Текст книги "Волк"

VI. Поход

Групповые походы – самый несвободный вид досуга. Нельзя выбрать ни цель, ни маршрут. Нельзя свернуть с пути. Нельзя обгонять группу, и отставать тоже нельзя. Приходится изучать грибы, хотя ты вовсе не собираешься никого травить! Спины у всех потные, а спинной пот – самый едкий!

Наша цель – лес, маршрут – лес, все дорожки – лесные. Кусты цепляют меня за одежду, ветки бьют по лицу, корни подставляют подножки. Белла замыкает колонну и непрерывно напевает себе под нос. Ее пение назойливее звона всех комаров Северной Европы. Трудно сосредоточиться на чем-то еще.

Возглавляет колонну Питрич. Он на каждом шагу останавливается и сканирует растения приложением для распознавания флоры. Если приложению удается что-то распознать, он зачитывает нам сведения вслух.

Приложение распознаёт только папоротник.

Один раз оно распознало дикий чеснок. (Им и так все провоняло.) Питрич кричит Белле через наши головы:

– Дикий чеснок!

Белла перестает напевать и кричит в ответ:

– Дикий чеснок!

Оба смеются, Питрич продолжает сканировать, а Белла – напевать.

Передо мной идет Бениша. (Если она споткнется, я готов ее подхватить.)

Рядом со мной вышагивает Йорг в туго зашнурованных походных ботинках, весело раздавая советы: застегнуть нагрудный ремень, больше пить, надеть панамку.

Когда я жалуюсь на обувь, он достает откуда-то две палки:

– Так быстрее. Твои ботинки скорее против походов, чем за.

(Бениша смеется.)

Мозоль у меня на пятке подтверждает его правоту – Йорг дает мне пластырь. У Йорга есть компас. Йорг знает, что мы идем на север. Йорг распознаёт больше растений, чем приложение Питрича. Названия он говорит только Бенише и мне, и то довольно тихо. Не хватало еще прослыть ботаником.

Видно, что Йорг – настоящий знаток. Познания обычно приносят радость, но радуется он сдержанно. Утром Йорг с энтузиазмом собирал рюкзак – даже налобный фонарь и дождевик не забыл. По-моему, для организованной прогулки ясным безоблачным днем это слишком. Готовясь к походу, Йорг болтал без умолку. Рассказал, что этот старый рюкзак подарил ему отец. А тому рюкзак тоже достался от отца. И что все трое – отец, его отец и рюкзак – обошли пешком всю Европу и покоряли горные пики.

А теперь рюкзак перешел к нему, Йоргу, и они с отцом и рюкзаком тоже исходили немало дорог и взяли не одну вершину.

– А эти значки, – говорит Йорг, – сувениры на память. О конце путешествия, о восхождении на гору. – За завтраком он перечислял пешие маршруты и горные вершины, но я тут же всё забыл.

За завтраком же Йорг налил воды в бутылку и сделал себе бутерброды. И спросил, не прихватить ли «провиант» и для меня.

Теперь я жалею, что отказался. Я думал, мы сделаем привал у какого-нибудь киоска, но в этом чертовом лесу даже киосков нет.

Йорг, должно быть, услышал сквозь футболку, как урчит у меня в животе, и поделился со мной яблоком.

Он одалживает мне спрей от комаров (и как только я мог забыть свой?), и я делаю вид, будто опрыскиваю им яблоко. Я хочу рассмешить Йорга (и Бенишу), но спрей и впрямь попадает на яблоко.

Тогда я притворяюсь, будто сделал это специально, и ем горькое яблоко. Йорг, качая головой, выстругивает рядом симпатичную трость.

Вот ведь как – я готов был поспорить, что Йорг со своим нелепым рюкзаком будет уныло и неловко плестись по лесу или быстро устанет. А он, оказывается, бывалый путешественник – всех нас превзошел.

Вот что значит по привычке кого-то недооценивать. Не принимать его всерьез, потому что не потрудился узнать его поближе. А потом он делится с тобой бутербродом, а ты сам, то есть я, натер мозоль и после привала едва поспеваешь за дурацкой колонной.

И вот мы идем дальше, и через несколько метров между мной и Йоргом вклинивается Марко. Он хлопает Йорга по плечу, чтобы тот понял, кто теперь идет за ним. Потом что-то тихо говорит Йоргу.

Йорг втягивает голову в плечи, будто опасаясь удара.

Надо было бы снова втиснуться между Марко и Йоргом. Или как-нибудь отвлечь Марко. Мозоль у меня на пятке ноет, а пластырь почти не помогает.

Я не обгоняю Марко и не отвлекаю его.

Тот снова наклоняется к Йоргу, что-то говорит ему в затылок. Лесной шелест заглушает его слова. Йорг шагает вперед, глядя прямо перед собой.

Колонна останавливается. Наверное, Питрич опять обнаружил какое-то растение. Марко идет дальше и, обогнав Йорга, сдергивает у него с плеча лямку рюкзака. Среди папоротника и дикого чеснока разносится смех Марко.

Красные щеки Йорга.

Потная шея Йорга.

Я догоняю его и окликаю:

– Эй!

– Отстань, – говорит Йорг.

– Что случилось? – Бениша обернулась и смотрит на нас.

– Ничего, – говорит Йорг.

Я ничего не говорю.

Я с трудом все это выношу: зной, бессмысленную ходьбу, мозоль, испорченное настроение Йорга, апокалиптические напевы Патриции Бельман и назойливый звон комаров. Я с трудом выношу, что у нас нет цели, что путь и есть цель.

Я решаю вернуться. Я хочу обратно, хочу лежать в хижине, отдыхать и читать. Если потом спросят, притворюсь, будто отстал от группы, заблудился и как-то отыскал дорогу обратно.

Я предпочитаю читать о приключениях, а не переживать их самому. Книжные мозоли не болят. Приключения бывают только у тех, кто хочет показать себя сильным и смелым другим, у кого нет приключений. Для этого они фотографируются рядом с горной козой. Задаваки. Раньше хотя бы заключали пари, кто первым объедет вокруг света верхом на черепахе или что-нибудь в этом роде. А теперь они выступают в телепередачах, где им платят за то, чтобы они питались в джунглях червяками и катались друг на друге верхом.

Я сажусь на корточки и тереблю шнурки. Постепенно все меня обгоняют, последней – Белла. Дождавшись, когда ее пение затихнет вдали, я поворачиваю назад.

Только вот повернуть не так уж просто. Лес думает: «Ну-ну, посмотрите-ка на него… Не ты ли жаловался на мои деревья и комаров?»

Леса, судя по всему, еще и злопамятные. Мне даже не приходится притворяться, будто я заблудился: я и вправду заблудился. Пугающая перспектива: значит, остаток жизни мне придется провести в лесу, питаясь корешками и мхом, которые на вкус, должно быть, еще отвратительнее овощной лазаньи из школьной столовки.

Но я иду дальше, и вдруг мне начинает здесь нравиться: деревья шелестят, ручеек весело журчит, и я завожу дружбу с несколькими оленями. Мы играем в FIFA на игровой консоли иксбокс, и все олени хотят играть за футбольный клуб «Бавария», а я думаю – ну ладно, поддамся, пожалуй, Дитмару, главному оленю: с оленями отношения лучше не портить. Олени выводят меня на полянку, где растет земляника со сливками, а когда мы наелись досыта, провожают меня до поляны. На прощание мы с Дитмаром целуем друг друга в щеки и обещаем не пропадать.

У кострища посреди поляны вчерашний великан помешивает огромной ложкой в здоровенном котле, от которого валит пар. На его футболке ухмыляется череп, а с шорт на меня указывает костлявая рука из муки.

Судя по колпаку, это повар.

«Что ты здесь делаешь?» Нет, повар меня об этом не спрашивает. Он лишь кивает мне, будто в знак согласия.

Я тоже киваю, потому что согласен с его кивком. На поляне пахнет куриным бульоном.

Повар необъятный: метра три в ширину и столько же в высоту. Когда я прохожу мимо, он макает в суп палец, облизывает его, морщится и бросает в котел горсть перца или земли.

На висках у него татуировки. На каждом виске написано «висок».

Я приношу из хижины книгу и сажусь с ней у колодца.

– Про что книга? – кричит повар.

– Про двух мальчишек! – кричу я.

– Чего они хотят? – кричит повар.

– Откуда ты знаешь, что они чего-то хотят? – кричу я.

– В книгах люди всегда чего-то хотят! – кричит повар.

– Они хотят сбежать! – кричу я.

– А чего они хотят на самом деле? – кричит повар.

– Откуда ты знаешь, что они хотят чего-то другого? – кричу я.

– В книгах люди всегда чего-то хотят, но на самом деле они хотят чего-то другого! – кричит повар.

Поразмыслив, я кричу:

– Думаю, они не хотят быть там, где все дурацкое: дурацкие родители, дурацкая школа, дурацкий дом. Ведь они оба аутсайдеры. – Я делаю ударение на этом слове и тут же чувствую себя нелепо.

– Тебе ее в школе задали прочитать? – кричит повар.

– Нет, я для себя читаю! – кричу я.

– Иди сюда – тогда нам больше не придется перекрикиваться! – кричит повар.

– Ладно! – кричу я.

– Почитаешь мне вслух? – спрашивает повар.

Я читаю повару вслух. Повар то и дело кивает, кривит губы в опасных сценах – внимательный повар. Время от времени ему на плечо садится ворон с повязкой на глазу, и повар заботливо его кормит. В лагере было бы вполне сносно, будь там только повар, книга и ворон.

Тут нашу идиллию нарушает крик:

– Ты что здесь делаешь?! Где ты был?! Что за дела?! – Из леса выскакивает Питрич и бросается ко мне – группа вернулась из похода.

Когда на тебя так сердятся, приходится быть честным:

– Я хотел вернуться, но заблудился и…

– Вернуться?! Ты хотел вернуться?! Ты хоть отдаешь себе отчет, где находишься? Нельзя просто так сбега́ть, никого не предупредив!

– А вы бы разрешили мне вернуться?

– Нет! Но речь сейчас не об этом. Ты хоть знаешь, что бы со мной сделали, если бы ты потерялся? – Он дергает козлиной бородкой, будто и правда испугался. За себя.

Белла кладет руку ему на плечо.

– Так, давайте-ка для начала все успокоимся, – говорит она, но ее следующая реплика еще хуже злости Питрича: – А ты знаешь, что из-за тебя нам пришлось прервать поход?

Вам же лучше, думаю я, но, похоже, это не так. Йорг ведь очень радовался походу. И не только он, судя по укоризненным взглядам одноклассников в карго-штанах. Я, конечно, не подарок, но и не злодей, и портить удовольствие другим не входило в мои планы.

– Мы сообщим твоим родителям. – Питрич не угрожает, а просто констатирует факт.

При слове «родители» у меня начинает покалывать под ребрами.

Как отреагировала бы мама? Наверное, без удивления. Скорее всего, огорчилась бы. Я точно не знаю – и не очень-то хочу узнать.

– Родителям? Это ни к чему, – вмешивается повар и кладет мне на голову огромную ручищу. Она приятно тяжелая. – Он ведь здесь, ничего не случилось. Он наверняка признаёт свою ошибку. Ты ведь признаёшь свою ошибку?

– Да, – серьезно (и благодарно) говорю я.

– А вы пока можете еще погулять, – предлагает повар. – Хоть прямо сейчас – обед все равно еще не готов. Или в другой день. Лес от вас не убежит. И в следующий раз берите в поход только тех, кто хочет.

Я вдыхаю запах повара. От повара пахнет курицей. Его рука у меня на голове весит несколько сотен килограммов.

Питрич отвечает. Что-то там про уговор и про ответственность. Похоже, дело улажено. Я его уже не слушаю, и повар, кажется, тоже.

Когда все немного поостыли, я иду искать Йорга. Он на опушке – сосредоточенно волочит по пыли палку. Я решаю не мешать ему и подождать: интересно, чем он занят.

Скорее всего, Йорг рисует. Рисует он очень хорошо. Просто отлично. Большинство из нас просят мам дорисовать за них, и все равно получается даже наполовину не так красиво, как у него. Йорг разбирается в тенях и перспективе, умеет смешивать краски, а лица у него похожи на лица, а не на печенье. Думаю, он даже за оттиски штампа из картошки выручил бы неплохие деньги на eBay.

И он всегда все дорисовывает до конца. А ведь в нашем возрасте трудно сосредоточиться на чем-то дольше пятнадцати минут, не вздыхая и ни на что не отвлекаясь. Разве что на играх.

Йорг закончил. Он бросает палку в лес и бредет обратно в хижину. Выждав немного, я подхожу ближе. Он действительно рисовал. Я различаю деревья, тропу и нас в колонне. Йорг нарисовал наш поход! Всего несколькими штрихами, но все узнаваемо. Вот этот человечек с упрямо торчащим вихром – я. Вот Питрич со смартфоном в зарослях дикого чеснока.

Себя Йорг изобразил с компасом и в шляпе с широкими полями. Такими я представляю себе древних первооткрывателей. На суку над ним чистит перья птичка.

Я как зачарованный смотрю на рисунок и с запозданием замечаю рядом с собой Марко.

– Спасибо, что спас нас сегодня, – говорит он, сплевывая себе под ноги, и, наклонив голову, смотрит мимо меня на рисунок Йорга в пыли. Марко разбегается, и я успеваю лишь выдавить «Эй, стой!», как он уже скользит по пыли, по деревьям, по тропе, по шляпе Йорга-первооткрывателя.

Один раз, второй, ненужный третий.

Потом, снова наклонив голову, разглядывает то, что осталось от рисунка, – сосредоточенно, как Йорг во время рисования.

Птичка выжила, глядит растерянно.

– Ты что-то хотел сказать? – спрашивает Марко.

Ни я, ни птичка ничего не отвечаем.

– Вот и ладненько, – говорит Марко.

VII. У костра

Наступает вечер, и кто-нибудь, едва умеющий играть на гитаре и петь, непременно играет на гитаре и поет. Это Патриция Бельман. Она вздыхает, стенает и тянет мелодию. Узнать можно только самые известные песни. Но, может, это только мне ее концерт не нравится. Питрич, например, смотрит на Беллу с обожанием и подпевает ей или только делает вид, что поет, беззвучно открывая рот.

Одна песня религиозная, другая детская, следующая на английском, за ней попсовая. А эта… индийская? Нет, скорее, какой-то вымышленный язык.

– Синан, знаешь какую-нибудь песню, популярную у тебя на родине? – хрипло спрашивает Белла, глядя на Синана.

– В Пиннеберге? – уточняет Синан.

– В Турции, – говорит Белла.

– Мои родители из Албании, – сообщает ей Синан.

– Так, а теперь все вместе! – поспешно меняет тему Белла и затягивает, закрыв глаза: – When I find myself in times of trouble, Mother Mary comes to me…

Когда она замолкает, гитару берет повар и наяривает в стиле хеви-метал песню о своем трудном детстве в панельном доме в ГДР. Струны рвутся. Повар исчезает в лесу, земля трясется от его шагов.

Некоторое время все молчат.

Про струны я выдумал.

Чтобы молчание не затягивалось, Питрич предлагает запечь картошку в фольге. Он с таким энтузиазмом кладет картошку в золу, будто всю жизнь только о том и мечтал – печь на углях картошку в лесу в Бранденбурге.

А когда он говорит: «Пока картошка печется, мы поиграем во что-нибудь все вместе», – я не выдерживаю и ухожу.

Йорг уже лежит в постели и собирает кубик Рубика.

– Я сегодня видел в лесу оленя, – говорит он.

– Дитмара?

– Что?

– Олень не просил мне чего-нибудь передать?

– Ну ты и странный. – Из уст Йорга это почти комплимент. Его пальцы ловко крутят разноцветные сегменты, кубик щелкает в духоте сонной хижины. Я открываю окно, впуская свежий воздух и смех других. До нас доносится и хохот Марко.

Мне снова вспоминается поход. Как Марко что-то втолковывал Йоргу у него за спиной. Я раздумываю, не спросить ли, чего Марко от него хотел. Слишком долго раздумываю.

Йорг откладывает кубик и натягивает одеяло до подбородка.

– Мы с папой ходили на Троицу в поход по Гарцу, – говорит он, громко и уютно зевая. – Хотели подняться на Брокен – на самую вершину. На полпути погода испортилась, поднялся сильный ветер, начался ливень. Мы были готовы к непогоде, но не к такой. Чем выше мы поднимались, тем сильнее дул ветер. Но мы решили не сдаваться, даже когда… даже когда уже перед самой вершиной я… поскользнулся и… а еще мой рюкзак, оттуда все… выпало… Такой ветрище… Не сдаваться и…

Я жду, когда Йорг починит фразу и завершит ее, но он уже поднялся на вершину храпа.

Интересно, чем заканчивается история? Йорг с отцом не сдаются и находят на вершине укрытие от непогоды, промокшие до нитки, но довольные, и у Йорга прибавляется еще один значок на старом рюкзаке, с которым лазили по горам еще его отец и дед.

Истории, которые я себе представляю и выдумываю, всегда заканчиваются лучше, чем в реальной жизни или в дурацкой школе. В воображаемых историях жизнь лучше. В этой истории я хоть и ворчун, но внушаю некоторую симпатию, а Йорг – жертва. А финал я еще не придумал.

Некоторые истории мне даже не выдумать лучше, чем в жизни. У истории моих родителей никогда не бывает счастливого конца. Хотя к лучшему, что они расстались.

На окне болтается древняя рваная сетка от комаров. В дырки пролезла бы даже небольшая лошадь. Но я все равно оставляю окно открытым: в комнате слишком душно. Зато я обрабатываю все спреем от комаров: себя, одеяло, храп Йорга.

Ночь трещит и шуршит. Голоса у костра доносятся будто издалека. Подо мной причмокивает во сне Йорг. Если бы я решил выдумать про него хорошую историю, мне пришлось бы поменять кое-что из реальности. Отец у него, судя по рассказам, хороший – пусть остается. Йорг пусть бы больше говорил, стал бы смелее. Нашел бы себе союзников. Вместе мы сила, ведь так? Я стал бы его союзником (а еще стал бы смелее и меньше говорил). Мы были бы друзьями-аутсайдерами, а не просто случайными соседями по хижине.

Чем больше таких деталей я себе представляю, тем менее правдоподобным становится такой Йорг и счастливый конец его истории.

«Сосредоточься!» – велю я себе голосом мамы. На том, что происходит здесь и сейчас, на реальности, в которой мы с Йоргом не дружим, а вожатые пересчитали всю картошку в фольге, и две картофелины никто не съел. А может, кто и съел, но не мы с Йоргом.

Я лежу в темноте и грущу. В горле у меня ком. Не из-за Йорга. Не из-за похода. Не из-за дурацкой природы. И уж точно не из-за картошки. Даже не знаю, из-за чего.

Я слышу множество шорохов, какие может издавать только природа теплой ночью в лесу. В окно светит луна, а под окном сидит волк.

Про оленей я все выдумал. Но этот волк выглядит чертовски настоящим. Волк большой, волк худой, волк серый. Волк облизывает морду. Смотрит желтыми глазами.

Волк пыхтит, как чайник.

Я хочу встать и убежать, но мне так страшно, что я не могу пошевелиться. Может, и к лучшему: если на тебя напал медведь, притворись мертвым. Я закрываю глаза и притворяюсь мертвым.

Когда я снова их открываю, поют птицы, храпит Йорг. Я осторожно встаю и отваживаюсь спуститься с кровати.

А волка и след простыл.

VIII. Желть

Завтракаем мы за длинными столами на улице в компании ос. На столах вырезали свои имена прошлые лагерные смены. Из маленького радио дребезжат «хиты», бывшие популярными за тысячу лет до нашего рождения. На автобане А2 пробка.

Повар сварганил на завтрак нечто желтое и пудингоподобное. Я воображаю, что он здоровается только со мной.

Напротив меня сидит Йорг. Он ест, целиком погрузившись в себя, низко склонившись над миской, словно изобретатель, которому осталось несколько последних штрихов, чтобы закончить изобретение. Только один раз он поднимает голову и смотрит на меня. Будто хочет что-то сказать. В глазах у него усталость, он ничего не говорит.

Я размышляю, не рассказать ли ему о волке, но не хочу, чтобы слышали другие, и откладываю рассказ на потом.

Интересно, что моя желть сладкая, а вот сидящая рядом со мной Бениша утверждает, что ее желть соленая, и предлагает мне попробовать.

Я бы с огромным удовольствием попробовал, но говорю:

– Нет, спасибо.

– Ну ладно, – пожимает плечами Бениша.

Близнецы Дрешке садятся справа и слева от Йорга. Они преувеличенно вежливо здороваются и, уже усевшись, спрашивают, свободно ли здесь. И собирается ли Йорг это доедать. «Это» – в смысле желть.

Йорг прочищает горло.

Дрешке-1 забирает у Йорга желть.

Дрешке-1 съедает порцию Йорга. Непохоже, чтобы еда ему нравилась. Просто он действует по плану. Дрешке-2 сидит рядом и смотрит по сторонам.

Те, кто всё это видел, ничего не говорят. Я тоже молчу. Молчу в ярости, но это еще никому не помогало. Бениша встает и идет к столу вожатых.

Близнецы Дрешке сматываются.

Бениша возвращается.

Я спрашиваю, что сказали вожатые.

– Чтобы мы сначала пытались решать конфликты самостоятельно, прежде чем идти к ним, – отвечает она.

– Вот странно, да? – недоумевает Йорг. – На кой им чужая еда? Там ведь бактерии и вирусы. Противно же.

У нас за спиной Марко с близнецами дают друг другу пять.

На моем месте в 1999 году сидел некий Томас.

Рядом с Йоргом увековечил себя на дереве Саймон.

Интересно, а Томас или Саймон сказали бы что-нибудь близнецам Дрешке?

Что за бессмысленный вопрос.

IX. Толстоголовка

Сегодня нам предстоит охотиться на бабочек. В плане, конечно, написано не «охотиться», а какое-нибудь бла-бла про «исследование природы».

Я спрашиваю Питрича, какой в этом смысл.

– Какой смысл в чем? – спрашивает Питрич.

– В ловле бабочек, – говорю я.

– Кто поймает больше всех, получит приз, – говорит Питрич.

– Когда вы к нам подмазываетесь, – говорю я, – нам всегда приходится заниматься глупостями.

– Приз – пудинговый кубок, – говорит Питрич.

– Кубок из пудинга или кубок с пудингом? – уточняю я.

– Кубок с пудингом, – отвечает Питрич, и глаза у него блестят от предвкушения. Наверное, вожатым пудинг достанется в любом случае.

– А что получат бабочки? – спрашиваю я.

– Не понимаю вопроса, – говорит Питрич.

– Иголки, – говорю я, – вот что они получат.

– Мы полюбуемся бабочками и отпустим их на волю, – обещает Питрич.

– А бабочки как к этому относятся?

– Да хватит тебе. Мы просто хотим в игровой форме познакомить вас с миром бабочек, – произносит Питрич заученную фразу, напоминая информационное табло с козлиной бородкой.

– А ничего, что бабочки от этого могут пострадать? – спрашиваю я.

– Да что ты так переживаешь за бабочек? Я думал, ты отвергаешь природу, – ухмыляется Питрич – вот, дескать, я тебя уел.

– Отвергать что-либо еще не означает желания причинить боль, – говорю я.

Ответ удачный – Питрич понемногу начинает терять терпение:

– Знаешь что? Тебе вовсе не обязательно в этом участвовать.

Именно это я и хотел услышать.

На цветочной поляне Питрич объявляет охоту открытой, воспроизведя на телефоне звук охотничьего рога. Все бегают и топчут цветы. Сачки над головами надуваются как паруса. Я сижу в тени бука, наблюдая за нелепым спектаклем. Питрич или Белла время от времени подходят проверить, не сбежал ли я опять.

Большинство обращаются с сачками очень осторожно. Но Марко не большинство. Он ловит лимонницу, замахиваясь сачком как для удара.

Потом запихивает бабочку в банку с лупой вместо крышки и направляется к Йоргу. Я встаю. Все заняты, никто не обращает на них внимания. Со стороны все выглядит так, будто Марко показывает Йоргу лимонницу; я не могу толком разглядеть, потому что они стоят ко мне спиной. Марко протягивает Йоргу банку с бабочкой, а Йорг машинально отдает Марко свою пустую банку. Марко отходит, Йорг садится на корточки.

Я становлюсь рядом с ним. Йорг сидит перед банкой, стуча пальцем по стеклу. Бабочка не шевелится. Йорг садится на траву и ждет, глядя на безжизненное тельце.

Я отворачиваюсь. В горле у меня снова ком. Пытаюсь читать, но безуспешно. Йорг роет могилку для лимонницы. Потом встает и продолжает исследовать природу.

Хотя я ни в чем не участвовал, в итоге заработал штрафной балл. Питрич объявляет это перед всеми, укоризненно глядя на меня, как будто я должен расстроиться. Балл у меня вычли за то, что я выбил у Синана из рук сачок, чтобы он не поймал толстоголовку палемон.

Радость бабочки компенсировала злость Синана.

Только не подумай, что я хорошо разбираюсь в бабочках: толстоголовку я знаю только потому, что такое название трудно забыть, если однажды услышал.

К тому же она красивая. (Да, мне эта бабочка нравится – ну и что такого!)

Кубок с пудингом достался Марко. Трюк был прост и гениален: несколько бабочек он поймал сам, а близнецы Дрешке отдали ему своих. А потом они поделили пудинг на троих.

Наступает вечер, и господин Кориандр читает нам вслух историю. Ему еле-еле удается дочитать ее, не заснув на середине.

Мораль истории такова: «Если ты ко всем приветлив, мир будет приветлив к тебе».

Полная ерунда. Тот, кто так считает, еще не сталкивался с настоящими проблемами. Не попадал в ситуацию, когда помощи ждать неоткуда, не был слабым, бедным или нетаковым.

Дослушав историю до конца, я с грохотом встаю и, покачав головой, отхожу от костра. Надеюсь, кто-нибудь это заметит. (Например, Бениша, сидящая верхом на бревне.)

Но нет.

Ну и ладно.

Йорг уже в хижине – рисует что-то в маленьком блокноте. Я хочу ему посочувствовать из-за утреннего происшествия с Дрешке. А еще из-за поведения Марко во время похода и истории с лимонницей. Но ничего не говорю. Все равно это уже не считается. Слишком поздно.

– А ты кого-нибудь поймал? – спрашиваю вместо этого я.

– Нет, – говорит Йорг.

– Понятно, – говорю я.

– Я бы мог поймать, – говорит Йорг. – Но не хотел.

– Понятно, – повторяю я.

– Папа однажды водил меня на выставку бабочек, и мне на голову уселись сразу несколько!

Я жду продолжения истории, но его нет. Йорг сидит над рисунком и улыбается воспоминанию.

– Моя любимая бабочка – толстоголовка палемон, – говорю я.

– Толстоголовка? Упертая, как ты? – смеется Йорг. – Какое совпадение!

В хижине приторно попахивает ношеными носками. На прикроватном столике темнеет надкушенное яблоко. Когда мы разговариваем, лампочка мигает, будто слушает нас.

– Фигня получилась. – Йорг комкает рисунок и начинает все заново.

«Не говори „фигня“!» – думаю я.

Дождавшись, когда Йорг ляжет, я закрываю окно – на всякий случай. Едва закрыв глаза, я слышу скрежет когтей по доскам, слышу глухой рык – волк вернулся.

Окно закрыто, а волк внутри.

На этот раз он подходит к кровати, подходит так близко, что я чувствую его дыхание – теплое, как кровь. Если бы Йорг вытянул руку, то мог бы его потрогать. Шерсть была бы жесткой.

По всем правилам сейчас положено закричать. Но я камень в разноцветной спальной футболке. Волк сначала перегрызет глотку Йоргу, а потом сожрет меня вместе с футболкой, и, когда я проснусь, от меня останутся одни кости. Услышу ли я, как хрустит у него в пасти мой позвоночник?

Во сне я засыпаю. Во сне мне снится падение. На самом деле нет. Я так говорю лишь потому, что такие сны характерны для моего возраста.