Текст книги "Карты веером. повести и рассказы"

Бродяги

Страна наша теплая и дружественная, поэтому, как правило, бомжам тут хорошо.

Бомжи любят ночевать на набережной моря: дышать морским воздухом, очищая усталые легкие от токсинов.

Утром, в ожидании автобуса вижу парочку, сладко храпящую на газоне. Не просто на траве, а на кем-то выкинутом двуспальном пружинном матраце.

Ровно в семь часов утра начинают работать поливальные установки-фонтанчики.

Парочка наша неопытная. судя по всему. Для ночлега выбрали самый мягкий участок газона, самый пышный. А почему же он самый пышный? Потому что находится в центре площади поливки. Все струйки встречаются в этом месте.

Любовники вскакивают, как ошпаренные коты, и, гнусаво ругаясь, спасают пожитки в пакетах, подписанных гордыми именами парижских кутюрье.

Отойдя на безопасное расстояние, садятся на лавочку. Мужчина отряхивается, мотая головой, как воробушек. Шок прошел, и дядя впадает в молчаливое раздражение.

Припухшая подруга вынимает тряпицу и аккуратно промокает «подсушенную алкоголем» физиономию. С той же мягкой заботой брoсает грязное полотенце на плечи в сырой рубахе.

С угрожающим воем по набережной движется темнолицый аскет. Это уборщик-араб, вооруженный трубой. Она-то и воет, штука вроде уличного пылесоса, только наоборот: гонит мелкий мусор.

Араб суров, бесстрастен. Ему показали направление гона окурков и бумажек, и он следует указаниям. Парочка бездомных сидит как раз на магистрали мусорного перегона. Они не чуют беды, поскольку еще сохранили веру в логику поведения.

Уборщик – наоборот, фаталист. Он слушается лишь указания свыше, и не отступит с маршрута ни на асбу11
  арабская единица измерения длины


[Закрыть]. В следующие секунды парочка окутывается облаком пыли, на влажную одежду налипает шелуха, волосы, салфетки и прочая.

Мужчина полностью теряет связь с внешним миром. Наверное, чувствует, что наступил Армаггеддон. Во всяком случае, бурое лицо уборщика поддерживает эту нить мысли…

Женщины же всегда более приземлены и конкретны.

– Аллаха на тебя нету! – сипло кричит тетя, грозит кулаком нападающему и прибавляет, подумав, «длинное непечатное ругательство».

Автоматически звучит в памяти цитата из Булгакова, и я представляю, что бездомные – Мастер и Маргарита, проснувшиеся после бала здесь, на траве. Заботливая нежность женщины, замкнутый трагизм мужчины. Одинокие, обреченные.

Завершающая стадия: два грациозных и застенчивых эфиопа собирают «крупный» мусор. У них пластмассовый бак на колесиках, в который они ловко кидают всякую гадость. Особо крупные предметы сволакивают поближе к дороге – до тех пор, пока не проедет мусоросборка.

Дойдя до матраца, вежливо спрашивают у бомжей: это ваше?

Женщина милостиво отмахивает: забирайте, нам эта рухлядь больше не нужна.

Тихонько подрагивая, они закуривают один бычок на двоих и приходят в себя на скамеечке, любуясь романтическим идеалом: гладью моря, матовой после рассвета.

Жизнь потихоньку налаживается.

Уголино, сын министра

Рождение моей старшей дочки Женечки было отмечено «отпуском» цен. Правительство сказалo: гуляйте! Хватит жаловаться на пустоту! Нельзя жаловаться на то, чего нет! Вот вам батончики, сыр пошехонский, постное и коровье масла. Конечно, счастья было много, особенно от батончиков «Рот Фронт». Но скоро выяснилось, что жалобы не исчезают, а по закону сохранения вещества перетекают в иные виды, печально-российские:

«Во кармане ветер дует, ветер дует,

Кошелек гремит-то лишь пустой!»22
  русская народная песня


[Закрыть]

Ну, и, оказалось, что рассчитывать особенно не на кого. Кроме маминых долларов, пересылаемых с оказией, больше доходов не было. Пособие по уходу я брала раз в три месяца, иначе не стоило и ехать. Но были добрые люди, и они мне находили учеников.

В их числе, например, была известная спортивная массажистка Маша, которую я обучала сольфеджио.

Она хорошо продвигалась и платила не дурацкими бумажками, а профессиональными массажами, исправив сколиоз и дав вообще представление о том, как это – ухаживать за собой. Я бы с удовольствием научила ее и теории, и гармонии, и полифонии – а она бы довела мое тело до совершенства. Но Машенька забеременела, и не понятно, от кого, и занятия наши прекратились.

Ну, и, конечно, Уголино, Сын Министра. Его нашла Татьяна Романовна, певица из вокального кружка33
  Смотри рассказ «Дворец Культуры»


[Закрыть], где прежде я аккомпанировала.

– Парень, – говорит – жаждет искусства и творчества, а денег куры не клюют.

Он вошел, и я растерялась.

Огромного роста брюнет, художественно взлохмаченный, но с аккуратной бородкой – по-моему, такая штучка называется эспаньолкой? – и очень, очень серьезный. Он сказал, что пишет романсы на стихи поэтов серебряного века. Но записать их нотами не может.

И стал исполнять.

Первым произведением оказался романс на стихи о паже и королеве. Уголино встал передо мной, набрал воздуха и взревел:

 
– Это! было! у моря.!
Где! лазурная! пена!…
 

Я подскочила!… Какой там Северянин? Ричард Львиное Сердце! Вильгельм Завоеватель!

Особо с ним делать было нечего, и незачем… Kлянусь, музыкой и не пахло. Но приползла семимесячная уписавшаяся Женя, собрав мокрыми штанами всю пыль в коридоре и засмеялась. Ей понравилась мелодекламация, и мы с Уголино стали петь с аккомпанементом.

Аккомпанемент помог Уголино найти некое мелодическое направление, впрочем, неопределенное. Но кто не слушал два раза подряд, мог бы и похвалить. С гармонией дело обстояло хуже: при проверке выяснилось, что он не различает мажор и минор. Поэтому я стала позволять себе вольности: раз – в мажоре, раз – в миноре… Как карта ляжет!

Женя смеялась по-прежнему, Уголино отсчитывал купюры, и мы потихоньку стали попивать чаек после уроков. Уголино рассказал о себе. Он, конечно, нигде не мог работать и развелся с женой, которая его не понимала…

Папа-министр снабжал его деньгами, а мечтал Уголино о покорении Бродвея. Он находился в процессе сочинения мюзикла – помеси «JCS»,» Вестсайдской истории» и «Хоакина Мурьеты».

Т.е., хорошего главного героя не понимают и все время хотят от… дить.

Он увлеченно сочинял рэпоподобные диалоги, только по-русски.

А на каком же еще??

Покорение Бродвея – дело нелегкое, о чем неловко было говорить Уголино. Тем более, что он находился в поиске подруги, способной понять. Друзья мои, если б Уголино отличал мажор от минора, я бы его поняла! Клянусь!

Было что-то невероятно симпатично-жалкое в сочетании прекрасного экстерьера и душевной неприкаянности. В страстности мечты – а он творил непрестанно, разговаривая сам с собой, пугая прохожих и родственников – и в неспособности, бессилии ее воплотить.

Потихоньку наши уроки стали происходить с большими перерывами – Уголино нашел подругу, а я все не могла определиться, где жить.

Лет через пять я увидала его по телеку, но не в репортаже с Бродвея, а в какой-то экономической передаче. Уголино снисходительно давал ответы на всякие хитрые провокационные вопросы. Бородку сбрил и очевидно, мысли тоже утилизировал. Мне он понравился, смятения в глазах больше не было.

***********

Почему я назвала своего героя Уголино?

В рассказе Андерсена «Тетушка» описывается, как с галерки в «темницу, где Уголино умирал от голода, упала колбаса и два яблока». Запомнилось имя персонажа, преследуемого на сцене. А с историей настоящего Уголино я познакомилась позже. Но переделывать уже не буду.

Великий и Ужасный

Как-то раз, будучи в нееврейской стране на еврейский Новый год – Рош-а-Шана – мы пошли с родственниками к их друзьям-евреям. Собственно, к дочке друзей– евреев. Она замужем за кубинцем и хочет своего маленького сына, а также и мужа приобщить к иудейским ценностям. Oба надели белоснежные кипы и выглядели торжественно.

Меня тоже пытались приобщить: к изготовлению «гефилте фиш». Но, во-первых, на чужих кухнях никогда так не получается, как на своей. (Моя правота подтвердилась: одна дама-доброволец сломала хозяйский миксер, перед этим испортив им сразу две отличные вещи: яичный салат и печеночный паштет.)

Bо-вторых, оказалось, что в отличие от наших палестин, в их палестинах рыбники не потрошат и не снимают кожу. А я этого тоже не умею. Как-то на Урале мне поручили свежепойманных карасей, они стали трепыхаться в руках… в общем, не вышло.

В итоге обошлись «храйме» – острой рыбой по-мароккански, сделанной хозяйкой дома – очень вкусной, но с «храйме» ничего общего не имеющего – и осетром на банановом листе. Тоже очень кошерно. Зато вино было израильское, внушающее гостям уважительный трепет.

После трапезы и выпитого потекли рассказы, притчи и анекдоты. Анекдоты обычно появляются к концу вечера, когда отяжелевший дух не в силах передать телу чего-нибудь длинного и философского.

Но еще до этой стадии отец хозяйки – глава клана по умолчанию – рассказал историю. Я ее передаю, как запомнила.

*************

Иосиф – автор – человек, как сейчас принято говорить, харизматичный.

Живописный: с седыми кудрями, скуластый, широкогрудый, хоть и небольшого роста. Артист – голос звучный, богатый, полный достоинства. Ну, и судя по его жилищу, путешествиям и т. д. – добился в жизни многого, что тоже придает уверенности в себе.

Вышло так, что у жены Иосифа есть родственник в одной далекой южной стране. И они туда ездят: плавать на яхте, жевать кокосы, есть бананы…

Hастал момент, когда сын родственника решил жениться.

Иосиф купил подарки и билеты, а накануне отъезда пригласивший вдруг позвонил и прокричал в возбуждении, чтобы Иосиф взял халат.

Халат Иосифа – не банный. А просто наш герой происходит из Ташкента. Его семью туда эвакуировали во время войны. И, как многие, оставшиеся там жить надолго после войны, он имеет бухарский халат, хоть к бухарским вроде не относится. Халат не простой – синий стеганый в полосочку – а бордовый, расшитый золотыми магендавидами, шофарами, менорами и другими атрибутами иудейского богослужения. Просьбу взять халат родственник обещал объяснить на месте.

И вот, в столице тропической страны с таким же тропическим именем, яростно толкая тележки с чемоданами, он громко объяснял. Оказалось, что сын женится не на еврейке, а как раз на коренной жительнице страны, с прекрасным именем Консуэло. И свадьбу решено было провести по двум обрядам: иудейскому и протестантскому. Так вышло в жизни.

Пастор с лошадиным лицом согласился, он любил свадьбы, сопровождаемые архаическими обрядами индейцев, когда полуголые смуглые девы ритмично прыгают. С раввином же вышла незадача.

Раввин сефардской общины – точнее, двухсот имеющихся сефардов – узнав, что невестка – гоя, выкатил черные глаза и потерял дар речи.

Раввин ашкеназский, чья паства составляла ровно семьдесят три иудея, загадочно посмотрел куда-то в сторону и вверх, помолчал. Потом спросил, когда свадьба. Услышав, что в субботу, обвел все то же пространство сверху в стороне жалобным взглядом и сказал:

– Э-э-э… это великий грех… Вам нужно будет очень и очень много пожертвовать на строительство нашей ешивы…

Потом, видимо, вспомнив, что младенцев мужского пола среди семидесяти трех ему вверенных нет, покраснел и сказал:

– … для девочек.

Родственник, узнав, сколько составляет пожертвование, тоже покраснел и побежал звонить Иосифу.

– Теперь ты понимаешь, зачем я просил халат?

Иосиф помотал головой.

– Ты их будешь венчать! Ты еврей, тебя никто не знает, а как увидят халат, так сразу все и упадут.

Тут наш герой, как говорится, остолбенел, охренел, офигел, упал со стула, у него отвисла челюсть, завяли уши, дыханье сперло, и он мог только клекотнуть, как голубь:

– Глы?

Родственник, хорошо зная Иосифову натуру, сдержанно молчал. И правильно.

У того уже понеслось в воображении, как цирковое колесо, зрелище: он, в центре свадебного зала – наверняка это будет где-нибудь в церкви колониального периода – все взгляды устремлены на него… громко читает… что же он читает?

Иосиф любил играть в самодеятельном театре и уже горел желанием начать учить свою роль. Но молитвы?

– Эль мале рахами-и-и-м! – затянул он было, как только, обнявшись с остальными родственниками, они с женою поднялись к себе в спальню. Иосиф хмурил брови и дул щеки, но жена, разбиравшая чемоданы, на него прикрикнула: ты что, на кладбище?

Ой, и впрямь – это же похоронное так поют!

Жена пошла вниз вручать подарки, а Иосиф стал думать, где бы раздобыть правильные слова. На иврите он не читал, ему нужна была латинская транскрипция. И, конечно, характер его раздумий демонстрирует нам, что описываемое происходило до всеобщего перехода в Интернет.

Пойти в синагогу и попросить у них помощи? Но такой поступок мог привести к разоблачению. Умолять кого-нибудь переслать книгу с обрядом венчания уже не имело смысла. Даже экспресс-посылка пришла бы не ранее, чем через три дня. А свадьба назначена на послезавтра. Тогда Иосиф решил текст сочинить.

Кое-какие начала благословений он помнил, т.к. дети его в европейском детстве посещали еврейскую, хоть и воскресную школу.

«Барух ата адоной…", – начал бормотать Иосиф. – «Адоной-ной-ной-ной…» – прибавил он, вспомнив гастроли ансамбля израильских религиозных подростков…

«А-а-гицен паровоооос» – добавил он неожиданно, сделав мелодическое глиссандо вниз.

Через полчаса он уже пел, вдоxновенно глядя в зеркало и отрабатывая взгляд, обозначающий духовную глубину:

– Хааааг самеа-яа-яяя-х… дикэн гусен… б -еэзра-а-ат а ше-е-ем… вус де эрцех… юден-о-май-юден-ой-вэй-вэй… Мамали-и-и-га ой-ма-ма-ма-ма…

**************

И настал день, когда Консуэло c женихoм в новенькой замшевой кипе стояли, не дыша посреди колонн белого собора, и протестант с лицом лошади негромко внушал им рекомендации по сохранению семьи.

А потом вышел Иосиф, в халате, сверкающем и роскошном, как королевская мантия! Кипа в форме тюбетейки, расшитая галуном и бисером, заставила публику встрепенуться.

«Бару-у-у-ух…» – затянул Иосиф, акустически грамотно встав по центру купола, и у всех присутствующих по спине побежали мурашки. Его густой баритон молил и грозил, и благословлял, и рассказывал о том, что еврея никто никогда не поймет, кроме него самого.

– Ат мекудэ-ээ-шет, – вдруг всплыло у Иосифа из глубин генетической памяти, словно мозги подключились к какому-то каналу трансляции – …ло-о-о-о!

Жених тяпнул по стакану, поцеловал всплакнувшую невесту, и ансамбль гитаристов замурлыкал марш гениального еврейского выкреста в ритме bossa nova.

После церемонии Иосиф сидел, истомленный катарсисом, и принимал комплименты.

– Спасибо вам, уважаемый, за то, что познакомили нас со своей прекрасной религией, – таково было общее содержание этих речей.

А пастор с лошадиными зубами грустно улыбнулся:

– Конечно, мне жаль терять прихожанку, но – сознаюсь – красота ваших молитв хоть кого убедит в правоте иудейской веры.

Начался банкет, и смуглые девы затрясли гладкими конечностями и округлостями. Иосиф с чувством выполненного долга наслаждался креветками в кокосовом соусе, как вдруг кто-то его толкнул.

– Йося, ты – гений, я так тебе благодарен … – бормотал родственник. – …слушай, дорогой, не хочешь еще немного задержаться? Просят люди их поженить… Еще две пары… я говорю: раввин уезжает обратно, в Европу, его община ждет. А они говорят: не пожалеем никаких денег, пусть только останется.

Tower Bridge

Селена – официантка в русском ресторане «Грот».

У нее голубые глаза паталогической лгуньи – по определению Дрюона – и большая, слегка увядшая грудь. Именно глаза – причина сомневаться в правдивости ее рассказа, хотя – какая мне разница? В любом случае, лиц, узнавших себя в описаниях, прошу обижаться на нее – не на меня.

*********

Изольда Францевна – человек необычный. Обладая всеми достоинствами и недостатками интеллигентной дамы в возрасте:

(нудной, но высокооплачиваемой работой,

неплохим материальным состоянием,

склонностью к истерии,

большим количеством подруг

персидским котиком Персиком,

некоторыми болезнями,

отсутствием мужа,

взрослым женатым сыном и маленькой внучкой)

онa отличалась от сонма подобных ей дам, поскольку у нее было хобби. И назвать ЭТО просто хобби – некрасиво, да отсохнет мой язык!

ЭТО была страсть, соединенная с мастерством, с необыкновенной техникой и упорством.

ЭТО было искусством создавать торты.

Изольда Францевна не просто пекла. О вкусовых качествах этих тортов мы даже и говорить не будем!

Сотни рецептов… старые выцветшие, тридцатилетней давности, списанные у разных соседок, родственниц и сотрудниц.

Вырезанные из журналов, заляпанные заварным кремом и помадкой…

Переснятые, сканированные, распечатанные.

Когда появился компьютер, только благодаря рецептам овладела Изольда Францевна печатью, а затем и другими возможностями, любезно предоставленными искуственным интеллектом.

Более того, стесняясь поначалу и отправляя сообщения с бьющимся сердцем, она вошла в составы различных кондитерских форумов, даже международных.

Ах, как сожалела Изольда Францевна о незнании иностранных языков! Иногда она просила подругу Ирочку, преподавателя английского, перевести ответы (на ее письма с вопросами) знаменитого ирландского кондитера Патрика О'Руна… с немецким и французским было сложнее, приходилось сидеть со словарем. Но с появлением программ-переводчиков дело пошло быстрее.

Изольда Францевна была мастером декоративного торта. Рояли, футбольные поля, книги, автомобили… Все это умела наша героиня. Достигнув превосходной степени в стандартных декорациях, она стала больше экспериментировать, творить.

И, конечно, лучшим подарком для окружения был Изольдин торт.

Внучке – ангелочка из марципана, с крылышками из прозрачного леденца.

Сыну – ноутбук, где каждая клавиша была неповторимо изукрашена. Когда невестка увидала торт, то вскрикнула: «Гауди!»

Невестке – за это шкатулку из черного шоколада с украшениями-конфетками.

Жалко, что Персик был лишен эстетического чувства…

Конечно, день рождения Ирочки -«англичанки» Изольда Францевна хотела отметить, выразив особую благодарность.

Долго она думала и в конце концов остановилась на модели Tower Bridge…

О, это был трудный проект!

Самым сложным, конечно было изготовление цепей… Башенки и сам мост – не проблема… Но цепи?

Сделать их из карамели? Или из теста «cadaiffe»?

(Решение было найдено, но это секрет. Поэтому я здесь умолкаю.)

Торт вышел действитально грандиозный.

– Немного помпезный, – решила Изольда Францевна, – масштаб нужно было бы уменьшить…

Но и так для среднего поедателя тортов это был шок.

Изольда Францевна вздохнула, чувствуя, как всегда после завершения работы, некую пустоту и отупение.

Селена носилась по ресторану, все больше и больше раздражаясь. Скоро сорок, а отношение, как к девчонке… Хозяин, «Жаба», достал, блин, сука. Сидит с трубкой в зубах, наполеон… А я ношусь с утра… Два дня рожденья, а я одна.

«Жаба», а в миру Вадик, напоминал Наполеона только ростом. В годах, многократно женатый и разведенный, любитель женщин.

Раньше такиx называли «бонвиван». Искусственный загар, дорогая одежда, подтянутые бровки, необычайная галантность.

– Селеночка, солнышко, сегодня важный день, – расслабленным тенорком вещал Вадик, – днем будет Роберт, помнишь? Львовский старинный друг. Надо постараться…

А вечером очень интеллигентная компания. Доктора наук.

В общем, скажи Лине, чтобы не пела «А у меня самая красивая жопа…» И вообще, потише.

Селена широко раскрыла голубые глаза и тепло сказала:

– Вадик, я все ловлю с полуслова. Когда я тебя подводила? Но мне нужна помощь, я устала…

Голос ее приобрел некую грустную бархатность.

Вадик милостиво махнул:

– Позови эту новенькую, как ее, Свету. Она вроде старается. С половины она тебя сменит. А вечером, если надо, звякнем…

Селена благодарно улыбнулась и слегка выпятила грудь: дескать, спасибо, Вадюша. Продолжая протирать бокалы, попрощалась с боссом и задумалась о жизни. Что она думала, неважно, поскольку в этот момент в ресторан вошла женщина с огромным пакетом.

– Селеночка, – пропищала она, – приветствую Вас.

– Изольда Францевна, как дела?

(гостья часто бывала в «Гроте»)

– Селеночка, я тут тортик принесла, на вечер. Ирочку знаете? Вечером у нее торжество.

– А можно посмотреть?

– Ой, я боюсь перепада температур. Положите, пожалуйста прямо так, как есть, в холодильник.

– А не в морозилку?

– Нет, миленький мой, как же можно в морозилку?!!! Идемте, вместе положим.

После обеда Вадик дремал в кресле.

– Аллё, – пробормотал он в ответ на телефонный звонок.

– Ну, Вадик, ну ты молодец, кореш!!!!Ну, спасибо! В этот раз превзошел сам себя, мужик!

Это был Роберт, виновник обеденного торжества.

– Спасибо, – лениво ответил Вадик, скрывая зевоту и оттого бормоча невнятно… стараемся…

– Нет, но сегодня…! Век не забуду, дорогой, – кричал Роберт.

– Пьян, – подумал Вадик.– Сейчас начнет приносить клятвы в любви.

– Вадюня, мой дом – твой дом, – продолжались излияния.

«Моя жена – твоя жена», – подумал Вадик и хихикнул, поскольку это утверждение было доказуемо.

– Ладно, милый, ждем вас в «Гроте» еще много-много раз. Отдыхай, – и отключил счастливца.

Еще раз зевнув, на этот раз со вкусом, широко открыв рот, он подумал, что надо через пару часов зайти в ресторан и похвалить Свету.

Ирочкин вечер проходил чудесно. Собрались приятели студенческих лет, спели хором разные смешные песенки… Конечно, читали вслух стихотворные поздравления и танцевали твист, и шейк, и ча-ча-ча, задыхаясь. И двигали коленями – вместе/врозь – как Патрик Симон – «Омара-кукарела…»

Изольда Францевна не танцевала. Не потому, что не любила, а просто очень волновалась, как перед выступлением. Так бывало всегда. Это называлось «Премьера торта». Изольда Францевна подумала: то, что она делает, сродни выступлению музыканта-исполнителя.

Каждый раз он играет по-новому, и каждый раз след остается только в воспоминаниях. Сейчас, конечно, исполнения можно записывать бесконечно. А торт? Только фотография… Запах, вкус невозможно зафиксировать. И в этом прелесть, – механически отметила Изольда Францевна.

Время шло к десерту.

Новая официантка, не Селена принесла стеклянный кофейник, поднос с чашечками… Вот заварочный чайник. У Изольды Францевны слегка перехватило горло и заколотилось сердце. «Сейчас,» – подумала она.

Новенькая официантка деловито принесла несколько блюд с эклерами и шоколадным рулетом из морозилки. Гости стали наливать кофе и брать эклеры, смеясь и задыхаясь после танцев.

Изольда Францевна недоумевала.

– Извините, как Вас зовут? – oбратилась она к официантке – худенькой, высокой и печальной.

– Света.

– Извините, Светочка, а где торт?

– Вот… сладкое, – махнула рукой Света.

– Нет, где мой торт?

– Я не знаю, о чем вы говорите.

Тут пришел Вадик.

Он тоже не понял, о чем речь. Изольда Францевна, с ее криво дрожащим ртом, производила жуткое впечатление.

– Где Селена? – прошептала она…

– Селеночка, котик, подойди в ресторан, – мурлыкнул Вадик в телефон.

Потом позвал судомойку:

– Возьми такси и дуй в кондитерскую «Лондон», купи два самых дорогих торта. Уже!!!!

– … я принесла торт. Отдала Селене. Мы с ней вместе поставили его в холодильник, – объяснила Изольда Францевна. – Где он?

– B этом месте Света все поняла. Она ущипнула Вадика, и уведя его на кухню, сказала в ужасе: да! был торт! Но я его подала Роберту. Я думала, это ты… для друга…

– Ничего никому не говори, – заключил Вадик.

Тут привезли торты из «Лондона»

– Изольда Францевна, нам очень неудобно, но мы не знаем, что произошло… Пожалуйста, возьмите в знак компенсации и простите нас.

Изольда Францевна, как говорится, «метнула дикий взгляд» в сторону коробок и сказала севшим голосом:

– Haденьте эту дрянь себе на голову! запихните в глотку! Mне все равно, я хочу знать: где мой торт!!!!

Тут прибежала Селена, понявшая смысл трагедии. Широко раскрыв голубые глаза лгуньи, она сказала, запинаясь:

– Изольда Францевна, это моя вина. Я открыла коробку… не могла удержаться… Я его съела…

Изольда Францевна уже заикалась от слез… Она посмотрела на Селену мутным взглядом покинутой женщины и спросила:

– А где дощечка?

Четырьмя часами раньше играла музыка.

Лина, развеселый красноволосый и крепкотелый бабец, распевала:

 
– Ты признайся мени,
Звидки в тебе ти чари…
 

Гости плясали…

– Сердючку, Линушка! – кидал бумажки Роберт – Ще не вмерла Украинааааа…

Время шло к десерту. Новая официантка, не Селена принесла стеклянный кофейник, поднос с чашечками… Еще минута…

– Подарок от ресторана «Грот», – звонко крикнула Света и внесла нечто.

Настала тишина.

Горделиво красуясь, сверкая, благоухая, вошел Лондон в зал.

Две башенки из молочного шоколада были покрыты порезанными грецкими орехами, изображавшими каменную кладку.

Темза из голубого желе, крохотные лодочки из марципана… А цепи…

Цепи – это секрет. Поэтому я здесь смолкаю.

Гости также продолжали молчать.

– Bот это да… сказал Роберт.

Запах ванили, корицы, шоколада, коньяка, свежайшего сливочного масла и молотого миндаля наполнил помещение.

Смущаясь, жена хозяина стала резать торт.

– Жалко резать такую красоту, – сказала она, – но торт – это торт.

Облизнув палец с остатками крема, она просто застонала: м-м-м, какой вкус.

И вспомнила о Вадике: да, умеет быть благодарным, зараза.