Текст книги "Шепот мертвых"

Саймон Бекетт
Шепот мертвых

Моим родителям, Шейле и Фрэнку Беккет

Simon Beckett

WHISPERS OF THE DEAD

Перевод с английского О.Г. Косовой

Печатается с разрешения Curtis Brown UK и The Van Lear Agency.

1

Кожа.

Самый большой человеческий орган, а также и самый малоизученный. На нее приходится восьмая часть массы всего тела, а площадь кожи взрослого человека составляет порядка двух квадратных метров. По своей структуре кожа – произведение искусства, скопление капилляров, желез и нервов, которое одновременно и защищает, и регулирует. Это наш сенсорный разделитель, граница с внешним миром, барьер, за которым заканчивается наша индивидуальность, наше «я».

И даже после смерти от этой индивидуальности что-то остается.

Когда тело умирает, бактерии, которых жизнь держала в узде, срываются с цепи. Они пожирают стенки клеток, высвобождая содержащуюся в клетках жидкость. Жидкость поднимется к поверхности, скапливаясь под кожными слоями и разделяя их. Кожа и плоть, доселе бывшие неотъемлемыми частями целого, начинают отделяться друг от друга. Образуются пузыри. Целые слои начинают сползать, соскальзывая с тела как ненужная одежда в летний день.

Но, даже мертвая и сброшенная, кожа сохраняет следы своей былой сути. Даже теперь у нее еще есть о чем поведать, есть свои нераскрытые тайны.

Конечно, если знать, куда и как смотреть.

Эрл Бейтмен лежал на спине, лицом к солнцу. Наверху, в ясном синем небе Теннесси, совершенно безоблачном, не считая медленно растворявшегося следа от пролетевшего самолета, кружили птицы. Эрл всегда любил солнце. Ему нравилось, как щиплет кожу от солнца после проведенного на рыбалке дня, нравилось, как солнечные лучи преображают все, на что падают. Эрл был уроженцем Чикаго, и воспоминания о тамошних холодных зимах навсегда сохранились в его памяти.

В семидесятых годах он перебрался в Мемфис и обнаружил, что теплая влажность ему куда более по вкусу, чем продуваемые ветрами улицы родного города. Конечно, будучи зубным врачом с не очень обширной клиентурой и имея на содержании молодую жену и двух малолетних детишек, он не мог проводить на свежем воздухе столько времени, сколько бы ему хотелось. Но они жили здесь, и это главное. Ему нравилась даже здешняя изнуряющая летняя жара, когда ветерок ощущался как горячая мягкая мочалка, а вечера приходилось проводить в духоте крошечной квартирки, где они ютились с Кейт и мальчиками.

С тех пор многое изменилось. Клиентура разрослась, и врачебная практика процветала, ту квартирку они давным-давно поменяли на куда большее и лучшее жилье. Два года назад Бейтмены переехали в новый пятикомнатный дом в хорошем районе, с большой зеленой лужайкой, по которой носилась орава их подрастающих внуков и где под лучами раннего солнца в тоненьких струйках разбрызгивателей танцевали крошечные радуги.

Именно на этой лужайке, когда он, обливаясь потом и ругаясь, пилил высохший сук на огромной старой раките, его и настиг сердечный приступ. Он оставил пилу в дереве и даже сумел сделать несколько неуверенных шагов к дому, прежде чем его свалила боль.

В карете «скорой помощи», лежа с кислородной маской на лице, он крепко сжимал руку Кейт и даже пытался улыбнуться, чтобы ее успокоить. В госпитале воспоследовала обычная беготня персонала «неотложки», втыкание всяких иголок и писк медицинского оборудования. Наконец все закончилось, и когда были подписаны необходимые бумаги – неизбежные бюрократические заморочки, сопровождающие каждого из нас с самого рождения, – тело Эрла отпустили с миром.

И вот теперь, уже без одежды, оно лежало под весенним солнцем на низком деревянном каркасе, возвышавшемся над ковром из травы и листьев. Оно находилось тут уже неделю. Достаточно для того, чтобы плоть разложилась, обнажив кости и хрящи под высохшей кожей. На макушке черепа, взиравшего в голубое небо пустыми глазницами, еще оставались прядки волос.

Я закончил с измерениями и вышел из проволочной клетки, защищавшей тело дантиста от птиц и грызунов. И смахнул пот со лба. Полдень был жарким, хотя весна еще только начиналась. В этом году она запаздывала, почки едва набухли и потемнели. Через пару недель все уже распустится, но пока что березы и клены лесов Теннесси придерживали новую зелень, будто не спешили отпускать ее на волю.

Склон, на котором я находился, был в общем-то ничем не примечательным. Довольно живописный, хотя куда менее впечатляющий, чем величественные гребни Дымчатых гор, возвышавшиеся вдалеке. Но было здесь нечто такое, что поражало всех приходящих сюда. Повсюду лежали человеческие тела на разных стадиях разложения. В подлеске, под открытым солнцем и в тени. Наиболее свежие, распухшие от выделяемых разложением газов, и те, что лежали давно и высохли как подошва. Некоторые были скрыты от глаз, закопаны в землю или спрятаны под машинными покрышками. Другие, как то, которое я изучал, защищенные проволочной сеткой или рабицей, были выставлены на вид, как экспонаты некоей жуткой художественной инсталляции. Но это место имело совсем другое предназначение, нежели выставочный зал. И отнюдь не предполагалось его посещение широкой публикой.

Я убрал оборудование и блокнот в сумку и несколько раз согнул руку, избавляясь от напряжения. Там, где была рана до кости, ладонь пересекал тонкий белый шрам, четко разделяя «линию жизни». В общем-то довольно уместно, учитывая, что нож, едва не оборвавший мою жизнь в прошлом году, заодно изменил и ее.

Я закинул сумку на плечо и выпрямился. После того как я набрал вес, живот уже практически не болел. Шрам под ребрами полностью зарубцевался, и через пару-тройку недель уже можно будет прекратить принимать антибиотики, на которых я постоянно сидел последние девять месяцев. Всю оставшуюся жизнь я буду предрасположен к инфекциям, но я считал, что легко отделался. Я потерял лишь кусок кишечника, а заодно и сплин.

А вот смириться с тем, что я еще потерял, было куда тяжелее.

Оставив дантиста медленно разлагаться дальше, я обошел частично прикрытое кустарником другое тело, темное и раздувшееся, и двинулся по узкой тропинке, вьющейся между деревьями. Молодая чернокожая женщина в серой хирургической блузе и таких же штанах склонилась над полускрытым трупом, лежавшим в тени ствола упавшего дерева. Она пинцетом снимала с трупа извивающихся личинок и убирала каждую в отдельную баночку с завинчивающейся крышкой.

– Привет, Алана, – сказал я.

Она подняла голову и улыбнулась.

– Привет, Дэвид.

– Тома тут нет поблизости?

– Иди дальше по тропинке, я его там видела. И смотри, куда ноги ставишь! – крикнула она мне вслед. – Там где-то в траве окружной прокурор.

Я рукой показал, что слышу, и поплелся в указанном направлении, параллельно высокому забору из сетки, окружавшему два акра леса. По верху забора шел барьер безопасности – спираль из армированной колючей проволоки, – а за сеткой стоял еще один забор, уже деревянный. Единственным входом и выходом служили огромные ворота с большим нарисованным знаком. Черными буквами были выведены слова «Антропологическая научная станция», но в народе это место называли по-другому: «трупоферма».

За неделю до этого я стоял в выложенном плиткой коридоре своей лондонской квартиры, у ног были собранные сумки. С улицы, из бледных весенних сумерек, доносилось нежное птичье пение. Я мысленно пробежался по списку, проверяя, все ли сделано. Окна закрыл, сигнализацию включил, бойлер выключил. Я нервничал, и мне было не по себе. Мне не привыкать путешествовать, но сейчас все иначе.

Теперь никто не будет ждать моего возвращения.

Такси опаздывало, но до вылета оставалась еще куча времени. И все же я поймал себя на том, что постоянно смотрю на часы. Глаз зацепился за черно-белые плитки викторианского пола в паре футов от места, где я стоял. Я отвел взгляд, но не раньше, чем эта арлекинада вызвала в моей памяти обычные ассоциации. Кровь давно уже смыли с места возле входной двери и со стены над ней. Весь коридор заново покрасили, пока я валялся в госпитале. Не осталось никаких видимых напоминаний о том, что случилось здесь в прошлом году.

Но тем не менее мне показалось, что я задыхаюсь. Я выволок багаж на улицу, стараясь не перенапрягать живот. Появилось такси, и я захлопнул входную дверь. Она закрылась с глухим стуком, в котором послышалась какая-то завершенность. Я повернулся и, не оглядываясь, зашагал туда, где урчала мотором ожидающая меня машина.

На такси я доехал только до ближайшей станции подземки, а там сел на линию «Пиккадилли» до «Хитроу». Для утреннего часа пик было еще слишком рано, но в вагоне все же было довольно людно. Но никто ни на кого не обращал внимания, пассажиры держались с инстинктивным равнодушием лондонцев.

Мне надо радоваться, что уезжаю, убеждал я себя. Второй раз в жизни у меня возникло огромное желание убраться из Лондона. В отличие от первого раза, когда я улетал после того, как моя жизнь разлетелась вдребезги со смертью жены и дочери, сейчас я знал, что вернусь обратно. Но мне необходимо было ненадолго отсюда удрать, чтобы дистанцироваться от недавних событий. Помимо всего прочего, я не работал много месяцев. И надеялся, что эта поездка поможет мне вернуться в свою колею.

И выяснить, нравится ли мне еще моя работа.

Не было места лучше, чтобы прояснить этот вопрос. До недавнего времени научная станция в Теннесси была уникальной, единственная полевая лаборатория в мире, где антропологи-криминалисты на настоящих человеческих трупах изучали стадии разложения, фиксируя основные факторы, по которым можно определить время и причину смерти. Теперь такие же станции создали еще в Северной Каролине и Техасе – как только удалось решить проблему с грифами-стервятниками. До меня даже доходили слухи еще об одной, в Индии.

Но совершенно не важно, сколько их: для большинства людей именно станция в Теннесси остается той самой «трупофермой». Она находилась в Ноксвилле и входила в состав Центра криминалистической антропологии университета Теннесси. И мне повезло пройти там практику в начале карьеры. Но уже годы миновали с моего последнего визита туда.

Сидя в зале вылета Хитроу и наблюдая за медленным и бесшумным танцем самолета за стеклом, я размышлял, каково это будет – вернуться туда. За время долгих месяцев трудного выздоровления после выписки из госпиталя – и еще более болезненных последствий – перспектива месячной поездки сулила возможность начать все заново.

И вот теперь, уже практически тронувшись в путь, я размышлял, а стоит ли выделки овчинка.

Я на два часа застрял в Чикаго, ожидая пересадки. Когда самолет приземлился в Ноксвилле, там еще грохотали отголоски грозы. Но они быстро смолкли, и к тому моменту, когда я получил багаж, сквозь тучи уже пробивалось солнце. Выйдя из аэропорта и направившись к взятой напрокат машине, я глубоко вдохнул, наслаждаясь непривычной влажностью воздуха. Испарения над дорогами пахли едким мокрым бетоном. На фоне медленно рассасывающихся иссиня-черных грозовых туч окружающая шоссе буйная растительность тускло мерцала.

По мере приближения к городу мое настроение улучшалось. Все будет хорошо.

Но теперь, всего лишь неделю спустя, я уже не был так в этом уверен. Я топал по тропинке вдоль поляны, на которой стояла высокая деревянная тренога, похожая на каркас вигвама. Под ней на поддоне лежало тело, ожидая, когда его поднимут и подвесят. Сойдя с тропинки – и памятуя о предупреждении Аланы, – я пересек поляну, направляясь туда, где на земле лежали прямоугольные бетонные плиты, геометрически четко выложенные посреди леса. В них были утоплены человеческие тела – здесь изучали, насколько эффективен для обнаружения трупов георадар.

В нескольких ярдах дальше стоял на коленях высокий неуклюжий человек в слаксах и мягкой панаме, хмуро разглядывая измерительный прибор на торчащей из земли длинной трубке.

– Как дела? – поинтересовался я.

Том Либерман – директор станции и мой учитель – даже не повернулся, глядя через очки в металлической оправе на прибор и бережно водя по нему пальцем.

– Думаешь, уловить такой сильный запах просто, да? – проговорил он вместо ответа.

Он глотал гласные, что выдавало в нем уроженца Западного побережья, а не жителя Теннесси с их медленной южной тягучей речью. Сколько я его знал, Том Либерман находился в поисках собственного Священного Грааля, анализируя каждую молекулу газа, вырабатываемую при разложении, чтобы определить запах гниющей плоти. Каждый, у кого хоть раз под полом дома сдохла мышь, подтвердит, что этот запах существует и держится еще долго после того, как человеческое обоняние перестает его улавливать. Собак можно натренировать находить трупы по запаху даже спустя много лет после захоронения. Том выдвинул теорию, что возможно создать сенсор, способный делать то же самое, и с помощью этого прибора обнаружение трупов значительно упростится. Но, как оно часто бывает, теория и практика – две большие разницы.

Крякнув, то ли раздраженно, то ли удовлетворенно, он встал.

– Ладно, я закончил, – сообщил он, поморщившись, когда скрипнули коленные суставы.

– Я иду в кафетерий перекусить. Пойдешь?

Том задумчиво улыбнулся, убирая оборудование.

– Не сегодня. Мэри дала мне с собой сандвичи. С цыпленком и пророщенными бобами или еще чем-то столь же отвратительно полезным. Да, и пока не забыл: в эти выходные ты приглашен на ужин. Похоже, она вбила себе в голову, что ты нуждаешься в правильном питании. – Он усмехнулся. – Тебя-то она хочет подкормить. А мне дает лишь кроличью еду. Ну и где справедливость?

Я улыбнулся. Жена Тома была отменной кухаркой, и он отлично это знал.

– Передай ей, что я с удовольствием приду. Помочь тебе дотащить? – Я указал на его парусиновую сумку.

– Да нет, все в порядке.

Я понял, что он не хочет меня напрягать. Но хотя мы и шли к воротам очень медленно, я видел, что он задыхается. Когда я познакомился с Томом, ему было уже хорошо за пятьдесят, и он охотно поддержал неопытного английского антрополога-криминалиста. С тех пор миновало куда больше времени, чем мне казалось, и прошедшие годы не прошли для него бесследно. Мы полагаем, что люди остаются такими же, какими мы их помним, но, конечно, так никогда не бывает. И все же Том настолько изменился за эти годы, что, увидев его, я испытал потрясение.

Он официально не объявлял, когда намерен покинуть пост директора Центра криминалистической антропологии, но все знали, что скорее всего он уйдет еще до конца года. Местные газеты пару недель назад опубликовали о нем статьи, больше похожие на благодарственно-прощальные, чем на обычные интервью. Он по-прежнему выглядел как баскетболист, каковым и был когда-то, но неумолимые годы добавили худобы его и без того сухопарой фигуре. Запавшие щеки в сочетании с лысеющим лбом придавали ему вид одновременно аскетичный и тревожно хрупкий.

Но глаза блестели по-прежнему, сохранилось и чувство юмора, и вера в людей, несмотря на годы работы с проявлениями наихудшей стороны человеческой натуры. Да и ты сам уже не тот, что прежде, подумал я про себя, вспомнив об уродливом шраме под рубашкой.

«Универсал» Тома стоял на парковке возле станции. Мы задержались у ворот, стягивая защитные перчатки и бахилы, прежде чем выйти наружу. Когда ворота за нами закрылись, ничто больше не указывало на то, что лежит по тут сторону. Деревья за забором выглядели обычными и безобидными, покачиваясь на теплом ветерке. На голых ветках набухали почки.

Как только мы вышли на парковку, я включил мобильник. Хотя в правилах ничего и не говорилось, мне было как-то неловко тревожить царящий на станции покой звонками телефона. Те, кто мог мне позвонить, знали, что я за границей, а тот человек, чей голос мне больше всего хотелось бы услышать, не позвонит уже никогда.

Я убрал телефон, а Том открыл багажник и сунул в него сумку. Он делал вид, что ничуть не устал, а я делал вид, что ничего не замечаю.

– Подбросить тебя до кафетерия? – предложил он.

– Да нет, спасибо, я прогуляюсь. Мне нужны физические нагрузки.

– Потрясающая сила воли. Мне прямо стыдно за себя. – Тут зазвонил его телефон. Он посмотрел на дисплей. – Извини, придется ответить.

Предоставив ему беседовать по телефону, я двинулся через парковку. Хотя станция находилась на территории кампуса медицинского центра университета Теннесси, она абсолютно от него не зависела. Запрятанная в лесном массиве, она обреталась будто бы в другом мире. Между современными строениями, на аккуратных зеленых парковых лужайках переполненного госпиталя сновали пациенты, студенты и медперсонал. Медсестра на лавочке, смеясь, беседовала с молодым человеком в джинсах. Мамаша успокаивала вопящее чадо, а бизнесмен о чем-то живо говорил по мобильнику. Когда я впервые сюда приехал, мне было трудновато примириться с контрастом между скрытым тихим гниением трупов по ту сторону ворот и живой нормальной атмосферой кампуса. А теперь я этого даже не замечал.

Ко всему со временем привыкаешь.

Я взбежал по ступенькам и направился по дорожке к кафетерию, с удовлетворением отметив, что практически не задыхаюсь. Но не успел далеко уйти, сзади раздались торопливые шаги.

– Дэвид, погоди!

Я обернулся. Мужчина примерно моего возраста и роста торопливо шагал по дорожке. Пол Эвери был восходящей звездой центра, и практически все считали его преемником Тома. Специалист по человеческим костям, Пол обладал поистине энциклопедическими знаниями, а большие руки с толстыми пальцами были такими же умелыми, как у хирурга.

– Идешь на ленч? – поинтересовался он. Его кудрявые волосы были цвета воронова крыла, и на щеках уже темнела щетина. – Не возражаешь, если присоединюсь?

– Конечно, нет! Как Сэм?

– Нормально. Вместе с Мэри с утра двинула по детским магазинам. Полагаю, моей кредитке будет нанесен существенный урон.

Я улыбнулся. До нынешнего приезда я не был с ним знаком, но и Пол, и его беременная жена Сэм старались изо всех сил, чтобы я чувствовал себя как дома. Сэм вот-вот должна была родить их первого ребенка, и если Пол пытался изобразить равнодушие, Сэм даже и не пыталась скрыть свой восторг.

– Рад тебя видеть, – продолжил он. – У одной моей аспирантки состоялась помолвка, так что мы вечером едем в город отметить это дело. Все будет тихо, просто поужинаем и немного выпьем. Почему бы тебе не пойти с нами?

Я колебался. Я был благодарен за предложение, но идея провести вечер в компании незнакомых людей не привлекала.

– Сэм пойдет и Алана, так что кое-кого ты знаешь, – добавил Пол, видя мои сомнения. – Пошли, будет весело!

Я не смог найти повода отказаться.

– Ну… тогда ладно. Спасибо.

– Отлично. Я заеду за тобой в гостиницу в восемь.

На дороге послышался гудок. Мы оглянулись и увидели притормаживающий у бордюра «универсал» Тома. Открыв окно, он жестом подозвал нас.

– Мне только что позвонили из Бюро расследований Теннесси. Они нашли тело в коттедже, в горах неподалеку от Гатлинбурга. Вроде как что-то интересное. Если ты не очень занят, Пол, может, съездишь со мной и взглянешь?

Пол покачал головой.

– Извини, я сегодня занят по уши. Может, попросишь кого-нибудь из твоих бывших учеников?

– Попробую. – Том поглядел на меня, лукаво сверкнув глазами. И я понял, что он сейчас скажет. – Как насчет тебя, Дэвид? Не хочешь немножко поработать в поле?

2

Машина по шоссе от Ноксвилла двигалась медленно, и даже в это время года было так жарко, что пришлось включить кондиционер. Когда мы добрались до гор, Том запрограммировал спутниковый навигатор, хотя мы легко могли бы найти дорогу и самостоятельно. Том что-то тихонько мурлыкал себе под нос. По опыту я знал, что это признак предвкушения работы. Несмотря на весь мрачный реализм станции, все люди, завещавшие центру свои тела, умерли естественной смертью. А тут нас ждало нечто совсем другое.

Настоящее.

– Значит, убийство? – «Насильственная смерть», – мысленно поправил я себя. В этом можно было не сомневаться, коль уж здесь задействовано Бюро расследований Теннесси. БРТ – аналог ФБР в рамках штата, и Том много лет числился там консультантом. И раз звонок был от них, а не от местного полицейского департамента, то с высокой степенью вероятности можно утверждать, что дело серьезное.

Том смотрел на дорогу.

– Похоже. Мне мало что сказали, но, судя по всему, тело в скверном состоянии.

Я неожиданно занервничал.

– Мой приезд не составит проблемы?

– С чего бы? – удивился Том. – Я часто беру с собой ассистентов.

– Ну, в смысле, я ведь англичанин.

Мне пришлось преодолеть обычный барьер из виз и разрешений на работу, чтобы приехать сюда, но ничего подобного этому я не предвидел. И сильно сомневался, что мое участие в официальном расследовании будет принято с восторгом.

Том пожал плечами.

– Не вижу проблемы. Речь же идет не о национальной безопасности, и я поручусь за тебя, если кто спросит.

Ну или больше помалкивай – может, они твой акцент и не заметят.

Улыбнувшись, он включил плейер. Для Тома музыка служила тем же, чем для других сигарета или виски. Он утверждал, что музыка помогает ему и мозги прочистить, и сосредоточиться. Он предпочитал джаз пятидесятых и шестидесятых, и я уже почти наизусть выучил полдюжины альбомов, хранившихся у него в машине.

Том тихонько вздохнул и чуть откинулся в кресле, когда из колонок полилась мелодия Джимми Смита.

Я глядел на мелькающие за окном пейзажи Теннесси. Над нами возвышались Дымчатые горы, окруженные синеватой дымкой, благодаря которой они и получили свое название. Покрытые лесами склоны тянулись до самого горизонта. Спокойствие колышущегося зеленого океана резко контрастировало с суетой торговых точек вокруг. Пестрые забегаловки фаст-фуда, бары и магазины выстроились вдоль шоссе, небо над ними перечеркивали линии телеграфных и электрических проводов.

Лондон и Великобритания казались далекими. Приезд сюда помог мне разрешить ряд проблем. Я знал, что по возвращении мне придется принимать ряд тяжелых решений. Временный контракт с университетом в Лондоне закончился, пока я выздоравливал, и хотя мне давали постоянную ставку, я получил еще и предложение от ведущего университета Шотландии поработать на кафедре криминалистической антропологии. В Консультативно-исследовательском криминалистическом центре, многопрофильном агентстве, помогавшем полиции в розыске трупов, тоже намекали, что не прочь взять меня на работу. Все эти предложения были очень лестными, и мне следовало радоваться, но я не мог заставить себя воспринимать их с энтузиазмом. И надеялся, что приезд сюда изменит мое состояние.

Пока этого не случилось.

Вздохнув, я машинально потер шрам на ладони. Том глянул на меня.

– Ты как, в норме?

Я сжал руку, закрывая шрам.

– Вполне.

Он оставил мой ответ без комментариев.

– Сандвичи у меня в сумке на заднем сиденье. Вполне можем их разделить, пока едем. – Он криво усмехнулся. – Надеюсь, ты любишь пророщенные бобы.

По мере того как мы приближались к горам, пейзаж становился все более лесистым. Мы проехали через Пиджен-Форг, шумный городок, бары и рестораны которого выстроились вдоль дороги. Одна закусочная имитировала салун Дикого Запада, вплоть до пластмассовых бревен. Через несколько миль мы приехали в Гатлинбург, туристический город, нарядно-карнавальный и все же проигрывающий окружающему пейзажу. Город расположился у самого подножия гор, и хотя местные мотели и магазины привлекали внимание, они не могли соперничать с природным великолепием, возвышавшимся над ними.

Потом мы его миновали и оказались в другом мире. Крутые, поросшие густым лесом склоны окружили нас, погружая петляющую между ними дорогу в тень. Дымчатые горы, входящие в цепь Аппалачей, занимали восемьсот квадратных миль и обозначали границу между Теннесси и Северной Каролиной. Они были объявлены Национальным парком, хотя, глядя на них в окно машины, я подумал, что природе глубоко наплевать на такого рода решения. Это были дикие места, еще практически не тронутые человеком. Человек, приехавший сюда с перенаселенного острова вроде Великобритании, не мог не проникнуться почтением к эдакому величию.

Движение тут было куда менее оживленным. Скоро машин станет больше, но пока еще стояла весна и авто встречались крайне редко. Через несколько миль Том свернул на дорогу из гравия.

– Должно быть, уже недалеко. – Он глянул на дисплей навигатора, стоящий на приборной панели, затем посмотрел вперед. – А, вот и приехали.

На знаке у узенького проезда была надпись «Коттеджи Шредера, номера 3—14». Том свернул туда. Автоматическая коробка передач слегка возражала против езды вверх по склону. Я разглядел за деревьями крыши коттеджей, расположенных на весьма приличном расстоянии друг от друга.

Полицейские машины и автомобили без всяких опознавательных знаков, по моим предположениям, принадлежавшие БРТ, стояли на обочине. Когда мы подъехали, полицейский в форме, держа руку на кобуре, шагнул вперед, блокируя нам проезд.

Том остановился и открыл окно, но полицейский не дал ему и рта раскрыть.

– Сэр, вы не можете сюда проехать. Вам придется развернуться.

Говор у него был чисто южный, а вежливость сродни оружию – столь же неумолимая и твердая.

Том миролюбиво улыбнулся.

– Все в порядке. Не могли бы вы передать Дэну Гарднеру, что приехал Том Либерман?

Полицейский отошел чуть в сторону и заговорил по рации. Услышанный ответ явно его успокоил.

– Ладно, паркуйтесь тут, возле остальных.

Том так и сделал. Пока мы ставили машину, моя нервозность переросла в тревогу. Я говорил себе, что некоторое волнение вполне понятно: я все еще не совсем восстановился после выздоровления и не рассчитывал участвовать в настоящем расследовании убийства. Но я знал, что дело совсем не в этом.

– Ты уверен, что мое присутствие тут не создаст проблем? Мне бы не хотелось прищемить кому-нибудь хвост.

Тома это вроде бы нисколько не волновало.

– Не переживай. Если кто спросит – ты со мной.

Мы вылезли из машины. После города воздух тут казался чистым и свежим, насыщенным ароматами полевых цветов и запахом глины. Дневное солнце светило сквозь ветки, высвечивая набухшие почки, похожие на огромные изумруды. На такой высоте, да еще в тени деревьев, было довольно холодно, и от этого мужчина, идущий нам навстречу, выглядел странно: в костюме и при галстуке, но пиджак переброшен через руку, а голубая рубашка мокрая от пота. Лицо тоже потное и красное. Он пожал Тому руку.

– Спасибо, что приехал. Я не знал, вернулся ли ты из отпуска.

– Вернулся.

Томе Мэри приехали из Флориды буквально за неделю до моего прилета. И Том поведал мне, что никогда в жизни ему не было так скучно.

– Дэн, позволь тебе представить доктора Дэвида Хантера. Он приехал на станцию. Я ему сказал, что он может поехать со мной.

Это вовсе не прозвучало как вопрос.

Мужчина повернулся ко мне. Навскидку я дал ему хорошо за пятьдесят – его помятое усталое лицо покрывали морщины. Седеющие волосы коротко подстрижены, пробор словно проведен по линейке.

Он протянул руку. Рукопожатие достаточно крепкое, чтобы походить на вызов, ладонь сухая и мозолистая.

– Дэн Гарднер. Возглавляющий следствие специальный агент. Рад знакомству.

Я прикинул, что его звание равно примерно старшему следователю в Великобритании. Он говорил с явным гнусавым выговором уроженца Теннесси, но его спокойствие было обманчивым. Взгляд пристальный и оценивающий. Взвешивающий.

– Ну так что тут у вас? – спросил Том, залезая в багажник за кейсом.

– Дай-ка мне. – Я достал кейс. Шрам не шрам, но мне было куда проще тащить его, чем Тому. Для разнообразия он не стал возражать.

Агент БРТ двинулся по тропинке между деревьями.

– Труп в арендованном коттедже. Управляющий обнаружил его этим утром.

– Это точно убийство?

– О да.

Гарднер не стал вдаваться в подробности. Том с любопытством поглядел на него, но настаивать не стал.

– Идентифицирован?

– Обнаружен бумажник с кредитками и правами, но мы не можем с уверенностью сказать, принадлежат ли они жертве. Труп слишком сильно разложился, чтобы можно было сопоставить с фотографией.

– Вы установили, как долго он тут пролежал? – брякнул я не подумав.

Гарднер нахмурился, и я мысленно напомнил себе, что приехал сюда лишь помочь Тому.

– Я в общем-то надеялся, что это вы нам скажете, – ответил агент БРТ, хотя скорее Тому, чем мне. – Патологоанатом еще здесь, но он мало что может нам сказать.

– А кто патолог? Скотт? – уточнил Том.

– Нет. Хикс.

– А-а…

Интонация Тома была весьма многозначительной и вовсе не благосклонной. Но в данный момент меня куда больше заботило, что он начал слегка задыхаться, шагая по идущей вверх тропинке.

– Минутку, – сказал я. Поставив на землю кейс, я сделал вид, что завязываю шнурок. Гарднер явно не обрадовался задержке, но Том, облегченно вздохнув, устроил целый спектакль из протирания стекол очков. Он пристально уставился на мокрую от пота рубашку детектива.

– Надеюсь, ты не обидишься на вопрос, Дэн, но ты хорошо себя чувствуешь? Ты выглядишь… ну, слегка разгоряченным.

Гарднер глянул на свою мокрую рубашку, словно только что это заметил.

– Скажем так, там малость жарковато внутри. Сам увидишь.

Мы снова двинулись вперед. Тропинка выпрямилась, вывела нас на маленькую травянистую полянку между деревьями, по которой шла гравийная дорожка, обсаженная кустами. От нее отходили в сторону тропинки, шедшие к другим коттеджам, едва различимым среди деревьев. Тот, к которому мы направлялись, стоял в дальнем конце поляны, на весьма приличном расстоянии от остальных строений. Маленький, облицованный потемневшим деревом. Ведущую к дверям дорожку пересекала полицейская лента с яркой желтой надписью «Полицейский кордон. Не пересекать». А вокруг царила обычная для расследования суета.

Это было первое место преступления, на котором я присутствовал в США. Вроде бы оно ничем не отличалось от привычного, но все же имевшиеся небольшие отличия придавали картине слегка нереальный вид. Возле коттеджа стояла группа криминалистов БРТ в белых комбинезонах. Их лица были красными и потными, и они жадно пили воду из бутылок. Гарднер подвел нас к молодой женщине в элегантном деловом костюме, занятой беседой с толстым мужчиной, чья лысина сверкала как натертое маслом яйцо. Он был совершенно безволосым, даже брови и ресницы отсутствовали, и от этого походил одновременно и на младенца, и на рептилию.

Когда мы приблизились, он обернулся, и при виде Тома его узкие губы растянулись в улыбке.

– А я все думал, когда же ты появишься, Либерман.

– Я выехал сразу после звонка, Дональд, – ответил Том.

– Странно, что он тебе понадобился. Вонь от этого жмурика наверняка даже в Ноксвилле чувствуется.

Он рассмеялся, не обращая ни малейшего внимания на то, что никто, кроме него, не счел шутку смешной. Я предположил, что это, должно быть, Хикс, тот самый патологоанатом, о котором упоминал Гарднер. Разговаривавшая с ним молодая женщина была худощавой, с гибким мускулистым телом гимнастки. Она держалась с почти военной выправкой, что еще больше подчеркивали темно-синий пиджак с юбкой и коротко остриженные темные волосы. Никакой косметики, да она в ней и не нуждалась. Полные чувственные губы намекали на сексуальность, которую весь остальной ее вид будто старался заглушить.