Текст книги "Калигула"

Я пробиралась по тропинкам до тех пор, пока не вышла к длинной широкой террасе, огибающей виллу со стороны моря.

На первый взгляд терраса показалась мне безлюдной, но потом я заметила в самом ее конце двоих возле низкой балюстрады. Они стояли довольно близко к стене, и мне приходилось сильно изгибать шею, чтобы разглядеть, что происходит. Это была странная сцена, от которой мне стало очень неуютно.

Калигула неподвижно стоял рядом с императором, а Тиберий обнимал его костлявой рукой за плечи, несмотря на то что был на полголовы ниже моего брата. Они о чем-то разговаривали – самым дружеским образом, как мне показалось издалека, как будто и не существовало между ними многолетней неприязни. Словно старик не обезумел от своего всевластия.

Кроме них двоих, на террасе никого не оказалось, и даже телохранителя Геликона я, как ни старалась, не отыскала поблизости, что само по себе было неслыханно.

Изо всех сил напрягала я слух, но они говорили тихо и стояли слишком далеко от меня. Слышны были только вечные пререкания чаек и приглушенный звук живущей своей жизнью виллы. Какое разочарование! Там обсуждают что-то важное двое влиятельных придворных, тут мой брат беседует с императором, а мне не удается подслушать ни тех ни других.

На мгновение в моем мозгу возникла заманчивая картина: Калигула наклоняется, хватает императора за голень и дергает ее на себя, отчего старик спиной перевалился через перила в пропасть. Тиберий сам не раз проделывал такое с подданными, ничем не заслужившими столь страшной участи. Образ был таким ярким, что я почти поверила, будто Калигула сделал это, и мне пришлось тряхнуть головой и зажмуриться на пару секунд. Когда я открыла глаза, то увидела, что оба родственника, старый и молодой, стоят там же, где и раньше, занятые беседой.

Ну почему он этого не сделал?

Ведь неплохое решение, с какой стороны ни взгляни. Самые влиятельные люди на острове считают Калигулу более достойным наследником, чем придурковатый Гемелл. И от Северной Галлии до самой южной крепости в Египте не найдется человека, который не желал бы Тиберию скорейшей смерти. Можно сказать, это было бы благодеянием…

Чем руководствовался Калигула, не знаю, но никаких действий он не предпринимал, а просто стоял и беседовал с императором.

Потом случилось нечто, вмиг погрузившее меня в пучину паники. Рука императора, лежащая на плечах моего брата, вдруг с силой надавила вперед, и Калигула стал заваливаться в сторону балюстрады и страшного, долгого, фатального падения в пропасть. Я чуть не вскрикнула, хотя обнаружить себя во время подглядывания за императором смертельно опасно. Каким-то чудом я проглотила рвущийся из груди крик. К моему неописуемому счастью, второй рукой Тиберий остановил падение Калигулы. Оказывается, под худобой императора скрывалась недюжинная сила. Брат выпрямился, и оба они захохотали над нездоровой шуткой. Когда Гай повернулся лицом в мою сторону, я увидела, что смех это вынужденный и его ничуть не веселит жестокий юмор императора.

От пережитого ужаса меня мутило. Как я жалела, что брат не скинул старика в море!

Глава 11. Крылья фурий

В последующие месяцы брат все чаще и чаще навещал императора. Поначалу я недоумевала, в чем причина: каждая лишняя минута в обществе старого безумца грозит смертельной опасностью, а визиты эти инициировал не Тиберий, а Калигула. Со временем я поняла, что происходит. Кто-либо другой на его месте предоставил бы Макрону и его друзьям воздействовать на императора, но Гай хотел собственноручно строить свое будущее.

По моему глубокому убеждению, любые планы Калигулы на трон возникли в тот период под влиянием тех, кто нас окружал. Он счастливо прожил бы всю оставшуюся жизнь как сын благородного Германика и не более того, но теперь осознал, что подобное будущее ему не суждено. Назвав Калигулу наследником, император лишил его всяких надежд на нормальную жизнь, если она вообще была возможна, учитывая историю нашей семьи. Брат не мог больше делать вид, будто наследование его не касается. И если не убедить императора в необходимости отдать предпочтение одному или другому преемнику, то Рим обречен на раскол в процессе борьбы Гемелла и Калигулы за трон.

Брат повел осторожную, тонкую игру по сближению с Тиберием. Гемелл, кажется, ничего не замечал. Полагаясь на крепость родственность уз, он считал свое положение неуязвимым и при виде Калигулы лишь презрительно ухмылялся. Тем временем мой брат при неизменной поддержке своего тестя Силана все увереннее ориентировался в опасных водах императорского двора. Он начал играть с Тиберием в стратегии и позволял императору выигрывать как можно чаще – с целью подтвердить свою слабость, но порой оставлял победу за собой, чтобы старик не догадался, что ему поддаются. Также у них появилась привычка обсуждать философию и политику. Иногда в такие моменты я оказывалась рядом с ними и слышала их диспуты. К моему удивлению, Тиберий, при всей его испорченности и паранойе, в вопросах логики, риторики и полемики сохранял завидную остроту ума.

– И ум, и душа являются неотъемлемой частью тела человека, – заявил как-то император после того, как они с Калигулой проводили взглядом очередного несчастного, сброшенного с террасы в море. – Будь иначе, то можно было бы ожидать, что ум или душа зацепятся за что-то и останутся здесь, когда тело покинет эту юдоль. Все части тела, физические и иные, составляют по природе единое целое. Их можно разделить только силой, что мы и наблюдали неоднократно.

Мой брат улыбнулся:

– Но ведь еще Лукреций отмечал: бывает, что рука болит, а нога у того же человека цела и здорова – это ли не доказательство того, что части тела раздельны?

Император довольно хохотнул:

– Ты умен, Гай, и хорошо начитан, но забыл о том, что боль в руке осознается не рукой. Тело переносит боль из одной части в другую. Как говорил Аристотель, «нет ничего в разуме, чего первоначально не было бы в чувствах». Если тело, душа и ум не единое целое, то почему мы плачем, когда нам отдавят палец на ноге?

Я не сомневалась, что у брата в запасе нашлось бы немало контраргументов, но он предпочел отдать победу Тиберию. Император, чрезвычайно довольный, похлопал Калигулу по плечу и приказал, чтобы принесли еще вина – смочить горло перед новой дискуссией.

С течением времени я полюбила слушать, как они спорят. Особенно мне нравилось, когда Гемелл, намереваясь уязвить моего брата, вмешивался в диалог, но своими непродуманными и наивными выпадами только подтверждал собственную глупость.

– Эпикур говорил, что никакое наслаждение само по себе не есть зло, – заметил как-то раз мой брат, попивая вино, – но средства достижения иных наслаждений доставляют куда больше хлопот, чем удовольствия.

– Однако, – с увлечением подхватил Тиберий и затряс указательным пальцем, – у Платона сказано, что только добродетельный человек может испытывать истинное счастье.

Калигула кивнул в знак того, что принимает возражение, и я с улыбкой подняла голову от свитка со скучными трудами. И тут, на свою беду, открыл рот Гемелл:

– Диоген из Тарса говорил, что наслаждение – это конец человеческой жизни.

Мой брат и император переглянулись, и старик состроил гримасу:

– Ты хотел сказать – Диоген из Эноанды, мой мальчик. И при этом совсем не понял его слов. Он считал, что наслаждение лежит в конце жизни того человека, который был достаточно добродетелен. И я бы сказал, что это еще один довод в мою пользу.

Калигула повторно склонил голову, принимая свое поражение, но при этом на губах его играла легкая улыбка. Император взревел в приступе триумфального хохота, а Гемелл, весь красный от злости, плюхнулся обратно на свое ложе и с удвоенным рвением продолжил возлияния. Я обожала подобные сцены.

Как-то в самом начале лета мы все расположились в просторном, сияющем желтым цветом стен зале с фигурными окнами и наблюдали за страшной бурей, разыгравшейся над склонами Везувия и превратившей жизнь помпейцев в кошмар. По какой-то причуде Юпитера сезонные штормы, которые бушевали на материке, обычно не затрагивали Капри, и пока прибрежные поселения заливало водой, над островом светило солнце.

Как всегда, Тиберий возлежал на позолоченном ложе и, подкрепляясь малосъедобными деликатесами, развивал мысль Гераклита о том, что изменения – это костяк, на котором крепится плоть вселенной. Из предыдущих диспутов я знала, что Тиберию эта идея не нравилась. Однако через полчаса дебатов мой брат благоразумно повернул аргументацию так, что теперь император отстаивал необходимость перемен, а Калигуле оставалось защищать куда более безопасную позицию, состоявшую в том, что стабильность первична, а перемены происходят по воле богов и людей. Действительно, наследнику никогда, никогда не стоит высказываться в пользу перемен в присутствии живого правителя.

Геликон, телохранитель императора, стоял позади ложа со скрещенными на груди руками и бесстрастным выражением лица. Помимо трех перечисленных персон, в помещении находились: Силан, с любопытством следящий за тем, как спорщики обмениваются репликами, и лениво попивающий вино стоимостью в два городских дома; Гемелл, который со скучающим видом ковырял зайца под соусом из перца и ферментированной рыбы; и, разумеется, я. В этот период я увлеклась теориями древних философов и горько сожалела, что в детстве меня заставляли изучать стили одежды и методы управления хозяйством, а не куда более интересные философию и историю. Таков печальный удел женщин, хотя себя в старости я рисовала не смиренной супругой, а кем-то вроде прабабки Антонии – полноправной хозяйкой дома, где кипит жизнь, где не иссякает поток интересных гостей и где нет места жестким правилам римского этикета.

Брат в очередной раз мастерски уступил победу императору, и мне пришлось сдерживаться, чтобы не зааплодировать ему. Правда, Тиберий все равно принял бы аплодисменты на свой счет. Тут открылась дверь, и все головы повернулись на шум. В зал вошли два стражника, встали по обе стороны от входа и вытянулись в струнку, а за ними появился управляющий. С низким поклоном он доложил о прибытии гостя.

Я не сомневалась, что это опять явился с визитом Макрон, но, к моему безграничному удивлению – я чуть не вскочила с места, – перед нами предстал Юлий Агриппа. За те полдюжины лет, что мы не виделись, он сильно изменился: стал взрослым мужчиной с широким, волевым лицом, непокорными волосами и глубоко сидящими зоркими глазами. Со времени нашей последней встречи ему сломали нос – и возможно, не раз, судя по его новой форме, широкой и плоской. Еще у него заметно потемнела кожа за время, проведенное на Востоке. Последние шесть лет Агриппа жил попеременно в Иудее, Египте и даже Идумее и, по долетавшим до нас слухам, успел обзавестись женой и детьми. Мы также слышали о его огромных долгах и бесконечных стычках с законом. Тем не менее принц, который вошел сейчас в императорский дворец, держался гордо, радовал глаз великолепным одеянием и был достоин каждой капли царской крови, которая текла в его жилах. Что еще лучше, он, несмотря на высокое происхождение и формальную независимость от Рима, отвесил низкий поклон императору в знак признания превосходства последнего. Тиберий на это расплылся в улыбке.

Моим первым порывом было броситься навстречу старому другу и тепло поздороваться, но, уже вставая, я заметила, что брат даже не пошевелился. Значит, нужно проявить осторожность. Калигула выжидал до тех пор, пока не убедился, что император улыбается искренне, и лишь тогда дружески подмигнул Агриппе.

Агриппа сделал несколько шагов и опустился на одно колено футах в десяти от Тиберия. Геликон на всякий случай придвинулся к императору, причем взгляд его был направлен не на гостя, а на двоих солдат-иудеев, вошедших вслед за Агриппой. Они были без оружия, но в форме, и волокли вдвоем какой-то объемный сверток.

– О божественный Тиберий, властитель Рима, я приветствую тебя от лица моего дяди Антипы, тетрарха Галилеи. – Он поднялся и, щелкнув пальцами, отступил.

Два иудея, стоявшие за его спиной, опустили свою ношу на пол и встали рядом. Не спуская глаз со странного бугра под фиолетовым покрывалом, Геликон загородил императора своим телом и слегка выдвинул из ножен замечательный гладиус с рукоятью в виде орла. Чтобы не случилось непоправимого, Агриппа поспешил сорвать покрывало, и перед нами предстал карлик в алой льняной тунике с украшениями из золота и в позолоченном венце на голове. Оказавшись вдруг у всех на виду, карлик вскинул обе руки, дважды обернулся вокруг себя и рухнул на пол в очень неловкой позе, с широко раскинутыми ногами. Геликон рассудил, что опасности нет, и опустил меч обратно в ножны, а император поднялся с ложа и в полном восторге захлопал в ладоши.

– Подарок от моего дяди, – пояснил Агриппа и улыбнулся. – Карлика зовут Барат, и при дворе Антипы не бывало еще столь изощренного танцора и актера. К тому же он обучен грамоте и хорошо знаком с трудами римских и афинских авторов.

Тиберий продолжал аплодировать:

– Браво, браво, господин Барат! И, Агриппа, добро пожаловать! Твое появление здесь меня удивило, учитывая, какие суммы ты задолжал казне. – Старик хитро подмигнул гостю. – Ну, будем считать, что все оплачено и твои прегрешения прощены. Да будет так! С возвращением ко двору, молодой Юлий Агриппа. Полагаю, ты заехал сюда по пути в Рим, так?

Агриппа ухмыльнулся:

– Мои планы написаны на песке, император, они изменятся от малейшего дуновения ветра.

Тиберий вышел на середину зала, снисходительно, словно собаку, потрепал карлика по голове и по-отцовски обнял за плечи Агриппу:

– Тогда ты должен ненадолго остаться с нами, молодой Юлий. На моем острове. На моей вилле. Новое лицо будет мне в радость. А может, ты возьмешь на себя тяжкую задачу по вдалбливанию ума и знаний в моего внука. Боги свидетели, ему не помешало бы перенять от тебя хоть немного умения вести себя.

Я глянула на Гемелла, который при этих словах деда кисло скривился.

Император потянулся:

– Как я устал. Гай совершенно измотал меня своими умными рассуждениями. Боюсь, придется мне покинуть вас и прилечь, чтобы хорошенько отдохнуть перед вечерней трапезой. Агриппа, еще раз добро пожаловать на Капри! Пусть твои рабы приготовят для тебя покои, а тем временем Гемелл покажет тебе остров.

Вновь Агриппа склонился перед императором и не двигался, пока тот, еще раз осмотрев карлика, не ушел из зала. Вслед за Тиберием тенью выскользнул могучий Геликон.

Наконец Калигула встал и подошел к старому приятелю:

– Юлий, как здорово снова свидеться с тобой! Я уже стал опасаться, что ты плохо кончишь. До нас с Востока доходят самые невероятные истории. Ты приехал сюда в поисках укрытия?

– Нет! – захохотал Агриппа. – Мне помог дядя. Хотя я с ним много ссорился, сейчас мы опять друзья. А моя жена Кипрос заручилась покровительством Александра Египетского. Так что я вполне благополучен, никто не охотится за моей головой. Ну или почти никто! Старый Флакк не прочь до меня добраться, но кому есть дело до этого хрыча, а? – И он опять засмеялся.

Я поежилась, вспоминая злокозненного Флакка, который находился при императоре в наши первые годы на острове. Не хотела бы я вызвать его гнев, но Агриппа всегда легко относился к опасностям.

Гемелл, недовольно хмурившийся на протяжении всего разговора, встал со своего ложа и откашлялся:

– Дедушка пожелал, чтобы я показал тебе остров. А раз тебе предстоит взять на себя роль наставника в тех сферах, в которых я уже вполне обучен, то нам стоит поближе познакомиться. Пойдем, Юлий Агриппа.

Не дожидаясь ответа, Гемелл зашагал к выходу. С тщательно уложенных складок его тоги посыпались крошки. Хотя на тот момент ему исполнилось уже полных семнадцать лет, он так и остался противным, капризным подростком. Агриппа бросил на моего брата недоуменный взгляд, Калигула пожал плечами, и вместе они пошли вслед за Гемеллом. Охрана виллы повела куда-то двух солдат-иудеев и карлика, и я, не желая оставаться в одиночестве – вдруг в зал вернется император! – поспешила за братом. К тому же мне очень хотелось поболтать с нашим давнишним другом, и меня не остановит то, что император навязал ему компанию Гемелла, а сам Агриппа наверняка хотел поговорить с моим братом.

Мы все вышли на верхнюю террасу, недалеко от моей любимой части садов и в то же время довольно близко к суете хозяйственных построек. Глава нашего маленького отряда – Гемелл – остановился и обернулся к Агриппе:

– Ты ведь не бывал еще на Капри?

Тот мотнул головой:

– На мой вкус, тут слишком тихо и глухо. Меня привлекают песни, вино и бурление города. Как же я скучаю по Риму! Особенно теперь, когда Сеяна не стало.

С понимающей ухмылкой он уставился на молодого наследника, и Гемелл тут же насупился. Я не сразу поняла, что именно в словах Агриппы так понизило температуру, но потом до меня дошло. Ходили слухи, объяснявшие странное отношение Тиберия к внуку: якобы его мать возлежала с Сеяном и, следовательно, юноша на самом деле является отпрыском ненавистного префекта, а вовсе не прямым потомком императора.

– Я не имею никакого отношения к Сеяну! – выпалил Гемелл с неистовством человека, которому уже не раз приходилось делать это заявление. – Пусть он гниет в Тартаре за все свои злодеяния.

– Да-да, – хитро прищурился Агриппа. – В том числе за свою дурную привычку спать с чужими женами.

Возможно, наш друг не заметил предостерегающий взгляд, который послал ему Калигула, но я все видела. Гемелл вздрогнул, как будто от пощечины, и в первый и последний раз мне стало его жаль: с самого детства ему приходится жить с клеймом позора. Может, в некоторой степени это объясняет, почему он вырос таким озлобленным.

– Надеюсь, мой кузен Гай займет тебя на минуту, – холодно произнес Гемелл и махнул в сторону конюшен. – Я раздобуду повозку для нашей прогулки.

Он скрылся среди построек, где находились две дюжины лошадей и многочисленные повозки и тележки. Мы остались втроем, если не считать легкого бриза, играющего в кронах деревьев, и Агриппа обратился к моему брату:

– Говорят, в Риме перестают любить императора. Слышал?

Калигула подскочил к другу и с тревогой в глазах прошипел:

– Замолчи, идиот!

– Что?

Брат притянул Агриппу к себе и зашептал, так что могли слышать только мы:

– Есть вещи, которые нельзя произносить вслух, где бы ты ни находился. Юлий, не глупи.

Агриппа беззаботно расхохотался:

– Мы же тут одни! Ну, кроме твоей сестры, но прелестная Ливилла не станет мне вредить, правда?

Трудно было не улыбнуться при виде его игривой озабоченности, но моего брата она не рассмешила.

– Агриппа, ты не знаешь, что это за место. Держи свое мнение при себе до тех пор, пока не покинешь остров.

– Ба! – взмахнул руками Агриппа. – Старый козел скоро подохнет, Гай, и чем раньше, тем лучше для всех. Можно лишь восхищаться твоей выдержкой, у тебя наверняка была масса шансов придушить его во сне.

Тут и я встревожилась: нельзя произносить открыто столь опасные слова! Даже бедный Друз вел себя осмотрительнее. Должно быть, дело в том, что наш друг слишком много времени провел на Востоке. Он так изменился! И потерял всякое представление о том, насколько опасен Рим.

Калигула отодвинулся от приятеля, ожесточенно мотая головой, но Агриппа лишь усмехался.

– А когда императора не станет, – как ни в чем не бывало распространялся он, – тебе нужно будет только избавиться от паршивого крысеныша, и все наладится. Из тебя получится хороший император. И даже больше, чем император. По-моему, ты будешь настоящим правителем. Царем! Да, нам нужен новый Александр или Ксеркс, а не очередной самодур на троне, который правит через шайку стариков, именующую себя сенатом.

Калигула схватил меня за руку и потащил прочь, так что Агриппа вдруг оказался один на тропе. Брат по-прежнему тряс головой и одними губами внушал другу: «Нет… Нет!»

Агриппа вскинул плечи:

– Гай, как ты собираешься править, если боишься взять власть в свои руки? Гай…

Я встала как вкопанная, сердце чуть не выпрыгивало из моей груди, пальцы Калигулы впились мне в плечо – за спиной Агриппы показался Гемелл. Позади него трое рослых рабов с трудом выкатывали из конюшни повозку. По лицу молодого наследника было ясно, что как минимум часть сказанного достигла его ушей. Какая часть – я не могла угадать, но определенно ее оказалось более чем достаточно.

Теперь и Агриппа сообразил, что что-то не так, и медленно обернулся:

– Гемелл…

– Заткнись, еврей! – свирепо рявкнул тот, и Агриппа опять повернулся к нам и широко развел руками; в его взгляде смешались удивление и паника.

– Гай, я же пошутил. Скажи ему. Ты-то знаешь, что это была только шутка. Неудачная, пожалуй, но все равно… просто безобидная болтовня.

Брат стоял не двигаясь. У Гемелла задергалась верхняя губа.

– Предатель! Гедонист… растлитель… изменник! Ты лишишься за это головы, обещаю! – выпалил Гемелл и взмахом руки направил рабов на Агриппу.

Трое мужчин послушно бросили повозку и, подбежав к Агриппе, схватили его.

– Гай! – взмолился наш друг. – Скажи ему, что я просто шутил. Скажи!

По лицу брата я видела, как тяжело ему дается бездействие. Он всей душой хотел бы помочь Агриппе.

– А ты смотри не забывайся! – Гемелл ткнул пальцем в сторону Калигулы. – Я слежу за тобой. В тебе столько же предательства, сколько и в нем. – Он двинулся к вилле. – Охрана!

Преторианцы и так уже бежали к нам. Агриппа выпучил глаза:

– Гай! Что это?

Я дернулась к нему, но брат впился пальцами в мое плечо словно клещами, и я даже застонала от боли, когда он развернул меня и повел прочь. До нас доносились крики, звон обнажаемых мечей. Я хотела повернуть обратно, у меня сердце разрывалось от отчаянных воплей Агриппы, он звал Калигулу, молил о помощи… Но рука Калигулы была словно из железа, и он не выпускал меня из своей хватки, пока мы не оказались на нижней террасе.

– Почему мы не помогли ему? Слово Гемелла против нашего – больше никаких доказательств. Это же было в наших силах…

Брат повернулся ко мне. В его глазах стояли слезы, при виде которых у меня перехватило горло, и я забыла, что хотела еще сказать.

– Сестра, неужели ты так ничему и не научилась?

Я передернула плечами. Ответ мы оба знали. Конечно, Калигула прав.

– Ливилла, он обрек себя, едва открыв рот. Я пытался остановить его, как в свое время пытался остановить Друза, однако ни тот ни другой меня не услышали. Не думай, будто мы были одни. Нас окружало множество людей. Пусть это всего лишь рабы, но их свидетельства признаются судом, даже если они получены под пытками. И попытайся я помочь Агриппе, сейчас нас двоих волокли бы к императору.

– Что же делать?! – воскликнула я.

Только мы обрели старого друга после долгой разлуки, как – не прошло и часа – тут же опять его потеряли.

– Ничего, Ливилла. Держаться подальше от опасности. Молиться о том, чтобы Юлию достало ума покаяться. Если он будет правильно чередовать лесть и извинения, то еще есть шанс, что император помилует его. Тиберий, кажется, расположен к нему, и царская кровь кое-что значит. Может, Агриппе не доведется посетить любимую террасу Тиберия…

Проведя на острове всего один день, Агриппа отплыл в Рим, но не для того, чтобы наслаждаться столичной жизнью, а чтобы сидеть где-то взаперти. Наверное, мне следовало огорчиться подобной участью друга, тем более что для членов нашей семьи тюремное заключение всегда оказывалось лишь первой ступенью к казни через голодную смерть. Но в моем сердце поселилась надежда на то, что для него все не так безнадежно, ведь те, кто прогневил императора, обычно покидали остров куда быстрее. И не по воде, а в воду. Все-таки Агриппу увезли на корабле под стражей – как заложника иностранного государства, а не заключенного.

Случай с Агриппой обострил враждебность Гемелла к Калигуле и, соответственно, ко мне, но нас это не тревожило. Во-первых, он слишком глуп, чтобы доставить нам серьезные неприятности, пока мы на Капри, а во-вторых, император по-прежнему считал его вздорным мальчишкой и в то же время, как казалось, все выше ценил Калигулу. Формально в вопросе преемника ничего, конечно, не изменилось, но складывалось впечатление, что брата он теперь предпочитал Гемеллу.

Год шел на убыль, и началась зима. Она принесла с собой обычные ледяные ветры и покрыла снегом горные пики Капри. Сатурналии мы отметили так же негромко, как и в прошлые годы, запертые в узком кругу приближенных и в уединении острова.

Но той осенью и зимой кое-что произошло. Предсказание Агриппы о скорой смерти Тиберия как будто стало толчком: император заболел и уже в полной мере так и не поправился – одна хвороба почти сразу сменяла другую, не давая возможности отдышаться и окрепнуть. К февралю император больше времени проводил в своих покоях, чем выходил на люди и занимался делами, а его перерывы на дневной сон все учащались и удлинялись. Скопление мокроты в горле, бесконечные кровотечения из носа и жестокие головные боли стали постоянными спутниками дряхлеющего императора, и, как бы ни старались лекари, медленное и неуклонное увядание продолжалось.

Как и следовало ожидать, Гемелл воспринял нездоровье деда как сигнал к действию и старался привлечь на свою сторону каждого, кто появлялся на острове, подлизывался ко всем подряд и раздавал обещания, которые не мог исполнить. У моего брата были все основания ненавидеть старика, но он, напротив, удвоил внимание к Тиберию и как мог заботился о нем, потому что знал, как играть в эту игру. Пока император жив, нельзя строить планы на будущее.

Среди гостей, стражников, вольноотпущенников и рабов забурлили слухи о наследовании трона. Гемелл усиленно обрабатывал военных, прокладывая себе путь намеками на денежные прибавки и важные посты в случае, если он станет императором.

К концу зимы никто, даже сам Тиберий, не рассчитывал на то, что его правление продлится хотя бы до следующих Сатурналий. Он умирал. А решение так и не было принято. Право на трон сохранялось и за внучатым племянником Тиберия, и за его внуком. Ожидалось, что со дня на день, пока не стало слишком поздно, император составит новое завещание. Многие считали, что он уже сделал это втайне ото всех и отослал документ в Рим в надежное место – для обнародования после его смерти. Разумеется, в Рим император ничего не отправлял, но было бы вполне в духе Тиберия спрятать завещание где-нибудь у себя в покоях.

Визиты Макрона участились. Иногда он приезжал по два раза в месяц, и это означало, что в Риме он почти не бывал. Доверия этот человек по-прежнему не вызывал, тем не менее я радовалась его появлению – он, по крайней мере, не испытывал симпатии к Гемеллу, а значит, в его присутствии у молодого наследника нет контроля над преторианцами острова. Все попытки Гемелла привлечь военных на свою сторону не имели значения, пока он не заручился поддержкой главы германских охранников и тем более префекта претория.

В те месяцы у меня начались проблемы со сном, и, несмотря на свое неприятие свинцовых белил, я все-таки стала ими пользоваться по чуть-чуть, чтобы скрыть темные круги под глазами. Хорошим аппетитом я никогда не могла похвастаться, но теперь с трудом заставляла себя проглотить хоть что-то. Само пребывание на Капри изматывало настолько, что здоровье ухудшалось на глазах. Чем отчаяннее я старалась противостоять стрессу, тем хуже чувствовала себя.

В конце января, во время последнего своего визита на остров, Макрон отправился поговорить с императором в его покоях и не возвращался более двух часов. Стремясь избежать общества Гемелла, мы с Калигулой оделись потеплее, собрались с духом и вышли на каменные плиты большой террасы. Погода установилась ненастная, серое небо грозило снегопадом, однако морозов не было. И это хорошо, ведь я бы ни за что не вышла на эту террасу, если бы ее покрывал лед. Честно говоря, и безо льда я согласилась туда пойти только по настоянию брата. У меня не было никакого желания посещать это место смерти.

Мы плотно закутались в шерстяные накидки, облокотились о перила и направили взгляды в морскую даль. Нам виден был весь Неаполитанский залив. Гай называл мне по очереди все поселения и достопримечательности справа налево:

– Вон там полуостров Суррент. Оттуда мы приплыли в это проклятое место. Потом ты видишь прекрасные Стабии. Однажды, когда мы станем свободными, обязательно посетим тамошние знаменитые термы. Дальше – процветающие Помпеи, где я куплю тебе жареной рыбы. Говорят, что в целой Кампании не найдешь рыбы вкуснее. Тот высокий пик, скрытый серыми облаками, – Везувий, а под ним примостился у самого моря маленький Геркуланум. Совсем недавно там построили новый театр. Вот древний порт Неаполь, основанный греческими поселенцами, потом в заливе поменьше – город Байи, и вокруг них много других городов. Например, Кумы, где обитает в своей пещере Кумская сивилла – мы навестим ее и узнаем свое будущее… когда оно у нас появится. Или Мизен, где базируется самый большой флот Рима. А слева отступил в море остров Энария, там мы с тобой понежимся в теплых сульфидных источниках.

– Все это так близко, – пробормотала я. – Кажется, что можно перепрыгнуть с одного мыса на другой: с Мизена на Павсилипон, а оттуда на Суррент.

Калигула усмехнулся:

– Может, отсюда так оно и выглядит, но даже тот короткий прыжок с Мизена на Павсилипон будет длиной в пять миль.

– Тогда вплавь? – улыбнулась я.

Мы так увлеклись разглядыванием залива, что не замечали ничего вокруг. В какой-то момент раздались негромкие шаги, невнятный шум, что вовсе не удивительно, учитывая, сколько садовников ухаживало за садами императорской виллы.

Нашу беседу прервал меч.

В то утро боги были на стороне Калигулы, потому что клинок первого нападающего вонзился в складки шерстяной накидки и, попав в подмышку, только порвал нижнюю тунику. Второй удар, нанесенный долей секунды позже, срезал большую серебряную брошь с груди Калигулы, который в этот момент резко повернулся.

Меня охватила паника. Что происходит? Раздался грубый голос – это выругался солдат. Я тоже обернулась. Перед нами стояло двое в неприметных коричневых туниках. Один жилистый и смуглый, второй тяжеловесный и высокий. От гибели нас спасла только благословенная Фортуна, потому что попади два эти удара в цель, они непременно убили бы Калигулу.

В юности брат немало обучался ратному мастерству и знал, как отразить возникшую угрозу. Не успела я моргнуть, а он уже стоял лицом к незнакомцам, зажав в левой руке сорванную накидку наподобие щита, а в правой – серебряный ножик, подаренный Лепидом четырнадцать лет назад. Я даже не видела, как брат достал оружие из ножен.