Текст книги "Пурпурный. Как один человек изобрел цвет, изменивший мир"

Глава 6
Корь цвета мов

Древние рыцари ломали друг другу ребра и пускали кровь, с радостью умирая среди искореженной брони, чтобы цвета их дам все еще развевались на шлеме или покрывались кровью, струящейся из ран в сердце, но вы, мистер Перкин, [цитата] удачливее их. Ваши ребра не сломаны, череп цел, и вы можете гулять по Риджент-стрит и бродить по паркам, видя цвет вашего сердца на каждой красивой головке и вокруг щек!

Журнал All the year round, сентябрь 1859 года

Особая любовь к цвету начала захватывать Париж во второй половине 1857 года и добралась до Лондона на следующий год. Этим цветом был мов, этим словом по-французски называлась обычная мальва лесная. Как и в случае со многими другими популярными вещами, императрица Евгения задавала моду. Император Наполеон III, легко опьяняемый великолепием и показухой, женился на 26-летней Евгении де Монтихо в 1853 году, и вместе они изо всех сил пытались избавиться от неряшливой бережливости Второй империи[29]29
  Вторая империя – период бонапартистской диктатуры в истории Франции с 1852 по 1870 годы. 2 декабря 1852 года в результате плебисцита была установлена дуалистическая монархия во главе с племянником Наполеона I Луи Наполеоном Бонапартом, принявшим имя императора Наполеона III. – Прим. ред.


[Закрыть] и восстановить блеск двора. Император был великим лидером, подающим пример во всем, и он поощрял супругу в продвижении торговли – она носила тяжелые лионские шелка и роскошные парижские наряды.

Ее особо не нужно было поощрять. Собственный изысканный вкус в моде и завидное богатство делали ее целью любого дизайнера и придворных листовок. Это совпало с публикацией нескольких новых женских журналов, посвященных кулинарии и одежде, где каждый стежок на одежде Евгении описывался с энтузиазмом. В британском «Домашнем журнале англичанки» (The English woman’s domestic magazine), основанном в 1852 году Самюэлем Битоном, были представлены раскрашенные от руки гравюры. И редакция заботилась о том, чтобы тренды Европы вскоре стали известны в Лондоне, Норидже и Эдинбурге (жена Битона Изабелла опубликовала книгу «Ведение домашнего хозяйства» в 1859 году в дополнение к журналу).

Особая любовь Евгении к цвету мов была отмечена The Illustrated London News в конце 1857 года. И возможно, на ее предпочтение повлиял выбор платья английской королевы для свадьбы ее дочери принцессы Виктории с принцем Фридрихом Вильгельмом в январе 1858 года. Наполеон и Евгения навестили королеву и принца Альберта в Лондоне в 1854 году. Во время их визита монархиня организовала встречу Евгении с ее дизайнером Чарльзом Кридом. Но к тому времени как Виктория и Альберт с ответным визитом посетили императора и императрицу по случаю открытия Парижской выставки, наряд Виктории считался немодным, и возможно, что теперь она обратилась к Евгении за советом.

Рассказывая о королевской свадьбе, The Illustrated London News писали, что «шлейф и платье Ее Величества были сшиты из насыщенного мова (сиреневого) бархата, украшенного тремя рядами кружев, на корсете сверкали бриллианты и знаменитая брошь с Кохинуром[30]30
  Кохинур – алмаз и бриллиант в 105 каратов, который в настоящее время находится в короне королевы Елизаветы (Великобритания), один из наиболее знаменитых алмазов в истории. – Прим. ред.


[Закрыть], нижняя юбка, старинный муар[31]31
  Муар – плотная шелковая или полушелковая ткань с волнообразными переливами разных цветовых оттенков. – Прим. ред.


[Закрыть] цвета мов и серебра, с оборками из хонитонского кружева, головной убор – королевская диадема и жемчуг».

Три месяца спустя журнал отметил, что «цвет мов сейчас на пике моды, и ему благоволит сама Ее Величество… на последнем приеме шлейф Ее Величества был из бархата цвета мов. Это уникальный оттенок сиреневого. Он гармонично сочетается с черным или серым».

Punch, что вполне понятно, постарался раскритиковать этот новый тренд. Журнал питал особое недоверие к модным вещам, а тем более французским, и умудрился разобраться с ними в колонке под названием «Императрица Франции и моды» («Imperatrice de la France et de la mode»). Мир был обязан жене Луи Наполеона за «насыщенный и красивый цвет, который модистики и Манталлини[32]32
  Манталлини – персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь и приключения Николаса Никльби». – Прим. пер.


[Закрыть] обожали называть мов… Мы спрашиваем дам, самых непредвзятых судей в сложном искусстве личного украшения, могут ли они показать пальчиком на другую императрицу, чьим эдиктам так же радостно следуют миллионы миллионов подданных».

Изначально увлечение этим цветом мало чем помогло Уильяму Перкину. Краситель появился не из анилиновой пасты, а из французских запасов мурексида и пурпурных красок, полученных из различных видов лишайника. Краска из лишайника была яркой, и, как и пурпурный Перкина, ее можно было получить в нескольких оттенках с разной устойчивостью. Джеймс Напье писал в «Справочнике по искусству окрашивания», изданном в 1853 году в Глазго, что «если бы этот цвет можно было получать в постоянном составе и закреплять на хлопке, его ценность была бы неоспорима».

Краска из лишайника по большей части производилась в Лионе фирмой «Гинон, Марнас и Бонне», компанией, которая изначально делала стойкий желтый из пикриновой кислоты. Сначала он применялся только для окрашивания шелка и шерсти, но к 1857 году был найден закрепитель хлопка, и востребованность краски превысила возможности производителя. Этот факт не упустили соперники Гинона, и в январе 1858 года представители красильной фабрики «Братья Ренар» и нескольких других конкурирующих фирм отправились из Лиона в патентный офис Лондона в надежде узнать метод юного химика, связанный с анилином. Они также встретились с Перкином в Гринфорд-Грин, где их ожидал холодный прием.

В попытке сохранить монополию ученый быстро подготовил запрос во французский патентный офис и отправился в Париж в апреле 1858 года, чтобы закончить процесс. Здесь ему сказали, что заявление не может быть рассмотрено, потому что он прождал больше 20 месяцев после регистрации в Лондоне, а, согласно правилам, промежуток времени не должен превышать полгода. Как ни странно, скоро это сыграло Перкину на руку.

Доктор Крейс-Калверт, профессор химии в Манчестерском королевском институте, уже и так сделал процесс приготовления анилиновой каменноугольной краски достоянием общественности, когда произнес речь на встрече Общества искусств в Лондоне в феврале 1858 года. После публикации его речи несколько французских красильных фабрик ухватились за нее и сами начали проводить эксперименты с анилином. Раньше у других компаний не получалось производить пурпурную краску тем же методом, что «Гинон, Марнас и Бонне» (фирма, запатентовавшая процесс во Франции и в Англии), поэтому сейчас они из необходимости обратились к синтезу. И узнали, решив множество проблем, которые мешали «Перкину и Сыновьям», что полученный цвет намного ярче и более стойкий к воздействию света и воды, чем что-либо еще. К середине 1859 года компании «Александр Франк и K°» и «Монне и Дюри» производили красивейший и очень популярный пурпур. Иронично, что их цвет часто называли перкиновским пурпурным, анилиновым пурпурным или гармалином и что «Перкин и Сыновья» вскоре приняли французское название мов для оттенка их цвета. В Германии он назывался анилиновым сиреневым. В статьях в научных журналах химик обозначал свой цвет как «мовеин».

В каком-то смысле Уильяму Перкину нравилось название «мов» из-за его связи с французской высокой модой. Как он писал коллеге Рафаэлю Мельдоле, «ситцепечатники в Англии и Шотландии не выказали интереса, пока не появились французские образцы». Таким образом, спрос на мов стимулировался конкуренцией за границей, но наличие британского патента обеспечивало ему награду в том случае, если страсть к нему охватит и Англию.

И все же успех еще не был полным. Когда его цвет начал трогать сердца с другой стороны Ла-Манша, Перкин проводил время, разъезжая по ситценабивным фабрикам в Глазго, Брадфорде, Лидсе, Манчестере и Хаддерсфилде. Даже тех, кого впечатлили скорость процесса производства и насыщенность цвета, нужно было учить, как его делать. «Красильщики в те дни умели работать только с веществами растительного происхождения и не знали, как применять базовые красители, такие как мов… Мне пришлось в какой-то степени стать красильщиком и ситцепечатником», – объяснял Перкин. Таким образом, в возрасте двадцати одного года Уильям оставил фабрику и лабораторию на несколько недель, чтобы стать одним из первых «сотрудников службы технической поддержки» и экспертом на рабочем месте, а также ремонтником в гигантской индустрии, которая только недавно еще была для него темным лесом.

Так он решил несколько оставшихся дилемм, касающихся мова – как лучше всего применять его на ситце и бумаге. Перкин нашел несколько новых закрепителей, которые принесли пользу всему производству. Когда ситце– и хлопкопечатники жаловались на неравномерность нанесения цвета на ткани, химик показал им новый метод производства красителей для равномерного нанесения вещества с помощью красильных ванн и свинцового мыла – таким образом мыльные ванны постепенно стали еще одним стандартным процессом окрашивания в Европе. К середине 1859 года его красильная паста и концентрированный раствор мова поставлялся в больших количествах не только Томасу Киту из Бентал Грин, но также шотландскому ситцепечатнику «Джеймсу Блэку и K°» в Дальмонак, Дамбартоншир, вскоре на него повысится спрос и в Лидсе, Манчестере и Брадфорде. По словам Перкина, «они громко требовали его».

Красильщик из Глазго, который привык к традиционным методам и сомневался, что что-то может занять место натурального краппа[33]33
  Крапп – устаревшее название для одного из красящих веществ, прежде имевшего большое значение; а также для соответствующего оттенка ализаринового красного цвета. Представляет собой толченый корень красильной марены. – Прим. ред.


[Закрыть], спросил тогда Роберта Пуллара: «Почему вы решили, что это нечто хорошее?»

Тот ответил: «Я проверил его и убедился сам, что это нечто хорошее».

«Хм, – заметил красильщик, – наверное, вы решили, что я идиот».

Вскоре успех мов стал предметом сатиры. В пантомиме «Друри-Лейн»[34]34
  «Друри-Лейн» – старейший из непрерывно действующих театров Великобритании. – Прим. ред.


[Закрыть] один персонаж отметил, что теперь даже полицейские говорили людям «надеть мов» (викторианцы чаще всего произносили его как «морв»). Некоторые повеселились из-за ошибки в газетной заметке в июле 1859 года: «Найден 30-го в конце месяца красивый дамский зонтик, оставлен двумя леди, цвета мов, внутри отделан белым, можно забрать на складе канцтоваров Артура…» Тогда это слово впервые появилось в The Times.

В следующем месяце Punch написало Лондон в тисках кори цвета мов, болезни, «распространяющейся так быстро, что пришло время подумать, как ее можно остановить». В журнале отметили, что врачи спорят из-за симптомов и причины. «Многие считают, что болезнь английская, и, судя по влиянию на мозг, ее нужно рассматривать как легкую форму безумия. Другие ученые, однако, включая доктора Панча, скорее видят в ней некую эпидемию и приписывают ее появление Франции. Хотя эта болезнь точно влияет на разум, сильнее всего она поражает тело».

Punch описал заболевание как заразное. Оно начинается с резкого появления «кореподобной сыпи» и заканчивается тем, что все тело становится розовато-лилового цвета. Отмечалось, что сильнее всего от нее страдают женщины, поскольку любые симптомы у мужчин обычно лечатся «хорошей долей насмешки».

Самый полный и доброжелательный отчет об этом цвете появился в сентябре 1859 года в All the year round, новом еженедельном журнале. Этим изданием управлял Чарльз Диккенс, и частично текст был написан именно им. Журнал, преемник еженедельника Household Words, содержал серийные выпуски «Повести о двух городах». Автор статьи под названием «Пурпурный Перкина», посвященной химику, не указан, но он явно имел классическое образование[35]35
  Классическое образование – тип общего образования, предусматривающий систематическое изучение древних языков. – Прим. ред.


[Закрыть].

«Пусть другие воздают хвалу Гектору и Агамемнону, я буду воспевать Перкина, изобретателя нового пурпурного». На фоне цвета, «который торговцы из глупости называют мов», тирский пурпурный кажется «прирученным, тусклым и приземленным». А также пурпурный Перкина был намного лучше французского варианта, который «жилетками пачкал рубашки, перчатками – руки».

Автор верил, что современная химия имеет несколько целей, включая медицинские исследования, но пока что самой значимой была торговля. «И из всех открытий в коммерческой химии достижение мистера Перкина – одно из самых великих и гениальных… Алхимики древности проводили дни и ночи в поисках золота и так и не нашли магию Протея, хотя гонялись за ним через все газы и металлы. Если бы они действительно это сделали, мы сомневаемся, что открытие было бы таким же полезным, как и пурпурный Перкина… Изобретение, которое приносит пользу торговле, для человека лучше, чем нахождение золотой жилы. В действительности это, как и пурпур Перкина, – ключ к золотой жиле других».

Как отмечалось, юный химик не был похож на других изобретателей, потому что скоро он станет состоятельным. К другим, как подмечал автор, «слава приходит, но, когда должны поступить деньги, появляются проблема, разочарование, упадок». Но ученый сохранял английский патент, и таким образом новый цвет нужно было покупать напрямую у него. «Персидский шах, предложивший огромную награду открывателю нового удовольствия, которое он не считал новым грехом, утопил бы мистера Перкина в бриллиантах. Он бы засыпал его золотом или воздвиг в его честь золотые статуи».

Размах увлечения мовом подробно задокументирован: было невозможно зайти в богатые районы Лондона и не подумать, что у вас что-то не так с глазами.

Кто-то мог бы решить, что столица Великобритании занята выборами и эти пурпурные ленточки – синоним лозунгов «Перкин навсегда!» и «Перкин и английская конституция!». Окна на Оксфорд-стрит были украшены рулонами цвета этого яркого экстракта каменноугольной смолы… О мистер Перкин, спасибо вам, что вытащили из угольной шахты эти драгоценные жилы и полоски, и ленты пурпура на летних платьях, которые, развеваясь в буре франжипани[36]36
  Общеупотребительное название тропического дерева плюмерии – франжипани, в честь итальянского дворянина, который создал духи с использованием аромата цветков этого растения. – Прим. ред.


[Закрыть], очаровывают нас на улицах Вест-Энда, заманивая глупых холостяков внезапными предложениями и мечтами о любви и деревенском каравае.

Глядя из окна, я вижу апофеоз пурпура Перкина: пурпурные руки машут из открытых карет, пурпурные руки пожимают у дверей на улицах, пурпурные руки угрожают друг другу с противоположных сторон дороги, платья в пурпурную полоску усаживаются в ландо[37]37
  Ландо – легкая четырехместная повозка со складывающейся вперед и назад крышей. – Прим. ред.


[Закрыть], забивают кэбы, набиваются в пароходы, наполняют железнодорожные станции – все летят в деревню, как мигрирующие птицы пурпурного Рая.

Мов оставался настоящей одержимостью до 1861 года, и его распространенность поддерживалась другим преобладающим безумием тех дней – кринолином. Кринолин, огромная объемная железная клетка, которая сначала пронеслась по улицам Лондона и Парижа в конце 1856 года, стала отличной рекламой для любого нового цвета: вы просто не могли пропустить его.

И наконец, часть успеха можно приписать самому выдающемуся английскому придворному тех дней – Чарльзу Уорту. Уорт родился в Линкольншире, поработал какое-то время на «Свон и Эдгар» и переехал в Париж в 1840-х годов. Его дизайны для ведущих модных домов «Гагелин» и «Опигез» и позже для собственной фирмы «Уорт и Боберг» помогли ему связаться с несколькими королевскими семьями, включая императрицу Евгению. Поговаривали, что сама монархиня изобрела кринолин, чтобы скрыть беременность, но скорее всего, Уорт придумал платье с помощью своего английского коллеги. Кринолин считали первым продуктом эры машин, использованным для создания женских платьев, массивная стальная структура отражала славу Хрустального дворца и монументальных новых мостов. Многие из них создавались на недавно импортированных американских швейных машинах. В 1859 году говорили, что Шеффилд производил стальную проволоку для полмиллиона кринолинов каждую неделю.

Уорт возвысил пошив платьев до уровня дизайна одежды, соединяя новый математический подход со вкусом к причудливости. Теперь он окутывал женщин в олицетворение викторианской моды. Огромная структура кринолина, походящая на птичью клетку, исключила необходимость в юбках с конским волосом, которые удерживали увеличивающиеся в размерах платья с начала десятилетия. Это касалось только популярных платьев, но кринолин стал причиной многих смертей. Его было удобно носить – женщинам нравилось думать, что они плывут как облака, но он был ужасно громоздким, особенно в период растущей общественной мобильности и популярности путешествий на поездах. Мадам Каретт, придворная императрицы Евгении язвительно описывала свое платье так: «Требуется настоящее искусство, чтобы удержать стальные обручи на месте, когда сидишь в нем… При желании путешествовать, лежать, играть с детьми или просто пожимать руки и идти рядом с кем-то возникали проблемы, для решения которых требовалась любовь и добрая воля. Наступило время, когда кринолины постепенно вышли из моды и мужчина мог предложить даме руку, если хотел составить ей компанию».

Перкин и его лаборанты: 1870 (Science Museum/ Science & Society Picture Library)

Поступали отчеты о женщинах, которых поглотило пламя после того, как их платье загорелось от открытого очага, а старшая дочь королевы обожгла руку, проходя мимо свечи. Худший инцидент произошел в соборе в Сантьяго, где около двух тысяч женщин получили ожоги, когда огонь перешел с занавесок на их платья. Платье также несло и другие угрозы для здоровья. Журнал Once a week опубликовал статью «Платье и его жертвы». В ней женщин предупреждали о большом риске, связанном со здоровьем. «Любой опытный врач может рассказать о распространении ревматизма с тех пор, как женщины начать носить одежду, находящуюся на расстоянии от их конечностей из-за прутьев и обручей…»

В 1859 году императрица Евгения, как известно, объявила, что она отказалась от кринолина, но новости не сильно повлияли на его популярность, которая постепенно снижалась в течение пяти лет. Для Уильяма Перкина и текстильной промышленности было важно то, что платья нравились всем классам и вскоре они стали не просто слоем шелка или тюля, но изысканным произведением из нескольких ступенчатых слоев дополнительных рюшек и оборок. В 1859 году, когда платье достигло самого большого объема и состояло, наверное, из четырех юбок и огромного количества отделочного материала, на его создание уходили сотни метров окрашенного материала. Красильщики не могли поверить в свою удачу: их заказы росли не только из-за огромного спроса на материал для платьев, но и от потрясающего эффекта открытых лодыжек и последующего желания получить цветные чулки и нижние юбки.

К 1860 году «Перкин и Сыновья» получали огромные заказы из Штутгарта, Амстердама и Гонконга. Изначально цены были высокими – Перкин получил 6 фунтов за каждый литр раствора мова, который тогда разбавляли десять раз – и он быстро стал богатым. Уильям начал получать награды из-за границы за свои заслуги. В 1859 году ему прислали сертификат «Промышленного общества Мюлуз» (Societe Industrielle de Mulhouse), которое, как когда-то считалось, было единственным производителем новых красок в мире. К сертификату прилагалась серебряная медаль и письмо от Даниеля Дольфуса, секретаря общества, который хвалил оттенок, уже получивший широкое применение и «который, судя по всему, обещает на этом не остановиться».

Что он обещал, так это новый взгляд на мир. Несколько месяцев спустя Перкин обнаружил, что его метод производства мова копировали по всей Европе и использовали для создания других цветов, чтобы удовлетворить запросы модниц. Особенно большой спрос был на новые коллекции платьев для прогулок и спортивных женских костюмов для крокета[38]38
  Кроке́т – спортивная игра, участники которой ударами специальных молотков на длинной ручке проводят шары через воротца, расставленные на площадке в определенном порядке. – Прим. ред.


[Закрыть] и тенниса. Мов и другие анилиновые краски, на создание которых вдохновил Перкин, совпадали с новыми направлениями в моде так, что даже самые амбициозные красильщики и представить себе не могли. Неудивительно, что «Punch» и другие традиционалисты противились этому: они стали свидетелями первого этапа появления независимых покупателей-женщин.

Уже через два года после изобретения Перкина складывалось впечатление, что все пытались попробовать заняться красильным производством. Производство показало викторианским химикам их возможности, и теперь казалось, что все возможно. Восемнадцатилетний парень создал новый оттенок для женских шалей, и вся сила химических амбиций прорвалась наружу. И конечно, на этом можно было заработать много денег или потерять состояние, а также погрязнуть в судебных тяжбах.

Всего через два года после безумного увлечения пурпурным в Париже и Лондоне его создатель признал, что лучшие дни цвета, скорее всего, уже в прошлом. Теперь люди хотели фуксию Вергина, коричневый Бисмарка, желтый Мартиуса, красный Магдала, синий Никольсона и фиолетовый Гофмана.

Из манхэттенского офиса Дона Видлера открывается отличный вид, но его хозяин уже привык к этому. В середине ноября 1999 года его больше волновала возможность продажи товаров. Видлер, доброжелательный мужчина сорока лет, снял с вешалки около стола розовую футболку. «Это от Banana Republic, – сказал он, – совсем новая и уже в магазинах, одежда, которую можно стирать и сушить в машинке. Она есть у Banana Republic, и Liz Clairborne, британского Next, Diesel, Dockers и у Marks and Spencer. Если вы пойдете в главный офис на Оксфорд-стрит, таких там будет тонна, и обычно они во всю их рекламируют».

Видлер рассказывает о тенселе, материале из целлюлозы, первой разработанной за тридцать лет новой ткани. Ему так сильно нравится этот продукт, что он сам носит его – серое поло из тенселя и коричневые шнурки. В действительности одежда мужчины сделана из дерева.

Видлер работает директорам по продажам в текстильной компании Accordis, которая отделилась от Courtaulds и теперь ответственна за будущее целлюлозной ткани как бренда. В его работу входит продажа продукта американским заводам, и он должен убедить их использовать волокна для вязаных вещей и трикотажа.

Эту ткань уже производят семь лет. «Не стану вам лгать, – говорил Видлер, – она еще не на уровне лайкры Du Pont, но люди начинают спрашивать о ней, называя ее “тенсель”». Продукт успешно используется в производстве дорогой спортивной одежды для женщин, но хорошо подходит и для денима цвета индиго. «Если вы купите джинсы Levi’s, они станут достаточно мягкими только через год постоянной носки и стирок. Тенсель же будет таким, как вам хочется, как только вы вытащите его из коробки. Он так хорошо продается благодаря своей стойкости и мягкости [шкурка персика, мягкая при прикосновении к коже]».

История этого продукта начинается в Англии, в Ковентри, примерно двадцать лет назад. Courtaulds, компания, которая заработала много денег на черной краске (продавала ее как самую черную, какую только можно найти) и производила вискозу в больших количествах. Но это производство очень грязное: здесь много химикатов и жидких отходов. В попытке создать лучшую вискозу исследователи Courtaulds придумали кое-что другое.

Лиоцелл производится из целлюлозы (древесного волокна) с помощью процесса химического прядения: она растворяется в окиси амина, и то, что получается в результате, помещают в водную ванну через тонкие форсунки. Раствор промывается, и волокно преобразуется в тонкие нити, из которых делается главный продукт лиоцелл. На создание вискозы уходит примерно 24–36 часов, за которые она превращается из древесины в волокно, но для производства тенселя – TENacity CELlulosic – нужно лишь 2–3 часа, а 99 процентов раствора можно снова использовать.

Но Courtaulds выяснили, что проблема крылась в процессе окрашивания. Целлюлозные ткани очень мелковолокнистые – маленькие кусочки волокна торчат из основной массы, как волосы на руках, – вот почему она кажется такой же мягкой, как шкурка персика. Если не контролировать свертывание во время вращения в краске в металлическом барабане, ткань может стать мохнатой, комковатой и тусклой. Дон Видлер говорит, что понадобилось время, чтобы люди осознали: получить настоящую мягкость тенселя сложнее и затратнее, чем окрашивать другие волокна, но результат стоит того. Он берет три образца цвета индиго: целлюлозную ткань, хлопок и вискозу, которые находились в одной красильной ванне с индиго. Первый более яркий, чем другие.

В ноябре 1999 года несколько ведущих модных дизайнеров пришли в офис Дона Видлера, чтобы посмотреть на тренды цвета Осень/Зима 2000 года и Весна/Лето 2001 года. Тенсель был ничем без последних цветов, но какими они будут? И как об этом кто-то узнает?

«Мы пригласили всех стилистов из Liz Clairborne и Donna Karan, вообще всех известных дизайнеров, – объяснял Видлер, – и уровнем ниже, тех, кто зарабатывает на больших именах. А также тех, кто делает закупки для больших магазинов, таких как Macy’s и Bloomingdale’s. Они пришли, и Сэнди Макленнан прилетел из своего офиса в Лондоне и рассказал о цветах, трендах и том, что произойдет».

Сэнди Макленнан принес с собой красивые дизайнерские брошюры, которые отображали ряд цветов для модных сезонов, популярных год или восемнадцать месяцев назад. У цветов не было имен, но были настроения. Среди них Trace, который варьировался от бежевого до коричневого и описывался как «теплый… едва уловимый… нейтральный со вкусом… функциональный и деликатный». Еще был Merge, который переходил от черного в красный, и в нем «сочетались контрасты… темный и сияющий… глубокие, потрясающие цвета». Потом Push, «мягкий свет солнечного сияния… поток оптимизма… современная смесь» (оттенки от терракоты до серого). И наконец, Filter, от синего к серому: «повседневный и рациональный… притемненные полутона… современные и переходные».

«Невозможно понять, что было первым, – сказал Дон Видлер, как только Макленнан ушел. – Стал ли цвет чем-то популярным, потому что так сказал эксперт по цветам или потому что сначала ему рассказало об этом много людей?»

«В мире существуют те, кто оказывают основное влияние на моду, и, думаю, Сэнди один из них. На предыдущей должности я работал с женщиной, которая считалась председателем американских экспертов по цвету. Она говорила, что авокадо будет новым популярным цветом в следующем году, и, поскольку она так говорила, так и было. Она создавала цвета для машин. Производители планировали на пять лет вперед, и поэтому она могла сказать текстильным компаниям: «Через два года “Форд” будет производить фиолетовые машины». И швейная промышленность учитывала это.

Видлер на минуту остановился и согласился, что такое предсказание популярности цвета звучит смешно. «То есть сколько названий вы можете придумать для красного? Есть огненно-красный, оранжево-красный, в названиях используют даже музыку – есть диско-красный, хип-хоп-красный. И не дай бог, если красный Calvin будет похож на красный Donna или Ralph. Однажды дизайнер дал мне головку спички и сказал: “Такой красный я хочу для свитера”».

Еще кое-что насчет цвета кажется Видлеру забавным. Он помнит, что каждый день во время своей презентации Сэнди Макленнан носил черную футболку или свитер с высоким воротником и черные штаны. «Если бы вы посмотрели на его окружение, уверен, все было бы так же. Нью-йоркская форма для женщин – черная юбка или штаны, черный эластичный топ от Banana Republic и черный пиджак». Вы идете на улицу и не замечаете вспышек цвета. Это меня убивает. Гуру говорят: «Это будут новые модные цвета», но их самих в них ни за что не поймают. Они всегда позволят кому-то другому носить мадженту и фуксию.