Текст книги "Пурпурный. Как один человек изобрел цвет, изменивший мир"

Саймон Гарфилд
Пурпурный. Как один человек изобрел цвет, изменивший мир

Часть I
Изобретение

Глава 1
Знаменитость

Несмотря на свое внушительное состояние, сэр Уильям Перкин редко бывал за границей. Он как-то навестил друзей и коллег в Германии и Франции, а также один раз съездил в Соединенные Штаты. Но такое времяпрепровождение показалось ему утомительным, и он быстро уставал от осмотра достопримечательностей. Восемь дней ушло на то, чтобы пересечь Атлантический океан. Делать было нечего, только читать и смотреть на волны. Иногда ученого начинало подташнивать от качки.

Осенью 1906 года, в возрасте шестидесяти восьми лет, он решил дать путешествиям второй шанс. 23 сентября сэр Уильям взошел на борт королевского почтового парохода «Умбрия», направлявшегося в Нью-Йорк. С собой он взял жену Александрин и двух из их четверых детей. Большую часть путешествия мужчина провел в каюте первого класса. Там он занимался письмами и готовил доклад – через пару дней после прибытия ему нужно было произнести речь. Недавно химик из Германии попросил сэра Уильяма поподробнее рассказать о его юности, потому что собирался использовать эту информацию в своей лекции для студентов. Теперь, когда Перкин был знаменит, вместе с почтой ему все время присылали вопросы о его карьере и приглашения на празднества.

Ученый писал в незатейливом и безыскусном стиле. «Первая государственная лаборатория, в которой я работал в период с 1853 по 1856 год – Королевский химический колледж на Оксфорд-стрит в Лондоне. Она не была похожа на современные большие лаборатории с электричеством, – отмечал Перкин, – и огромными гудящими печами. Горелок Бунзена[1]1
  Горелка Бунзена – устройство, имеющее инжектор, установленный в металлической трубке с отверстиями для поступления в трубку атмосферного воздуха, которая закреплена на подставке с боковым вводом для подачи в трубку газа, при этом отверстия выполнены на боковой поверхности трубки, на которой для изменения подачи воздуха в горелку может быть установлена подвижная заслонка, изменяющая площадь проходного сечения этих отверстий. Изобретение немецкого химика Роберта Бунзена, созданное около 1857 года. – Прим. ред.


[Закрыть] еще не существовало, мы использовали только короткие железные трубы, покрытые проволочной сеткой». В этом тусклом месте происходило много страшных взрывов.

«Умбрия» плыла дальше, а газеты по всей Северной Америке взволнованно разносили новости о скором прибытии Перкина. «Нас посетит знаменитый химик», – объявили в Santa Ana Evening Blade. «Британцы готовятся захватить мэрию», – написали в The New York Globe. Для большинства городов самого факта, что Перкин сел на пароход, было достаточно, чтобы поместить сообщение об этом на первую страницу газеты, но освещение самого события не шло ни в какое сравнение с тем, как его встретили.

Перкин и его семья сошли с корабля в Нью-Йорке, где их ожидал профессор Чарльз Чендлер из Колумбийского университета. Сохранилась фотография, на которой они стоят в гавани в тяжелых твидовых костюмах и шерстяных пальто. Они не выглядят слишком уж счастливыми. «Я устал», – сообщил Перкин репортеру, встретившему его в квартире профессора Чендлера в центре Манхэттена. Несколько дней спустя The New York Herald составил список достижений ученого и объявил: «Волшебник каменноугольной смолы, превративший жидкую окалину[2]2
  Окалина – это смесь оксидов, образующихся прямым действием кислорода при накаливании на воздухе металлов. – Прим. ред.


[Закрыть] в золото, только что приехал в нашу страну». В этом репортаже Перкина возвели в статус святого от науки, а его заслуги поставили в один ряд с достижениями Ватта и Стивенсона, Морзе и Белла.

Все хотели с ним встретиться. График был очень плотным. Вечером в субботу в его честь устраивали ужин в «Дельмонико», первом банкетном зале Нью-Йорка. Но до этого Перкину предстояло общение с народом и осмотр достопримечательностей. В понедельник он должен был пойти в гости к Джорджу Ф. Кунцу, эксперту по драгоценным камням из «Тиффани», который собирался провести ученого и его семью по различным магазинам, представляющим интерес для химика. Потом Перкины планировали посетить зоопарк, Ботанический сад Нью-Йорка и Музей искусства. На следующий день им предстояло отправиться в загородный дом на Флойдз-Нек, Лонг-Айленд, к Уильяму Дж. Матисону, представителю крупной немецкой химической компании. В среду химик должен был познакомиться с мэром Нью-Йорка Джорджем Б. Макклелланом. В четверг Г. Х. Роджерс предложил покатать его на яхте по Гудзону, а на следующий день у Перкина был запланирован визит на химический завод Лорел Хилл. В воскресенье после банкета он собирался провести спокойный вечер в Клубе химиков на 55-й улице.

Почти такие же мероприятия были запланированы и в Бостоне, а следующим пунктом в путешествии сэра Уильяма значился Вашингтон, где Перкин должен был встретиться с президентом Рузвельтом. Потом у водопада Ниагара ученого ждала вечеринка, после которой он должен был поехать в Монреаль и Квебек, а затем вернуться в Соединенные Штаты, чтобы получить почетные степени Колумбийского университета в Нью-Йорке и Университета Джонса Хопкинса в Балтиморе.

Как и многие туристы до и после него, Перкин понял, что Бостон напоминает ему английские города, и ему особенно понравилась поездка в Чарльзтаун, где он увидел военный корабль «Род-Айленд». «Я жду не дождусь встречи с вашим Президентом, – сказал Перкин, когда садился в "Колониальный Экспресс", направляющийся в Вашингтон. – Это честь, – говорил он всем, кто спрашивал о его большем открытии. – Я работал в лаборатории немецкого химика Гофмана, – объяснял он. Спустя день его комментарии были опубликованы в The Little Rock Gazette. – Тогда мне было всего восемнадцать. Проводя эксперимент, я потерпел неудачу и уже собирался выкинуть черный осадок, когда вдруг подумал, что это может быть интересно. Растворив его, я получил странный и красивый цвет. Все остальное вам уже известно».

В 7 часов вечера в «Дельмонико» собралось примерно 400 человек. Один из репортеров, присутствующих там, написал: «Если похороны в Вестминстерском аббатстве – самая великая посмертная честь в англосаксонском мире, мы не сомневаемся, что знаменитый англичанин не мог получить лучшего прижизненного доказательства грандиозности своих достижений, чем приглашение на прием уважаемых представителей Америки в “Дельмонико”».

Банкетный зал, огромное помещение с большими люстрами и позолоченными зеркалами, украсили английскими, американскими и немецкими флагами. За сорока четырьмя столами сидели самые выдающиеся мужчины (и ни одной женщины) из всех отраслей химии и мира новых промышленных технологий. Они пили шампанское Louis Roederer Carte Blanche и рассказывали истории о процветающем бизнесе и фантастических изобретениях. По крайней мере половина из них носила модные усы. Меню на приеме были украшены тиснением и яркими цветными кисточками, а также фотографией Перкина, на которой он напоминал добродушного сельского священника. Золотая надпись гласила: «Ужин в честь сэра Уильяма Генри Перкина, устроенный его американскими друзьями, чтобы отметить 50-ю годовщину его открытия».

На тарелках гостей лежали копии-факсимиле лондонского патента 1856 года. «Знайте, – говорилось там, – что я, вышеуказанный Уильям Генри Перкин, здесь заявляю о природе моего Изобретения и привожу описание для его воспроизведения…»

До того как принесли первое блюдо, а именно устрицы, гости, недовольные рассадкой, изучили подробности изобретения Перкина. Химики среди них могли бы удивиться его простоте, но они бы согласились, что пятьдесят лет назад оно бы поразило их.

Я беру холодный раствор сульфата анилина или холодный раствор сульфата о-толуидина или холодный раствор сульфата ксилидина или смесь любых из этих растворов и столько же холодного раствора растворимого дихромата, сколько нужно для превращения серной кислоты в любом из вышеупомянутых растворов в нейтральный сульфат. Потом я смешиваю растворы и позволяю им отстояться десять или двенадцать часов, пока смесь не разделится на черный порошок и раствор нейтрального сульфата. Тогда я выливаю смесь на фильтр тонкой очистки и промываю водой, пока она не освободится от нейтрального сульфата. Затем я высушиваю субстанцию, полученную таким образом, при температуре в 100 градусов по Цельсию или 212 градусов по Фаренгейту и несколько раз смешиваю ее с каменноугольной смолой, пока она не освободится от коричневой субстанции, которую оттуда вытянет смола. Тогда из оставшейся массы я испаряю смолу и растворяю остаток метиловым спиртом… который выделяет из него новую красящую массу.

Гости стали аплодировать и кричать «Ура!» и «Hoch![3]3
  Да здравствует! (нем.).


[Закрыть]», когда длиннобородый мужчина, который впервые провел этот эксперимент, сел во главе стола и принялся за плотный ужин. Кроме устриц, подали черепаховый бульон. Официанты принесли редиску и оливки, и блюдо Terrapin à la Maryland[4]4
  Черепаха а-ля Мэриленд (фр.).


[Закрыть]. Вырезку из ароматного барашка подали с брюссельской капустой и желе из смородины, а на десерт был большой выбор тортов, сыра, кофе и пудинг Нессельроде[5]5
  Десертный соус или замороженный десерт из протертых каштанов, названный в честь К. В. Нессельроде и придуманный его шеф-поваром Муи. – Прим. ред.


[Закрыть], а также шампанское. После Louis Roederer принесли Perrier Jouet Brut и Pommery Sec. А потом, около десяти часов вечера, настало время для речи. В зале появился небольшой оркестр.

Уильям Перкин в 1852 году (фотография Science Photo Library)

Распорядителем вечера был профессор Чендлер, у которого Перкин гостил в Манхэттене, и он рассказал, как был тронут тем, что ему довелось находиться рядом с таким великим человеком. Он упомянул фонд, организованный для финансирования библиотеки химического профиля в Клубе химиков (вскоре ее назовут Библиотекой Перкина). Профессор подметил, что до этого в Америке еще не было библиотеки, специализирующейся на химической литературе, и что такой институт приносит больше пользы, чем очередная стипендия. Потом Чендлер предложил тост за президента Соединенных Штатов, короля Англии и императора Германии. Все гости дружно отодвинули стулья и подпевали, как могли, гимну «Знамя, усыпанное звездами» и патриотическим песням «Правь Британия, морями» и «Die Wacht am Rhein[6]6
  «Стража на Рейне» – немецкая патриотическая песня. – Прим. ред.


[Закрыть]».

Потом один мужчина из администрации мэра встал, чтобы прочитать какие-то старые стишки, посвященные им Перкину:

Приходи вечером или приходи утром, Приходи, когда тебя ждут или без предупреждения, Тебя всегда встретят поцелуем и приветствием, Чем чаще будешь приходить, тем сильнее мы будем тебя обожать.

Теперь наступила очередь доктора Хьюго Швейцера, немца, работавшего в Гейдельберге вместе с Робертом Вильгельмом Бунзеном. Швейцер потратил большую часть года на организацию нынешнего собрания. У него были волнующие новости: он мог говорить о Перкине пятнадцать часов подряд. Гости обменялись взглядами, возможно гадая, что подадут на завтрак. Но они радостно закричали, когда Швейцер выразил надежду, что сможет уложиться в пятнадцать минут. Неделю спустя одна бостонская газета написала, что во время речи «перед глазами гостей… целиком прошли основные этапы научного прогресса второй половины века».

Швейцер познакомился с Перкином по дороге в Лондон в прошлом году и тогда узнал предысторию его великого открытия. «Сегодня трудно представить, каким переломным моментом было это событие, – говорил он. – Это правда гениально…» Швейцер объяснил, что открытие Перкина, включавшее особенное использование каменноугольной смолы, было важно не только из-за своего прямого и очевидного эффекта – оно также вдохновило на развитие химии. Перкин косвенным образом вызвал огромный прогресс в медицине, парфюмерии, пищевой промышленности, взрывотехнике и фотографии, и все же мало кто за пределами этого собрания осознавал его вклад в науку. Даже газеты, которые трубили о прибытии ученого, не до конца понимали его достижения и не могли оценить долг собственной промышленности перед Перкином.

Речь Швейцера прерывалась аплодисментами и подбадривающими выкриками. Возможно, его аудитория также испытывала зависть, поскольку было ясно: никто из присутствующих не мог и надеяться дать миру столько же, сколько уже дал Перкин. Как мог один человек обладать такой энергией?

В 1856 году ученый открыл первый анилиновый краситель, первую известную искусственную краску, полученную из угля. А теперь, пятьдесят лет спустя, никому это не казалось чем-то странным. Однако некоторые пожилые гости помнили, какой сначала поднялся шум, сколько было возмущений: как такой молодой человек мог узнать, как получить краску из угля… Если бы они восстановили прошлое в мельчайших подробностях, то вспомнили бы его годы мучений.

А теперь, спустя пятьдесят лет, появилось 2000 искусственных красителей, и все благодаря открытию Перкина. Изначально его краски спользовались в работе с шерстью, шелком, хлопком и льном, но на этом промышленность не остановилась.

«У некоторых дам волосы серого цвета или другого немодного сейчас оттенка, [но] краски каменноугольной смолы помогут выглядеть юными и веселыми, – объяснил доктор Швейцер. – Когда вы едите вкусные франкфуртские сосиски, ваша душа радуется кровавой жидкости, вытекающей из мяса, – увы, это сделали краски, добытые из каменноугольной смолы. Куриные продукты в заварном креме-концентрате заменили желтыми красителями из смолы… Кожа, бумага, кости, слоновая кость, перья, солома, трава – все это может быть окрашено, и интереснее всего менять цвет предметов мебели, опустив их в большую емкость. Древесина становится ореховой, и вот вы уже получили красное дерево, как это делается на крупных фабриках в Гранд-Рапидс».

Но вообще-то это было ничто. Открытие Перкина сделало больных людей здоровыми. Производные каменноугольной смолы позволили немецкому бактериологу Паулю Эрлиху дать толчок иммунологии и химиотерапии. Немецкий ученый Роберт Кох был благодарен Перкину за свое открытие бацилл туберкулеза и холеры. Доктор Швейцер предположил, что работа сэра Уильяма косвенным образом привела к потрясающим открытиям, позволившим облегчить страдания людей, болеющих раком.

Возможно, ощущая недоверие публики, Швейцер испытал облегчение, поняв, что теперь может порадовать их поучительной историей. Он рассказал о том, как несколько лет назад человек по имени Фальберг работал в Университете Джонса Хопкинса и экспериментировал с производными каменноугольной смолы в научных целях. «Прежде чем покинуть лабораторию, однажды вечером исследователь тщательно помыл руки, и ему показалось, что он приложил для этого все усилия. Поэтому он ужасно удивился, когда во время еды, поднеся хлеб ко рту, понял, что у того сладкий вкус.

Он заподозрил, что его домовладелица случайно подсластила хлеб, и обвинил ее в этом. Они поспорили, и она вышла победителем. Не хлеб был сладким на вкус, а его руки, и Фальберг ужасно удивился, поняв, что не только пальцы, но и все руки сладкие на вкус. Единственным объяснением этому мог быть химикат, принесенный из лаборатории. Ученый побежал туда и попробовал на вкус все колбочки, стаканы и всю посуду на рабочем столе и наконец наткнулся на ту емкость, содержание которой казалось сладковатым. Так и произошло это удивительное открытие».

Фальберг наткнулся на сахарин, два килограмма которого имели сладкую силу тоны свекольного сахара. Он провел исследования, чтобы понять, опасен ли он для животных, но никакого негативного эффекта не было замечено, и ученого вскоре провозгласили основателем огромной новой промышленности. На момент банкета в Нью-Йорке правительство США установило закон, запрещающий использование сахарина в качестве заменителя сахара в еде из-за негативного влияния на сахарную промышленность. Эту историю особенно оценил профессор Айра Ремсен, который сидел через два стула от Уильяма Перкина за столом для почетных гостей. Фальберг работал в его лаборатории во время этого инцидента.

В это время речь доктора Швейцера подходила к концу, и он мельком упомянул, что благодаря Перкину, что уже никого не удивило, началась новая эра женской парфюмерии. Однажды он создал кумарин из каменноугольной смолы, что привело к появлению искусственного мускуса, а затем и промышленному производству аромата фиалок, роз, жасмина и «запаха года» – масла гаультерии.

Тот же компонент, из которого состоял искусственный парфюм, позже использовался с нитроглицерином для шахтной взрывчатки и в качестве оружия («бездымный порошок Русско-японской войны»). Солдаты также были благодарны Перкину за искусственный салицил и бензойную кислоту, которые помогали консервировать еду.

В начале вечера фотограф забрался на лестницу в углу комнаты и попросил всех развернуться на стульях лицом к нему. Почти все сразу же посмотрели в его сторону, кроме Перкина, который решил направить взгляд в пространство (ученого интересовали мешки для поглощения дыма при вспышках магния, с помощью которых уменьшалось воздействие его паров). Дело в том, что фотограф знал этот трюк: «Я вижу вас, если вы видите меня». И сегодня мы все еще можем взглянуть на всех них: на замечательном снимке запечатлены самые выдающиеся химики того времени, они уже с трудом держат глаза открытыми, ведь это непросто при такой длинной выдержке.

Искусство фотографии, естественно, тоже было улучшено Перкином. На момент ужина продукты переработки каменноугольной смолы использовались в кинематографе и при производстве фотопластинок, а ее краски повысили чувствительность фотографической эмульсии, сделав таким образом более пригодной для ежедневных снимков. Позже в том же году Огюст и Луи Люмьеры представили пластинки «автохром» – первый практичный способ применения материалов краски каменноугольной смолы в фотографии для получения цветных снимков.

Очевидно, заключил оратор, «мир не может обойтись без такого исключительного человека. Пусть ради нас его жизнь будет долгой и полной здоровья и счастья».

Этот тон поддержал доктор Уильям Николс, президент американской General Chemical Company. Он представил виновнику торжества первый золотой оттиск Медали Перкина, которая с этих пор будет вручаться только самым выдающимся американским химикам. Наполненный выпитым шампанским и желанием выступить лучше, чем все до него, доктор Николс устремился к грандиозному финалу. Это эра разрушения, объявил он, но у его коллег-химиков есть миссия, и состоит она ни больше ни меньше в «спасении мира от голода».

«Уважаемый вашим королем, коллегами и миром, – сказал Николс, глядя на Перкина, – вы можете спуститься по холму к закату с чистой совестью. Вы видели рассвет золотого века – века химии, поняли, что наука, которая благодаря синтезу соберет вместе фрагменты и остатки других династий, построит для мира цивилизацию, стоящую до конца».

Потом он присел. Через несколько кресел от него Адольф Кутрофф убрал салфетку с колен. Он был одним из пионеров индустрии каменноугольной смолы в США, и сегодня вечером его задачей было подарить Перкину чайный сервиз из восьми изделий, каждое из которых было расписано изображениями с подробностями открытий англичанина.

В самом конце ужина, как раз когда алкогольные пары начали вызывать оцепенение и головную боль, встал сам сэр Уильям. Толпа снова поднялась и громко закричала. У Перкина был глубокий чистый голос, и он много моргал, возможно, из скромности и застенчивости. Те, кто сидел рядом с ним за столом, заметили, что он вообще не пил: ученый вел трезвый образ жизни уже много лет. В руке Перкин держал лист с речью, которую написал на борту «Умбрии», но его первыми словами стали импровизированные благодарности. Собравшиеся поблагодарили его, и поэтому он должен поблагодарить их, и так они могли бы продолжать до утра. Прошло двадцать четыре года с тех пор, как он в последний раз был в Нью-Йорке, и в ту поездку ему показалось, что его знает намного меньше людей. Но теперь все это было великой честью: библиотека, медаль, чайный сервиз. «С вами я не чувствую себя неловко, – сказал Перкин, – и возможно, вам интересно узнать о моей юности и о том, как я стал химиком».

Он говорил десять минут о своей учебе и великом открытии, и о том, как трудно было убедить других в том, что он обнаружил что-то стоящее. И все же, сказал Перкин, даже он мечтать не мог, что его работа будет настолько значительна. Все-таки ему было всего лишь восемнадцать. Кто еще мог представить, что грязная вязкая каменноугольная смола может содержать все это? И ему повезло, потому что его великое открытие произошло по чистой случайности и искал он вовсе не это.

Когда он сел, поднялся шум. Снова тосты. Вздохи, когда встали другие. Доктор Николас Баллер, президент Колумбийского университета, объявил, что демократия зависит от научных открытий. «Этому веку нужен человек, обладающий знаниями. Нация будет развиваться, следуя советам знающих людей. Гостем вечера является как раз такой человек».

Доктор Айра Ремсен заявил: он понимает, что уже становится поздно, но уж точно есть время на еще одну песню «Блаженны узы, связывающие нас»[7]7
  Blessed be the tie that binds (англ.).


[Закрыть]. Это, по его словам, была подходящая песня. «Каламбур».

После этого выдающиеся химики сели по каретам и поехали домой или в отели Манхэттена и, возможно, рассказали своим супругам, что это был исторический вечер. А какими были блюда! Потом все они сделали одно и то же. В их приглашении на этот юбилей говорилось о дресс-коде, но с подвохом. Их костюм должен был быть черным, а галстуки-бабочки – другого цвета, в честь краски, с которой для Перкина все началось. Цвета, который смог изменить мир.

За две недели до этого события, каждый из гостей получил коричневый конверт с новым галстуком, окрашенным по случаю французской фирмой St. Denis Dyestuff and Chemical Company. Этот цвет часто называли оттенком фиолетового, но в этот вечер его точный тон перепутать было нельзя.

На банкет все гости надели галстуки такого цвета, и теперь, далеко за полночь, они сняли их и, возможно, сделали в уме пометку сохранить бабочки как идеальный сувенир с того знаменитого вечера в честь человека, который изобрел пурпурный цвет, или мов.