Текст книги "Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2"

Глава 8

Шизгара!!! Ё бейби, ШИЗГАРА! – орёт кассетник.

Записанный на забугорной плёнке звук кажется громче и сочнее. Самообман, конечно. Но приятный, радующий сознание. Бессмертный хит Шокинг Блю разносится над тихой Берёзовкой, пугая лягушек и стрекоз.

Надя выходит из воды. На ней яркий красный купальник в мелкий белый горох. Он более закрытый, чем я привык видеть, но прекрасно подчёркивает юное спортивное тело. На загорелых плечах и животике собираются крошечные капли. Они вспыхивают в свете солнца как бриллианты.

Ам Ё Винус, Ам Ё файер!

Девушка и правда похожа на Афродиту. Как будто само это утро, солнечный свет и прозрачная речная вода породили её только что на моих глазах.

Кажется, я всё-таки романтик.

– Ты горишь как серебряное пламя, богиня любви и красоты. Венера твоё имя, – подпеваю я.

– Ну, хватит тебе! – краснеет Надя.

– Я ничего, – улыбаюсь ей, – это песня.

Девушка подхватывает полотенце и начинает сушить волосы. В этот момент она выглядит трогательной и беззащитной.

– Ты так хорошо знаешь английский?

Мой взгляд смущает её больше слов, и она старается перевести тему на что-то нейтральное.

– Ещё испанский, – протягиваю ей стакан, – Вива ла револьюсьон!

Надя стукается своим коктейлем о мой и садится рядом. Мы смотрим на реку. Она невзначай касается меня плечом и отпивает коктейль.

– Идеально, – говорит она, – я прошлом году с родителями в Варне была, на Золотых песках. Даже там не было так идеально.

Ещё с утра были все шансы, что у нас вообще ничего не получится. Злющая как демон Подосинкина отправила меня на колбасную фабрику. Ей срочно понадобились фото новой производственной линии. Краем глаза я заметил на её столе конверт со свежими снимками с раскопок. "Богини археологии" пришлись белокурой редакторше не по душе.

Вся прелесть ситуации была в том, что линию ещё не запустили. Цех, где она находилась, был обесточен и закрыт на ключ.

Становиться возле неё и имитировать бурную деятельность работницы категорически отказывались. Фотографировать же голые железки без людей было бессмысленно.

С фабрики я дозвонился до Уколова. Пожилой спецкорр не поленился зачитать мне статью по телефону. Оказалось, что материал не про саму линию, а про пуско-наладочные работы.

С лёгкой руки блондинистой фурии я едва не накосячил, отсняв колбасу там, где её в помине не будет ещё полгода.

Матеря в душе всех ревнивых истеричек, я выпросил пару ремонтников. Мужики, которых оторвали от чего-то тяжёлого и жутко грязного активно втянулись в творческий процесс. Они решительно закручивали гайки, а я снимал суровые лица и мозолистые руки.

В порыве вдохновения ремонтники даже запустили конвейер, но прибежал главный инженер и сказал, что мы опережаем график на полтора месяца. После этого несколько гаек пришлось открутить обратно.

На выходе меня поймал начальник смены. Он стыдливо протянул мне большой свёрток в обёрточной бумаге. Тот немного подтекал с угла, и капли падали на кафельный пол.

– Вот, – виновато сказал этот мужчина в слегка несвежем белом халате поверх пиджака, – Чем богаты, тем и рады… Продукции пока нету. Не обессудьте.

– Зачем?! – неожиданно смутился я.

До этого мне взятки давали исключительно женщины, и только "натурой". Иногда это называлось "пробами", иногда "кастингом", а чаще всего никак не называлось.

– Ну как же, – к начальнику смены вернулась уверенность, – вы же человек искусства. Понятное дело, вам вдохновение нужно. Ваши всегда так говорят.

– Спасибо, вы меня вдохновили, – сказал я, подхватывая свёрток.

Мужчина сразу посветлел лицом. Словно теперь я наверняка покажу фабрику в наилучшем свете. А без этого мало ли что взбредёт в мою голову.

Свою добычу я отношу Женьке. Что за пикник без шашлыков? Я в любом случае собирался отправить его на рынок. Наши с ним книжные доходы позволяли шикануть.

Но вышло ещё лучше. Взбалмошная Подосинкина невольно сделала нам подарок.

В свёртке оказывается на глаз килограммов пять свиной вырезки. Нежно-розовой. Никогда не знавшей камер глубокой заморозки. Возможно, ещё вчера хрюкавшей на одной из соседних ферм.

– Уксусом зальём? – предлагает Женька.

Смотрю на него, как на убийцу.

– А чё? – удивляется он, – батя всегда в уксусе маринует. Нормально выходит. Мягко.

Из глубины памяти всплывает воспоминание.

Снег. Громкие и пьяные люди вокруг. "Заинька, попляши… серенький… попляшии!" – грохочет из жестяных громкоговорителей. Мне весело и страшно. Боюсь потеряться и что есть сил держусь за руку отца. "Есть хочешь?" – оборачивается он ко мне.

Киваю. От пышущих жаром мангалов поднимается одуряюще вкусный дым. К ним стоят чудовищно длинные очереди. Конец теряется где-то вдали. Отец ввинчивается в одну из них. С кем-то здоровается, с кем-то договаривается. У него всегда было много знакомых. Я стою, пригревшись на морозе, и, кажется, наедаюсь одним запахом.

Он приносит маленькие бумажные тарелочки. На каждой по три небольших кусочка шашлыка. Дорого, но на праздник можно. Горячие. На них ещё лопаются кипящие пузырьки. Вгрызаюсь в один. Он наполовину состоит из жира, наполовину из жёсткой, с трудом поддающейся жилы. Но молодым зубам это не помеха. Голод, мороз и запах жареного мяса – лучшие приправы.

С одной стороны, куски обуглены до черноты, с другой – сочатся бледным уксусным соком. Шашлычники спешат. У них действует принцип "горячее – не сырое". Очередь подгоняет, и они пытаются придать мясу хотя бы видимость готовности.

Мясо на такой "уличный шашлык" шло самое посредственное. Всё равно схавают и добавки попросят. Жёсткий уксусный маринад размягчал его до съедобного состояния, убивая при этом всякий вкус. К тому же уксус уничтожал в мясе любые бактерии, так что его можно было есть хоть сырым. Что часто и происходило в условиях спешки.

Шашлык в Советском Союзе странным образом оказался предметом роскоши. Может, поэтому его так часто показывали в кино.

Из мяса можно сварить суп. Можно накрутить котлет, щедро добавив лука и белого батона. Можно нарезать крохотными кусочками и зафигачить подобие гуляша, с огромным количеством калорийной подливы.

Но чтобы есть мясо просто так? Без гарнира?! Пижонство несусветное!

На рынок всё равно идти приходится. Тут я понимаю, что в окружающей меня действительности нет ни готовых наборов приправ, ни громкоголосых горцев, которые, с видом алхимиков или карточных шулеров, смешивают душистые пряности в свёрнутые из бумаги кулёчки.

Может, в Белоколодицке такие кадры и попадаются, но в нашей глуши им делать нечего. Да что тут говорить?! Даже соевого соуса нет!

Мне становится смешно от своих кулинарных страданий. Сейчас ещё по салату "Цезарь" всплакну и по стейку рибай. Странное дело, где изнеженная душонка человека из будущего даёт трещину. ФЭДом фотографировал и не ворчал, а здесь разнюнился.

Закупаем лук, перец, петрушку, и, к удивлению Женьки, кефир.

– Алик, ты уверен? – переживает он. – запортим же мясо. И так времени мало.

Сама мысль о том, что сегодня он встретится с "городскими" студентками приводит моего друга в чрезвычайное волнение. Не из за кустов наблюдать или "мимопроходить", а прям сидеть, разговаривать и мясо вместе лопать.

Страх настолько велик, что он даже боится высказать его вслух и мандражирует по пустякам.

– Я у матери читал, – говорю, – в книге "О вкусной и здоровой пище". Товарищ Микоян врать не будет!

Женька с сомнением хмыкает, но аргументов против не находит. Я отправляю его разыскивать мангал, а сам приступаю к священнодействию.

Запасаюсь силой воли и мелко режу лук. Когда к глазам возвращается возможность видеть мир, засыпаю луковые кусочки в кефир. Туда же добавляю перец, соль и петрушку. Прямо веточками, иначе потом на огне нарезанная зелень будет гореть.

Нахожу большую "борщевую" кастрюлю на восемь литров. Творческая натура маман не даёт ей заниматься домашним хозяйством системно. Выяснив, что сын сам способен отварить макароны и пожарить картошку, она ещё больше углубляется в работу и драмкружок.

Я приучаю её к этой мысли постепенно, но теперь чаще сам кормлю её, чем она меня. Сегодня она опять на репетиции, и отсутствия кастрюли даже не заметит.

Поражаюсь этой женщине, рождённой для сцены, как птица для полёта и сумевшей "поднять" сына в одиночку. Не просто вырастить, а воспитать отличника и нормального мужчину, с амбициями и неотбитой самооценкой. Всё, что я помню об отце, говорит об этом.

Всё чаще я воспринимаю её не как "бабулю", а как родную маму, у которой стараюсь потихоньку забирать на себя домашние заботы.

Размышляя о своей новой семье, выкладываю нарезанное мясо в кастрюлю. Заливаю сверху настоявшимся маринадом и обкладываю крупными кольцами из оставшейся луковицы. Теперь в холодильник и постоять. Часа четыре-пять у нас есть в запасе.

Женька находит отличное место. Речка здесь делает крутой поворот, намыв целую косу чистейшего белого песка. Прямо за ней идет, несвойственная для узкой Берёзовки, яма, где можно вдоволь поплескаться.

Место находится далеко от посёлка. Местным сюда добираться лень, а приезжие в наших местах не бывают. Мы сами перетаскиваем имущество, навьючив несчастный мопед. Мой пронырливый друг находит у кого-то из соседей компактный раскладной мангал. Глядя на него, я задумываюсь о покупке подобного.

Друг остаётся разбивать лагерь, а я направляюсь к археологам. Мои новые подруги с угрюмыми лицами сидят в раскопе и колупают глину детскими совочками. Мученицы науки. Солнце подкатывает к трём пополудни, жара спала и на раскопках – вторая смена.

Машу им рукой издалека, а сам направляюсь к Аникееву. У меня в руках конверт, намного более пухлый, чем остался в кабинете у Подосинкиной.

– Николай Николаич, представляете, – говорю косматому предводителю студенчества, – сегодня делал фото и вдруг подумал. А вдруг они вам тоже пригодятся?

– Ну, показывай, – отвечает Аникеев, кажется, только чтобы я отвязался.

Уже на первых снимках выражение лица меняется. Он подслеповато щурится, потом ищет очки.

– Может, для стенгазеты, – говорю, – или для отчётности…

– В камералке снимал… – то ли спрашивает, то ли констатирует он.

– Там же интереснее всего, – подыгрываю ему.

Будущее светило местной науки перебирает фотографии.

– Я могу их оставить? – уточняет он.

– Конечно, – расплываюсь в улыбке. – Я специльно для вас напечатал.

– Можно на минутку? – Аникеев зовёт меня к "штабной" палатке, – Прости, забыл… как тебя?

Ещё недавно я был на уровне "эй ты…". Досадная помеха в работе экспедиции. Сейчас пригодился.

– Альберт Ветров, Алик, – напоминаю.

– Алик, а ты можешь находки отснять? – предлагает археолог.

– Всё – точно нет, – предупреждаю.

– Самые интересные, – соглашается он, – десятка два, не больше.

Такой вариант выполнить несложно. Но набиваю себе цену.

– Я не против, – объясняю, – но понадобится плёнка… бумага… реактивы… С работы я их взять не смогу… У нас там отчётность…

– Оплачу по чекам, – отмахивается Аникеев, – ты, главное, отсними. А мы с тобой сгущёнкой расплатимся, – предлагает он универсальную валюту.

– У меня другой интерес, – предлагаю, – я же фотограф… мне натура нужна…

– И? – не понимает археолог. – Где я тебе её найду?

– Отпустите со мной девчонок пофотографироваться, – говорю, – верну в целости и сохранности.

Аникеев чешет репу, а потом ухмыляется.

– На них, значит, плёнки не жалко.

– А вы бы на моём месте пожалели?

– Чтоб до темноты вернулись, – решает он, – если что случится, башку оторву.

Я лихо киваю. Если что, по голове мне так и так прилетит. Так что я планирую этот пикник, как военную, мать её, операцию. чтобы всё получилось…

– Идеально, – повторяет губастенькая Надя. – а почему "вива ла революсьон"?

Она, как и все девушки, падка на необычное. Ни вино, ни вульгарная "рябина на коньяке", ни даже шампанское по-честному отвратительное в такую жару, не произвели бы на неё такого впечатления.

– Потому что это любимый напиток команданте Че Гевары, – на кураже фантазирую я, – революционный ром и захваченная у проклятых капиталистов кола. Куба либре! Остров свободы!

Надя смеётся и отпивает. Кончиком языка облизывает губы.

– Вкусно, – говорит она.

Прелесть коктейля в том, что его крепость можно регулировать. У меня в стакане плещется почти чистая пепси. Надин вариант позабористее, но не намного. Спаивать я никого не собираюсь. Только чуть расслабить и избавить от смущения.

Ветер доносит дымок от мангала. Он стоит выше, на заросшей клевером поляне. Ещё чуть дальше натянута двухместная брезентовая палатка с розовым верхом. В ней можно спрятать продукты, а можно спрятаться и самому. От солнца и посторонних глаз.

– Ты мясо переворачивать собираешься?! – возмущается Юлька, – сожжёшь! Угли сам будешь грызть!

– Молчи, женщина, – весомо роняет Женёк, – не бухти под руку! Шашлык, это мужское дело!

Хлоп! Ему тут же прилетает по макушке. Женька не теряется и щекочет брюнетку, которая почти на голову выше его. Та с визгом и хохотом отбивается.

Юлька удивляет даже меня. Тем самым безошибочным женским инстинктом её, как магнитом тянет к Женьке. В её глазах он самый хозяйственный, основательный и близкий к еде.

Я не возражаю. Романтичная блондинка Надя нравится мне гораздо больше. Её такой расклад тоже устраивает. Мы уединяемся на берегу, оставляя парочку "на хозяйстве".

Женька помнит о главном правиле – ни в коем случае не признаваться, сколько нам лет. Для храбрости он уже приложился к "Свободной Кубе", и сейчас ведёт себя слегка брутально. Но со взбалмошной Юлей это действует "на ура".

Надя поглядывает на весёлую возню, которую устроили возле мангала, а потом, с любопытством смотрит на меня.

Если бы я сейчас попытался обнять её, или, не приведи бог поцеловать, она бы гордо отодвинулась. Она "не такая", и что я вообще "о себе думаю", – сказала бы она. Ещё и дулась бы потом весь вечер.

Вместо этого я гляжу вдаль, словно речка Берёзовка куда интереснее для меня, чем симпатичные блондинки.

– Знаешь, чем плохо быть фотографом? – говорю задумчиво.

– Чем? – тут же спрашивает Надя.

– Когда я фотографирую девушку, – объясняю, – то больше к ней ничего не чувствую.

– Совсем?! – Надины глаза распахиваются в изумлении.

– Только эстетические чувства, – грустно киваю, – никаких эмоций. Организм не реагирует…

– И ко мне? – её голос чуть дрожит, – и на меня не реагирует?

– Если бы я знал, – говорю, – то лучше бы без фотографий остался… Пускай бы меня лучше из газеты уволили… А теперь, ты мне очень нравишься, но…

– И так не реагирует?

Надя придвигается ближе и прижимается плечом.

– Бесполезно, – качаю головой, – можно даже время зря не тратить.

– И так? – говорит она почти шёпотом, приблизив губы к моему уху.

Её пальцы ложатся мне на коленку. Скользят выше… Чёрт! Мне бы продержаться хотя бы пару минут!

– Не пойму, – отвечаю, – со мной никогда такого не было.

Надины пальцы смелеют. Чувствую их у себя на бедре. Мурашки табуном бегут по всему телу. Горячая волна проходит по спине…

– Реагирует… – замечает Надя победно.

Обнимаю её. В ответ она прижимается ещё сильнее.

– Удивительно, – говорю, – ты, наверное, особенная.

– Просто я тебе нравлюсь сильнее всех остальных, – сообщает она, и решительно целует меня.

Отвечаю ей, и минуты две нам не до разговоров.

– Пойдём, – говорю я.

– Куда? – она не спорит, просто уточняет.

– Надо закрепить результат.

Мы поднимаемся с земли, оглядываясь, словно заговорщики.

Глава 9

У Нади на губах блуждает улыбка. Блондинка торжествует победу, ей кажется, что это она меня соблазнила. Торопливо переступая, идём по накалённому солнцем песку.

Надя добирается до кромки пляжа. Она отряхивает подошвы и обувает красные шлёпанцы-вьетнамки. У неё маленькие изящные ступни.

От волнения мне перехватывает горло, становится трудно дышать. Умом понимаю, что всё идёт правильно. Скоро Алик избавится от навязчивого спермотоксикоза и перестанет садиться в незнакомые машины с сомнительными девушками.

Идеальный вариант во всех отношениях. Никаких последствий и обязательств. Через пару недель она уедет и забудет о фотографе из забытой богом дыры навсегда. Для неё это просто приключение. Курортный роман. Ничего серьёзного.

Но тело реагирует по-другому. Сердце глухо бухает в груди, разгоняя кровь так, что она стучит в барабанных перепонках. Ничего подобного я не испытывал до сих пор ни рядом с коварной Лизой, ни с эффектной Подосинкиной, и, даже когда целовал клофелинщицу Ирину, хотя та действовала на мозги почище алкоголя.

Наверное, всё потому, что Надя для Алика – первая. Организм выплёскивает в кровь адреналиновый коктейль. Реакция "бей или беги". Бить некого… Как бы в этом случае не убежать. Сложно жить в 17 лет.

Мы поднимаемся по склону и идём вдоль берега. Вокруг жужжит и стрекочет луговое разнотравье. Надя касается ладонью макушек больших белых соцветий. Мы оба молчим, даже не смотрим друг на друга.

– Эй, Алик, вы куда? – кричит вслед Женёк

– Шш-ш-ш, что орёшь? – перебивает его понятливая Юлька, – без тебя разберутся.

Наш небольшой лагерь стоит на полянке, окружённой лесом. С двух сторон это светлый березняк, который просматривается насквозь. С третьей – поросшая густым кустарником сосновая роща. Среди деревьев вьётся тропинка. К ней мы и подходим

– Как ты думаешь, малина уже пошла? – Надя поглядывает на меня.

Мы останавливаемся у кромки леса.

– Нужно посмотреть, – отвечаю.

Моя блондинка лукаво прикусывает губку. Это как пароль и отзыв.

Что за глупые разговоры про малину, думаю невпопад. Она же колючая как сволочь. Неужели умней повода придумать нельзя? Малина…

После залитой солнцем поляны в лесу прохладно и сумрачно. Редкие солнечные лучи пронзают кроны и застывают, словно что-то материальное. Как будто их можно пощупать. В их плотном свете вьётся мошкара.

Музыка за спиной звучит глухо и неразборчиво. С каждым шагом она становится тише.

Мы идём среди деревьев. Светлая макушка Нади с задорной короткой стрижкой мелькает впереди. Время от времени она оборачивается, словно проверяя, на месте ли я. Не заблудился ли, или не испарился самым неожиданным образом.

– Смотри, земляника! – Надя бросается вперёд и садится на корточки.

Между деревьями всё заросло плотным ковром зелёных листьев. Среди них мелькают красные бусины. Вряд ли их здесь часто собирают.

– Какая крупная, – восхищается девушка, – и как много её! Иди сюда, открывай рот!

Присаживаюсь рядом с ней. Ягоды пахнут свежестью и хвоей. Я успеваю поцеловать Надины пальцы. Она хихикает смущённо. Потом срывает травинку и принимается нанизывать на неё земляничины сладким шашлычком.

Моё взрослое и циничное сознание боится всё испортить случайным словом или действием. Не хочу оказаться слоном в хрупкой посудной лавке юношеских чувств.

Среди листвы пробирается деловитая пятнистая козявка. Подхватываю её пальцем.

– Божая коровка… полети на небо… там твои детки… кушают котлетки!

– Конфетки! – смеётся Надя.

– Тоже мне, мать! – возмущаюсь я, – детей одними конфетами кормить, котлетки пусть кушают!

– Тебе бы только есть! – девушка хохочет. – Сразу про котлеты! Бедная твоя жена будущая, не прокормит тебя.

Вот и что они сразу на женитьбу переходят? Сначала Лида, теперь эта ещё… Карма у Алика такая, что ли…

Жучок доползает до подушечки пальца и расправляет тонкие крылья. Надя заворожённо следит за ним. Целую её в полуоткрытые губы. Они пахнут земляникой. Мои, наверное, тоже.

Её руки, сначала несмело, а потом всё уверенней гладят меня по плечам, пальцами зарываются в волосы. Она ведёт себя с милой решительностью опытной соблазнительницы. Городской "штучки" которая станет самым ярким событием в жизни сельского паренька.

В этот момент моё сознание практически отключается.

… Что ты делаешь… нет… прекрати… не надо… оххх… как хорошо… пожалуйста… не останавливайся…

Я стягиваю с себя футболку и расстилаю её прямо посреди земляничной поляны. Есть масса способов заниматься сексом в лесу, но у меня нет никакого желания выступать в качестве инструктора. Слишком много потом будет вопросов о моей осведомлённости. Да и просто не до того сейчас.

Время вокруг нас останавливается.

Прямо перед моим носом крохотная гусеница пытается залезть на травинку. Она складывается, как циркуль, а потом раздвигается, нащупывая присосками дорогу.

Мир снимают с паузы. В нём снова появляются звуки, кроме нашего дыхания и Надиных стонов. Кажется, она ещё кричала. Надеюсь, что мы отошли достаточно далеко.

– Больно как, – жалуется Надя.

– Больно? – переспрашиваю, – почему?!

Чёрт, я что-то сделал не так? А вдруг она была девственницей, а я, идиот, не заметил?! Нет, я не мог такое пропустить! Сознание подростка моментально скатывается от эйфории к панике.

– Шишка у меня под попой, – объясняет она, – впивается.

– А раньше?!

– Раньше я её не заметила, – удивлённо говорит она, – вообще не до неё было. Теперь синяк будет, наверное.

Она залезает ладонью вниз, а сама при этом прижимается ближе ко мне. Обнимаю её, чувствую всем телом.

– Пора вставать, – говорю с сожалением, – лес, всё-таки. Надо ещё сейчас осмотреть друг друга на предмет клещей. Пока голые – удобнее всего.

– Нет в тебе, Алик, никакой романтики, – фыркает Надя, – тут же рай земной. А ты про клещей.

– Попадёшь в больницу с боррелиозом, – пугаю её, – придётся тебе туда апельсины таскать.

– Зачем, апельсины? – искренне удивляется блондинка, – а главное, где ты их возьмёшь?!

Вот что значит – расслабился. Совсем забыл, в какое время живу. Здесь в ящиках из-под цитрусовых скорее можно Чебурашку найти, чем сам положенный продукт.

– У нас в районе теплица есть, – выдумываю на ходу, – экспериментальная. Там много чего выращивается, и апельсины тоже.

– Я люблю апельсины, – заявляет Надя, – или ты их только в больницу носишь?

– Сейчас несезон, вроде, – отговариваюсь я, – их к Новому году растят. Прямо к праздничному столу.

– А-а-а… – девушка огорчённо качает головой, – а у чего сезон?

– У шашлыка нашего сезон, – говорю, – пойдём, а то всё без нас съедят.

– Юлька может, – подтверждает блондинка, – она страсть какая прожорливая. И куда в неё столько помещается… а тут лишний пирожок съешь, и всё…

Она с тоской гладит себя по безупречному животику. Как и многие девушки с идеальной фигурой, Надя считает, что она толстая.

– Чистое мясо и овощи, идеальная диета, – говорю уверенно, – не то, что ваши оладушки со сгущёнкой.

Отдалённые звуки из динамика магнитофона ещё доносятся до нас, так что заблудиться нереально. Хотя мы оба сейчас не против немного потеряться. Мы идём, сплетя пальцы, и останавливаемся под каждым деревом.

Нас приклеивает друг к другу, словно внутри появились магниты. Целуемся, как будто проверяем, что эта неожиданная связь между нами не прервалась, не осталась там, на земляничной поляне.

– А я ещё ехать не хотела, – рассказывает по дороге Надя.

– Почему? – удивляюсь я,

Нам сейчас совершенно всё равно, о чём говорить. Просто нравится слышать друг друга.

Я знаю, что это пройдёт. Через две или три недели она уедет в город, а ещё через месяц даже не будет вспоминать обо мне. Помню, что у меня самого в жизни были десятки таких Надь… Кать…Наташ и Кристин…

Помню, но не хочу думать об этом, гоню от себя это знание и у меня получается. Виной тому моё подростковое тело, которое выдаёт на всё свой собственный набор эмоций и реакций, с которым совсем непросто совладать. Или сама эпоха, как ни крути, всё же менее грязная и циничная, чем та, в которой я жил.

– Думала, что скучно будет, – объясняет она мне, – какие тут развлечения в вашем захолустье.

– И как?

– Не скучно, – Надя кладёт мне руку на плечо, и мы снова целуемся. – И вообще, ребята по вечерам под гитару песни поют, истории разные рассказывают. У нас есть такие, кто в экспедициях весь Союз объехал, – добавляет она, очевидно, чтобы я сильно не загордился.

– Романтика, – киваю головой, полностью игнорируя её подначку. – А сами раскопки, как?

– Надоело, – блондинка морщит носик, – отщепы, трапеции, нуклеусы… я вообще археологию с третьего раза сдала, – кокетливо хвастается она.

– А зачем на истфак пошла? – удивляюсь.

– Родители настояли, – вздыхает Надя. – Я сама на журфак хотела. Но отец настоял, говорит, что только так я смогу пойти "по его стопам", – она явно цитирует, высоко подняв подбородок и нахмурив брови.

Понимающе киваю.

– Почему ты не спрашиваешь, кто мой отец? – интересуется девушка.

Она возвращает меня в реальный мир, далёкий от "Незнайки в Солнечном городе" и других детских книжек про "победившее коммунистическое завтра".

Истфак не зря называли "партийным факультетом". Скифское золото и новгородские берестяные грамоты там сейчас интересуют только отдельных энтузиастов.

Тут изучают марксизм-ленинизм, истмат и диамат, таинственные науки советской эпохи, которые как астрология и алхимия в средневековье обещали дать ответы на все вопросы и дать знатокам в руки рычаги, управляющие вселенной и историческим процессом.

Диплом истфака – это пропуск в мир "кабинетов из кожи", должностей, служебных Волг и спецпайков. Случайные абитуриенты сюда поступают редко, и исключительно, с выдающимися результатами. Номенклатуре тоже нужна свежая кровь.

В большинстве своём, это чьи-то детки, которые постигают "единственно верное учение" и в то же время налаживают те самые связи, которые позволят будущим ректорам или парторгам звонить судьям и прокурорам, с которыми они когда-то ели из одного котла и пили самогон из одной фляги.

А ещё тут можно выгодно выйти замуж или жениться. И второй вариант намного более частый. Если "дворняжка" в номенклатурной семье рискует оказаться в роли бесплатной служанки, поговорку про "девушку и деревню", придумали ведь не сами девушки, правда?

То, папам дочек нужны башковитые "наследники". Желательно послушные и благодарные, которые всегда будут помнить, кому обязаны своей карьерой. Так что, Надя, прости, мне наплевать, кто твой отец.

– А что, твой папа – профессор археологии?! – изображаю круглые от удивления глаза.

Надя приподнимается на носочки и чмокает меня в губы.

– Обожаю тебя, – неожиданно сообщает она.

– За что? – обалдеваю слегка.

– С тобой так легко, – говорит она с невероятной женской логикой, – легко и весело, мне еще ни с кем так не было. Пошли у Юльки шашлык отбирать.

Пока нас не было, народу в лагере прибавилось.

– А что Серёжа здесь делает? – задаёт Надя великолепный в своей наивности вопрос.

Из незваных гостей мне знаком только "старшак" Серёжа. Он хмур, всклокочен и сильно пьян. Метровый дрын квадратного сечения в руке говорит о серьёзности намерений. Врукопашную этот говнюк сойтись со мной не решается. Это некоторым образом льстит.

Непонятно, как он нас нашел. Проследил, что ли, говнюк.

За спиной у Серёжи переминается с ноги на ногу "группа поддержки". Ещё четверо "слонов", хорошо подогретые и прихватившие с собой черенки от лопат. Мстительный урод обеспечил себе абсолютное численное преимущество.

Разговор ведётся на повышенных тонах. Гости интересуются "где этот хрен с фотоаппаратом". Возмущённая Юлька посылает их на три буквы. Серёжа взывает к её совести, их отношениям в прошлом и к корпоративной археологической этике.

По его словам, такие, как она с подругами, позорят исторический факультет, Белоколодицкий Государственный университет и всё советское студенчество в целом. Женька молчит, напряжённый, как электричество.

Разговор идёт недавно, даже сломать ничего не успели.

– Заблудились, парни? – мы подходим ближе.

"Старшаки" как по команде оборачиваются. По нашим лицам, по тому, как переплетаются наши руки, по тому, что мы выходим из леса, они сразу обо всём догадываются. То, о чём не догадываются – красочно додумывают себе сами.

– Алик, не надо, – блондинка повисает у меня на руке. – Мы попросим, и они уйдут.

Правда, наивная. Говорят, это свидетельство чистоты души.

Мне пришлые гости не нравятся категорически. Разговорами тут не закончится. Слишком они взвинчены и слишком пьяны. Девчонкам, может, ничего не будет. Один факультет, последствий не избежать. Да и не по их душу они сюда заявились.

Хотя бухло и звериные инстинкты могут привести к непредсказуемым последствиям. Бывает, тихие домашние мальчики дуреют от безнаказанности и ломают жизнь и себе, и своим случайным жертвам.

Да и не факт, что это потом вылезет наружу. "Насколько активно ты выражала своё несогласие", – спросит следак, глядя с осуждением. "Слышал ли он то, как ты сказала своё "нет". Мальчики и девочки без взрослых… дело молодое… увлеклись…

– Алик! – умоляет Надя.

Видно, у меня выражение лица совсем нехорошее стало.

Серёжа окидывает взглядом нас с Женьком. Расклад явно не в нашу пользу. Он не спешит, понимая, что никто никуда не денется. Зачем быстро все заканчивать, если можно покуражиться?

– О, шашлычок! – он картинно потягивает носом, – Хорошие ребята… подготовились… А бухлишко у вас есть? – он разворачивается к Женьке. – Что толстый? Зассал? Да ты не боИсь, Дадим вам пару поджопников, чтоб знали, как чужих девок уводить, и отпустим.

– Серёга, остановись, – говорит Юлька. – Не дури!

Её лицо белеет. Девочка-оторва оказывается куда опытнее в житейских делах, чем моя блондиночка. Расслабленный тон Серёги пугает её больше, чем ругань до этого.

– Серый, может это… не надо? – говорит один из парней.

Он худой, очкастый и самый трезвый. Остальные молчат, позволяя приятелю солировать. Пока они сами ни в чем не уверены, но в любой момент качели у них в башках могут качнуться в нужную сторону. Тогда ситуация понесётся, как телега с горы.

– Заткнись, шалава! – орёт Серёжа.

– Слышь! – встревает Женька.

Пьяный археолог толкает его рукой в плечо. Женьку качает, но он удерживается на ногах. Это ещё не драка, но уже прелюдия к ней. Только гопники бьют сразу. Приличным мальчикам надо раззадориться, чтобы стать подонками.

Отталкиваю повисшую на мне Надю и задвигаю её за спину. "Только бы мясо не перевернули, суки". – бьется в голове нелепая мысль. Страха нет, и у меня на то имеется веская причина.

– Твою мать! – один из "старшаков" спотыкается о растяжку брезентовой палатки, – ннна, сука! – он мстительно пинает колышек, выбивая тот из земли.

Из палатки раздаётся тихое ойканье, а потом сдавленное ворчание. Словно кто-то не слишком умный разбудил спящего в берлоге медведя.