Текст книги "Путешествия со смыслом. Россия"

Мечта о море

Одно из самых удивительных сооружений первого Летнего сада – это Грот. Рожденный в подражание версальскому, он в то же время напоминал всех своих предшественников: и пещерные храмы Греции и Рима, и особенно гроты эпох Возрождения и барокко. Разбивая многоярусные сады по склонам холмов и на каменных террасах, итальянские архитекторы создавали в них гроты, имитируя пещеры, образующиеся под действием ветра и воды. Отделочным материалом служил травертин, добывавшийся из отложений горячих источников, – он как нельзя лучше передавал идею живой, естественной среды, так как включал в свою структуру окаменелости: моллюсков, различной формы раковины, листья, ветки и корни растений. Декорировали гроты перламутром, кораллами, цветными камнями, пемзовыми сталактитами, свисавшими со стен и потолков. Иногда гроты превращали в настоящие подземные театры – благодаря скрытым механизмам скульптуры, стоящие в этих искусственных пещерах, начинали двигаться, и перед изумленными зрителями воскресали сюжеты античных мифов, так любимых философами-неоплатониками. В эпоху барокко на первый план вышло философское и нравственное осмысление аллегорий, символов, эмблем.

Первый грот в Петербурге Петр посвящает морю – стихии, которая вдохновляла его с детства и до последнего дня, будоражила ум, неизменно давала новые силы и энергию. Море обещало великую славу России – победу в войне, утверждение на Балтике, достойное место среди европейских держав, обещало новых людей, не просто переодетых в европейское платье, но способных по-новому мыслить и создать новое будущее для своей страны. По европейской традиции того времени Грот представлял триумф Посейдона.

Входивший в Грот оказывался в таинственном царстве бога морей, освещенном проникающими сверху, сквозь световой фонарик, лучами. Колесница Посейдона располагалась на возвышении из удивительных камней и раковин, которыми были отделаны также стены и потолок. Пол же был из белого и черного мрамора. Отражаясь в огромных зеркалах ниш, журчали фонтаны с дельфинами, тритонами и морскими нимфами. Звучал орган, приводимый в действие струями воды, слышались голоса птиц. В трех залах Грота стояли античные статуи: героев – Геркулеса, Париса, Мелеагра, богов – Диониса, Фетиды, Афродиты, аллегорий Счастья – с рогом изобилия, Правды – с весами и заповедями, и еще «Добродетели, прогоняющей Ненависть» и множество других.

Петр и госпожа Фенус

Граф Савва Лукич Рагузинский и Юрий Кологривов, отправленные царем в Италию, получают особое задание: подыскать в Риме античную статую Венеры – богини любви и красоты. Вскоре Кологривов сообщает в письме Петру о том, что статуя – именно такая, какую ему хотелось, – найдена самым счастливым образом. И сразу вслед за этим следует новое известие: статуя арестована комиссией Ватикана. Дело в том, что раскопки и вывоз античных скульптур – языческих идолов, «белых дьяволиц» – были запрещены в то время указом папы римского. Петр начинает искать выход. Вскоре Петру докладывают, что при взятии нашими войсками Ревеля (нынешний Таллинн) случайно были захвачены мощи Бригитты Шведской – католической святой. Хитрейший дипломат Рагузинский предлагает папе Клименту VII обмен. Не мог же папа не согласиться обменять мощи почитаемой святой на языческого идола, тем более что о предложении узнали все кардиналы и религиозные деятели Италии – об этом уж Рагузинский позаботился!

Статуя Венеры вызывала у Петра особые чувства. Он приказывает поместить ее в крытой галерее-гроте на центральной аллее. Объявляет о празднике в честь прибытия госпожи Фенус, сам со счастливой улыбкой бродит рядом. Около статуи назначается постоянная охрана, дабы хоть как-то оградить божество от нелестных замечаний посетителей, воспитанных в слишком благочестивом духе… И все же позднее статую переносят в закрытый грот. Слишком дорога она оказывается для государя. Сейчас она, известная всему миру как Венера Таврическая, украшает один из залов Эрмитажа.

Лабиринт

В храмовых комплексах и садах древности лабиринт выполнял весьма серьезную роль – становился дорогой испытаний для тех, кто желал приобщиться к мистериям. Барокко, словно по мановению волшебной палочки, переносит лабиринт в свои сады, превращает его в игру, забаву. Но не таков был Петр, чтоб играться без пользы дела. У входа в Лабиринт стояла статуя горбатого Эзопа, и это было неспроста. Дорожки обрамляли высокие зеленые стены из кустарника, в которых были устроены 32 ниши с фонтанами, оформленными на сюжеты басен Эзопа. Около каждого фонтана стоял столб с медной табличкой, на которой четким шрифтом были написаны басня и – что немаловажно – поучительнейшая мораль. (Если такое путешествие вам кажется простым, возьмите томик Эзопа и попробуйте определить мораль каждой басни сами. Увлекательнейшее занятие!)

Все садовые постройки петровского времени разрушило страшное наводнение 1777 г. Но новые эпохи сохранили следы прошлого: на месте Грота построен изящный чайный домик, а о поучительных баснях напоминает русский Эзоп – И. А. Крылов, памятник которому стоит сегодня в Летнем саду. В его основании – скульптуры на сюжеты басен.

Ассамблеи

В назначенный для гулянья день на Петропавловской крепости с утра взмывал флаг с орлом, держащим в лапах четыре моря. Приезжали, согласно царскому указу, в лодках и по узким тропинкам поднимались к трем дубовым галереям. В пятом часу пополудни стреляла пушка, давая сигнал к началу празднества, и приглашенные спешили в сад… Там уже накрывали столы и устраивали танцы. Петр сам встречал гостей, ожидая на другом конце тоненького мостика. Замешкавшихся на мосту с ног до головы обливали фонтаны-шутихи. Ради праздника на аллеи выпускали часть зверей из вольеров. Всеобщей любимицей была серна, она начинала подпрыгивать при звуках валторны и доверчиво подходила к рукам гостей. Смешил всех ужасно «большой еж» – дикобраз, появлялись и исчезали среди цветов синие лисицы. Гости дивились белым статуям. Петр экзаменовал молодых дворян на знание античной мифологии. На Неве собирались фрегаты, прамы, бригантины. Вечером все корабли освещались тысячами огней на мачтах. Искры фейерверков сияющими водопадами отражались в воде. Палили пушки. Провозглашались тосты: первый – за флот, второй – за «Парадиз».

Кроме праздников в Летнем устраивались и ассамблеи по царскому указу, «где можно друг друга увидеть и о всякой нужде переговорить, так же слышать, где что делается». Собирались во дворцах или прямо в саду. На столах – шахматы и шашки, на других – трубки и насыпанный горкой душистый табак, бутылки с дорогим вином.

Люди собирались разные, не слишком искушенные в новых правилах общения. Должно быть, накануне заучивали рекомендации изданной по велению царя книги «Юности честное зерцало»: «Не хватай первой в блюдо», «Ногами везде не мотай, не грызи костей, не облизывай персты».

Царь с хитростью удалял из общества тех, кто веселился по старинке или пытался скрыть тайные мысли за благообразным лицом. Огромный кубок водки – и невежа исчезал до времени. Кубок и иностранному послу – чтоб не зазнавался. Выпил (царю ведь не откажешь!) – и нет гордеца. Дожидайся под столом окончания ассамблеи… Молодежь осваивала танцы. Первая пара задавала тон, остальные повторяли за ней движения. Цесаревна Елизавета (дочь Петра), обожавшая танцы, нередко позволяла себе пошутить. Например, последним движением натянуть парик на нос своему кавалеру. А за ней «новую фигуру» повторяли все девушки в танцующих парах.

* * *

 
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.
А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.
И все перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
 

Шумит ветр в высоких кронах, словно шепчет стихи. Янус вглядывается в Прошлое и Будущее. За кронами деревьев застыли «Мир и Победа»… По дорожке от одной статуи к другой бегает малыш. Хочет ли он узнать у богов их тайны или поделиться своими? Или узнать свою судьбу у тех, кто 300 лет хранит золотые мечты Петербурга, мечты о России, в которой найдется место Милосердию, Любви, Искренности и Истине? А мы снова придем учиться им в наш первый сад.

Невозможный Петербург
Дмитрий Зубов

Основание Петербурга является ярчайшим свидетельством русской силы духа, которая не знает ничего невозможного.

Госпожа де Сталь

* * *

Однажды совсем еще юный Петр, лазая по амбарам своего предка Никиты Ивановича Романова в селе Измайлово, сыскал на льняном дворе старый английский бот… Так начинается история, ставшая уже хрестоматийной. А от этого ботика – «дедушки российского флота» – традиционно ведут историю России как морской державы. Но постойте! Как это могло случиться? Ведь часто можно слышать и о том, что Петр с раннего детства боялся воды и, по логике, должен был оставить ботик там, где нашел, и забыть о нем. Ах, что бы было с Петербургом и со всеми нами, если бы не эта находка!..

Франц Тиммерман и Каршен Брант, специально приглашенные по такому случаю из Немецкой слободы, подтвердили, что сей бот действительно используют при английских судах. А вот ответ Тиммермана о преимуществах ботика перед русскими лодками поразил Петра в самое сердце: «Он мне сказал, что он ходит на парусах не только по ветру, но и против ветру, которое слово меня в великое удивленье привело». Стоп! Если верно то, что с этого ботика начинается русский флот, то тогда с открытия, что можно ходить под парусом против ветра, следует вести отсчет истории Петербурга.

* * *

«…В самом деле, куда забросило русскую столицу – на край света! Странный народ русский: была столица в Киеве – здесь слишком тепло, мало холоду; переехала русская столица в Москву – нет, и тут мало холода: подавай Бог Петербург! Выкинет штуку русская столица, если подсоседится к ледяному полюсу… “На семьсот верст убежать от матушки! Экой востроногой какой!“– говорит московский народ, прищуривая глаза на чухонскую сторону» (Н. В. Гоголь «Петербургские записки 1836 года»).

С Николаем Васильевичем не поспоришь. Петербург, твердо ставший на 60-й параллели (если быть точным, 59°57′ с.ш.), оказался самым северным из городов с миллионным населением. Эта географическая широта роднит Петербург с югом Аляски и севером Камчатки, и всего 2° Питер «не дотянул» до Якутска.

«Блестящей ошибкой Петра Великого» наречет Карамзин это событие, имея в виду «основание новой столицы на северном крае государства, среди зыбей болотных, в местах, осужденных природою на бесплодие и недостаток» («Записки о древней и новой России»).

Сокрушаясь вслед за русским историком по поводу непредусмотрительности царя, невольно вспомнишь и ужасный петербургский климат. «Весны нет в Петербурге – это дело решенное; лета, в том смысле, как его понимает Европа и другие части света, также нет. Так что же в нем есть наконец? Как что? Помилуйте – а дождь, неутомимый дождь, вечный дождь, который так страстно любит приневские страны. Дождь сделался необходимостью для

Петербурга, без дождя ему, кажется, чего-то недостает. Если его нет день, другой, то Петербург начинает беспокоиться и спрашивает: “Что же это значит? Неужто он иссяк? Неужто он и сегодня не будет?“» (А.А. Григорьев «Заметки петербургского зеваки»). Будет! Будет! Ученые все подсчитали: ясных и безоблачных дней в Петербурге в среднем 31 в году (целый месяц!), 105 – как Бог пошлет, зато каждый год на город выливается 158 дождей. И прибавьте еще 61 день с твердыми осадками (снег, град, иней). «Есть люди, которые удивляются тому, откуда берется такая огромная масса воды, в течение нескольких месяцев ежедневно низвергающаяся на Петербург; но они и не подозревают, что это происходит от особенного благоволения неба, которое, зная, как дождь необходим для Петербурга, собирает дождевые тучи со всех концов земли для его удовольствия. И зато сколько сортов дождя падает в течение лета! И маленький, и большой, и проливной, и частый, и редкий, и мелкий, и крупный, и грибной, и травяной, и постоянный, и с отдыхом – решительно на все вкусы – кому какой больше нравится…» (А. А. Григорьев «Заметки петербургского зеваки»).

Ах да, чуть не забыл про наводнения! Первое случилось уже в год основания города. А потом – понеслось… В 1706 году Петр писал Меньшикову: «Третьего дня ветром вест-зюйд-вест такую воду нагнало, какой, сказывают, не бывало. У меня в хоромах было сверху пола 21 дюйм, а по городу и на другой стороне по улице свободно ездили на лодках. Однако же недолго держалась, менее трех часов. И зело было утешно смотреть, что люди по кровлям и по деревьям, будто во время потопа, сидели… Вода хотя и зело велика была, беды большой не сделала». А вот спустя сто лет петербуржцам было не до утехи. В 1824 году Петербург пережил самое большое за свою историю наводнение. Вода поднялась на 421 сантиметр над уровнем Балтийского моря.

 
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась…
 

А.С. Пушкин «Медный всадник»

Большую часть Петербурга накрыла невская вода: «Хаос, океан, смутное смешение хлябей, которые повсюду обтекали видимую часть города… все изломанное в щепки неслось, влеклось неудержимым, неотразимым стремлением… Невский проспект превращен был в бурный пролив» (А. С. Грибоедов «Частные случаи петербургского наводнения»).

«Петербург любить нельзя…» Как не любили мы тех из школьных учителей, что с нас «драли по три шкуры», чтобы заставить учиться, и именно им благодарны были потом, когда поняли, какой бесценный урок от них получили.

…И не любить его нельзя. Как не может не любить мать самого трудного из своих детей за бессонные ночи, за сбитые коленки, за бесконечные болячки.

«Ужасный город, бесчеловечный город! Природа и культура соединились здесь для того, чтобы подвергать неслыханным пыткам человеческие души и тела, выжимая под тяжким давлением прессов эссенцию духа» (В. М. Гаршин «Петербургские письма»).

«Да, этот болотный, немецкий, чухонский, бюрократический, крамольнический, чужой город, этот “лишний административный центр“… а по моему скромному мнению – единственный русский город, способный быть настоящею духовною родиной». «Петербург любить нельзя, а я чувствую, что не стал бы жить ни в каком другом городе России…» (А. И. Герцен «Москва и Петербург).

Спасибо Петру за этот город, за то, что заставил полюбить трудности, за то, что показал нам нашу же силу.

«Казалось, судьба хотела, чтобы спавший дотоле непробудным сном русский человек кровавым потом и отчаянною борьбою выработал свое будущее, ибо прочны только тяжким трудом одержанные победы, только страданиями и кровью стяжанные завоевания! Может быть, в более благоприятном климате, среди менее враждебной природы, при отсутствии неодолимых препятствий русский человек скоро возгордился бы своими легкими успехами, и его энергия снова заснула бы, не успев даже и проснуться вполне» (В. Г. Белинский «Петербург и Москва»).

* * *

«И на болоте цветут лилии…» (Горький «Письма»). Петербург можно любить или не любить, можно сомневаться в его целесообразности или не мыслить без него России, но оставаться равнодушным нельзя. Да и не получится. Он создан для того, чтобы удивлять, восхищать, очаровывать. Он неправилен, нереален, невозможен – он из другого мира. Из того, где царствует молодость, творчество, дух созидания. Он вечный урок для России, он зеркало, в котором каждый русский человек может увидеть себя подлинным.

«Да, господа, жить безвыездно в Москве и потом приехать в Петербург – это значит из одного мира перелететь в другой, совершенно на первый не похожий…» (В. Г. Белинский «Петербург и Москва»).

Храм Духа. Осколок вечности на берегу реки жизни
Марина Заболотская

Иногда мне кажется, что это самое сокровенное место на русской земле. Здесь никогда не бывает многолюдно и несказанно прекрасна природа. И кажется, в истории небольшого обветшавшего храма, затерявшегося среди смоленских лесов, как в зеркале, отразилась судьба России.

То было особенное время – уже надвигалась трагедия войны и революции и неразрешенные противоречия вели страну к тяжелым испытаниям, но рубеж XIX–XX веков был отмечен и духовными поисками, откровениями, спорами о судьбах русских людей.

Одной из тех, кто пытался воплотить чаяния русской интеллигенции о новой жизни, новом искусстве, новом человеке, была княгиня Мария Клавдиевна Тенишева. С заботой о воспитании крестьянства, с верой в пробуждение его лучших качеств, раскрытием богатейших талантов его души связывала она будущее России. В своем имении Талашкино, на хуторе Флёново Смоленской губернии, Мария Клавдиевна открыла школу для крестьянских детей. Великосветская образованная дама, прекрасная певица, талантливая художница, она обучала своих воспитанников правильно вести хозяйство и любить землю, стала для них матерью и наставницей. Школа, детский театр и оркестр, музей русских древностей, мастерские прикладного искусства, где вместе с детьми работали известные художники того времени: Репин, Врубель, Коровин, Малютин, – Талашкино собрало многих талантливых, неравнодушных людей. Не случайно современники назвали его «русской Флоренцией».

В 1903 году в эти места впервые приезжает Николай Константинович Рерих. Он видит в деяниях княгини «начало храма новой жизни». И это удивительно совпадает с мечтами самой Марии Клавдиевны: «Моя школа во Флёнове взяла столько моих сил, симпатий и преданности, что я уже смотрела на нее как на нечто стойкое, прочное, вполне установившееся, и мне захотелось увенчать свое создание храмом Божиим… чтобы десница Господня с вершины этой горы из века в век благословляла создание любви – народную школу». Мечта о храме на долгие годы соединила устремления обоих.

В поисках облика храма Тенишева обращается сначала к профессору Прахову, затем к архитектору Суслову, виднейшим специалистам того времени. Но ни один из предложенных проектов не удовлетворил ее: «В это время я тяжело страдала мучительной нервной болезнью и едва находила силы утром встать с постели, добрести до моей мастерской, чтобы там, в каком-то духовном самозабвении, умиротворенная, в смирении, целыми днями неустанно работать, живя единственным желанием выразить тот образ, который смутно жил в моей душе».

Тенишева отходит от канонов современной церковной архитектуры. Она пытается соединить образы русской старины, впечатления, вынесенные из своих путешествий по Русскому Северу, с силуэтами местной природы. «Даже далекие пути. Даже храмы Айанты и Лхасы» угадываются здесь, напишет потом Рерих. «На высокой красивой горе, покрытой соснами, елями и липами, с необозримым кругозором», был воздвигнут храм, напоминающий одновременно древнюю пирамиду, русский шатер и буддийскую пагоду.

Революционные волнения 1905 года на Смоленщине все восприняли как гром среди ясного неба. Мария Клавдиевна искренне любила своих учеников и долго не хотела верить, что это они устраивали поджоги в имении, распространяли красные прокламации…

Осенью закрывается школа во Флёнове, а тяжелобольная Тенишева уезжает из России.

В Талашкино она возвращается только через два с половиной года: «Затрещало, распалось созданное; жестокая, слепая сила уничтожила всю любовную деятельность… Натешилась, утихла буря, но замолкло все, кругом все умерло, не слыхать смеха и пения, оживления и стука. Там, где была школа, – тишина. А над ней, высоко на горе, стоит одиноко на вершине дело любви – храм. Во время заката уныло смотрю я с балкона на пламенеющий крест, горюю, страдаю и по-прежнему люблю».

В поездке из Москвы в Талашкино Марию Клавдиевну сопровождает Рерих, пытается отвлечь ее от горьких дум. В долгих разговорах они возвращаются к храму, и в душе Тенишевой с новой силой, как феникс, возрождается мечта о храме, о завершении отделочных работ. И самое главное – рождается высшая идея, которая будет осенять его.

«Я только забросила слово, а он откликнулся. Это слово – храм… Только с ним, если Господь приведет, доделаю его. Он человек, живущий духом, Господней искры избранник, через него скажется Божья правда. Храм достроится во имя Духа Святого – сила Божественной духовной радости, тайною мощью связующая и всеобъемлющая бытие…»

В своих духовных и творческих исканиях Рерих и Тенишева оказались очень близки. Николай Константинович обращается к теме, которая давно его волнует, – к Древней Индии, праматери великих культур и цивилизаций. О

Тенишевой он скажет: «В последнее время ее жизни в Талашкине увлекла ее мысль о синтезе всех иконографических представлений. Та совместная работа, которая связывала нас и раньше, еще более кристаллизовалась на общих помыслах об особом музее изображений, который мы решили назвать «Храмом Духа»».

Увидев на выставке в 1910 году эскизы Рериха к росписям храма, поэт Волошин записал: «Из всех вещей Рериха наиболее заинтересовал меня эскиз запрестольной стенописи для Талашкинской церкви под именем «Царица Небесная на берегу Реки Жизни». Пламенные, золотисто-алые, багряные, рдяные сонмы сил небесных, стены зданий, развертывающихся над облаками, посреди них Царица Небесная в белом платье, а внизу неяркий облачный день и студеные воды будничной реки жизни. Что странно поражает и, быть может, привлекает в этой композиции, это то, что, хотя все элементы в ней, по-видимому, византийские, она носит чисто буддийский, тибетский характер».

Руки Царицы Небесной сложены в традиционном индийском жесте, а ее одежду украшают те же фигуры и символы, что вырезаны на белом камне Дмитровского собора во Владимире. Образ Царицы Небесной, олицетворяющей Любовь-Милосердие-Мудрость, занимал важное место и в более позднем творчестве Рериха.

В 1910 году легли первые росписи на стены храма. Через год помочь отцу во Флёново приехали Юрий и Святослав. Сама Тенишева сделала для церкви эмалевый напрестольный крест, над которым долго трудилась в своей мастерской.

А над главным входом, «как осколок вечности», словно чудесное полотно, развернулась огромная мозаика «Спас Нерукотворный», выполненная по картонам Рериха лучшей частной мозаичной мастерской В. А. Фролова. Кажется, огромные глаза Спаса занимают все пространство, заставляя застыть перед входом в храм. А на закате мозаичный Спас ярко сияет в лучах заходящего солнца, и за несколько километров виднеется горящая свеча храма.

Постепенно в Талашкино вернулась жизнь, дух созидания и творчества. Тенишева все свое время отдает просвещению: педагогические курсы, музей «Русская старина», подаренный городу, поиск и поддержка молодых талантов…

В 1914 году весть о начале войны застала Николая Константиновича в стенах храма. Работы пришлось остановить. Ни Тенишева, ни Рерих тогда не могли предположить, что это последнее лето, которое они провели в Талашкине. Впереди были тяготы войны, революция, эмиграция…

Для Рериха храм Духа стал последней крупной работой в России, венцом и одновременно новым началом в духовном и творческом пути. Многие образы, мотивы и символы, родившиеся в период углубленной работы над храмом, встречаются в более поздних работах художника.

Мария Клавдиевна навсегда покинула Россию в 1918 году, отплыв из Крыма в эмиграцию на одном из последних пароходов. До конца ее не покидала надежда вернуться в Смоленск, в свое имение, чтобы продолжить строительство храма «в ознаменование Святого Духа». «Этот завершительный завет Марии Клавдиевны в Талашкине еще раз показал, что верною осталась она своему изначальному устремлению строить и верить в будущее и новое», – написал потом Николай Константинович.

У каждого человека, пытающегося жить осознанно, есть своя сокровенная география. В моей сокровенной географии храм Духа занимает особое место. Все в нем: и история создания, и то, что он никогда не был достроен, – для меня символично. Рождавшийся в радости и страдании на переломе двух эпох храм Духа является не только символом России прошлого, но прежде всего символом надежды и мечты о России будущей, мечты о возрождении России.