Текст книги "Созвездие эмигранта"

Огни большого города

Из горизонтального положения смотрю вверх. Наверху мерцают звёзды. В школе пытались донести до наших маленьких умов, как можно найти Орион, Большую Медведицу, Стрелу, Лиру и другие созвездия, о которых сейчас и не вспомню, но вдруг на ум приходит Малая Медведица – её легко можно было найти по характерной форме ковша. Сейчас сверкающие у меня над изголовьем небесные светила – фосфорные звёзды, собственноручно приклеенные к потолку хозяином квартиры, мудрым евреем. При мысли о звёздном ковше вспоминаю историю «бумажного черпака».

Она имеет свойство повторяться, как самовращающаяся мелодия из шарманки, оказывающейся из раза в раз в руках нового исполнителя. Ловлю слёзы кончиком языка, помня, что это дело бессмысленное и неблагодарное, ведь этот город слезам не верит…

День начинается, день заканчивается: стремительно, ничуть не подлаживаясь под твой внутренний ритм, твой бег, твои желания и нужды. Отец постоянно звонит знакомым армянам, знакомым знакомых армян и их знакомым. Работа жалует лишь ищущих. Сын каждую ночь направляет в небо игрушечный телескоп.

– Мам, как только упадёт звезда, мы станем счастливыми.

– Солнышко моё, мы и сейчас счастливы.

– Нет, мама… если упадёт звезда, то исполнится моя мечта, и мы уедем домой, в Ереван.

Мама шерстит сайты объявлений о работе. Брат нитями собственных нервов сшивает бесконечно скапливающиеся на столе «Дома быта» блузки и брюки.

День пятый, десятый, пятнадцатый, сороковой. Отец пошёл освещать московские здания, мама нашла просвет в своей горестной жизни в стенах кондитерской «Сладкая жизнь». Брат сегодня вернулся с работы немного печальный, но счастливый. Получил первую зарплату. Во фруктово-овощном ларьке азербайджанца купил армянские абрикосы. Я ем и плачу. Сын просит деда закопать абрикосовые косточки в землю во дворе дома, чтобы рядом с рябинами выросли абрикосовые деревья. Всхлипываю, тихо напевая под нос грустные народные песни, а на подоконнике, между уместившимся в глиняном горшке «Денежным деревом» и цветущей орхидеей, печально улыбается примостившаяся на маленькой деревянной досочке Матрона, надписью подсказывая:

«Да любите друг друга»…

Ночь. Все спят. Небо покрыто тёмной бархатной завесой. Я снова поднимаю голову. Фосфорные звёзды смотрят на меня жёлто-зелёными глазами. Пытаюсь мысленно воспроизвести Орион. В старину армяне называли его созвездием Айка – в честь давшего нам имя праотца…

Перевод с армянского Анны Варданян

Любовь

Всё началось со сна: мышь бежала, ржавая мышеловка, скрежеща отвратительными зубами, гонялась за ней, потом показался Помпей и в ту же секунду наполнился кроваво-красным соусом вулкана. Открыла глаза и не поняла: кто кого ловил, что исчезало? Было ясно одно: потолок тревожно громыхал.

С этого дня веки мои растеряли сны, время моё встревожилось, а спальня превратилась в магнит. В какой бы части дома я ни находилась, в эту секунду непременно оказывалась в моей фантастической спальне.

Зырк-зырк… буква «з» скрежетала, как слоёное тесто от суматошных движений скалки, падала в объятия задыхающегося «ы», чтобы всё наконец завершилось мажорным рыком «р-к» и снова началась – зырк-зырк – ловкая, бунтующая, ритмичная мелодия…

Рай расположился на восьмом этаже восьмого подъезда. Там двое, и им с лёгкостью удаётся всполошить безмятежность спокойного дня. Пол их спальни и потолок моей – в неистовом диалоге, а я только сейчас это замечаю.

– Ну? Чего опять лицо опухшее? Снова соседи не дали…

– Да, Нушик, да! Они сумасшедшие, ненормальные! В 8 утра, в полдень, днём, вечером и ночью – несколько раз!

– Ты считала? Вернее, ты уверена, что… – багровое от стыда и любопытства лицо подруги окрасило розовым экран моего телефона.

– Слышишь, да? Ну ладно, извини… мне пора, позже поговорим.

Видеозвонок прерывается, я быстро достаю из чемодана белый, купленный по поводу второго замужества, да так и не использованный по назначению кривошеий халат, заворачиваюсь в тёплую ткань, устраиваюсь на нулевом меридиане своей постели…

Сначала я не понимала, что происходит, потом восхищалась неуёмной энергией соседей, а потом, между нами говоря, переполнилась ревностью и, как сказали бы мои соотечественники, – доброй завистью. Теперь я нервная. Теперь, зачастую, из продуктового магазина я мгновенно перехожу в аптеку.

– А от нервов что предложите? Нет… валериану, «Новопассит», «Персен» – не хочу, не помогли. Есть что-нибудь посильнее?

Я не могу написать рассказ для новой книги, хоть на самую простую тему, не могу подолгу гулять с ребёнком, моя бы воля, я даже обед готовила бы в спальне, а телевизор со встроенным набором мультфильмов выбросила бы к чёртовой матери, чтобы ненароком не помешал лучшей симфонии нашего времени.

Я начала внимательно изучать всех наших соседей – тех, кто доброжелательно со мной здоровается, и тех, кто слишком счастлив, чтобы кого-то замечать. Во мне, наконец, проснулся настоящий сыщик!

Недавно мой брат вскользь заметил, что у нас хорошие соседи. Жаль только, что мы погибнем под рухнувшим от тяжести чужой любви потолком. Я сделала вид, что не слышу, но мне ещё больше захотелось понять: кто же эти люди, переварившие несколько пачек баунти, сникерсов и виагры.

Сын сказал: «Мам, что за звуки? У меня уши разболелись!» А мама воскресным утром удивлённо спросила: «Так постоянно бывает? Интересно, что же происходит наверху?»

А я, как почётный секретарь Любви своих соседей, улыбнулась и сказала:

– Да ничего, обычный ремонт, наверное, скоро закончат.

В понедельник блондинка в красном пальто вошла со мной в подъезд, кивнула, мол, здравствуйте и даже не подождала, чтобы мы вместе зашли в лифт. Наверное, она слишком счастлива, чтобы дожидаться меня. Но чуть позже я с балкона увидела, как она села в свою машину и умчалась. Ошиблась я.

Пришлось стереть её из списка подозреваемых.

Во вторник я шла домой с десятилитровыми канистрами с водой. На секунду поставила их на землю, чтобы перевести дух и продолжить путь. Рослый русский богатырь, около тридцати пяти лет от роду, неожиданно подхватил баллоны. Сказал, что я хрупкая и нежная, а такие женщины не имеют права носить тяжести. Представился соседом.

– Вы наш сосед?

– Да. Не волнуйтесь, я не унесу вашу воду к себе домой.

– Да, конечно, – особо не вникая, промолвила я, а потом добавила: – Простите, а на каком этаже вы живёте?

– На восьмом. Но, к сожалению, я женат…

Значит, на восьмом. Наконец-то жертва сама, своим ходом подошла и попала в мою ловушку!

Вот безумец! Целый день при деле, а ещё говорит «к сожалению, женат». А может, его жена – садистка? Или он устал от однообразной сексуальной жизни? Бедняга… Дошли до подъезда. Он поставил канистры на землю.

– Ну, кажется, дошли. Всего доброго.

– Как? – оторопело воззрилась я. – А вы?

– Я живу в соседнем подъезде, но по большому счёту, мы соседи. Берегите себя и помните, что хрупким девушкам вредно носить тяжести.

А в прошлое воскресенье я села в лифт со старушкой с заячьими глазами.

– Вам на какой?

Победный «восьмой» резко зазвенел в ушах. Неужели я смогла поймать вечность за хвост? Я чуть не расхохоталась от удивления. Воистину неплохо живут пенсионеры в России, в отличие от одиноких эмигрантов, особенно меня, ибо я вынужденно превратилась в дирижёра, питающегося от эвфонии соседей.

Я чётко знаю, когда начинается одно– или двухминутная увертюра, когда переходят к основной части, порой я сержусь, если антракты затягиваются, а потом сопровождаемый аккомпанементом речитатив создаёт резкую какофонию.

Начинается устремлённый в вечность хаос! Поднимаю руки вверх, а потом медленно опускаю, пытаясь движением рук обуздать страсти, однако они совершенно не слышат и не чувствуют меня, затерянную в оркестровой яме. Громко хлопаю дверью напоминающей чулан спальни и выхожу.

После недолгой паузы, они начинают заново.

Итак: «Кармен», увертюра, сцена всецело ваша, но я уже прикрыла дверь в спальню, открыла рот для успокаивающей нервы таблетки и распространила по кухне иную музыку: Шопен, Ноктюрн оп. 9 № 1. Да. Чуть не забыла. Говорю женщине с заячьими глазами, что я живу на седьмом этаже, прямо в их направлении. Многозначительно улыбаюсь, желаю всего хорошего и выхожу на своём этаже. Домой не захожу. Чтобы окончательно убедиться в собственной правоте, держась за перила, осторожно поднимаюсь на две ступеньки. Прозрачная рука женщины достаёт ключи из маленькой сумочки и открывает другую, то есть соседнюю, дверь…

Уже неделя как я игнорирую пассажи соседского гульбища, более того – они стали так привычны (или мои антидепрессанты хорошего качества), что более не могут расстроить мой сон или помешать общению с сыном.

Ирония верхов меня больше не волнует. Я уже потеряла должность дирижёра, нюх сыщика и агрессивную немощь одинокой женщины. Уложила сына, приготовила обед, выношу ведро с мусором, чтобы вернуться и докончить наконец открытую несколько недель назад, да так и не прочитанную «Улыбку вечности». Поднимаюсь на несколько ступенек, пытаюсь засунуть в расположенную между седьмым и восьмым этажами синегубую пасть мусоропровода оставшийся от вчерашнего торта картонный поднос, который никак не хочет влезать. Наконец металлическая глотка с грохотом закрывается, и в ту же секунду чрезвычайно бледная женщина лет тридцати открывает благословенную дверь.

– Простите, можно вас на минутку?

Смотрю по сторонам и понимаю, что она обращается ко мне. Просит на минуту зайти в дом. Я уже в квартире, боюсь сделать шаг вперёд, но я уже вошла…

В обшарпанной, частично меблированной однушке пахнет лекарствами. Вот открывается дверь в спальню. Я боюсь поднять взгляд, но – вынуждена. В маленькой деревянной колыбельке горит от жара младенец. Молодая женщина – его мать, которая должна в одиночку вырастить этого розовощёкого новорождённого ангела. Отец даже в роддом не явился, женщина не захотела оставить ребёнка в доме малютки и уже несколько недель живёт с малышом в съёмной квартире. Просит меня покачать дитя, пока она сходит в аптеку за жаропонижающим. Спускаюсь домой, запираю дверь (сын проспит ещё часок) и быстро возвращаюсь в спальню на восьмом этаже.

Я качаю ребёнка, утихомиривая его плач армянской колыбельной. Качаю… Пол спальни на восьмом этаже и потолок моей спальни снова вступают в диалог.

Перевод с армянского Анны Варданян

Сигареты с ментолом

Было солнечно. Я вышла на улицу, думая, что могу немного прогуляться, прежде чем пойду к Марине, однако солнце тут всегда обманчиво, и часто на смену сияющему солнышку внезапно приходит нахальный хохот проливного дождя. Всего пару минут назад казалось, что всё на своих местах: немигающие деревья, неподвижно висящие посреди двора качели, безмолвно сидящие у подъезда бабушки, время от времени машинально рассыпающие перед бесстыжими, ненасытными голубями сухие хлебные крошки. Напоминающая отвисшую челюсть паралитика туча наконец разверзлась, и улица вдруг испила дождя крупными глотками.

Я, с самозабвением Нарцисса, на секунду замерла, опустила голову, ища в дождевой воде свой мокрый портрет, однако отпечаток крохотной ножки спешащего домой маленького шалуна одним ударом по моему отражению вмиг заставил меня ускорить шаг и отправиться к симпатичному, но одновременно пугающему киоску Марины, куда по просьбе брата я часто захожу за сигаретами. В одной части тесного, в два шага, пространства располагаются бутылки с пивом, в другой – коробки сигарет. Аккурат в центре киоска сидит миниатюрная продавщица с демонической улыбкой и горящими как угли глазами, которую я часто в шутку называю Мораной, что ничуть не расстраивает её, а скорее забавляет.

– Ты в хороших отношениях со смертью, правда?

– Сомневаешься? Тебя снова брат за сигаретами послал? Она уже готова достать из ящика коробочку, но я говорю, что на этот раз сигареты понадобились мне, и я даже не знаю, что выбрать.

Я внимательно изучаю коробки, и вдруг мой взгляд привлекает надпись «Эссе».

«Лучший вариант для писателя», – думаю я и прошу дать мне именно эти сигареты, желательно с ментолом.

– Значит, хочешь с кнопочкой?

Заметив моё замешательство, Марина ставит на стол коробочку и объясняет, как нажать на кнопку и привести в действие капсулу. Меня всё это привлекает, однако прошу заменить сигареты на другие, потому как гангренозная картинка на коробке вызывает у меня тошноту, неприятное зрелище…

– К сожалению, запрещено курить без таких прекрасных картинок. Все дороги проходят через мой магазинчик, ты особо не беспокойся.

Мы выходим из магазина, чтобы вместе сделать маленький, но верный шаг навстречу неизбежному.

– То, что нас не убивает, заставляет купить ещё одну пачку сигарет и попытаться снова, – пытается шутить Марина и неожиданно всхлипывает.

Хозяйка квартиры выселила её за неуплату, любовник резво нашёл другую (не оставаться же ему на улице), хозяин магазина – дагестанец – предупредил, что если она ещё раз воспользуется напитками из киоска, то вылетит с работы, как пробка из шампанского.

– Знаешь, сегодня мне стукнуло сорок. Давай пропустим по стаканчику, я угощаю… Хозяин не узнает, а если узнает – плевать! Найду другое место, мне пофиг, всё равно моя жизнь состоит из бухла и сигарет. Смотри-ка, я нашла своё место в этой жизни! Эээх… А ведь было время, когда мне казалось, что я знаю, кто я и что меня ожидает. Как ты меня называешь? Морана?

– Да, это богиня смерти. По большому счёту я правильно к тебе обращаюсь. Но ты особо не пользуйся своим служебным положением, пить тебе ни к чему, – пытаюсь как-то её утешить и глубоко затягиваюсь ментоловой сигаретой.

– Мы друг друга никогда не поймём, – пускает мне дым в лицо Марина. Взгляд у неё холодный, равнодушный.

– Я такая же эмигрантка, как и ты. Зря ты так говоришь, – пытаюсь оправдаться я.

– На этой заблудшей планете мы все – эмигранты. Жаль, что не все об этом знают. Когда-то у меня была однокомнатная квартира, собственная однокомнатная квартира в центре Донецка и класс из тридцати двух учеников! А теперь я живу в этой железной коробке, где даже туалета нет. Я вне времени. Здорово, правда? И, кажется, мне пора выпить, извини.

Марина затушила сигарету, повернулась ко мне, выпалила: «Да пошли вы все…!» – и зашла в киоск.

Я, пытаясь не смотреть на картинку, достала из коробки ещё одну сигарету, с силой надавила на затаившуюся внутри капсулу и глубоко вдохнула рассеявшийся по сигарете ментол, разделяя боль всех одиноких, но сильных женщин мира.

После дождя небо прояснилось, но солнца всё равно не видно. Вместо солнца сияют белокурые головы женщин, а между пальцами у них алеют огоньки сигарет-маяков…

Перевод с армянского Анны Варданян

Дела сердечные

Голуби, пристроившись бок о бок на траве, играют с дворовыми кошками – это любовь, клочок облака вонзается в стремящуюся к небу оголённую одинокую ветку – это любовь, там – на берегу реки – двое любят друг друга… любовь! Мужчина в зелёной спецовке тихонько бреет лужайку – конечно, это – любовь. Метро, уместив людей в своих нескончаемых железных вагонах-щупальцах, перевозит их из одного конца города в другой – любовь, любовь, любовь! Движение. Двигаюсь в разных направлениях, высматриваю, ловлю и укладываю любовь в сети моего воображения. В этом городе много любви, чрезмерно много. Она больше, чем сползающий с вершины горы устрашающих размеров снежный ком. Любовь сочится даже с экранов телевизоров. Видите эту милую, нежную Люсю или Марусю, Павла, Вову… имена не столь важны. Важно, что все они красивы, молоды, любвеобильны… оказывается, каждый второй из них заражён половыми инфекциями. Несомненно, это тоже – любовь. Важно вовремя выключить телевизор, тронуть губы всемогущим красным, не забыть про опрятный внешний вид, подведённые чёрным карандашом глазки. Затем с удовольствием и улыбкой нажать на кнопку лифта, выйти во двор, поздороваться с пожилой ухоженной хозяйкой терьера в розовом платьице, вобрать сладкий аромат роскошной сирени, затем, сделав лишь пару шагов, очутиться в недрах двухэтажного супермаркета «Океан».

Мой алый рот умеет быть красноречивым, ни слова не говоря. Подведённые сурьмой глаза могут разить, как стрелы. Уверенный перестук квадратных крепких каблучков возвещает мой приход в мир продуктов, канцелярских товаров и хозяйственных принадлежностей. Ежедневные покупки – скучнейшее занятие, но не там, где тебя встречают и провожают охраняющие глубины «Океана» поклонники-атланты.

На рубеже первого этажа расположился азербайджанец – большой знаток фруктов, на расстоянии нескольких шагов от него – армянин антиквар, знающий толк в дорогих вещах и камнях.

Первый каждый день встречает меня одной и той же фразой:

– Дэвушка, нэжная, что хочеш бэри задаром, угащайся! Нуу ти снээжная королевна, – сказав это, он немедля издаёт какой-то непонятный рык, от злости ли, от досады ли, хватает первый попавшийся фрукт, чаще всего – краснощёкое яблочко и, звонко хрумкая, моментально вбирает внутрь.

Любезно и по возможности громко доводит до моих ушей своё «Здравствуйте» симпатичный антиквар с пристальным взором. Как-то я собиралась вернуться на родину на несколько дней, он увидел, как покупаю билеты. Я торопилась, одолевали тяжкие мысли…

– Нам будет вас не хватать, возвращайтесь поскорее!

Я машинально поблагодарила и собралась было выйти из зала, на ходу производя какие-то расчёты, как он добавил тихо, как бы невзначай: «Привет Армении…»

Почему-то предположив, что услышала имя Армине, торжественно обещаю передать ей привет, выхожу на улицу, потом мысли зависают где-то в воздухе, в некотором замешатель стве от того, что он знаком с моей тётей Армине, возвращаюсь в магазин и спрашиваю:

– Простите, пожалуйста, а Вы, оказывается, с ней знакомы?

– С кем?

– Ну, с Арм…

– Ага, конечно.

– О, а вы знали, что у бедняжки муж умер, такой хороший человек был, такой добряк, бедная тётя?!

– Что?!

Когда он вытаращил глаза от удивления, а хохочущие в них черти пустились в пляс, я поняла – что-то не так. Положение спасли две женщины за восемьдесят, которые срочно желали приобрести янтарное ожерелье для единственной уцелевшей одноклассницы.

Этажом выше меня каждый день встречает русский мясник с загадочным взглядом и нагоняющим ужас топором. Каким-то непостижимым образом он всегда оказывается в той части супермаркета, где я делаю покупки.

– Как вы думаете, капусту под засолку такую брать или поменьше?

– Ну зачем вы колбасу берёте, красавица, когда можно подойти в наш отдел, и я вам такое отменное мясо предложу, что вы начисто забудете и колбасу, и все эти непонятные продукты.

Через несколько дней снова то же самое:

– Здравствуйте, каждый день спрашиваю, а вы каждый день отмалчиваетесь. Давайте-ка конкретно.

– Конкретно? – Я в страхе пячусь назад и ударяюсь голо вой о металлические консервные банки.

– Вас ничего не спасёт – ни морковь, ни капуста, ни мясо. Скажите-ка, вы знаете, что такое любовь? Вернее, вы знаете, что значит пренебрегать чувствами такого честного и порядочного человека, как я?!

– Кто, я? – От удивления снова пячусь и снова стукаюсь головой.

– Ну, не я же?! Чего я только ни делал, чтобы привлечь внимание, чтобы вы хоть заговорили со мной! Вы как камень, ей-богу! Я… Я ещё поговорю с вами, а пока вернусь к своему топору. Мы ещё подружимся, помяните моё слово, душечка.

Влюблённое сердце мясника в белом, кое-где покрытом пятнами крови халате, завершило свой пламенный монолог и ушло обслуживать клиента, ну и слава Богу! Но это, как говорится, ещё не всё.

Молодой черноволосый чеченец, сидящий напротив двух мониторов, здоровается и начинает следить через экран – в каком именно отделе нахожусь, что покупаю, куда иду. Телетеатр для одного зрителя. «Неплохо», – мысленно утешаю себя, пытаясь сосредоточиться на покупках и только на покупках.

– Йогурт, который только что взяли, положите на место, сейчас ребята хороший поднесут. А сметанку правильную взяли, я эту очень люблю!

– Вам-то какое дело? Перестаньте следить за мной! Кто тут главный? Позовите!

– Я тут главный! Не знаю кто как, а я чужд всякой романтики. Говорю прямо и искренне – вы мне понравились, хочу встречаться с вами.

– Самоуверенность – хорошее качество, особенно в вашем возрасте. Найдите свою половинку и будьте счастливы, – пытаюсь вынести тяжёлые пакеты.

– Прям как работник загса. Молодой девушке такие речи не к лицу, вам в особенности.

– Я…

– Лучше возьмите ключи, в шкафчике лежит кое-что для вас. Ну что? Не возьмёте?

Спрятанный в шкафчике букет или записка, по сути, – любовь. Витающий в воздухе трепет – любовь. Синеглазый, тянущий мать за подол юбки кроха – это любовь.

Сегодня, как и всегда, я должна была закупить продукты, пройти, как обычно, мимо любвеобильных людей, снова поздороваться, затем – с улыбкой и удовлетворением – донести до дома тяжёлые пакеты. Шёл проливной дождь. И на улице, и в «Океане» было мало народу. Зашла в зал, поднялась по лестнице и собралась уже приступить к покупкам, как вдруг дорогу мне преградил щуплый и лысый субъект.

Алкогольные пары, налитые кровью глаза, обнажённые участки кожи – сплошь в татуировках. Сначала он, насмешливо улыбаясь, сказал, что нужны деньги на лекарства, иначе не даст мне пройти. Потом повысил голос. Я оглянулась, молча взывая о помощи. Продавец фруктов, поймав мой взгляд, зарылся в наполненные фруктами ящики и незамедлительно приступил к обслуживанию новоиспечённого покупателя, антиквар пускал клубы дыма снаружи и, вероятно, даже не слышал происходящего, мясник растерянно рубил мясо топором, но подойти не мог – ясное дело, клиент важнее. Камеры в супермаркете продолжали записывать и показывать на мониторах всё происходящее, но менеджер-чеченец не показывался, наверное, ушёл на перерыв…

Мой крик вздымался и в ту же секунду разрывался в воздухе. Сумочка со всем содержимым – карточками и наличными, – отчаянно боролась, чтобы не попасть в руки к разбойнику. Казалось, никто ничего не видит и не слышит. Школьник лет восьми-девяти подбежал ко мне.

– Дяденька, ты тётеньку не обижай, оставь её, а то получишь от меня! Я совсем не боюсь тебя! Я полицию вызову!

В ту же секунду вокруг собралось множество людей, среди них – мои атланты-поклонники. Полицейские забрали бандита в отделение. Мужчины гладили мальчика по голове, хвалили, но отмечали, что, если бы они вовремя не подоспели, хулиган наверняка навредил бы мне и уж точно стащил бы сумку. Мясник утверждал, что именно внешний вид топора более всего напугал преступника, остальные тоже имели что сказать по поводу своей рыцарственной спасательной операции.

Буря улеглась, ливень прекратился.

Радуга, прильнувшая к небу после дождя – это любовь. Капли дождя, проступившие на кончике языка травинки – это любовь, аромат озона в наших ноздрях – любовь, и даже отчаянное желание быть смелым – это любовь…

Перевод с армянского Анны Варданян