Текст книги "Россия–Грузия после империи (сборник)"

В письме Виктору Астафьеву Натан Эйдельман выделяет в качестве основного признака творчества этого писателя расставание Астафьева с гуманистической традицией русской литературы двух эпох – русско-имперской (образец для Эйдельмана здесь – Лев Толстой как автор «Хаджи-Мурата») и советско-имперской (образцом советской гуманистической традиции сам Эйдельман до сих пор считал как раз Астафьева!). Русский писатель не мог бы так писать о грузинах! – утверждает Эйдельман, испытавший отвращение именно к пародируемым грузинскому акценту и общему виду толстых, лоснящихся от спеси и обжорства грузинских детей. Акцент здесь становится острием атаки. Именно эта атака хорошо дополняет и политическое переживание расставания РФ с Грузией, обострившееся после русско-грузинской войны 2008 г. и ее последствий. Возможно, и эта война была до некоторой степени предугадана позднесоветским анекдотом, по прошествии четверти века едва ли понятным без комментария. Первая пешеходная улица Москвы – знаменитый Арбат – «течет», по слову Булата Окуджавы, «как река» – от перестроенного в 1980-х гг. громадного здания одного из военных ведомств на Арбатской до здания МИДа на Смоленской площади. Согласно московскому анекдоту тех месяцев, после назначения Шеварднадзе министром иностранных дел СССР Арбат переименовали в «Военно-Грузинскую дорогу». Незаметно, но решительно менялись, таким образом, сами основания официальной советской идеологии.

Алпатов В. (1994) Политика и орфография // Независимая газета. 30 апреля.

Аржак Н. [Даниэль Ю.] (1962) Говорит Москва. Вашингтон: Филиппов.

Астафьев В. (1993) Мультатули // Континент. № 75. С. 111–118.

Астафьев В. (1986) Ловля пескарей в Грузии // Наш современник. № 5. C. 123–141.

Бухвалов Г. (1994) Во дни сомнений… Язык и достоинство нации // Век. 7–13 октября. С. 11.

Быков Д. (1995) ОРТ ориентируется на обывателя // Общая газета. 13–19 апреля. С. 13.

Горышин Г. (1994) Мой мальчик, это я [Воспоминания] // Наш современник. № 6. С. 160–181.

Готье Ю. (1993) Мои заметки [1920–1922] // Вопросы истории. № 2. С. 139–155.

Гусейнов Г. (1992) Исторический смысл политического косноязычия. Украина и русское общество // Знамя. № 9. С. 190–199.

Долгополов Н. (2014) Шеварднадзе был министром нового типа // Российская газета. 8 июля. № 150 (https://rg.ru/2014/07/08/georgia.html).

Ерофеев В. (1995) Оставьте мою душу в покое: Почти все. М.: Изд-во АО «Х. Г. С.».

Жириновский В. (1994) Анекдоты из коллекции Жириновского. СПб.: Симплекс.

Затонский Д. (1994) Ценности или есть – или их нет // Литературная газета. 13 апреля.

Игошев Л. (1994) О путях России [по поводу статьи А. Зубова «Пути России» (Континент. № 75. С. 124–159)] // Континент. № 81. С. 178–191.

Каграманов Ю. (1993) Украинский вопрос // Дружба народов. № 10. С. 174–184.

Клюковкин Р. [Письмо в редакцию] // Новое время. 1994. № 23. С. 2–3.

Коваленко В. (1994) Русский по-украински (свинья, подложенная большевиками) // Независимая газета. 20 апреля.

krylov [Крылов К.] (2002) Мамардашвили // krylov. Живой журнал «Всеобщий синопсис или Система мнений». 30.04 (https://krylov.livejournal.com/309071.html).

Лебедь А. (1995) Россия сейчас – место, где воруют и дерутся. Изменить положение сможет коалиция левых и патриотических сил // Независимая газета. 5 октября.

Матвеев В. И. (1989). Языковая ситуация в студенческой среде (на примере Киевского пединститута иностранных языков) // Философская и социологическая мысль. № 6. С. 11–13.

Новиков А. (1993) Геополитизация кризиса власти // Век. № 42 (61).

Поздняев М. (1995) Тенденция, однако. Религиозные войны в России становятся реальностью // Общая газета. 6–12 апреля.

Руденко Д. (1994) Пространство: грань бытия // Философия языка: в границах и вне границ. Т. 2. Харьков: Око. С. 129–167.

[Б.а.] Свобода, карбованец и Крым (1994). Несколько мнений об украинской «незалежности» [отклики читателей] // Новое время. № 3. С. 2–3.

Черкизов А. (1996) Хронограф. Живая летопись московского муравья. Путеводитель по пяти годам жизни страны. 1991–1996 [Выступления автора на радиостанции «Эхо Москвы»]. М.: Март.

Чуковская Л. (1997) Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Т. 1: 1938–1941. М.: Согласие.

Чуковский К. (2003) Дневники: В 3 т. Т. 2. М.: Олма-Пресс.

Эйдельман Н., Астафьев В. (1990) Из переписки (1986) // Даугава. № 6. С. 62–67.

[Б. а.] Я так тэбэ кохаю (1995) // Куранты. 16–17 сентября.

Bilaniuk L. (2004) A Typology of Surzhyk: Mixed Ukrainian-Russian Language // International Journal of Bilingualism. Vol. 8. № 4. P. 409–425.

Bilaniuk L. (2010) Language in the Balance: the Politics of Non-accommodation on Bilingual Ukrainian – Russian Television Shows // International Journal of the Sociology of Language. Vol. 2010. Is. 201. Р. 105–133.

Gal S. (1998) Multiplicity and Contention among Language Ideologies // Shieelin B., Woolard K., Kroskrity P. (Eds.) Language Ideologies: Practice and Theory. Oxford: Oxford University Press. P. 317–331.

Heinrich H.-G. (1995) Was blieb von der sowjetischen Politsprache? // Wodak R., Kirsch F. P. (Eds.) Totalitäre Sprache – Langue de bois – Language of Dictatorship. Wien. S. 181–194.

Lippi-Green R. (1997) English with an Accent: Language, Ideology and Discrimination in the United States. London: Routledge.

Mühleisen S. (2005) What Makes an Accent funny and why: Black British Englishes and Humour Televised // Reichl S., Stein M. (Eds.) Cheeky Fictions: Laughter and the Postcolonial. Amsterdam; New York. P. 225–243.

Sacks H. (1974) An Analysis of the Course of a Joke’s Telling in Conversation // Explorations in the Ethnography of Speaking. London: Cambridge University Press. P. 337–353.

Часть 2. Вместо дружбы

Тематические переломы: новые тенденции в русской и грузинской литературе постсоветского периода

Елена Чхаидзе

Анализ тематических трансформаций и развития национальных литератур бывшего СССР в постсоветский период имеет особое значение для составления картины поведения межнационального поля литературы, вышедшего из-под навязанного ракурса «дружелюбия». После распада Советского Союза отношения между Россией и Грузией изменились, даже несмотря на то, что в советские времена культурно-литературные связи республик считались, по разным причинам, наиболее плотными и дружественными. Крах имперско-колониальной парадигмы и выстраивание новых отношений не обошлись без войн. Хотя у этой парадигмы была своя специфика. Отношения Российской империи, а позже РСФСР с республиками Азии и Кавказа характеризовались по-разному[34]34
  Например, известный советский историк и литературовед Натан Эйдельман характеризует Закавказье как «кавказская Азия»: «В составе Российской империи кавказская Азия заняла своеобразное положение. Она не стала этническим продолжением России с анклавами оттесняемых и истребляемых аборигенов или чисто колониальным регионом» (Эйдельман, 1990, 7).


[Закрыть]. Например, как «reverse cultural colonization / обратно-культурная колонизация», сводившаяся к стремлению коммунистов освободить трудящиеся массы, упразднить привилегии для русских на юге и востоке бывшей Российской империи, к строительству заводов, фабрик, школ, больниц, освобождению женщин из гаремов (Moore, 2001, 123) или как «трансимперское, транскультурное и транснациональное» по отношению к российской/советской имперско-колониальной конфигурации (Тлостанова, 2004). Что касается конкретного случая – Кавказ/Закавказье и Россия, то в современной науке часто запутанно используются две дихотомии: Запад – Восток/Ориент и Север – Юг. Первая восходит к известной книге Эдварда Саида «Ориентализм» (Said, 1978), в которой рассматривается модель Запад – Восток (Ориент). Под Востоком он подразумевал мусульманский Ближний Восток, а под Западом – Европу. Сравнение культурно-ментальных отличий двух миров помогло европейцам сконструировать образ себя. Однако Саид обошел отношения Российской империи с ее провинциями. На мой взгляд, причина лежала в особенности определения «места» России: для европейцев она была Востоком, а для Азии или Востока – Западом (это отмечали Н. Бердяев, П. Чаадаев, В. Соловьев). У Грузии также было особое место. Будучи самой мощной державой Востока в период Средневековья, позже потерявшая свои территории и большую численность населения из-за захватов со стороны Персии и Османской империи, она была, как Россия и Европа, христианской страной – единственной православной христианской страной Востока. Из-за этого дихотомию Запад – Восток по отношению к России и Грузии применить сложно. Более подходящей является вторая дихотомия. Современные теоретики рассматривают противопоставление глобальный Север – глобальный Юг (Тлостанова, 2012, 97–99), где под Севером подразумеваются богатство, «белая кость», власть, а под Югом – экономическая, социальная, гендерная, экзистенциальная несвобода и зависимость. Более того, внутри самой Европы существует противопоставление Север и Юг. Странам Южной Европы приписываются, например, иррациональность и коррумпированность, основанная на клановости, а странам Северной Европы – рациональность и развитое чувство долга (Dainotto, 2002; 2007). В нашем случае Севером является Россия, а Югом – Грузия. Условную «общность» подтверждают церковные/духовные и культурные связи, зародившиеся до политических.

Обращения друг к другу в литературных произведениях, начиная еще с феодального периода, свидетельствуют о формировании некоего единого культурно-литературного пространства: Россия – Грузия. До колониального периода, последовавшего после подписания Георгиевского трактата (1783 г.) и нарушения его положений в 1801 г.[35]35
  Приведем слова, демонстрирующие динамику развития событий от первого этапа, когда грузинский царь ищет пути к покровительству Россией: // «Предоставьте им все мое царство и мое владение как жертву чистосердечную и праведную и предложите его не только под покровительство высочайшего русского императорского престола, но и предоставьте вполне их власти и попечению, чтобы с этих пор царство картлосианов считалось принадлежащим державе Российской с теми правами, которыми пользуются находящиеся в России другие области» (Цагарели, 1902, 287–288). // В Тбилиси в мае 1801 г. генерал Карл Кнорринг сверг грузинского претендента на трон и установил правительство Ивана Петровича Лазарева (Lang, 1957, 247). Грузия стала одной из губерний Российской империи. Образ Грузии как самобытного государства сменился на образ периферийной составляющей.


[Закрыть], в грузинской литературе доминирующим является мотив надежды на северного соседа как на спасителя от мусульман, а в русской – мотивы, связанные с участием грузинских ремесленников или людей церкви в совместной культурно-духовной деятельности («Повесть о Вавилонском царстве», XV в.). Например, в поэме «Давитиани» Давида Гурамишвили (1705–1792), где повествование было связано с петровским и послепетровским периодом Российской империи, славянский мир, под которым подразумевались, обобщенно, Россия и Украина, выступал не только как географическая данность, а как политически-культурный ориентир. Писатель рассказывает о восторженной реакции грузинского царя Вахтанга на отклик Петра I – охарактеризованного как «мудрый, щедрый, справедливый», – оказать поддержку в борьбе с мусульманами:

 
Лишь дошли до государя
Эти радостные вести,
Дух воспрянул у владыки,
Поднялась душа из персти.
 

(Гурамишвили, 2004 [1787], 267, 269)[36]36
  Запланировав Персидский поход, а значит, и размещение русских войск в Грузии, Петр I в неожиданный для грузин момент передумал. После этого царь Вахтанг вынужден был покинуть Грузию, а помощи страна, покоренная турками, ждала еще много лет.


[Закрыть]

После нарушений Георгиевского трактата партнерские отношения переросли в иерархические. Произошел первый наиважнейший тематический перелом-преобразование: дискурс страны-спасительницы, использовавшийся в грузинской литературе по отношению к России, перекочевал в русскую литературу – Грузия становится спасительницей для многих представителей русской интеллигенции. Постоянное обращение к южному краю в литературных произведениях сложилось в традицию романтической репрезентации Грузии как страны свободы и вдохновения. На протяжении многих последующих лет русские писатели обращались к своему Югу (Грузии), с которым связаны золотой и серебряный век русской литературы:

 
И перед ним иной картины
Красы живые расцвели:
Ковром раскинулись вдали;
Счастливый, пышный край земли!
 

М. Ю. Лермонтов. Мцыри

На место темы России-спасительницы приходит дискурс покорителя и угнетателя. Грузинские писатели неоднократно обращались именно к такому образу Севера (России), например: у Николоза Бараташвили (Россия – «недруг»), у Александра Чавчавадзе (Грузия – «плененная возлюбленная» – покоренная родина), у Акакия Церетели (Грузия и Россия – «плененная красавица и ее похитители») (Киланава, 2013, 19–71).

В противовес романтическому дискурсу в русской литературе, в грузинской все ярче и ярче рисуются образы русских как пропойц и бездельников, грабящих трудолюбивых и порядочных крестьян. Например, в рассказе «Эльберд» Александра Казбеги русские военные обвиняют грузинских крестьян в ограблении почты и грозят экзекуцией, а главным сюжетом рассказа служит трагическая история, случившаяся в реальности с его другом, крестьянином-кистом (чечено-ингушом). Эльберда публично повесили на владикавказском базаре за то, что он безуспешно пытался защитить свою жену от изнасилования русским офицером; трагедию завершает картина смерти их ребенка – его раздавили и растоптали солдаты, потому что он «ненароком» (Казбеги, 2009, 88) попал им под ноги…

В одной из известных поэм Луки Разикашвили, известного всем под псевдонимом Важа-Пшавела, Грузия аллегорически представлена раненым орлом, а в стихотворении «გაოხრებული ბაღი» [Опустошенный сад] (1912) – разоренным садом[37]37
  Здесь и далее: названия произведений, не издававшихся в русском переводе, приведены на языке оригинала, русский перевод от автора статьи – в квадратных скобках.


[Закрыть]. Опустошили его имперские захватчики – «каркающие в нем вороны» (груз.; Важа-Пшавела, 1912, 27).

Если в досоветской литературе можно было встретить открытую (Казбеги) или аллегоризированную (Важа-Пшавела) точку зрения о российском присутствии, то советская грузинская литература вынуждена была пользоваться приемами кодирования информации (Ципурия, 2016). Советские грузинские писатели чаще стали прибегать к мифу и мифологизации (Беставашвили, 1973, 269–272). Например, в романе Отара Чиладзе «Шел по дороге человек» («გზაზე ერთი კაცი მიდიოდა») обращение к мифу об аргонавтах помогает рассказать о захвате Колхиды – Грузии, а пара Медея – Ясон представляет собой противопоставление Грузия – Россия (см. ст. Рейфилда в наст. издании).

Откуда было знать, что в этом пламени уже был другой знак ‹…› Там находились русские, украинцы, грузины, не успевшие выбраться из кромешного ада[38]38
  Имеется в виду война в Абхазии.


[Закрыть] ‹…›

Империя распадалась. Горюхина, 2000, 9–10

Стремление Грузии к независимости было расценено российскими властями как предательство вековой дружбы. Возмездием за предательство стали кровавые события 9 апреля 1989 г., войны разных лет в Абхазии и Южной Осетии. Уже в позднесоветский период гласности и перестройки, из-за предоставленной возможности открыто заявлять свое мнение, что подтолкнуло к росту национализма, в обеих литературах качественно меняется содержание ведущих дискурсов: романтический ракурс и аллегоризация/мифологизация остаются в прошлом. Первым и самым громким проявлением изменившегося времени стал рассказ Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии» (1986). Он вызвал бурную полемику в литературных кругах Советского Союза (Поракишвили, 2004, 11–24). Автор демифологизирует традиционный миф о радужной щедрой стране и ее людях. Он обращает внимание читателя на отталкивающий, жадный, тиранствующий патриархальный мир. У Астафьева вместо своего романтического края появляется «деспотичный Восток», а вместо романтического путешествия – поездка-бремя.

В грузинской литературе исчезают традиционные литературные приемы, служившие кодирующим средством, с помощью которого передавалась основная мысль об оккупации/советизации Грузии Россией. Распад СССР, а значит, распад имперско-колониальной парадигмы между Россией и Грузией стал поводом для проявления иной, ранее не проявлявшейся открыто/враждебно иерархии: Грузия – Южная Осетия – Абхазия. Связано это было с постсоветскими конфликтами на территории бывшей советской Грузии, которая обретает черты глобального Севера по отношению к своим бывшим автономиям, превратившимся в глобальный Юг. В литературе образуется новая тематическая цепь, которая становится генератором новых дискурсов и лакмусом для ранее заретушированных тем: Россия – Южная Осетия – Абхазия – Грузия.

Роль очевидцев событий и тенденциозная и зачастую неточная/однобокая информация в советских/российских СМИ подтолкнули литераторов к написанию текстов, приближенных к документальности. Этот поток произведений существует, условно, в двух плоскостях: реалистической и постмодернистской. Иллюстрацией к стремлению передать правду о происходящем служит сюжет из романа «Ныне отпущаеши» (1996) русского писателя грузинского происхождения – Александра Эбаноидзе, который первым в русской литературе обратился к теме столкновений в постсоветской Грузии[40]40
  Роман состоит из трех частей: «Реквием. 18 декабря 1991 года» (от 9 апреля 1989 г.), «Версия невменяемого. 20 декабря 1992 г.» (Гражданская война 1990-х гг. в Грузии), «На пепелище. 26 декабря 1991 года» (о жизни главного героя в Москве).


[Закрыть]. Сюжет книги сводится к поездке «московского грузина»-журналиста в Тбилиси. Он попадает в гущу событий 9 апреля и Гражданской войны:

Камера и диктофон притягивали как магнит. В считанные минуты я обрастал толпой. Каждый норовил рассказать свою историю, доказать свою правду, выплеснуть свою боль (Эбаноидзе, 2001, 216).

Его – как свидетеля – восприятие увиденного меняется от сочувствия и стремления помочь до ощущения/осознания абсурдных картин маразма, который вырастает из непрекращающегося протеста.

Одну из самых объемных картин постсоветских вооруженных конфликтов и их последствий зафиксировала в своем «Путешествии учительницы на Кавказ» Эльвира Горюхина (2000), как репортер объездившая неспокойный постсоветский Кавказ и Закавказье. Художественные произведения Горюхиной о Кавказе критики ставят в один ряд с «Севастопольскими рассказами» Толстого (Шейхова, 2010; Руденко, 2004). Автор-рассказчица ломает традиционный образ имперского путешественника, восторгающегося экзотикой юга. Она оказалась единственной из российских писателей, взявшей на себя задачу фиксировать по горячим следам происходящее, а также записывать размышления местных жителей Кавказа и Закавказья о своей участи, об отношении к своему историческому прошлому и будущему, об отношении к проблемам, последовавшим за обретением независимости. «Путешествие…» стало художественным текстом, основанным на документальном материале. Смелость писательницы заключалась в протестном противостоянии информационному потоку официальных российских СМИ, обрушившемуся на неосведомленного обывателя (Рева, 2015, 210) за пределами горячих точек. Путешествие включило в себя Грузию (Тбилиси, Зугдиди, Сенаки и др.), Нагорный Карабах, Чечню, Дагестан. Книга состоит из глав «Чем спасемся?» (о войнах и поствоенном синдроме в Грузии), «Нагорный Карабах» (о конфликте между армянами и азербайджанцами), «Место жительства – война» (о войне в Чечне), «Накануне» (о напряжении в Дагестане). Повествование о Грузии начиная с января 1992 г. пропитано тревогой и болью. Горюхина сосредотачивается на городских картинах и на биографических случаях очевидцев войны. Типичными для Тбилиси тех лет были не благополучие, а люди с автоматами, множество беженцев, сгоревшие дома, взорванные мосты.

В середине января 1992 г. Тбилиси был не похож на себя. «Что сегодня случилось в Тбилиси?» – эта строчка из стихов Заболоцкого не давала покоя. И хотя было ясно, что идет война, глаз не мог смириться с тьмой, в которую был погружен один из прекраснейших городов мира (Горюхина, 2000, 14).

Рассказчица сосредоточилась на главной гуманитарной катастрофе Кавказа: детях и беженцах, потерявших дом. Главным мотивом всех поездок Горюхиной было стремление помочь детям, оказавшимся в зоне боевых действий, своим друзьям («там моим друзьям плохо»), а также письменная фиксация увиденного. Публикация отрывков из детских сочинений и воспоминаний детей должна была стать главным упреком политикам. После войны в Абхазии появилось «общество» мечущихся и молчащих людей, пораженных культурной травмой (Alexander, 2004, 1; Штомпка, 2001, 8). Молчащие дети, молчащие мужчины, картины с гробами детей, автоматические и повторяющиеся действия, связанные с реальностью, которой уже нет, т. е. проекция действий прошлого в настоящем:

Человек существует без желаний, надежд, без адекватной реакции на происходящее. Не все беженцы таковы. Далеко не все. Некоторые, наоборот, развивают гиперактивность, чтобы создать для себя и окружающих ощущение новой жизни. Хатуна упорно ищет постельное белье, которого нет. Судорожно достает кружку для чая, которого тоже нет. Наконец оставляет поиски и, словно окаменев, садится на постель. Все! Больше ничего нет! Ничего! Есть только горе (Горюхина, 2000, 47).

Не только тема травмы, но и тема потери становится лейтмотивом «Путешествия…». Дети-беженцы из Абхазии говорили о потере родителей и дома. Например, в главе «Дети Кодорского ущелья»:

Я тогда училась во втором классе, когда началась братоубийственная война между абхазами и грузинами. Это была болезненно придуманная война. До сегодняшнего дня мы не видим конец мучениям людей. Голодные и босые люди разбросаны за пределами своей родины. Мне, беженке, желаемым остаются мой дом и моя школа. Я не воспринимаю своей школу, в которой учусь. Софико Чаплиани. 11 лет (Горюхина, 2000, 40).

Содержание «Путешествия…» демонстрирует метаморфозу роли «колонизатора». У Горюхиной он становится сочувствующим свидетелем случившегося. Меняется и сама «периферия», на смену цветущей Грузии приходит разрушенный рай. Неотъемлемой частью темы путешествия в Грузию становится нарратив путешествия на войну.

В грузинской литературе основным летописцем событий начала 1990-х гг. стал Отар Чхеидзе. Его авторству принадлежат 5 романов, объединенных под общим названием «მატიანე ქართლისა» [Летопись Картли][41]41
  Картли – грузинская провинция, в которой находится г. Тбилиси.


[Закрыть]. В книгах подробно описываются протесты на площади Руставели 9 апреля 1989 г., а также события Гражданской войны. Автор представил трансформацию грузинского общества как пережившего культурную травму, связанную с потерей независимости еще в прошлых веках (имперский период, советизация), и желающего ее преодолеть. Главного врага они видят в лице России. В романах кардинально антироссийские настроения грузинского общества соседствуют с дискурсом сомнения, царившим тогда же. Например:

Пока существует Российская Империя, какой бы облик она ни принимала, пока в Грузии засели русские войска, разговоры о независимости – иллюзия, и ничего больше! ‹…› Долой оккупацию и аннексию! (Чхеидзе, 2002, 64)

Или

Один лишь национализм не уведет нас далеко… (Там же, 94).

Чхеидзе подробно обращается к описанию митингов в Тбилиси и по всей Грузии. В его текстах читатель знакомится не только с лозунгами, звучавшими на митингах, но и с репрезентацией образов политиков, являвшихся лидерами в те времена.

Схожие картины и сюжеты можно встретить и у упомянутого выше Эбаноидзе, и у Наталии Соколовской в романе «Литературная рабыня: будни и праздники» (2007). Грузинская сюжетная часть романа разделена на два периода – до и после 9 апреля и Гражданской войны в Грузии. Главная героиня, русская девушка Даша, стала свидетельницей двух Грузий: своей советской и чужой постсоветской. Образ рая, закрепившийся в русском сознании благодаря писателям нескольких поколений, изменился и стал разрушенным раем (Чхаидзе, 2016). Героиня видит митинги, толпу с флагами, выступающую за независимость от России, а затем бронетранспортеры, танки, солдат, панику, давку (Соколовская, 2011, 40).

В произведениях, посвященных более поздним событиям (Пятидневная война 08.08.08 в Южной Осетии), писатели также основываются на хронике войн, но пытаются создать ощущение «ненастоящести» войны. Они прибегают к постмодернистскому приему монтажа компьютерной, виртуальной игры в войну или приему обращения к медиапространству, способствующему также созданию «виртуальной» войны, которая перерастает в настоящую. К таким текстам относятся роман-пьеса Басы Джаникашвили «ომობანა» [Войнушка] (2010) и роман Зазы Бурчуладзе «Adibas» (2011) (см. ст. Уффельманна в наст. издании)[42]42
  Пьеса Джаникашвили не переведена на русский язык, роман Бурчуладзе переведен.


[Закрыть].

Джаникашвили помещает читателя во вроде бы реальный мир, в котором начинается повествование-воспоминание жительницы Сиони – Лали. Она вспоминает о ежедневных заботах населения Грузии во время августовской войны: одна часть населения воевала, а другая – отдыхала (Джаникашвили, 2010, 7). Сюжет формируется вокруг двух конфликтов: между Россией и Грузией и между супругами Гурамом и Верой. Символично, что конфликт и «фронтовая зона» в семье появились из-за их сына Гивико, бросившего камень в русский истребитель, в результате чего тот взорвался. Повествование предлагает блестящий образ антиколониальной борьбы. Под конец вся история оказывается компьютерной игрой, виртуальной реальностью: война – войнушкой, с названием, напоминающим детскую забаву, а русские пилоты, оказавшиеся в плену у грузин, – фарсом. Писатель предоставляет возможность читателю самому решить – это реальность или виртуальность, факт или фикция.

Джаникашвили вкладывает в текст и политический посыл: по мнению рассказчика, августовская война является ироническим повторением событий 9 апреля 1989 г.; образ врага остается неизменившимся, а сами жители Грузии находят пути выживания, не борясь, а создавая лишь видимость. Рассказчик намекает на нереализованность, несостоятельность того, что связывали с обретением независимости страны (Там же, 38–41).

Заза Бурчуладзе обращается к теме современной жизни тбилисской «золотой молодежи», для которой война – это лишь фон, созданный массмедиа и существующий лишь как дополнительный шум, не мешающий половому акту одного из героев романа, совершающемуся во время телевизионных новостей. Русско-грузинская война – это помеха, вклинивающаяся в жизнь грузинской молодой богемы, помешанной лишь на одном – брендизме. Бренд одежды управляет жизнью и системой ценностей. Трагедия страны лишь отголоском входит в жизнь тех людей, которых она не коснулась напрямую.

Особенным, неосязаемым и несуществующим, с одной стороны, и абсолютно кровавым – с другой, является новое пространство, зафиксированное в названии романа «irrata.ru»[43]43
  Роман не переведен на русский язык.


[Закрыть] Гурама Мегрелишвили и Тамаза Деметрашвили (2010; см. ст. Абзианидзе в наст. издании). «Irrata.ru» – метафора, обозначающая новые границы: Южная Осетия принадлежит уже России, а не Грузии, потому что «иратта» – это «Осетия», и написание ее в домене «ру» говорит само за себя. Не только название романа передает доминирование и передел границ, но и слова боевиков-наемников (Имама, Георгия и Валерия) – о ненависти и национализме, о стремлении расширить домен «ру» с помощью захвата, наживы и мародерства:

А у меня есть повод ненавидеть этот народ, знаете? – проговорил Валерий, – во-первых, потому что они – наглая толпа чернозадых, и больше ничего, во-вторых, все несчастья России – от них, или от чеченцев! (Мегрелишвили, Деметрашвили, 2010, 5).

В постсоветский период в русской и грузинской литературе появляется сюжет столкновения между грузинами и советскими/российскими войсками. В русской литературе доминирует взгляд очевидца столкновений в Грузии, который удивлен произошедшим и разочарован потерей старого романтизированного мира. Грузинские писатели придерживаются тенденций, доставшихся им в наследство от писателей прошлых лет: продолжается традиция в изображении России как страны-угнетательницы; не прекращается тема насилия. К новшествам относятся сюжеты описания хода боев с российскими войсками; смена риторики сомнений на неприкрытую критику, обращение к виртуальной реальности и компьютерной игре. Августовская война стала толчком для появления в литературе словосочетания «русско-грузинская война», что ранее не существовало ни в истории, ни в литературоведении.