Текст книги "Орел нападает. Орел и Волки"

Глава 20

Проснулся Катон с ноющей головной болью. Снаружи еще было темно, – во всяком случае, в щель полога, не закрепленного, но опущенного внахлест, свет почти не пробивался. Понятия не имея, сколько осталось времени до подъема, оптион закрыл глаза и попытался снова заснуть, но тщетно: мысли и образы, оттесненные на время сном, уже снова заполнили его сознание. Он еще не оправился от бессонных ночей, от изматывающего марша и от нескончаемого сражения, а впереди вместо хотя бы краткого отдыха для вконец изможденного тела его уже ожидало новое и вовсе безумное по своей рискованности предприятие. Вчера, несмотря на нервное возбуждение, вызванное затянувшимся инструктажем, юноша провалился в сон почти мгновенно, едва забравшись под одеяло. Его подчиненные к тому моменту давно спали, и Фигул, как обычно, ворочался и стонал во сне.

Когда на рассвете легионеров поднимут, оба командира Шестой будут уже далеко, но их отсутствие явится для оставленных ими бойцов не единственной переменой.

То будет последнее утро, которое они встретят в составе сплоченного боевого товарищества. Шестую центурию ожидало расформирование с распределением по остальным единицам когорты в порядке возмещения понесенных потерь.

Макрона это известие потрясло. Он возглавлял Шестую с тех самых пор, как его возвели в ранг центуриона. Макрон любил эту центурию и гордился ею, как только может гордиться командир своим первым подразделением. Со дня высадки на британское побережье он побывал со своими людьми во многих кровавых сражениях, не говоря уж о мелких, но яростных стычках. Конечно, немало солдат полегло, а еще больше вышло по увечью в отставку и отправилось в Рим, но пробелы в рядах неукоснительно замещались. Правда, теперь в строю оставались лишь немногие из тех восьмидесяти бойцов, которых Макрон получил под начало полтора года назад. Однако, хотя люди приходили и уходили, центурия – его центурия! – продолжала существовать. Макрон привык считать ее продолжением самого себя, и распроститься с ней для него было все равно что потерять любимое чадо. Неудивительно, что он ощущал злость и горечь.

– Но что же можно было тут предпринять? – благодушно спросил легат, весьма довольный разрешением ситуации и потому снизошедший до объяснений. – Центурию нельзя оставить без командира. Не дожидаться же его возвращения, да и другие подразделения нуждаются в опытных, закаленных бойцах. Генерал Плавт уже выбрал лимит пополнений для размещенных в Британии легионов. Притока свежих сил в ближайшие несколько месяцев не предвидится. Когда задание будет выполнено, Макрон, ты соответственно своему статусу получишь первый же освободившийся командный пост.

Катон бросил взгляд на Макрона, но тот с сожалением пожал плечами. Армия не считалась с личными предпочтениями, и повлиять на решения штаба нижние чины не могли.

– А что же будет с моим оптионом? – рискнул все же поинтересоваться Макрон. – Если, конечно, командир, мы вернемся.

На мгновение Веспасиан задержал взгляд на долговязом, нескладном юноше, потом кивнул:

– Посмотрим. Возможно, он какое-то время послужит при моей свите, пока не освободится вакансия оптиона.

Услышанное сильно разочаровало Катона, хотя он и попытался не выказать своих чувств. Перспектива попасть под начало другого центуриона была ему вовсе не по душе. У него после своего скоропалительного назначения пусть и на низшую, но командную должность, до которой обычные легионеры дослуживаются годами, и так ушла уйма времени, чтобы доказать и Макрону, и прочим солдатам, что он все-таки соответствует ей. Юный Катон по происхождению был дворцовым рабом, но отец его верно служил императору. Когда отец умер, Клавдий даровал его сыну свободу – с отправкой паренька на военную службу и предписанием дать ему какой-нибудь чин. Так вот и вышло, что едва попавшего в армию новобранца по высочайшему повелению произвели в оптионы, и это сразу сделало его объектом завистливой неприязни. Разумеется, проявивший монаршее великодушие Клавдий с высоты своего положения никогда особенно не присматривался к тому, что творится в армейских низах, и знать не знал, с каким презрением относятся рядовые легионеры ко всякого рода подлипалам или чьим-то любимчикам, не по заслугам продвигаемым вверх.

Поэтому Катон не любил вспоминать первые дни своей службы, переполненные придирками и жесточайшей муштрой. Ему приходилось гораздо трудней, чем другим новобранцам, – и в силу полной неподготовленности к армейской жизни, и потому, что его тут же невзлюбил один задиристый малый, взятый в армию из тюрьмы, по имени Пульхр. Да и центурион Макрон поначалу с открытым неодобрением посматривал на невесть откуда свалившегося ему на голову «помощничка», которому самому еще требовалась хорошая нянька. Последнее больше, чем все прочее, задевало самолюбие юноши и заставляло его прилагать все усилия, чтобы завоевать доверие командира и добиться какого-то уважения в солдатской среде. И вот, похоже, обстоятельства вновь толкали Катона на путь мучительного самоутверждения. К Макрону-то он худо-бедно притерся, но как сложатся отношения с новым начальством, можно было только гадать.

Веспасиан заметил растерянность юноши и попытался ободрить его:

– Не огорчайся, солдат. Не век же тебе прозябать в оптионах. Рано или поздно – возможно, раньше, чем тебе думается, – ты получишь под руку собственную центурию.

Легат нисколько не сомневался в том, что его слова всколыхнут в душе молодого Катона массу честолюбивых надежд. Всякий римский легионер втайне мечтает о повышении в чине, даже если он туп, нерадив и несобран и вообще мало что понимает в воинском ремесле. Но в данном случае Веспасиану не пришлось особо кривить душой: ведь паренек уже доказал, что ему не занимать ни ума, ни отваги, а значит, он вполне сможет справиться и с более ответственной должностью… ежели в том, конечно, возникнет нужда.

Правда, поскольку вероятность успешного завершения предприятия была ничтожно малой, на миг захлестнутый всплеском восторга Катон после недолгого размышления отнес все сказанное к пустому словесному звону. Испокон веку командиры всех армий пичкали подобными сказками отправляемых ими на гибель солдат. И он злился на себя за то, что чуть было не попался в ловушку. Горькая мысль, что его числят олухом, не давала ему покоя всю ночь.

– Дурак, – бормотал он себе под нос, ворочаясь на набитом сухим папоротником тюфяке и мрачно кутаясь в толстое армейское одеяло.

Снова и снова Катон пытался выбросить из головы назойливую круговерть полученных прошлым вечером впечатлений, но бессонница столь же упорно опять и опять подсовывала ему их.

Удивление, которое испытали приятели, увидав Боадику с ее грозным кузеном, зеркально отобразилось на лицах Плавта и Веспасиана.

– Вижу, вы уже знакомы, – улыбнулся наконец Плавт. – Это многое упрощает.

– Не уверен, командир, – ворчливо отозвался Макрон, искоса меряя взглядом высившегося над ним гиганта. – Когда мы виделись в последний раз, этот малый не выказывал особых симпатий к римлянам.

– Правда?

Плавт посмотрел Макрону в глаза:

– К римлянам вообще или только к тебе?

– Командир?

– Тебе следует знать, центурион, что этот икен сам вызвался нам помочь. Когда я сообщил совету старейшин о бедственном положении моих близких, он выступил вперед и заявил, что готов сделать для их спасения все, что возможно.

– И ты поверил ему, командир?

– Пришлось. Какой еще у меня был выбор? И ты теперь будешь действовать с ним совместно. Это приказ.

– Мне казалось, мы добровольцы.

– Вы взялись выполнить это задание по своей воле, но, раз уж взялись, должны опять подчиняться приказам. Повторяю, ты будешь во всем считаться с мнением Празутага. Он знает местность, обычаи дуротригов и, что важней, посвящен во многие таинства друидов Темной Луны. Для нас это большая удача. Поэтому поглядывай на него, действуй, как он, и лови каждое его слово… вернее, то, что произнесет от его имени эта молодая особа, потому что наш друг в латыни совсем не силен. Кстати, мне кажется, вы с ней тоже встречались.

– Можно сказать, и так, командир, – негромко ответил Макрон, сопровождая свои слова осторожным кивком Боадике.

– Центурион Макрон, – улыбнулась красавица. – Рада видеть тебя в добром здравии. Как поживает твой очаровательный оптион?

Катон от растерянности сглотнул и буркнул что-то невразумительное.

Празутаг с подозрением покосился на римлян, но потом снова вернулся к вину. Бритт налегал на него с таким рвением, что огромные красные капли то и дело срывались с кончиков его светлых роскошных усов.

– Какой тонкий ценитель, – пробормотал Веспасиан и взволнованно поднял бровь, когда великан, жадно выхлебав второй кубок, опять потянулся к кувшину:

– Ну, раз уж выпивка столь хороша…

Боадика, следуя примеру сородича, взяла со стола полный кубок и твердой рукой поднесла его к губам:

– За наше благополучное возвращение.

С этими словами она до капли осушила кубок, потом со стуком вернула его на место и усмехнулась, глядя на римских военачальников. Те были в шоке. Римлянки из хорошего общества никогда не вели себя так.

Празутаг что-то буркнул и слегка подтолкнул Боадику, чтобы та перевела его слова.

– Он говорит, вино неплохое.

Веспасиан криво улыбнулся и сел.

– Ну вот, с формальностями покончено, а у нас мало времени. Центурион, сейчас я дам твоей команде последние наставления и отпущу вас, чтобы все смогли отдохнуть. Итак, лошади, оружие и припасы уже готовы, так что вы сможете покинуть лагерь еще до рассвета. Важно, чтобы ваш отъезд из расположения легиона прошел скрытно, да и после вам предстоит передвигаться главным образом по ночам, а днем отлеживаться в укрытиях. Однако нельзя исключать, что обстоятельства заставят вас с кем-нибудь сталкиваться, и потому вам нужна легенда, способная оправдать ваше появление в тех краях. Купцов из вас не получится, артистов тоже, так что остается одно. Празутаг будет исполнять роль странствующего борца, состязающегося за деньги со всеми желающими; Боадике предстоит изображать его жену, вы же двое сойдете за греков, бывших солдат, а ныне телохранителей кочующей пары. Бродячие торговцы, артисты и атлеты часто путешествуют по владениям бриттов.

Перед мысленным взором Катона тут же возникли картины резни, учиненной дуротригами в разоренном поселке.

– Прошу прощения, командир, но, памятуя о том, что эти разбойники творили у атребатов, какие имеются основания полагать, что они не прихлопнут нас походя там, где их власть безраздельна?

– Вообще-то, обычаи очень многих народов запрещают осквернять злодеяниями родные края. В чужих землях можно сколько угодно убивать, насиловать, грабить, но накидываться на мирных путников дома – весьма дурной тон. Так недолго отпугнуть всех торговцев, в чем ни одно племя не заинтересовано. По крайней мере, дикари континента не обижают гостей почем зря. Однако здесь, на острове, разумеется, могут царить и иные порядки. Поэтому будьте предельно внимательны, ведь о друидах мы знаем немногое и понятия не имеем, что за идеи они вселяют в умы, одурманенные их волшбой. В том лучше разбирается Празутаг, так что следуйте всем его указаниям, но, конечно, присматривайте за ним в оба глаза.

– Да уж, будьте уверены, присмотрю, – пробурчал Макрон, окуная нос в кубок.

– Командир, ты и вправду считаешь, что у нас есть этот шанс? – опять подал голос Катон. – Разве сейчас, когда римская армия вот-вот перейдет в наступление, дуротриги не станут относиться к чужакам с большим подозрением, чем обычно?

– Спору нет, слишком уж полагаться на их простодушие, конечно, не стоит, но, надеюсь, какое-то время у вас еще есть. Празутага кое-где могут помнить, и это тоже вам на руку. В поселения варваров вы оба не суйтесь, пусть поначалу ваши сопровождающие выяснят, что там да как. Их задача – вызнавать все, что может иметь отношение к плененной семье. Главное, не упустить ни малейшей зацепки, а найдя след, идти по нему, пока он не доведет вас до цели.

– Командир, как я понимаю, у нас всего двадцать дней. До истечения срока, назначенного друидами.

– Да, это так, – ответил за легата Плавт. – Но если они пройдут и… и худшее все же случится, я бы хотел, по крайней мере, предать тела своих близких достойному погребению. Даже если от них останутся только пепел да кости.

Чья-то рука ухватила Катона за плечо и энергично встряхнула. Тело его от внезапного пробуждения напряглось, глаза открылись.

– Тсс! – донесся из тьмы шепот Макрона. – Тихо! Нам пора. У тебя все готово?

Катон кивнул, но потом сообразил, что в темноте центурион все равно не видит его кивка, и подтвердил вслух:

– Так точно, командир.

– Хорошо. Тогда пошли.

Все еще не отдохнувший и не испытывавший ни малейшего желания расставаться с относительным теплом палатки, Катон поежился и выполз наружу, прихватив приготовленный заранее, еще перед тем, как он лег спать, узел. Там находились завернутые в запасную тунику кольчуга, меч и кинжал. Копья, щиты и прочее снаряжение обоих уходящих в рейд добровольцев оставались в лагере: предположительно до их возвращения. Правда, Катон нимало не сомневался в том, что вскоре они достанутся кому-то другому.

Пока юноша между темными рядами палаток пробирался за своим командиром к конюшням, страх перед тем, что ждет его впереди, начал брать в нем верх над всеми прочими чувствами, и он всерьез стал прикидывать, почему бы в такой темноте ему, скажем, не оступиться и не подвернуть лодыжку. Дело это вполне вероятное и формально снимающее любые возможные обвинения в трусости, но Катон тут же представил себе, каким презрением преисполнятся к нему центурион и легат, даже если они промолчат и ничего вслух не скажут.

Столь постыдная перспектива вмиг заставила его не только отказаться от замысла, но и ступать более осторожно, дабы избежать какой-либо неприятности этого рода. Кроме того, нельзя же было и впрямь допустить, чтобы Макрон отправился блуждать по вражеским землям лишь с Празутагом и Боадикой. Ведь в этом случае могучий икен запросто смог бы во время сна перерезать римскому воину горло. А вот когда римлян двое и они спят по очереди, оберегая друг друга, учинить что-то подобное гораздо сложней.

«А вообще-то, – печально подумал молодой оптион, – тут как ни кинь – клин».

Нечего было Макрону заедаться с командующим, тогда и Катон никуда бы не сунулся. Короче, спасибо Макрону.

Полностью погрузившись в мысленное брюзжание, юноша потерял осторожность, перестал смотреть под ноги, за что тут же и пострадал. Зацепился ступней за одну из шатровых растяжек и, не сдержав возгласа, грохнулся наземь. Макрон резко развернулся:

– Тихо! Ты что, хочешь, на хрен, перебудить весь этот долбаный лагерь?

– Никак нет, командир. Виноват, – шепотом ответил Катон и, прижимая обеими руками к груди тяжелый узел, неловко поднялся на ноги.

– И не вздумай сказать, что ты вывихнул себе что-то.

– Никак нет, командир. Разумеется, нет.

В палатке зашевелились.

– Кто там?

– Никого, – рявкнул Макрон. – Давай, парень, топай, да смотри больше не падай.

Рядом с конским загоном стояла большая, тускло освещенная внутри палатка, служившая складом кавалерийского снаряжения и оружия. Макрон, а за ним и Катон нырнули под полог, в чад подвесных масляных ламп. Празутаг, Боадика и Веспасиан уже были там.

– Лучше вам переодеться прямо сейчас, – сказал Веспасиан. – Лошади и пони готовы.

Центурион с оптионом положили свои узлы и разделись до набедренных повязок. Чувствуя на себе любопытный и беззастенчивый взгляд Боадики, Катон торопливо влез в новую шерстяную тунику, натянул поверх нее кольчугу, вооружился мечом и кинжалом и потянулся к форменному плащу.

– Нет! – остановил его Веспасиан. – Вот ваша одежда.

Легат указал на пару поношенных и довольно грязных дорожных накидок.

– В них вы все же не будете слишком уж походить на солдат. Да, а вот это для ваших голов.

Он вручил добровольцам две полоски кожи, широкие посередине и сужающиеся к краям.

– Греки прибирают под такие повязки волосы. Наденьте их, чтобы вас не выдала ваша короткая военная стрижка. Может быть, так вы сойдете за пару греков… хотя бы издалека. Главное, не вступайте ни с кем в разговоры.

– Да, командир.

Оглядывая повязку, Макрон скривился, потом приладил ее на голову. Празутаг, прилежно следивший за всеми действиями римского центуриона, иронически оттопырил губу, а Боадика подмигнула Катону:

– Знаешь, почему-то в роли греческого раба ты выглядишь более убедительно, чем в роли легионера.

– Спасибо на добром слове.

– Оставьте шуточки на потом, – распорядился Веспасиан. – Идемте со мной.

Он подал знак Празутагу и вывел всю команду наружу, к коновязи, где терпеливо стояли четыре лошади в плотных попонах, скрывавших армейские клейма. К седлам их были приторочены переметные сумы. Кроме того, там же лазутчиков дожидалась пара навьюченных тюками с припасами пони.

– Пора вам отправляться. Начальник стражи у ворот предупрежден. Вы можете выезжать, не боясь, что какой-нибудь идиот вас окликнет.

Легат в последний раз окинул четверку взглядом и хлопнул Макрона по плечу.

– Желаю удачи.

– Благодарю, командир.

Макрон вздохнул, неуклюже закинул ногу на лошадиную спину, потом ухватился за седло, подтянулся и, проронив сквозь зубы пару проклятий, более-менее сносно расположился в седле. Катон, будучи выше ростом, забрался на своего коня с чуть меньшей натугой.

Празутаг что-то пробормотал, обращаясь к Боадике, и Макрон резко дернулся:

– Что он сказал?

– Поинтересовался, не сподручней ли вам двоим топать пехом?

– Вот как? Тогда передай ему…

– Довольно, центурион, – оборвал его Веспасиан. – Отправляйтесь!

Воин-икен и молодая туземка с привычной легкостью вскочили в седла и порысили к лагерным воротам. Макрон с Катоном, ведя в поводу вьючных пони, последовали за бриттами. Когда под копытами лошадей захрустела подмерзшая дорожная грязь, Катон в последний раз оглянулся через плечо. Веспасиан уже отвернулся от них и шагал к своей теплой палатке. Спустя миг его фигура растаяла в ночном мраке.

Впереди показалась караульная будка, прозвучал тихий приказ. Запорный брус ворот сдвинули в сторону, одна створка их сошла с места, открыв широкую щель. Легионеры проводили проезжавших сквозь нее всадников любопытными взглядами, однако молчком, согласно полученным указаниям. Сразу за валом Празутаг дернул поводья и направил коня вниз по склону к тому самому лесу, откуда несколько дней назад выехали жрецы Темной Луны, чуть позже обезглавившие морского префекта.

Оказавшись за пределами надежного лагеря, да еще без щита и без шлема, Катон вдруг почувствовал себя ужасающе уязвимым. На душе было муторно, хуже, чем перед боем. Гораздо хуже. Впереди лежала вражеская территория, причем эти враги нимало не походили на тех, с какими римляне сталкивались доселе. Глядя на запад, где даже смутные очертания холмов казались лишь порождением и продолжением ночи, молодой оптион сам не знал, то ли его подводят глаза, то ли вся эта чернота и впрямь сплошь заполнена шевелящимися тенями друидов.

Глава 21

К тому времени, когда солнце выбралось из-за молочно-белой черты горизонта и словно бы нехотя повисло над ней, маленькая кавалькада по хорошо утоптанной проезжей тропе, которую обступали вековые раскидистые дубы, чьи могучие силуэты отчетливо выделялись на фоне быстро светлевшего неба, уже углубилась в лес. Продвижение ее сопровождалось карканьем и хлопаньем крыльев: стаи ворон, почуявших приближение всадников, то и дело снимались с ветвей.

Землю в лесу покрывал толстый слой прошлогодней листвы. Снег почти сошел, воздух был сырым и холодным. Разлитое вокруг уныние угнетало, и Катон настороженно вертел головой, высматривая врага. Он ехал замыкающим, позади него, взбивая копытами мертвые листья, тащился лишь вьючный пони. Другой такой пони, привязанный к седлу Макрона, брел непосредственно перед лошадью юноши. Сам же центурион, непривычно простоволосый, напряженно покачивался на спине статного кавалерийского скакуна, но мрачность окрестности не внушала ему особого беспокойства. Куда больше его интересовала ехавшая впереди женщина.

Боадика, по-прежнему прятавшая лицо под надвинутым капюшоном, хранила ледяное молчание и, насколько Макрон мог судить, с тех пор как отряд покинул лагерь, ни разу не оглянулась.

Это озадачивало: ведь центуриону казалось, что новая и столь внезапная встреча с ним, несомненно, должна была всколыхнуть в девушке хоть какие-то чувства. Однако в ходе краткого разговора, состоявшегося прошлым вечером, она не выказала по отношению к нему ничего, кроме холодного безразличия. И теперь, удаляясь от лагеря, тоже предпочитала молчать, словно и не была с ним знакома. Впереди гордячки, бесстрастно озирая тропу, неторопливо рысил Празутаг, восседавший на самом рослом коне, какого только смогли отыскать, и от этого выглядевший совсем уж огромным. Во время инструктажа икен подчеркнуто игнорировал римлян и общался через Боадику с одним лишь легатом.

Глядя на львиную гриву волос дикаря, Катон гадал, много ли помнит гигант о той ночи в Камулодунуме, когда он, пьяный и злой, вытаскивал своих родственниц из набитого римлянами кабачка. Как бы там ни было, но после этого случая отношения своевольной красотки с Макроном разладились. Возможно, Несса права – и Боадика и Празутаг больше чем просто кузен и кузина.

В том же, что из всех лояльных к римлянам бриттов помочь генералу Плавту в беде вызвались именно эти двое, юноша не находил ничего удивительного. Он с легкостью отнес этот казус к тем прихотливым капризам судьбы, что без конца выпадали на его долю. Задание было опасным само по себе, и, уж разумеется, сложные заморочки Макрона и Боадики вкупе с горячностью и родовой кичливостью Празутага ничуть дела не упрощали.

Настораживало и тесное знакомство икена с дуротригами и друидами Темной Луны. Почти каждого римского малыша чуть ли не с колыбели пичкали россказнями о жестоких британских жрецах, об их черной волшбе и о человеческих жертвоприношениях, совершаемых в орошенных кровью священных рощах. Катон не был исключением из этого правила, к тому же ему самому прошлым летом довелось натолкнуться на подобное капище, воспоминание о котором с тех пор всегда пробуждало в нем ужас. И если Празутаг некогда каким-то краем вошел в столь мрачный мир, то глубоко ли тот, в свой черед, проник в его сущность? Кто он теперь – друид или человек? И если человек, то насколько сильна его связь с бывшими своими наставниками и товарищами по обучению? Не является ли чересчур рьяное стремление знатного молодого икена вызволить семью римского генерала из плена всего лишь коварной уловкой, чтобы заманить еще пару римлян в лапы черных жрецов?

Катон постарался унять разыгравшееся воображение. Вряд ли враги станут плести столь замысловатую сеть ради поимки какого-то центуриона и еще менее ценного в их глазах оптиона. Он выругал себя за мальчишеские дурацкие страхи, основанные на по-детски преувеличенном представлении о собственной значимости в этом мире.

И тут же припомнил, как много лет назад, еще совсем в нежном возрасте, ему вдруг понравилась валявшаяся на пиршественном столе ложка с затейливым черенком. Сцапать ее и спрятать в складках туники оказалось пустяшным делом, после чего добыча была унесена в сад и там, в укромном уголке, внимательно осмотрена. От искусно вырезанных дельфинов и нимф просто нельзя было оторваться, но тут неожиданно послышался топот солдатских сандалий и раздались громкие крики. Выглянувший из своего укрытия маленький вор увидел преторианцев, явно кого-то ищущих среди фигурно остриженных садовниками кустов. С неимоверным ужасом мальчик вообразил, будто дерзкая кража в трапезной обнаружена и теперь за ним охотится вся императорская охрана. В любой момент его могли схватить с уликой в руке и отволочь к самому Сеяну, грозному префекту преторианской гвардии. А Сеян, если хоть часть того, что шепотом рассказывали о нем рабы, правда не задумываясь перережет преступнику глотку, а тело его велит бросить волкам.

Шаги преторианцев звучали все громче, дрожащий мальчик закусил губу, чтоб не выдать себя случайным всхлипом. Но в тот самый миг, когда ветки, за которыми он, сидя на корточках, прятался, стали раздвигать чьи-то мускулистые руки, послышался отдаленный возглас:

– Кай! Он найден. Быстрее!

Руки отдернулись, по мраморным плитам загрохотали удаляющиеся шаги. Тихо, как мышка, Катон проскользнул во дворец и вернул ложку на место. Затем он кинулся в маленькую каморку, которую делил с отцом, и стал ждать, молясь о том, чтобы возвращение пропажи было поскорее замечено. Тогда, может быть, вопли и крики смолкнут, а мир опять станет прежним.

Отец возвратился из императорской канцелярии лишь поздно вечером, и Катон даже при слабом свете масляной лампы сумел разглядеть нешуточную тревогу на его морщинистом, обычно спокойном лице. Серые глаза вольноотпущенника обратились к сыну, и в них промелькнуло удивление: почему мальчик еще не спит?

– Тебе давно пора лечь, – шепнул он.

– Я не мог заснуть, папа, – пролепетал, изображая само простодушие, его отпрыск. – По всему дворцу носились преторианцы. Что, Сеян поймал еще одного предателя?

Отец вздохнул и печально улыбнулся:

– Нет, Сеян больше не ловит никаких предателей. Он от нас ушел.

– Ушел? Покинул дворец?

Мальчик ощутил укол беспокойства.

– Значит, я больше не смогу играть с маленьким Марком?

– Нет… ни с Марком… ни с его сестренкой.

Лицо отца исказил ужас, вызванный свежим воспоминанием о кровавой расправе над ни в чем не повинными детьми префекта. Затем он склонился к сыну и поцеловал его в лоб:

– Они покинули нас вместе со своим родителем. Боюсь, больше ты с ними не увидишься.

– Почему?

– Потом скажу. Может быть, даже завтра.

Но отец так и не снизошел до каких-либо объяснений. Зато уже с первым проблеском нового дня Катон сумел вызнать все сам, прислушиваясь к разговорам рабов, забегавших почесать языки на дворцовую кухню. Первой реакцией его на известие о смерти Сеяна было огромное облегчение. Оказывается, вчерашние события не имели ни малейшего отношения к украденной им ложке. С детских плеч свалилось страшное бремя ожидания разоблачения и наказания. Конечно, печально, что префект с детьми умер, но ведь сам-то он жив. Ничто другое в то утро для него не имело значения.

Даже теперь, по прошествии более чем десяти лет, юноша побагровел от стыда. Подобные выверты в собственном поведении заставляли его ненавидеть себя. К ним относились и переживаемые им сейчас страхи. Не приходилось сомневаться, что нечто подобное повторится и в будущем, причем не раз и не два. Катон опять ударился в размышления и, погрузившись в пучину сомнений, гадал, сможет ли он хоть когда-нибудь зажить в согласии со своим внутренним миром.

До конца дня небо оставалось уныло-серым. В окружающие тропу непролазные дебри не залетало ни ветерка. Неподвижность деревьев и мертвая тишина тяготили Катона. Он убеждал себя, что все дело в рискованности затеянного предприятия, а молчаливый лес по-своему даже красив, но это слабо успокаивало. Любые сторонние скрипы ветвей или шорохи заставляли его подпрыгивать в седле и тревожно всматриваться в угрюмые придорожные тени.

Они огибали колючие заросли ежевики, когда неожиданно раздался треск, словно кто-то проламывался к дороге. Катон с Макроном мгновенно отбросили плащи за спину и выхватили мечи, лошади и пони, испуганно пятясь, заржали. Треск усилился, кусты закачались, раздвинулись – и из них, выдыхая пар, выскочил исколотый до крови острыми шипами огромный олень. Завидев всадников, он наставил на них ветвистые рога и угрожающе потряс головой.

– Убирайся! – крикнул Макрон, не сводя глаз с белых кончиков оленьих рогов. – Прочь с дороги.

Углядев просвет в кольце мечущихся, перепуганных лошадей и пони, олень ринулся к бреши. Кони шарахнулись в стороны, и благородное животное, взметая копытами опавшую листву, исчезло в лесной чаще.

Празутаг справился со своей лошадью первым, после чего оглянулся на римлян и разразился смехом. Макрон воззрился на него с яростью, но вид зажатого в его руке и изготовленного к удару меча неожиданно разрядил напряжение. Ответив на смех смехом, центурион убрал клинок в ножны.

Что-то побормотав, Празутаг натянул поводья и продолжил путь.

– Что он сказал? – спросил Макрон Боадику.

– Он не уверен, кто больше разволновался: ты или олень.

– Очень смешно. Скажи ему, что он и сам чуть было не свалился с лошади.

– Лучше не надо, – предостерегла Боадика. – Это гордец, каких поискать. Он очень чувствителен к таким замечаниям, даже сверх меры.

– Да ну? Что ж, если так, значит между ним и мной есть что-то общее. Вот уж никогда бы не подумал. Давай переводи ему, что я сказал.

Макрон ожег девушку тяжелым взглядом.

– Давай-давай. Вперед с песней.

Празутаг оглянулся через плечо.

– Давай-давай! Вперед! – выкрикнул он, после чего, исчерпав, видимо, свои познания в латыни, перевел лошадь на рысь.

– Командир, – робко позволил себе вставить слово Катон, – не стоит доводить дело до ссоры. Празутаг единственный, кто знает дорогу. Лучше бы тебе с ним поладить.

– Поладить! – взвился Макрон. – Да этот подонок сам нарывается на хорошую драку!

– Чего мы, разумеется, не допустим, – твердо заявила Боадика. – Катон прав. Ваша взаимная и дурацкая неприязнь, разумеется, ни в коем случае не должна помешать спасению бедной женщины и детишек. Остынь.

Макрон уставился на нее, сердито посверкивая глазами. Боадика лишь пожала плечами и поскакала за Празутагом. Слишком хорошо зная вспыльчивый, но отходчивый нрав своего командира, Катон благоразумно предпочел промолчать, стараясь не встречаться с ним взглядом. В конце концов центурион, выругавшись, тронул коня, и маленький отряд продолжил путь уже в полном составе.

К сумеркам они выехали из леса. Вынырнув из-под сени угрюмой дубравы, Катон испытал немалое облегчение. Дорога теперь шла под уклон, спускаясь к змеившейся посреди местами заболоченной травянистой низины реке. Кучки овец паслись на островках выступавшей из серого снега земли. Дорога постепенно забрала вправо, вдали обозначился столбик дыма, поднимавшегося над крышей неказистой, но большой круглой хижины, обнесенной крепким частоколом. Празутаг ткнул рукой в ее сторону и сказал несколько слов Боадике.

– Там мы переночуем. Неподалеку от брода, где можно переправиться через реку. Место надежное, Празутаг знаком с владельцем усадьбы. Он несколько лет назад здесь бывал.

– Несколько лет назад, – повторил Макрон. – За несколько лет многое могло измениться.

– Может быть. Но я без крайней необходимости не хочу ночевать не под крышей.