. Но это ведь вообще ни в какие ворота – складывать вещи одноклассника?

Йорг прячет руки в карманы, будто вдруг замерз.

– Пойду осмотрюсь снаружи, – говорит он и выходит из хижины.

Я вижу из окна, как он бродит по территории. Он всегда идет туда, где больше никого нет. Сначала к опушке, потом к колодцу. Перегнувшись через край колодца, кричит: «Эхо!» И тут же озирается, будто совершил что-то запретное.

Йорг опускает в колодец ведро.

Йорг вытаскивает ведро. И пьет прямо из него – пьет и пьет, закрыв глаза.

Йорг наслаждается.

А закончив пить, снова оглядывается по сторонам. Йорг начеку.

В школе точно так же: Йорг один. Йорг сосредоточен. Йорг осторожен. В движении. Нигде подолгу не останавливается, держится с краю. Может, он предпочитает одиночество. Может, ему никто не нужен, чтобы радоваться. Смаковать воду из колодца. Самого себя ему незачем остерегаться, следить, что он говорит или делает.

Может, именно это провоцирует Марко и его дружков. Сами они всегда ходят компанией. Они не могут допустить, чтобы кому-то было хорошо в одиночестве. Пусть он будет один, но при этом страдает. Поэтому они нарушают его уединение и не дают ему радоваться жизни. Один из близнецов Дрешке направляется к колодцу.

Есть и еще один предмет насмешек, хотя в этом Йорг уж точно не виноват: его уши. Да, в двадцать первом веке некоторые так и не осознали, что все тела разные… А уши Йорга и правда большая разница.

Даже не знаю, как их описать.

Может быть, так: у Йорга самые гордые уши во Вселенной.

Заметив Дрешке, он уходит. Напускает на себя беззаботный вид. Прыгает с ноги на ногу, будто радостный малыш. Вдруг опомнившись, оглядывается по сторонам и остаток пути идет нормально. Нормально, но быстро.

Дрешке сворачивает в другую сторону.

Я ничего не имею против Йорга. Йорг никогда не задается, не соревнуется в спорте, не пользуется вонючим спреем для волос, и вообще в нем нет ничего асоциального. Прежде чем откусить от яблока, он долго его разглядывает, играет черенком, нюхает кожуру, насвистывает какую-то мелодию. И только потом откусывает. В этом есть что-то суперское. Но я ему этого, конечно, не говорил. И не заступался за него, когда его при мне обижали.

Остановившись в дверях, Йорг восклицает:

– У нас самая лучшая хижина! – А потом объясняет почему: – Близко к лесу, красивый вид из окна, а как чудесно скрипят половицы! – Он полон энтузиазма, как те маклеры, когда мы с мамой искали новую квартиру. Пока мама не сказала, что воспитывает меня одна. Тогда энтузиазма у них поубавилось.

Пока Йорг расхваливает хижину, я пялюсь на его левое ухо. За левым ухом Йорга почти не видно леса, и мне это очень нравится.