Текст книги "Охотник за Смертью"

– Императрица взволнована последними новостями. Я имею в виду сообщения о двух новых видах «чужих», обнаруженных за пределами Империи. Их уровень технологии, по крайней мере, не ниже нашего. Даже одна такая цивилизация представляет потенциальную угрозу, две же просто посеяли во дворце панику. Прибавь к этому киберкрыс-хакеров, затеявших свои игры в наших компьютерных сетях, подпольные организации клонов, которые повсюду разбрасывают свои листовки, да не забудь еще и эльфов – благослови Господь их черные сердечки! Эльфы стали просто невыносимы и – это признают все – весьма преуспели в своих дерзких выходках. Ну и наконец, продолжаются бесконечные дворцовые интриги, все строят свои планы и схемы, все имеют сложные замыслы. В один прекрасный день во дворце нельзя будет кашлянуть или почесать ухо без того, чтобы кто-то не воспринял это как условный сигнал к мятежу. Но, по-моему, ты и сам прекрасно это знаешь, отец.

Якоб Вольф угрюмо улыбнулся. Дела складывались не лучшим образом.

– Хорошо, что ты, по крайней мере, следишь за развитием событий. На интересующий нас вопрос может быть несколько ответов. Какой из них кажется тебе наиболее верным? В чем заключается реальная опасность для Империи – и для нас с тобой?

Валентин Вольф откусил еще один черный лепесток и задумчиво разжевал его. На его бледных щеках, словно неряшливо наложенные румяна, выступили красноватые пятна, глаза заблестели – его сознанию открылись картины возможного будущего.

– «Чужие» находятся слишком далеко, чтобы серьезно обеспокоить нашу дорогую императрицу. Возможно, нам следует столкнуть две инопланетные цивилизации, а самим отойти в сторону и наблюдать за тем, как они уничтожат друг друга. Киберкрыс-хакеров слишком мало, они не соприкасаются с реальным миром и являются всего лишь досадной помехой. Что же касается подпольной организации клонов, то им еще не хватает финансовой поддержки, чтобы стать реальной политической силой. Даже эльфы как-то подозрительно притихли в последние дни. Скорее всего, ненадолго, но мне кажется, что они не натворили ничего такого, что могло вывести из равновесия ее величество. Нет, я боюсь, все обстоит намного проще. Просто уважаемая Лайонстон застала кого-нибудь со спущенными штанами или с рукой в государственной казне. Так что она хочет, чтобы мы посмотрели и извлекли для себя урок, пока она будет наказывать этого несчастного. Наша прекрасная дама без милости и сострадания. Наша леди-мучительница. Наша Железная Стерва!

Якоб Вольф коротко кивнул и напряг свои могучие мышцы.

– Хорошо. Судя по всему, это похоже на правду. Кому-то из лордов предстоит хорошая порка. Она хочет лишний раз показать, кто хозяин во дворце. В этом нет ничего нового, разве что я даже не могу предположить, кто этот неудачник. И это, кстати, странно. Обычно в таких случаях среди придворных идет тревожный шепоток, который улавливают мои агенты. Так что, придя во дворец, держи ухо востро, мой мальчик. Закрой свой рот, сохраняй ясную голову и доверься мне.

– Конечно, отец. – Валентин покончил с последним лепестком и принялся за стебель, игнорируя острые шипы. Тонкая нить слюны, смешавшаяся с кровью, спустилась по его подбородку, губы опять растянулись в улыбке.

Якоб Вольф отвернулся.

* * *

Вестибюль императорского дворца был настолько велик, что мог посрамить резиденцию любого другого властителя. Огромный просторный зал, отделанный полированной сталью и медью, простирался настолько, насколько мог видеть глаз. В перспективу уходили высокие резные колонны из золота и серебра, поставленные не только из функциональных соображений, но и для того, чтобы произвести впечатление на попавших сюда людей.

Сейчас этот необозримый вестибюль был от стены до стены заполнен народом. Все, кто занимал важное положение в обществе или хотя бы претендовал на такую роль, прибыли на аудиенцию. Они обменивались рукопожатиями с удачливыми фаворитами и высокомерно игнорировали тех, кто попал в опалу. Вельможи заключали фамильные союзы, деловые сделки или просто вертелись перед телекамерами, передававшими голографическое изображение во все уголки Империи. Лакеи в напудренных париках обносили всех присутствующих всевозможными яствами и напитками, но их услугами пользовались лишь немногие. Ожидание императрицы, находившейся, по слухам, в дурном настроении, не способствовало аппетиту. Кроме того, Лайонстон любила злые шутки, для которых нередко использовала подаваемые гостям кушанья.

Сейчас в зале присутствовали представители всех лучших семейств Империи, весь цвет знати. Они держались на почтительном расстоянии друг от друга, не желая смешиваться с кровными врагами или теми, кто стоял ниже их по иерархической лестнице. Каждый клан имел давние счеты по крайней мере с одним своим соседом. Это было в порядке вещей. По одну сторону, вежливо кивая друг другу, выстроились голограммы тех, кто не смог прийти лично, – порой, когда защитное поле, установленное вокруг дворца, временно прерывало сигнал, трехмерные изображения начинали мерцать и на секунду исчезали. Не имея права вступать в разговор и привлекать к себе внимание, голограммы присутствовали в вестибюле между напыщенными лордами и разряженными дамами, словно привидения на балу.

Ожидая начала аудиенции, семейства негромко переговаривались между собой. Кто-то хотел заручиться взаимной поддержкой, кто-то – просто обменяться последними сплетнями. При дворе Лайонстон знание и вправду было силой, хотя все оно сводилось к знанию, как и от чего увернуться. Каждый в глубине души рассчитывал, что очередной жертвой дворцовых разборок станет его собеседник. Недобрые взгляды отыскивали в толпе слабых и уязвимых, словно грифы, парящие в поисках жертвы. Конечно, в открытую никто об этом не говорил. Простаков здесь не было.

Повсюду дежурили вооруженные охранники, хорошо заметные в своих кроваво-красных доспехах и шлемах с забралами. На них никто не обращал внимания. Члены кланов знали, что находятся под наблюдением, и охранники были лишь видимым признаком этого. В основном их задачей было поддержание порядка среди присутствующих. Никому из пришедших на аудиенцию не разрешалось брать с собой телохранителей или оружие, но иногда горячие дискуссии перерастали в потасовки. Тогда в дело вмешивались охранники и грубо, без всяких церемоний восстанавливали порядок. Простолюдин-охранник нечасто имел возможность съездить по уху лорду и старался не упустить такой шанс. Охранники молча наблюдали за толпой и ждали своего часа, и, глядя на них, Вольфы отходили подальше от Кэмпбеллов, а Кэмпбеллы избегали переглядываться со Шреками. В конце концов, драться в открытую было бессмысленно.

Лорд Кроуфорд Кэмпбелл, глава своего клана, медленно прошел мимо других аристократических семей, одаривая всех сияющим взглядом и надменной улыбкой, – так акула проплывает через скопление мелких рыбешек. Он был чуть ниже среднего роста, зато имел избыточный вес, но не придавал этому ни малейшего значения. В роду Кэмпбеллов всегда говорили, что величие мужчины проявляется в его аппетите, а Кроуфорд Кэмпбелл был известен своим чревоугодием. Ему уже минуло сто лет, но благодаря достижениям науки его лицо было гладким и розовым, словно у младенца. Годы не повлияли на его ум, который остался острым и опасным, как лезвие бритвы. В настоящее время Кэмпбеллы были в фаворе – и не в последнюю очередь потому, что Кроуфорд легко подставил на расправу императрице всех тех, кто мешал ему лезть наверх. Естественно, доказать его причастность к этому было невозможно. Он всегда соблюдал обычаи и требования этикета.

Проходя среди толпы, он встречал вежливо склоненные головы. Люди уважительно уступали ему дорогу. Он воспринимал это как должное. И если он иногда и замечал недовольный взгляд какого-то менее родовитого вельможи, то решительно не придавал этому никакого значения. Он мог позволить себе такое.

По пятам за ним, разряженный как цветастая райская птица, шел его старший сын и наследник Финлей Кэмпбелл. Как всегда, он был облачен в самые яркие шелка и носил самые модные украшения. Высокий и статный, одетый по последней моде – от сверкающих ботфортов до бархатной шапочки, – Финлей с улыбкой проплывал среди дам и лордов, стараясь, чтобы на него обратили внимание. Ответом ему были вежливые кивки и приветствия. Наверное, его лицо было действительно красивым, но под слоем косметики черты лица было почти невозможно разглядеть. Последняя мода требовала, чтобы лицо покрывали флюоресцирующим серебристым составом; точно такое же покрытие наносилось и на длинные, до плеч, волосы, каждая прядь которых отсвечивала каким-нибудь особенно модным оттенком. Финлей носил укороченный, подчеркивавший достоинства его фигуры сюртук и модное среди «золотой» молодежи пенсне (в котором не было никакой необходимости). Каждая его поза носила отпечаток изящества и стиля.

Финлей Кэмпбелл имел репутацию денди и щеголя, и хотя одним из аксессуаров его модного костюма был меч, он едва ли когда-нибудь вынимал этот клинок из ножен, даже в гневе. Впрочем, с ним не осмеливались говорить дерзко – ведь, как-никак, он был Кэмпбеллом, а люди знали, что с Кэмпбеллами шутки плохи…

Его отец оставил бесплодные угрозы лишить его права на наследство, но ни от кого не скрывал, что испытывает презрение к этому щеголеватому «поэту», который каким-то образом стал его отпрыском. Несмотря на такое отношение отца, против Финлея не затевалось интриг. Принадлежность к клану Кэмпбеллов была пожизненной и для отца, и для сына и достаточно надежно защищала их обоих от оскорблений.

Кроуфорд Кэмпбелл легко рассекал толпу, кивая тем, кто пользовался сейчас благосклонностью императрицы, и окатывая ледяным презрением всех остальных. Хотя с виду он казался беспечным и рассеянным, на самом деле цепко, по-военному оглядывал зал, фиксируя в памяти каждое лицо и местонахождение каждого человека. Важно было знать, кто сегодня явился во дворец, кто не приехал или послал вместо себя голограмму. Во дворце Лайонстон, где торжествовала политика «ударь первым или сам попадешь под удар», варварство помогало избавляться от слабости и робости, знание обстановки имело особую ценность. Кэмпбелл внутренне похвалил себя, когда еще раз подумал об этом. Неожиданно его взгляд оживился: он увидел знакомое, но не совсем обычное для этого зала лицо. Он быстро пробрался через толпу, не давая людям слишком много времени, чтобы освободить ему дорогу.

– Саммерайл, дружище! – наконец произнес он, и в его хрипловатом голосе прозвучали непривычные теплые нотки. – Как всегда, чертовски рад тебя видеть. Каким ветром тебя занесло во дворец?

Лорд Родерик Саммерайл ответил ему сдержанным поклоном. Вопреки нынешней моде, он не старался замаскировать свой подлинный возраст – у него были морщинистое лицо и густая седина, однако держался он прямо, высоко подняв голову. Саммерайл не испытывал симпатии к людям во дворце, точно так же как люди во дворце не испытывали симпатии к Саммерайлу. Лорда редко видели на публике. Одет он был так, как одевались при дворе покойного императора (хотя ношение костюма такого стиля было неофициально запрещено), и поддерживал знакомство с опасными личностями. Но все закрывали на это глаза. Когда-то Саммерайл был завзятым дуэлянтом, и многие и по сей день остерегались ссориться с ним.

Он не очень охотно улыбнулся в ответ Кэмпбеллу и пожал протянутую руку.

– Ты, как всегда, бесцеремонен, Кэмпбелл. Что, до сих пор в фаворе у ее величества? О, я понимаю, это глупый вопрос. С тех пор, когда я считал для себя обязанностью посещать дворец, прошло уже много лет, но кое-что здесь совершенно не изменилось. Достоинство по-прежнему не вознаграждается, а пена, как и раньше, собирается наверху.

Кэмпбелл улыбнулся:

– Ты не прав, Саммерайл. Слава богу, мы с тобой друзья, а иначе один из нас давно бы уже прикончил другого.

– Я сильно сомневаюсь в этом, – спокойно возразил Саммерайл. – Ты никогда не мог сравниться со мной во владении мечом.

Кэмпбелл громко рассмеялся, и люди, которые, приблизившись, незаметно подслушивали их разговор, быстро отпрянули в сторону. Знавшие Кэмпбелла не раз говорили, что в веселом расположении духа он был еще более опасен, чем в ярости. Кэмпбелл и Саммерайл были соперниками со дня своего рождения, но в какой-то момент они поняли, что вызывающий уважение враг создает меньше проблем, чем бездарный союзник или родственник. Мошенник и человек чести, к обоюдному удивлению, стали друзьями, привязавшись друг к другу так сильно, как это свойственно только противоположностям.

Кэмпбелл смерил Саммерайла задумчивым взглядом и приблизился к нему еще на шаг:

– Что тебя привело сюда после стольких лет отшельничества? Мне казалось, что ты навсегда решил пренебречь политикой, предоставив заниматься ею менее благородным натурам – таким, например, как я.

– Мое мнение об императорском дворе не изменилось ни на йоту. Перемены здесь невозможны, и живое свидетельство тому – ты сам, Кэмпбелл. Сколько достойных людей ты втоптал в грязь, прежде чем достиг своего положения?

– Я сбился со счета. У меня распухла от этого голова.

Саммерайл нахмурил брови.

– Ты олицетворяешь здесь все то, что я презираю. А я – все то, что ты стремился подмять на своем пути предателя и убийцы. Что у нас может быть общего?

Кэмпбелл опять коротко рассмеялся:

– Скорее всего, наши мертвые враги. Мы с тобой здесь, потому что смогли пережить всех, кто пытался нас убить. Мы видели, как приходят и уходят императоры, как раздвигаются границы Империи. Появлялись и исчезали политические партии, бизнес то процветал, то приходил в упадок, и только мы твердо и непреклонно шли своим путем. Кто еще мог бы поговорить с нами на равных, кто видел столько, сколько видели мы, кто побывал в стольких переделках? Я уважаю тебя именно потому, что ты ни у кого не брал подачек. Прежде всего у меня. И кроме того, ты ценишь правду, от кого бы ты ее ни услышал, даже если этот человек тебе не по нраву. Ты ведь знаешь, кто я такой, Род!

Саммерайл усмехнулся:

– Ты всегда был слишком разговорчив, Кроуфорд… Как поживают твои сыновья?

– Как всегда, это сплошная головная боль. Все наконец женились и наплодили мне внуков, но ни на что другое они не способны. Финлей пойдет на любые пытки или даже на самоубийство в своем стремлении быть первым щеголем в Империи. Иногда мне кажется, что я хотел бы его смерти, лишь бы он перестал досаждать мне. Не будь он моим старшим сыном, я бы, кажется, придушил его во сне. До него у меня было шесть сыновей, славные ребята, но все погибли на дуэлях, из-за предательств, неумелых политических интриг или чего-то в этом роде. Все ушли в мир иной… А моим наследником остался Финлей. Если бы генетический тест не подтвердил, что он мой единокровный сын, я бы не сомневался, что его мать нагуляла его где-то на стороне. А другие и того хуже, можешь мне поверить. Должно быть, у меня был застой крови, когда я плодил этот выводок. У Финлея, по крайней мере, есть своя голова на плечах, хотя он и не всегда ею пользуется.

Кэмпбелл замолчал и невесело посмотрел на Саммерайла.

– Я слышал, твой сын погиб… – Его голос стал тише и печальнее. – Ему не надо было соглашаться на эту дуэль. У него не было никаких шансов.

– Да, – согласился Саммерайл, – это так. Но у него не было выбора. Это был вопрос чести.

– Ты до сих пор не ответил на мой вопрос, – как всегда не очень церемонясь, сменил тему разговора Кэмпбелл. – Что привело тебя во дворец после стольких лет добровольного изгнания?

– Ее величество лично пригласила меня, прислав собственноручно написанную записку. Там сказано, что мне надо здесь с кем-то встретиться. Я не мог отказаться.

– А я бы непременно отказался. Когда Лайонстон начинает испытывать к тебе персональный интерес, значит, пора сменить имя и улететь к границам Внешнего Кольца. – Кэмпбелл задумчиво нахмурился. – Интересно, зачем ты понадобился Железной Стерве?

– Об этом она не написала. Сказано только, что я должен обязательно присутствовать на аудиенции. Но для меня это не важно. Моя жена умерла, и все мои сыновья тоже. Единственный, кто у меня есть, – это мой внук, Кит, но с ним… мы нечасто находим общий язык. А чтобы бояться чего-то, я слишком стар. Вот поэтому как верный слуга ее величества я и явился сюда.

На громкий смех Кэмпбелла сразу же обернулись несколько человек, но так же быстро вернулись к своим беседам. Пустое пространство вокруг Кэмпбелла и Саммерайла становилось все больше и больше.

– Ты всегда был лоялен по отношению к императорскому трону, кто бы ни сидел на нем. Но я не думаю, что ты можешь сказать какие-нибудь добрые слова о Лайонстон, которая уже в шесть лет от роду пырнула ножом свою няньку.

– Не знаю, не знаю, – криво улыбнулся Саммерайл. – У меня есть хорошее определение для Лайонстон. Но все же я не босяк, чтобы употреблять его… – Он терпеливо переждал, пока Кэмпбелл справится с приступом смеха. – Ее отец был слишком крут, чтобы его можно было любить, но ему можно было служить, и я никогда не сомневался, что в глубине души он радел за Империю. А Лайонстон ни за что не переживает и ни для кого не станет опорой. Она – испорченный побег и была такой от рождения. Это не такая уж редкость в королевских династиях. И это переносимо, когда в характере присутствует хотя бы малая толика чувства долга. На своем веку я повидал немало царственных задниц, восседавших на этом троне, но, скажу тебе честно, при Лайонстон XIV Империю ожидают мрачные дни.

– Послушай, Род, я бы на твоем месте улизнул отсюда, – тихо сказал Кэмпбелл. – Что бы там ни собиралась сказать тебе Железная Стерва, я не думаю, что это будет приятно услышать. Не жди от нее ничего хорошего. Поэтому, пока еще есть возможность, уходи!

– Куда мне идти? – спокойно возразил Саммерайл. – Где я найду такое место, откуда меня, рано или поздно, не вытащат ищейки Лайонстон? Я никогда прежде не бегал от врага и не собираюсь делать это сейчас. Она позвала меня сюда, чтобы убить. Я знаю это. Но я встречу смерть достойно, как подданный своего монарха, даже если этот монарх недостоин своих подданных.

– Замечательно, – пробурчал Кэмпбелл. – Эти слова можно будет написать на твоем надгробии. Но зачем так упрощать ей задачу?

– Это называется чувством долга, Кроуфорд. Возможно, ты слышал о таком. Когда требует честь, мужчина должен оставаться на своем месте – если он, конечно, мужчина.

– Ну, как хочешь, Саммерайл. Но если ты решил пойти на самоубийство, тогда держись от меня подальше.

Они обменялись сдержанными улыбками и переключили свое внимание на вход в тронный зал: огромные двери, окованные сталью, беззвучно, словно во сне, растворились, шум переполненного зала перекрыл протяжный звук фанфар. Из растворившихся дверей хлынул поток яркого света. К дверям, словно мошки на огонь, роем повалили придворные.

Первыми в зал вошли члены Совета лордов, представлявшие сто самых знатных фамилий Империи, правители планет, владельцы могущественных компаний, командиры звездных флотов, включенные в этот список самой императрицей. Высшие из высших, самые благородные и достойные слуги ее величества. По крайней мере, формально. Они входили в огромный зал, не озираясь, гордо подняв голову. Без обычного эскорта телохранителей, советников и лизоблюдов они в глубине души чувствовали себя голыми и беззащитными, но прибывший на встречу с императрицей лорд не имел права быть вооруженным даже кинжалом. В этом проявлялось взаимное уважение и доверие. И конечно, параноидальная натура императрицы.

Вслед за членами Совета лордов вошли двести пятьдесят членов парламента Империи. Они представляли экономическую мощь державы, власть и влияние больших денег. Конечно, право голосовать по всем важнейшим вопросам представлялось только людям с высокими доходами. Для тех, кто не имел благородного происхождения, парламент открывал доступ в кулуары власти. Член парламента был обязан первым поклониться лорду, если они встречались на улице, но во время императорской аудиенции они имели равное право голоса. Если бы члены парламента действовали единым фронтом, то могли бы держать Совет лордов на коротком поводке, словно своенравную собаку, но парламент был расколот на несколько враждующих фракций. А лорды своим покровительством и время от времени крупными взятками старались поддерживать эту разобщенность. В последнее время парламент был все более обеспокоен решением правительства повысить налоги, чтобы добыть средства на увеличение имперского флота. Наращивание военной мощи Империи встало на повестку дня после столкновения с двумя новыми цивилизациями «чужих».

Теоретически действия императрицы подчинялись законам и обычаям и не должны были противоречить решениям парламента и Совета лордов. Но на практике императрица выслушивала (если была в настроении) решения обеих палат, а потом поступала по-своему. За спиной Лайонстон стояли армия и флот, и, пока эта поддержка сохранялась, никто не мог заставить императрицу поступать так, как ей не хочется. Именно поэтому перспектива увеличенного и более мощного звездного флота стала причиной бессонных ночей и вспотевших ладоней у членов парламента и лордов. Некоторые парламентарии говорили в кулуарах, что не очень-то верят в новых «чужих», но так как никто не осмеливался заявить об этом открыто, такое мнение не могло получить поддержку во дворце. С другой стороны, позиция Лайонстон не была уже такой прочной, как прежде. Молодые отпрыски аристократических семей, которые не унаследовали титулы своих предков, делали карьеру в армии и на флоте. Получая чин за чином, они приобретали все большее влияние, а поэтому армия и флот переставали быть теми беспрекословными слугами императрицы, которыми когда-то являлись.

Все это привело к тому, что расклад политических сил при дворе потерял всякую определенность. В этом политическом хаосе императрица действовала сочетанием хитроумных интриг и откровенного произвола.

Вслед за членами парламента наступила очередь разношерстной толпы: члены семей политической элиты и прихлебатели, бизнесмены, офицеры и все прочие, кто мог купить, выпросить или украсть приглашение на аудиенцию. Императорский двор был той осью политической и общественной, на которой крутилось все колесо Империи, – здесь каждый хотел побывать или просто быть замеченным. Если вас хотя бы один раз не видели при дворе, то вы ни в чем не могли рассчитывать на серьезный успех.

И самыми последними – в невзрачной одежде, с изможденными лицами – в зал вошли десять простолюдинов, выигравших право посещения аудиенции в имперскую лотерею. Они получили возможность лично подать петицию императрице и просить ее о помощи, денежной субсидии или помиловании. Конечно, настойчиво просить о чем-либо во дворце было рискованным делом. Простолюдин не имел здесь союзников, а без них было разумнее не вступать в диалог с императрицей. Ее чувство справедливости было, мягко говоря, причудливым, хотя иногда она и могла принять решение в пользу простолюдина, дабы наказать досадившего ей аристократа. Но, как правило, выигравшие в лотерею могли рассчитывать только на роль статистов в этом спектакле. Некоторые присутствовали здесь в течение целого года и так и не решались задать свой вопрос.

Сегодня тронный зал был декорирован под болото. Во влажном воздухе между искривленными покачивающимися деревьями клубился туман, поверхность пола заливала темная смрадная вода. С ветвей деревьев свешивались переплетенные лианы, в воздухе роились мошки и другие насекомые. Придворные старательно шлепали через болото, не забывая искоса поглядывать на шевелящихся неподалеку крокодилов или каких-то других тварей, скрывавшихся в мутной воде. То, что болото не было настоящим, не означало, что вы могли чувствовать себя в безопасности.

Большинство из того, что видели придворные, было всего лишь голограммой, но голограммой, настолько близкой к реальности, что контакт с ней вызывал неподдельное отвращение. Лайонстон не любила, чтобы ее придворные скучали на аудиенции, а ее фантазии были беспредельны и жестоки. В прошлом этот зал уже превращался в пустыню, арктическую тундру и городские трущобы. Пустыня доставила придворным особенно много неприятностей. Повсюду был песок, воздух обжигал легкие. Для того чтобы немного оживить пейзаж, Лайонстон приказала разбросать по песку маленьких металлических скорпионов. В жалящих хвостах этих докучливых медных тварей содержался нервно-паралитический яд.

После такого укуса отпрыск одного из лордов в течение целой недели был на грани жизни и смерти, а Лайонстон при воспоминании об этом злорадно хихикала.

Придворные, глухо ворча, шлепали по болоту. Сознание того, что на них смотрит вся Империя, не поднимало им настроения. Каждая планета, независимо от того, как бы бедна она ни была и как бы далеко ни находилась, имела возможность наблюдать, что происходит во дворце, благодаря искусно скрытым камерам. Каждый год лорды и члены парламента клялись, что положат конец этому отжившему обычаю, но все их намерения оставались втуне. Никто не мог противостоять искушению предстать перед такой огромной аудиторией.

Из тумана то и дело показывались мерцающие серебряные статуи, изображавшие одну из многочисленных разновидностей «чужих», подчиненных Империи и занявших в ней свое место. Их было бесчисленное множество. Никто не знал сколько. Никто и не заботился об этом. Некоторые из статуй пережили цивилизации, которые они представляли. Это тоже никого не удивляло. В конце концов, единственной в своем роде была только Империя с ее человеческой цивилизацией. Некоторые из старых придворных, делая передышку, опирались на статуи и боязливо озирались по сторонам на предмет каких-нибудь коварных ловушек.

Императрица уже сидела на своем огромном троне из черного чугуна и мерцающей яшмы, стоявшем настолько высоко над водой, что у Лайонстон не было риска промочить ноги. Чувствовала она себя в высшей степени комфортно, хотя трон был изготовлен для человека гораздо более крупного телосложения. Плавающие клубы тумана трона не достигали, поэтому императрица могла наслаждаться чистым прохладным воздухом. Она выглядела царственно-спокойной и блистательно-красивой в своем пышном облачении и алмазной короне – императрицей до кончиков ногтей. В мутной воде у подножия трона, нагие, застыли ее фрейлины-стражницы, словно гончие собаки на невидимой привязи.

Придворные постепенно сосредоточились возле трона, оставаясь, впрочем, на почтительном расстоянии от него, и поклонились императрице. Она взглянула на сотни склоненных голов и широко зевнула. Придворные, обливаясь потом, застыли в поклоне, они ждали высочайшего дозволения выпрямиться (однажды Лайонстон заставила их ждать целый час). Наконец вялым взмахом руки она подала условный знак. Зазвучали фанфары, и придворные выпрямились. Кое-кто, морщась, массировал затекшую поясницу, но желающих открыто посетовать на затянувшуюся паузу не нашлось. Одного взгляда на стражниц было достаточно, чтобы отогнать эту мысль прочь. Нечеловечески бледные лица фрейлин-стражниц внушали страх, а прямой, немигающий взгляд их искусственных глаз напоминал неодушевленный взгляд насекомых. Не отрываясь они смотрели на придворных, и из-под их ногтей то и дело показывались металлические когти.

Из рядов представителей Совета лордов послышался сдавленный крик – это лорд Грегор Шрек в ужасе уставился на одну из стражниц. Стоило ему сделать непроизвольный шаг вперед, как стражница приготовилась к броску. Родственники Шрека быстро взяли его в кольцо и, шепча на ухо успокоительные слова, отвели назад. В конце концов к нему вернулся здравый рассудок, и он стал смотреть куда-то в сторону, хотя и руки и губы у него дрожали от нестерпимой ярости и обиды. По рядам придворных пробежал тихий шепоток: все присутствовавшие поняли, что недавние слухи о несчастье в семье Шреков подтвердились. Примерно месяц назад прямо из дома исчезла племянница Шрека. Ее до сих пор не нашли, но этому никто не удивлялся. Немало людей могли подтвердить, что она выбрала неправильную компанию. Ходили слухи, что ее подозревают в государственной измене, – и в этом тоже не было ничего сверхъестественного. И вот она оказалась здесь, во дворце, лишенная памяти и собственной индивидуальности, превращенная в бездушное насекомое, в одну из фрейлин-стражниц императорского трона. Шрек узнал ее, но был не в силах что-нибудь сказать. У него просто не повернулся язык.

Сидящая на троне императрица наклонилась вперед, и в зале воцарилась тишина. Лайонстон говорила бесстрастным и твердым голосом, каждое ее слово доносилось до всех присутствующих во дворце и далеко за его пределы. Придворные слушали ее в почтительном внимании, изредка позволяя себе вытереть пот, заливавший их лица. Не слушали только телохранительницы. Но они наблюдали.

– Я приветствую во дворце моих самых верноподданных слуг. Я уверена, что дела, о которых пойдет речь на сегодняшней аудиенции, будут для вас неожиданностью. Обычно мы начинали с церемонии поздравления и воздавания почестей, но сегодня придется обойтись без этого. Прежде всего мы обсудим вопросы войны. Сегодня Империя оказалась перед лицом внешней угрозы, такой, с которой она никогда прежде не сталкивалась. Нами были обнаружены целых два вида «чужих», чей уровень технологии сравним с нашим. Они представляют реальную и серьезную угрозу для Империи. Нападение может произойти в любую минуту. Именно поэтому я ввела в армии и на флоте состояние полной боевой готовности. В строй будут призваны все резервисты, а промышленность будет работать в режиме военного времени до тех пор, пока не разрешится экстренная ситуация. Безусловно, эти меры потребуют дополнительных расходов. Именно поэтому с сегодняшнего дня вводится семипроцентное увеличение всех налогов и податей.

Она замолчала и огляделась по сторонам, оценивая произведенную ее словами реакцию. Но глупцов, готовых в запальчивости начать спор, в зале не было. Кроме того, все чувствовали, что самое главное еще не сказано. Лайонстон снисходительно улыбнулась и продолжила:

– Но я приготовила для вас не только плохие новости. Совсем недавно наши ученые представили мне новый тип двигательной установки для наших звездолетов. Мощной и не сравнимой ни с чем, что мы имели раньше. Скоро начнется серийное производство таких двигателей, которыми будет оснащен весь космический флот Империи.

Она снова сделала паузу, и снова никто не бросил ни одной реплики, хотя на многих, дотоле невозмутимых лицах появилось выражение озабоченности. Если этот новый двигатель был так совершенен, как утверждала императрица, он делал никчемными все другие типы силовых установок. Что, в свою очередь, давало неоспоримое преимущество кораблям имперского флота перед всеми другими звездолетами. Чтобы не отстать в этой гонке, всем частным звездолетам тоже требовалось перейти на новый агрегат, а значит, приобрести его по запредельной цене. Короче говоря, это был еще один замаскированный налог. С другой стороны, кто-то должен был получить заказ на массовое производство новых двигателей, а это сулило баснословные прибыли. Пока придворные думали об этом, императрица продолжала свою речь: