Текст книги "Добыча золотого орла"

– Вернись на место! – заорал вдогонку беглецу Максимий.

Солдат обернулся на голос, но вместо того, чтобы выполнить приказ, принялся расстегивать ремни, крепившие к голове шлем. А справившись с ними, сорвал шлем с головы, отбросил в сторону и припустил к ближайшим зарослям чахлого утесника.

Максимий в ярости ударил мечом плашмя по своему посеребренному наколеннику и заорал вслед бегущему:

– Ну, погоди, предатель! Жалкий трус! Бежать с поля боя?! Я тебя запомнил и, когда все кончится, лично приведу в исполнение смертный приговор!

Однако Катон понял, что это бегство породит эффект лавины. Так и произошло – то один, то другой солдат начинал пятиться, виновато поглядывая на товарищей. Теперь римляне отступали все быстрее; враги же, напротив, наседали все с большей решимостью. По мере того как они оттесняли римлян все дальше от брода, у них появилась возможность расширить фронт в наступлении, то есть ввести одновременно в бой больше воинов. Было очевидно, что скоро они оттеснят от брода не только центр, но и крылья когорты, после чего она будет окружена и неминуемо уничтожена.

Максимий прекрасно видел надвигающуюся опасность и понимал, что ради спасения своей когорты должен действовать быстро: времени на размышления у него не оставалось. Требовался ловкий маневр, и такую возможность давало ему то, что стоявшие на крайних флангах Первая и Шестая центурии еще не были задействованы в сражении.

– Первая центурия, покинуть левый фланг!

Когда его собственное подразделение перестроилось, встав под углом к центурии Туллия, Максимий повернулся к другому концу строя и прокричал Катону:

– Шестая центурия, разворот налево!

– В колонну по два становись! – приказал своим бойцам Катон. – Бегом марш!

Обежав когорту с тыла, они пристроились к центурии Максимия, тоже под прямым углом, параллельно солдатам, продолжавшим сражаться с бриттами. После завершения этого маневра Максимий в последний раз оценил ситуацию и предпринял решающий шаг.

– Когорта, напра-во! Выходим из боя!

Шаг за шагом когорта начала смещаться вниз по течению. Подразделения, продолжающие противостоять бриттам, сосредоточились на поддержании строя, а не на нанесении ущерба врагу. Сейчас главное, чтобы отход осуществлялся организованно. Разорвав контакт с противником, Пятая центурия совершила круговой маневр и пристроилась к бойцам Катона. Однако теперь когорта сместилась вдоль берега настолько далеко, что на левом фланге образовался разрыв, чем немедленно воспользовались бритты, вступившие в схватку и с бойцами Первой центурии. Непрерывный поток варваров, пересекающих брод, грозил римлянам окружением, и Максимий бросил взгляд направо, обеспокоенный тем, что может не успеть завершить перестроение когорты из линии в прямоугольник до того, как варвары окажутся у него в тылу. Наконец Четвертая когорта покинула брод и, совершив обход, заняла свое место, завершив построение защитного каре. Прикрытый со всех сторон щитами прямоугольник начал медленно отходить от брода по дороге, туда, где должны были находиться основные силы легиона – единственная надежда на спасение.

Все больше и больше варваров, беспрепятственно пересекая реку, обрушивались на отступающих римлян. Катон, стоявший в первой шеренге своей центурии, следил за тем, чтобы щиты были сомкнуты сплошной стеной. Как и все его бойцы, он медленно отходил под беспрерывно сыпавшимися на выпуклую поверхность щитов ударами, не упуская при этом ни малейшей возможности сделать выпад своим коротким мечом. Не раз и не два эти удары достигали цели, свидетельством чему были то крик боли, то рев ярости. Однако и когорта, по мере отступления от брода, несла потери. То здесь, то там раненый воин выпадал из строя, но его место тут же занимал боец из задней шеренги. Раненых, которые могли идти, перемещали в центр каре; остальных, увы, оставляли лежать на земле, обрекая на верную смерть от рук безжалостных варваров.

Когда-то, в начале службы, это казалось Катону ужасным бессердечием, но теперь он воспринимал подобные действия как суровую неизбежность войны. Как бы ни ужасала его возможность, получив тяжелую рану, оказаться брошенным в беспомощном состоянии, Катон понимал, что не вправе требовать, чтобы остальные жертвовали своими жизнями ради его спасения. Таков был суровый кодекс легионов.

Слева от него раздался резкий крик боли. Катон не оглянулся, не рискнув даже на миг отвлечь внимание от врага, однако он понял, что еще один боец рухнул на землю, и отступил еще на шаг вместе с другими.

– Не бросайте меня! – послышался умоляющий, полный ужаса голос. – Во имя милосердия, не бросайте!

Неожиданно чья-то рука ухватила Катона за лодыжку.

– Командир!

Катон бросил взгляд вниз. Один из его подчиненных, новобранец, чуть постарше годами самого Катона, лежал на земле, приподнимаясь на локте. Удар вражеского меча, пришедшийся под колено, рассек мышцы и сухожилия, свалив несчастного наземь и лишив способности двигаться.

– Командир! – с мольбой взывал легионер, цепляясь изо всех сил. – Спаси меня!

– Отпусти! – рявкнул Катон. – Отпусти меня немедленно, иначе, клянусь, я тебя сам убью!

Раненый солдат смотрел на него с отвисшей челюстью. Между тем Катон заметил, что следующий в ряду воин сделал маленький шажок в сторону, и в строю образовалась опасная брешь.

– Отпусти ногу! – заорал Катон.

На миг хватка ослабла, но тут же, на волне возобновленной паники, усилилась снова.

– Спаси меня! – истошно вопил раненый.

Выбора у Катона не было: промедли он хоть мгновение, и какой-нибудь вражеский воин наверняка прорвется в разрыв между центурионом и следующим бойцом в шеренге. Взмахнув мечом, Катон рассек раненому предплечье чуть выше запястья. Пальцы разжались, Катон рывком высвободил ногу и, сделав шаг в сторону, восстановил целостность строя.

Раненый завопил от боли, а потом разразился проклятиями в адрес покидавших его товарищей по оружию.

– Ублюдки! – орал он им вслед. – Проклятые ублюдки!

Когда Катону снова представилась возможность оглядеться и оценить ситуацию, он увидел, что брод остался позади и когорта находится на середине пологого склона, на который поднимается идущая параллельно Тамесис дорога. Враги продолжали роиться вокруг каре в стремлении уничтожить римлян, но ряды атакующих больше не пополнялись теми варварами, которые по-прежнему во множестве переправлялись с дальнего берега. Они по большей части без промедления направлялись вверх по течению реки, стремясь как можно скорее уйти подальше от следовавшей по пятам армии командующего Плавта.

По мере того как когорта поднималась по склону, вражеские атаки становились все менее яростными, бритты все чаще останавливались, чтобы, опершись на древки копий, перевести дух. Вся дорога от брода была усеяна телами как римлян, так и бриттов, окровавленными и искромсанными ударами мечей и копий.

Наконец противник отстал, но Максимий приказал своим бойцам остановиться, лишь когда они поднялись на вершину холма. Всего в трех сотнях шагов от них маршировала, удаляясь от брода и не предпринимая более попыток атаковать когорту, вражеская армия. Возникни у Каратака такое желание, он мог бы добить римлян достаточно быстро, но туземный вождь не собирался тратить на них время.

– Опустить щиты! – скомандовал Максимий, и изможденные легионеры с облегчением поставили щиты на примятую траву и тяжело облокотились на них, радуясь возможности отдышаться. Ниже по склону бритты, сначала выбившие с переправы Макрона и его центурию, а потом отбросившие от брода остальную когорту, тоже переводили дух, опираясь на оружие. Противники устало обозревали друг друга, но намерения возобновить схватку ни с той, ни с другой стороны не наблюдалось. Ни у тех, ни у других не было к тому ни малейшего желания.

Во время этой передышки Катон пересек центр построения и добрался до Макрона. Центурион-ветеран вытянул вперед руку, и его оптион рассматривал рубленую рану. Мышцы в области предплечья были рассечены, на землю равномерно капала кровь.

– Ничего страшного, – наконец заключил оптион, полез в свой вещевой мешок, вытащил моток льняной ткани и принялся бинтовать рану. Макрон поднял глаза.

– О, Катон, – промолвил он с широкой ухмылкой. – Похоже, у меня добавился еще один шрам: будет что вспомнить и о чем рассказать после отставки.

– Нашел время думать о старости, – промолвил Катон, пожимая другу здоровую руку. – Рад тебя видеть. Я боялся, что они просто сметут вас с переправы.

– Да они и смели, – проворчал Макрон. – А ведь будь нас побольше, мы бы устояли.

Катон огляделся, но Максимий стоял к ним спиной и за пределами слышимости.

– Тише, – пробормотал он, кивнув в сторону командира когорты. Макрон подался к нему ближе.

– В связи с этим нас еще ждет куча неприятностей. Сам увидишь.

– Командиры, ко мне! – громко распорядился Максимий.

Центурионы, слишком усталые, чтобы бежать, поплелись на зов. Помимо Макрона, ранены были Туллий и Феликс: последний получил глубокую рану в лицо, кровоточившую так сильно, что недавно наложенная льняная повязка уже насквозь пропиталась кровью. Глядя на лицо командира когорты, Катон приметил, что тот явно не в своей тарелке, чему, впрочем, удивляться не приходилось. Он провалил задание, наглядным доказательством чего являлись маршировавшие ниже по склону вражеские войска. После случившегося спасти его карьеру могло только чудо.

Максимий прокашлялся.

– На настоящий момент мы в безопасности. Есть предложения насчет возможных действий? – Голос его звучал хрипло и надсадно.

Воцарилось растерянное молчание, и только Макрон решился встретиться с ним взглядом.

– Центурион?

– Да, командир?

– Ты хочешь мне что-то сказать?

– Никак нет, командир. – Макрон пожал плечами. – Это может подождать.

– Мы не можем позволить им уйти, командир, – промолвил Катон, глядя вниз, в сторону брода.

Максимий гневно развернулся к нему.

– И что ты предлагаешь? Припустить бегом вниз и налететь на них, так, что ли? Ты не видишь, в каком мы состоянии? Сколько времени, по-твоему, продлится эта схватка?

– Может быть, достаточно долго, чтобы изменить ситуацию, – твердо заявил Катон.

– Какой ценой? – насмешливо фыркнул Максимий, однако центурион увидел за этой насмешкой признаки отчаяния.

– Это скажут другие, потом, командир.

– Легко тебе говорить это сейчас.

На это Катон отвечать не стал. Он смотрел мимо командира когорты, туда, где через брод продолжали идти воины Каратака. Взгляд его переместился на дальний берег, где все еще ждала своей очереди на переправу темная масса людей. Солнце уже опустилось низко, и искривленные тени придавали врагам еще более пугающий и опасный вид. И тут вдруг за рекой взревели боевые рога. Все взоры непроизвольно обратились к дальнему берегу. Воины вдруг устремились прочь от брода, к находившемуся примерно в трети мили от берега невысокому кряжу, где заняли позицию, сформировав боевой строй из нескольких тысяч пехотинцев с кавалерией и колесницами на флангах.

– Командир! – воскликнул центурион Антоний, указывая вниз по течению. – Посмотри туда!

Все центурионы повернулись в указанном направлении. На том берегу, на расстоянии примерно мили, справа появилась голова плотной походной колонны.

Макрон прищурился.

– Наши?

– А кто же еще? – отозвался Катон. – А по эту сторону реки – Второй легион.

Взоры центурионов обратились назад, к дороге. Сомнений не было: по направлению к ним маршировала еще одна колонна римской пехоты; правда, сейчас она пропадала из вида, заслоненная холмом. Внезапно кровь в жилах Катона вскипела, и он смело обратился к Максимию:

– Командир, у нас еще есть время кое-что сделать. Все, что тебе нужно, это отдать приказ.

– Нет. – Максимий печально покачал головой. – Слишком поздно. Мы остаемся здесь.

Катон открыл было рот, чтобы возразить, но командир когорты поднял руку, не дав ему заговорить.

– Это мое решение, центурион. Обсуждать больше нечего.

И Катон понял: спорить действительно бесполезно. Третья когорта полностью провалила задание, а стало быть, все ее бойцы и командиры покрыли себя позором. И им еще повезет, если они отделаются только позором…

Силы командующего Плавта подошли к броду тремя колоннами, мгновенно развернулись и атаковали врага. С другого берега реки бойцы Третьей когорты наблюдали за тем, как бритты устремились вниз с кряжа навстречу римлянам и пропали из вида. Схватка развернулась ниже по склону, и до их слуха доносились лишь отдаленные звуки боя, хриплый рев рогов и сигналы римских труб. Но через некоторое время на гребне снова появились человеческие фигуры, беспорядочно бегущие по направлению к броду. Скоро они покрыли весь склон: было очевидно, что выставленный бриттами заслон разгромлен наголову.

А потом Катон уловил на гребне, в теплом оранжевом свете клонящегося к западу солнца, блеск доспехов. Римская кавалерия преследовала разбитого противника, безжалостно разя бегущих к реке варваров. Ширина брода позволяла пройти не более чем пяти человекам в ряд, и очень скоро на берегу образовалось настоящее столпотворение: пехотинцы, всадники, колесничие, тесня и толкая друг друга, пытались прорваться на переправу и уйти за реку, спасаясь от римской кавалерии.

Некоторые бритты побросали оружие и, бросившись в воду, за пределами брода пустились вплавь: на поверхности Тамесис вскоре показались головы людей. Берега достигали не все: ослабевших, раненых или уставших тяжесть доспехов и снаряжения увлекала на дно.

Тем временем первые шеренги римских легионеров поднялись на гребень и, сохраняя безупречный строй, двинулись вниз по склону. В свете заходящего солнца бойцы Третьей когорты видели, в какую панику впала при виде легионеров толпа у брода. Стон отчаяния донесся до противоположного берега. Правда, некоторым варварам хватило самообладания, чтобы, понимая свою обреченность, попытаться прихватить с собой в иной мир побольше римлян, а заодно и выиграть время для своих уже переправляющихся через реку товарищей, дав им дополнительный шанс на спасение. Но таких бойцов оказалось сравнительно немного, они не могли изменить положение и, как только красные шеренги легионеров подступили к броду, быстро полегли под ударами римских мечей.

Солнце уже закатилось за горизонт, сгущались сумерки, и различить среди сражающихся на том берегу своих и чужих сделалось невозможным. Лишь громкие вопли, исторгаемые тысячами глоток, истошные мольбы о пощаде говорили о том, что у брода разразилась настоящая бойня. Катон, надо признаться, чувствовал некоторое облегчение от того, что хотя бы не видел этой безжалостной резни.

Между тем бритты, во множестве находившиеся по эту сторону реки, ниже по склону, начали разбегаться в разных направлениях, рассеиваясь по окрестностям в надежде, что их укроет быстро сгущающаяся тьма. Со стороны брода уже слышались возгласы на латыни, а из сумрака позади Третьей когорты доносился топот копыт.

– Когорта, смирно! – прокричал Максимий, и легионеры, все еще стоявшие в каре, торопливо подняли щиты и сомкнули ряды. Центурионы бегом устремились к своим подразделениям. Из сумрака появилась колонна всадников. Они остановились на небольшом расстоянии. Кони всхрапывали и били копытами, всадники сидели в седлах молча.

– Кто идет? – громовым голосом вопросил Максимий. – Назови пароль.

– Поллукс.

– Путь свободен, друзья.

Прозвучал приказ, и крупный кавалерийский отряд проехал мимо когорты, направляясь вниз, к броду, – в погоню за оставшимися врагами. Но небольшая группа всадников, выехав из тени, направилась прямо к строю Третьей когорты.

– Никак самого легата нелегкая принесла, – пробормотал кто-то рядом с Катоном.

– Молчать! – рявкнул молодой центурион.

Остановив коней на небольшом расстоянии от строя легионеров, всадники спешились. Веспасиан двинулся вперед, и бойцы расступились, давая ему пройти. Когда легат поравнялся с Катоном, молодой центурион отметил его мрачный взгляд и с трудом сдерживаемую ярость.

Максимий отдал честь легату. Несколько мгновений Веспасиан молча смотрел на него.

– Центурион, – произнес он наконец холодным тоном, хотя контролировать голос ему, видимо, было непросто. – Я пока не имею точных сведений насчет того, что здесь сегодня случилось, но если это отразится плохо на мне и остальных бойцах Второго легиона, то клянусь, что и тебе, и всей этой когорте не поздоровится.

Глава 13

Внутри шатра командующего дуновение холодного утреннего ветра не ощущалось. Почувствовав выступивший на лбу липкий пот, Веспасиан быстро утер его рукавом туники. Он не хотел показать командующему, что нервничает, хотя причины для беспокойства у него, разумеется, имелись, и связано это было с провалом плана командующего. Возможно, непосредственная вина за то, что Каратаку и части его войска удалось ускользнуть из столь тщательно подготовленной западни, лежала на подчиненных легата, но для командующего Авла Плавта это особого значения не имело. Армейская служба устроена так, что ответственность за все действия легионеров, служащих под его началом, лежит на командире – и в случае их оплошности именно на легата возлагается вина за последствия. Ему отвечать перед вышестоящими, а уж как он потом накажет провинившихся подчиненных, это его дело.

Войдя в шатер, легату пришлось ждать стоя у входа, в то время как дежурный писец отправился доложить о его прибытии в отгороженную льняным занавесом секцию, предназначенную для Плавта и его штаба. Внутри горело множество ламп, и на просвечивающей тонкой материи плясали искаженные тени находившихся за завесой людей. Входная секция освещалась одной-единственной лампой, подвешенной на цепочке, прикрепленной к одному из поддерживавших шатер столбов, и тусклое желтое пламя колебалось при каждом дуновении проникавшего из-за полога ветерка. Снаружи, сразу за линией охранявших подступы к шатру часовых, начинался спуск к безмятежно поблескивавшей в лунном свете реке. В районе брода, там, где поток перекатывался через галечные отмели и все еще лежавшие на мелководье мертвые тела, вода мерцала и переливалась. На противоположном берегу в серебристом свете луны ясно виднелись валы, окружавшие лагерь Второго легиона. За их темными обводами, словно упавшие на землю звезды, ярко горели огни множества костров.

Веспасиан покинул свой лагерь и переправился через брод в такую рань, получив лаконичный вызов командующего. Всю дорогу его коню приходилось выискивать путь между мертвыми телами, до сих пор устилавшими землю. Среди трупов попадались и еще живые люди: некоторые уже впали в беспамятство и лишь невнятно стонали, но были и такие, что кричали в агонии, нервируя и пугая коня. Запах крови пропитал воздух, из-за чего он казался теплее, чем был на самом деле. Когда легат добрался через брод до маленького острова посреди Тамесис, мертвых тел стало еще больше, особенно много их громоздилось перед остатками примитивной баррикады центуриона Макрона. Но худшее было припасено напоследок, когда конь Веспасиана уже преодолел брод и поднимался по склону на невысокий кряж, где разбил свой лагерь командующий.

Дорогу, ведущую к броду, от трупов очистили, и теперь по обе ее стороны громоздилось ужасающее переплетение торсов, рук и ног, успевших за ночь окоченеть и торчащих в разных направлениях. Да и дальше, за этими придорожными завалами, земля была усеяна тысячами освещенных луной мертвых тел. При мысли о том, что воздух вокруг него наполнен духами умерших, ожидающих отбытия в мрачное царство теней, где им предстоит провести унылую вечность, Веспасиана передернуло. Он хорошо знал, что варвары представляют себе загробный мир как беспрерывную череду пьяных пиршеств, но угрюмая суровость смерти не позволяла ему принять подобную точку зрения. Легат много повидал на своем веку, но на сей раз смерть предстала перед ним в столь чудовищном масштабе, что это было едва ли не самое гнетущее зрелище в его жизни.

«Безусловно, – подумал он, – если и есть что-то ужаснее проигранной битвы, то это битва выигранная».

– Командующий примет тебя сейчас, командир.

Веспасиан повернулся к писцу, торопливо отгоняя мысли о смерти, окутывавшей, как черное покрывало, окружающий мир за пределами шатра, и нырнул в проем, открывшийся, когда писец услужливо отдернул перед ним льняную завесу. В следующем отсеке он обнаружил еще нескольких писцов, усердно трудившихся за столами, несмотря на позднюю ночь. Они даже не подняли глаз, когда сопровождающий провел Веспасиана к следующему отсеку в дальней части шатра, и легату подумалось, что эти всеведущие чиновники знают, какая участь ему уготована. Правда, он сам тут же внутренне посмеялся над подобными беспочвенными фантазиями: эти люди просто по горло заняты, вот и все. Дежурный писец отдернул еще одну занавеску, и Веспасиан ступил в очередную, меньшую по размеру секцию шатра. В дальнем, тускло освещенном углу была видна походная кровать и несколько сундуков. В центре стоял большой стол с изукрашенной лампой посередине: ее желтое пламя трепетало и колебалось, огромный нубийский раб мерно обмахивал опахалом двоих сидевших за столом мужчин.

– Веспасиан! – промолвил Нарцисс с приветливой улыбкой. – Рад видеть тебя снова, мой дорогой легат.

Правда, в том, как прозвучало в устах грека последнее слово, Веспасиану послышалось нечто пренебрежительное – привычная попытка Нарцисса утвердить свое превосходство. Веспасиан, легат по должности, происходил из сенаторской фамилии, в то время как Нарцисс, простой вольноотпущенник, имел более низкий социальный статус, чем любой захудалый бедняк, родившийся римским гражданином. Однако этот вольноотпущенник являлся правой рукой самого императора Клавдия и обладал реальной властью, с которой, несмотря на всю их заносчивость и высокомерие, приходилось считаться представителям сенаторского сословия.

– Привет, Нарцисс, – промолвил Веспасиан с вежливым кивком, как приветствуют равных, после чего повернулся к Плавту и отдал ему честь по-военному. – Ты звал меня, командир?

– Вызывал. Присаживайся. Я уже послал за вином.

– Спасибо, командир.

Веспасиан опустился на стул напротив остальных собеседников и испытал приятное облегчение от легкого ветерка, навеянного опахалом.

После непродолжительного молчания снова заговорил Нарцисс:

– Насколько простому чиновнику вообще дано понять военные реалии, проблема состоит в том, что кампания отнюдь не завершена. – Грек повернулся к командующему. – Полагаю, я имею право на такое суждение. Теперь, когда Каратак ускользнул из западни… в очередной раз.

Командующий Плавт кивнул.

– Насколько нам известно, это именно так. Несколько тысяч человек успели переправиться через реку, прежде чем мы успели навязать Каратаку сражение.

Брови Веспасиана на миг удивленно приподнялись: там имело место не сражение, а безжалостная резня. Но потом он понял, что комментарии командующего предназначены для императорского секретаря, который по прибытии в Рим наверняка представит соответствующий доклад самому императору. И, безусловно, лучше доложить о победоносном сражении, чем о простой бойне.

– И конечно, – продолжил Плавт, – Каратак вполне мог оказаться среди тех, кто успел преодолеть брод. Правда, это не имеет особого значения. Что он сможет сделать, имея под рукой всего лишь горстку людей?

Нарцисс нахмурился.

– Терпеть не могу казуистики, командующий, но, по моему скромному разумению, «горстка людей» – это все же малость поменьше, чем несколько тысяч.

– Может быть, – согласился Плавт, пожав плечами, – но при масштабах наших операций это не доставит нам особых забот.

– Значит, я могу доложить императору, что кампания завершена?

Плавт не ответил и бросил на легата быстрый, предостерегающий взгляд. Прежде чем беседа возобновилась, появился посланный за вином раб. Он аккуратно поставил на стол бронзовый поднос, разлил медового цвета жидкость из изящного графина в три серебряных кубка, поставил его на место, повернулся и вышел.

Веспасиан подождал, пока собеседники возьмут кубки, и потянулся за оставшимся. Серебро было прохладным на ощупь, а когда он поднес кубок к губам, его ноздри наполнил насыщенный аромат.

– Вино было охлаждено, – пояснил Плавт. – В реке. Я подумал, что, уж коли выдалась такая жаркая битва, мы заслужили право освежиться. Ну, а теперь тост, – он поднял кубок. – За победу!

– За победу! – повторил Веспасиан.

– За победу… когда она настанет.

Командующий и легат воззрились на императорского секретаря, неторопливо пригубившего вино и аккуратно поставившего кубок обратно на стол.

– Да, действительно превосходно освежает. Перед возвращением в Рим обязательно возьму рецепт.

– А когда ты возвращаешься? – напрямик спросил Плавт.

– Сразу же по окончании кампании. Как только смогу доложить императору, что с организованным сопротивлением Риму на основной территории острова покончено. Когда этот результат будет достигнут, император сможет заткнуть рты всем своим недоброжелателям в сенате. Мы не можем допустить, чтобы повсюду болтали о том, будто война в Британии далека от завершения. Свои шпионы здесь, в легионах, есть не только у меня, но и у противников императора. И ваша задача – сделать так, чтобы они не могли доложить своим хозяевам ничего, что можно было бы использовать во вред Клавдию.

Нарцисс произнес все это, глядя прямо на командующего, который кивнул и сказал:

– Понимаю.

– Вот и хорошо. Давай на сей раз будем честны друг с другом. Скажи мне, как на самом деле обстоят дела после нынешней… битвы? Если принять как данность, что Каратак жив.

– Если он спасся, ему потребуется восстановить силы и зализать раны. Думаю, он укроется в тайной крепости, о которой мы пока не знаем. Даст своим людям восстановить силы, подлечит раненых бойцов и перевооружит войско. Кроме того, Каратак попытается пополнить свое войско и разошлет посланников по всем племенам, чтобы обзавестись новыми союзниками.

– Понятно.

На донышке кубка Нарцисса выступили капли конденсата, и он задумчиво водил кончиком пальца, словно рисуя узор.

– И насколько вероятно, что он найдет себе новых союзников?

– Я в этом сомневаюсь. Спору нет, Каратак большой мастер договариваться и находить друзей, но обстоятельства складываются не в его пользу. Мы бьем его раз за разом, и всем это известно. Туземные воины нам не соперники.

– Ну и что же он будет делать сейчас?

– Каратаку придется приспосабливать свою стратегию к реальным обстоятельствам. Он будет вынужден ограничиться мелкими стычками, нападениями на маленькие гарнизоны, фуражные отряды, патрули и тому подобное.

– И все это, я полагаю, будет постоянно держать в напряжении твои силы, а кампания в таком виде может затянуться до бесконечности?

– Такая возможность существует.

– Это не радует, дорогой командующий.

– Не радует.

Плавт потянулся за графином и долил вина в кубок Нарцисса.

– Вопрос в том, как вы вообще дали ему уйти? Не ты ли убеждал меня в том, что эта битва положит всему конец? Что к концу дня Каратак будет или покойником, или пленником. Но, похоже, вместо этого он продолжит портить нам жизнь. Ничего не изменилось. Император будет недоволен – и это еще мягко сказано. У вас ведь обоих в Риме семьи?

На самом деле то был не вопрос, а утверждение, и оба командира воззрились на него, не скрывая ненависти и ужаса.

– Что ты предлагаешь? – тихо спросил Веспасиан.

Нарцисс откинулся на стуле и сцепил длинные, изящные пальцы.

– Сегодня вы оба потерпели неудачу. Она имеет свою цену, и эта цена должна быть уплачена. Император ожидает этого, и я должен доложить ему, что вами предприняты соответствующие шаги. В противном случае эта плата будет взыскана в Риме. Так что на самом деле особо выбирать не приходится. Итак, почтеннейшие, на кого у нас ляжет позор? Кто виновен в том, что Каратак спасся?

Секретарь императора переводил взгляд с одного военачальника на другого и с бесстрастным лицом терпеливо дожидался ответа.

Наконец командующий пожал плечами.

– Это очевидно. Он бежал через брод, который должен был охраняться. От этого зависел успех моего плана.

Плавт бросил взгляд через стол на своего подчиненного.

– Вина за случившееся лежит на Втором легионе.

Веспасиан поджал губы и выдержал взгляд начальника, но мысли его в это время метались в поисках подходящего ответа. Он понимал, что в сложившейся ситуации его репутация, карьера, а может быть, даже его жизнь и жизнь его близких находятся под угрозой. То же самое, разумеется, относилось и к командующему, однако Веспасиан был достаточно мудр и опытен, чтобы понимать: в данных обстоятельствах тот, кому принадлежит власть в Риме, предпочтет возложить вину на менее значимую фигуру. В качестве виновника больше всего подходит человек, занимающий, с одной стороны, достаточно высокое положение, чтобы послужить примером для других, но не слишком могущественный и влиятельный, чтобы с ним можно было расправиться без нежелательных политических последствий. Некто вроде самого Веспасиана.

На какой-то миг он даже подумал о том, чтобы принять вину на себя, показав тем самым, что по части гордости и достоинства он превосходит командующего, хоть у того и длиннющая родословная. Это доставило бы ему определенное удовлетворение. «Впрочем, – тут же подумал он, – весьма эгоистичное удовлетворение». И в любом случае единственным результатом такого самопожертвования было бы спасение репутации Плавта. Между тем Веспасиан считал, что в конечном итоге именно он в состоянии предложить Риму больше, чем престарелый, растерявший силы командующий. А потом его осенило: какие бы соображения формально ни выдвигались на первый план, главное из них – самосохранение. Так было всегда. И будь он проклят, если позволит кому-то из этих самодовольных аристократов затравить его псами ради собственного спасения. Веспасиан прокашлялся, стараясь, чтобы ничто в его голосе не выдало горечи или страха.

– Замечу, никто не предполагал, что неприятель вообще выйдет к этому броду. Этот план – план командующего, насколько я понимаю, – состоял в том, чтобы три легиона вместе со вспомогательными когортами неотступно преследовали Каратака, дабы вынудить его приблизиться к одной из главных переправ, где мне предстояло дожидаться его с основными силами своего легиона. Третий брод никто серьезно в расчет не принимал, а охранять его предполагалось лишь для того, чтобы не дать уйти за реку немногочисленным беглецам, сумевшим ускользнуть после схватки у первых двух бродов. Никому и в голову не приходило, что Каратак ударит туда всеми своими силами.

– Незначительную вероятность тоже нельзя сбрасывать со счетов, – вставил Плавт. – Приказы были достаточно ясны. Твоим людям было предписано охранять переправы при любых обстоятельствах.