Текст книги "Мир, любовь и свобода. Как жить без войн"

Война – здоровье государства

Война – это здоровье государства. Она автоматически запускает в обществе непреодолимое стремление к единообразию, к страстному сотрудничеству с государством в подавлении миноритарных групп и индивидов, которые лишены широкого стадного чувства.

Рэндольф Бурн[14]14
  Randolph Bourne, «The State», in Randolph Bourne, The Radical Will: Selected Writings 1911–1918 (Berkeley: University of California Press, 1992), pp. 355–395, p. 360.


[Закрыть]

Война на каждом шагу бросает вызов праву и подрывает его верховенство. Она концентрирует полномочия в руках исполнительной власти и предоставляет готовое оправдание для любого злоупотребления полномочиями. В этой связи можно упомянуть недавние разоблачения в отношении обширной и весьма сомнительной с точки зрения закона системы шпионажа и слежки. Еще несколько лет назад такая система была бы сочтена фантазией параноика; а теперь ее оправдывают интересами «войны с террором».

Война увеличивает власть правительства и его возможности применять принуждение. С каждой новой войной чрезвычайные полномочия прибавляются, и их отмена (если она вообще удается) требует все больше времени и усилий. Как и другие кризисные ситуации, война создает «эффект храповика», который переводит нажим государства на более высокую ступень; после войны этот нажим может ослабеть, но редко возвращается к довоенному уровню. Как отмечает историк экономики Роберт Хиггс, усиление власти происходит в порядке реакции на «кризисы», особенно на войны и депрессии: «С началом кризиса правительство расширяет свою реальную компетенцию в сфере принятия экономических решений», а «после кризиса эти добавочные полномочия сокращаются не в полной мере и оставляют правительству больше власти, чем оно имело бы, не будь кризиса»[15]15
  Robert Higgs, Crisis and Leviathan: Critical Episodes in the Growth of American Government (Oxford: Oxford University Press, 1987), p. 73 [см.: Хиггз Р. Кризис и Левиафан: Поворотные моменты роста американского правительства. М.: ИРИСЭН, 2010].


[Закрыть]. Война служит оправданием для принудительного труда (в форме воинской повинности), повышения налогов, конфискаций и реквизиций товаров, нормирования потребления и обобществления средств производства. Новые государственные ведомства, новые полномочия и налоги – все эти меры можно обосновать ссылкой на их необходимость для «победы в войне», «разгрома врага» и «спасения нации». Война порождает коллективизм и этатизм.

Война приносит налоги и государственные долги. Вот бесстрастное объяснение Томаса Пейна: «Война есть общая жатва для всех, кто имеет отношение к распределению и расходованию государственных денег; и это одинаково для всех стран. Это своего рода завоевание внутри страны: его цель – увеличение дохода; а поскольку доход невозможно увеличить, не поднимая налоги, нужен убедительный предлог для увеличения расходов. Озирая историю английского государства, его войн и налогов, наблюдатель, не ослепленный предвзятостью и не увлеченный личным интересом, несомненно, признает: не налоги вводились ради ведения войн, а, напротив, войны затевались ради введения налогов»[16]16
  Thomas Paine, The Rights of Man, Part I, in Paine, Political Writings, ed. by Bruce Kuklick (Cambridge: Cambridge University Press, 1989), р. 86 [Пейн Т. Права человека // Пейн Т. Избранные сочинения. М.: Изд-во АН СССР, 1959].


[Закрыть].

Война, как ничто иное, способна оправдать увеличение налогового бремени. По весьма обоснованному мнению Маргарет Леви, история государств продемонстрировала, что «самое приемлемое оправдание налогов – это война»[17]17
  Margaret Levi, Of Rule and Revenue (Berkeley: University of California Press, 1988), p. 105.


[Закрыть].

Во время войны критика властей считается изменнической, пораженческой и антипатриотичной. Гражданские свободы ограничиваются, вводится цензура, газеты закрываются и поощряется слежка за гражданами. Соотечественников объявляют врагами, их демонизируют, преследуют, подвергают аресту, сажают в тюрьму, высылают или убивают.

Наконец, война освобождает правительство от обязанности отчитываться за свои действия, позволяет ему преследовать собственные цели под предлогом заботы о стране. Она дает политическим элитам возможность консолидировать влияние, отвлечь внимание от внутренних проблем и объединить общественное мнение в поддержке действующих правителей. В драме «Генрих IV» (часть 2) Уильям Шекспир со свойственной ему образностью показал политические возможности войны. Вот сцена, когда старый король вызывает сына и объясняет, какую политическую пользу может принести заграничный поход:

 
У всех, кого я в качестве друзей
Тебе препоручаю, лишь недавно
Я вырвал жала и спилил клыки.
Их мятежи мне дали власть. Их бунты
Всегда могли свалить меня. Одних
Я устранил с пути. Других вниманье
Хотел отвлечь войной в святой земле.
Поставь себе за правило, мой Гарри:
Наполни беспокойные умы
Походами, заморскими делами,
Отправь подальше шумных непосед
И на чужбине дай им развернуться,
Чтоб прошлое забвеньем поросло[18]18
  Шекспир. Генрих IV. Часть 2, действие 4, сцена 5 (перевод Б. Пастернака).


[Закрыть].
 

«Наполнить беспокойные умы походами и заморскими делами» – испробованный политический прием. Он один и тот же везде: на Востоке и на Западе, на Севере и на Юге, в демократиях и диктатурах. Это инструмент власти. И он во многих случаях работает.

Кто несет ответственность?

Организованное насилие обходится очень дорого: за него расплачиваются жизнями, свободой и материальным благополучием. Оно редко соответствует критерию рациональной обоснованности. И после войны справедливость тоже редко торжествует. Побежденных карают, но победители редко предстают перед судом за то, что они сделали со своими жертвами. Так было во все времена. Один из величайших борцов за соблюдение законности, римский философ и сенатор Катон Младший, публично обвинил в тяжком военном преступлении Юлия Цезаря, одного из самых беспощадных убийц в истории. Вот как историк Плутарх описывает эту достойную внимания сцену в римском сенате: «Когда Цезарь, отважно вторгшись в земли воинственных племен, одержал победу и распространился слух, будто он напал на германцев во время перемирия и перебил триста тысяч, все считали, что народ, в благодарность за радостную весть, должен принести жертвы богам и справить праздник, и только Катон настоятельно советовал выдать Цезаря тем, кто пострадал от его вероломства, не брать ответственность за преступление на себя и не возлагать ее на государство. “Нет, – воскликнул он, – давайте за то поблагодарим богов жертвами, что безумие и безрассудство полководца они не вменили в вину воинам и по-прежнему щадят наш город!”»[19]19
  Плутарх. Катон 51 [Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. 2. М., 1994. С. 252].


[Закрыть].

Нечего и говорить, что Цезаря не взяли под стражу и не выдали немногим уцелевшим германцам. Им не предоставили возможности покарать Цезаря за массовое убийство соплеменников. А сам Цезарь в своих «Записках о Галльской войне» открыто одобряет собственное поведение. Вот, в частности, что он рассказывает (повествуя о себе в третьем лице). К Цезарю явилась мирная делегация германских вождей; он ее задержал и, пользуясь случаем, напал на вражеский лагерь. Не ожидавшие этого германские воины попробовали было сопротивляться. «Но, – продолжает Цезарь, – вся остальная масса, состоявшая из женщин и детей (они оставили родину и перешли через Рейн всем народом), бросилась бежать врассыпную; в погоню за ними Цезарь послал конницу. Когда германцы услыхали у себя в тылу крик и увидали избиение своих, то они побросали оружие, оставили знамена и кинулись из лагеря; но, добежав вплоть до того места, где Моса [Маас] сливается с Рейном, должны были отказаться от дальнейшего бегства: очень многие из них были перебиты, уцелевшие бросились в воду и погибли, не справившись ни со своим страхом и утомлением, ни с силой течения. Наши все до одного, за исключением весьма немногих раненых, благополучно вернулись в лагерь, избавившись от очень опасной войны, так как число неприятелей доходило до четырехсот тридцати тысяч»[20]20
  Цезарь. Записки о Галльской войне IV 14–15 [Записки Юлия Цезаря. М., 1993, с. 76].


[Закрыть].

Многие ли сегодня знают, что Юлий Цезарь лично руководил хладнокровным истреблением сотен тысяч людей, совершенным в один день? Один лишь Катон-стоик осудил преступление Цезаря и впоследствии заплатил за это жизнью. После Второй мировой войны за преступления судили побежденных, но, как и следовало ожидать, мало внимания было уделено преступному поведению государственных деятелей и военнослужащих стран-победительниц. В первую очередь это относится к СССР, но также к китайским режимам (гоминдановскому и коммунистическому), к США и Великобритании. В двух последних странах прошло несколько заседаний военных судов, но они редко выносили обвинительные приговоры за убийство военнопленных[21]21
  Чтение отчетов о разгуле насилия в эти годы – тяжелое занятие. Войну развязали страны Оси (вместе с советскими союзниками Германии). Некоторые военные и политические лидеры стран Оси понесли заслуженное наказание, но вина за убийства лежала не только на них. В большинстве своем преступления остались совершенно безнаказанными, – как это вообще свойственно войнам.


[Закрыть].

Война – организованное насилие. Она разрушительна, а не созидательна; она несет смерть, а не жизнь; она служит неподотчетной власти и враждебна свободе.

Тысячи лет тому назад неизвестный поэт написал сочинение «Состязание Гомера и Гесиода», изобразив в нем состязание двух основоположников поэзии Западной цивилизации. Гомеру принадлежит «Илиада», образцовая военная поэма, начинающаяся словами: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына»[22]22
  Здесь и далее «Илиада» цитируется в переводе Н. Гнедича, а «Труды и дни» в переводе В. Вересаева. – Прим. перев.


[Закрыть]. Гесиод – автор поэмы «Труды и дни», в которой повествуется о том, как вести трудолюбивую и достойную жизнь. Анонимное сочинение о двух поэтах талантливо задумано: один поэт начинает, цитируя строки из своего знаменитого произведения, другой продолжает своими подходящими строками. Гесиод говорит мирно и обыденно, Гомер – воинственно и возвышенно.

Когда состязание подошло к концу, «все эллины воскликнули, что победителем должен быть признан Гомер. Но царь Панед потребовал, чтобы каждый из поэтов продекламировал самый лучший отрывок из своих стихов. И Гесиод произнес следующие строки:

 
Лишь на востоке начнут всходить Атлантиды-Плеяды,
Жать поспешай; а начнут заходить – за посев принимайся… (393–394)
 

А Гомер на это:

 
Щит со щитом, шишак с шишаком, человек с человеком
Тесно смыкался; касалися светлыми бляхами шлемы,
Зыблясь на воинах… (XIII 131–133)
 

И вновь эллины восхищенно приветствовали Гомера, ибо стихи его неизмеримо превышали обычный уровень; и потребовали они, чтобы Гомер был объявлен победителем. Но царь отдал приз Гесиоду, объявив, что получить его должен тот, кто призывает людей к миру и земледелию, а не тот, кто поет им о войнах и побоищах»[23]23
  Unknown author, «Of the Origin of Homer and Hesiod, and of their Contest», in Hesiod, the Homeric Hymns, and Homerica, trans. by Hugh E. G. Evelyn-White (Cambridge, Ma.: Harvard University Press, 1914), pp. 585–587. [Лукач Ю. Состязание Гомера и Гесиода. http://www.poezia.ru/article.php?sid=108461].


[Закрыть].

Настало время превозносить достоинства мира, сотрудничества и трудолюбия, торговли и коммерции, науки и знания, любви и красоты, свободы и справедливости. Пора оставить позади пороки войны – раздоры и разрушения, грабежи и конфискации, цензуру и запреты, ненависть и страх, насилие и беззаконие. В современном мире, миролюбивом и стремящемся к процветанию, приз должен достаться тем, кто призывает людей к миру, а не к войне и убийству.

Свобода и мир

Свобода и мир. Именно это предлагают либералы. Свобода и мир – дело сознательного выбора. Они вызволили и продолжают вызволять миллиарды людей из нищеты и страданий. Выбор в пользу свободы и мира – правильный выбор взрослых людей. В этом выборе есть смелость; в нем есть порыв; в нем есть дерзание; в нем есть величие и славный облик, которые неизмеримо выше тех чудовищно искаженных их образов, которые предлагает война. Предпринимательство, процветание, гражданское общество, дружба, достижения, продуктивность, искусство, знание, красота, любовь, семья, удовлетворенность, полнота жизни, счастье – все это дается миром и разрушается войной.

Тем же, кто сетует, что мирное существование слишком «скучно», тем, кто тоскует по вражде, раздору, насилию, много лет назад ответил великий классик либерализма Бенжамен Констан: «Разве мы существуем только для того, чтобы вымостить нашими мертвыми телами вашу дорогу к славе? У вас есть вкус к войне: но нам-то какая от него польза? Вам скучно в спокойное мирное время. Но нам-то что за дело до вашей скуки?»[24]24
  Benjamin Constant, «The Spirit of Conquest and Usurpation and their Relation to European Civilization», – Constant, Political Writings, Biancamaria Fontana, ed. (Cambridge: Cambridge University Press, 1988), p. 82.


[Закрыть]

Человеческая история переполнена войной и убийством. Пора, наконец, вручить приз не тем, кто твердит о войне и убийстве, а тем, кто предан миру и мирному труду.

2
Стивен Пинкер
Отступление войны и концепции человеческой природы

Возможно, в это трудно поверить, но войны идут на спад. Что свидетельствует об этом замечательном факте и каковы его причины? Стивен Пинкер – профессор психологического факультета Гарвардского университета. Занимается исследованиями в области языка и проблем сознания. Публикуется в «New York Times», «Time» и «The New Republic». Автор восьми книг, в том числе: «The Language Instinct» («Язык как инстинкт», см. рус. пер.), «How the Mind Works» («Как работает сознание»), «Words and Rules» («Слова и правила»), «The Blank State» («Чистый лист»), «The Stuff of Thought» («Содержание мысли»). Самая последняя – «The Better Angels Of Our Nature: Why Violence Has Declined» («Добрые ангелы нашей природы: почему насилия стало меньше»).

Насколько можно судить, война отступает. За две трети столетия, прошедшие после Второй мировой войны, великие державы, да и вообще развитые страны за редчайшими исключениями не сталкивались на поле боя, – беспрецедентное явление в истории (Holsti 1986; Jervis 1988; Luard 1988; Gaddis 1989; Mueller 1989, 2004, 2009; Ray 1989; Howard 1991; Keegan 1993; Payne 2004; Gat 2006; Gleditsch 2008; обзор см. в: Pinker 2011, глава 5). Вопреки прогнозам экспертов, США и СССР не начали третью мировую войну, а великие державы не вели боевых действий друг против друга со времен окончания Корейской войны в 1953 г. После 600-летнего периода, в течение которого страны Западной Европы каждый год начинали две новые войны, с 1945 г. они не начали ни одной. Если взять самые богатые страны всего мира, а их примерно сорок, то и они не вступали в вооруженные конфликты друг с другом. Еще один приятный сюрприз: после окончания «холодной войны» в 1989 г. количество войн всех видов во всем мире сократилось (Human Security Centre 2005; Lacina, Gleditsch, and Russett 2006; Human Security Report Project 2007; Gleditsch 2008; Goldstein 2011; Human Security Report Project 2011; обзор см. в: Pinker 2011, глава 6). Войны между государствами стали крайне редким явлением, а число гражданских войн, возраставшее в 1960–1990-х годах, уменьшилось. Общемировой уровень смертности от межгосударственных и гражданских войн вместе взятых также неуклонно снижается: почти 300 человек на 100 тысяч жителей планеты во время Второй мировой войны, почти 30 во время Корейской войны, немного больше 10 в эпоху Вьетнамской войны, меньше 10 в 1970–1980-х годах и менее одного в XXI в.

Насколько серьезно следует относиться к данным, свидетельствующим об отступлении войны? Что это – статистическая аберрация, случайное и преходящее везение? Результат некорректной методики, избранной для подсчета войн и их жертв? Период временного затишья в неумолимом круговороте вещей – затишье перед бурей, разлом Сан Андреас перед Великим землетрясением, сухостой, готовый вспыхнуть от тлеющего окурка? На эти вопросы нет точных ответов. В данной статье я рассмотрю их сквозь призму свойств человеческой природы.

Многие эксперты сомневаются, что война в принципе может отступить: человеческая природа, говорят они, не изменилась, и нам по-прежнему свойственна врожденная склонность к насилию, которая постоянно порождала войны в нашей истории. Врожденная агрессивность существует, и доказательств тому достаточно: мы наблюдаем повсеместную агрессивность у приматов и вездесущее насилие в человеческих обществах – убийства, изнасилования, домашнее насилие, восстания, разбои, междоусобицы. Кроме того, есть веские основания полагать, что в ходе эволюции нашего вида некоторые гены, гормоны, отделы мозга и само давление естественного отбора способствовали насилию (обзор этих вопросов см. в: Pinker 2011, главы 2, 8 и 9). Всего за два поколения людей, которые достигли зрелости с 1945 г., это воздействие не могло стать прямо противоположными и аннулировать результаты нескольких миллионов лет эволюции гоминид. Поскольку наша биологическая тяга к войне никуда не делась, то, согласно этой логике, любые мирные интерлюдии будут преходящи. Тех, кто не считает, что отступление войны – это статистический артефакт или полоса везения, принято называть романтиками, идеалистами и утопистами. Немногочисленные поклонники Руссо и правда глубоко уверовали в его теорию, считая, что изначальная склонность к насилию не присуща человеческой природе: мы, говорят они, – безволосые бонобо (так называемые «шимпанзе-хиппи»), мы наполнены окситоцином и наделены нейронами сочувствия, которые естественным образом делают нас миролюбивыми.

Я не думаю, что мы – «шимпанзе-хиппи», но считаю, что отступление войны – это реальный факт. Как записного реалиста школы Гоббса меня нисколько не смущает утверждение, что отступление войны вполне совместимо с неромантическим взглядом на природу человека. В книге «Чистый лист» («The Blank Slate», 2002) я отмечал, что наш мозг сформировался в ходе естественного отбора и усвоил в числе прочих свойств такие импульсы, как жадность, страх, месть, ярость, мачизм, трайбализм и самообман. Каждый из них по отдельности или в той или иной комбинации способен побудить наш род к насилию. Тем не менее я намерен показать, что это не слишком лестное мнение о человеческой природе нисколько не мешает считать отступление войны реальной и, возможно, устойчивой тенденцией в человеческой истории.

Четыре причины, по которым отступление войны совместимо с реалистическим взглядом на человеческую природу

1. Произошли удивительные вещи

Снижение, а иногда и полное исчезновение насилия определенных видов отнюдь не является чем-то экстраординарным в человеческой истории. В моей книге «The Better Angels 0f Our Nature: Why Violence Has Declined» («Добрые ангелы нашей природы: почему насилия стало меньше») (Pinker 2011) и в книге Джеймса Пейна «A History of Force» («История силы») (Payne 2004) приведены десятки таких случаев. Вот некоторые примеры.

• В анархических племенных обществах уровень военной смертности был, вероятно, раз в пять выше, чем в первых государствах.

• Во всех ранних цивилизациях человеческие жертвоприношения были обычной практикой; к настоящему времени они совершенно исчезли.

• Уровень смертности от насилия в Европе со Средних веков до ХХ в. сократился по меньшей мере в 35 раз.

• В ходе гуманитарной революции во второй половине XVIII в. все крупные страны Запада отменили пытки как вид уголовного наказания.

• В прошлом в европейских странах смертной казнью карались сотни видов преступлений, – даже такие мелкие, как кража кочана капусты или неодобрительное высказывание о королевском парке. Начиная с XVIII в. смертная казнь стала назначаться только за государственную измену и особо тяжкие уголовные преступления; в ХХ в. она была отменена во всех демократиях Запада, кроме США. Но и в США 17 из 50 штатов отменили смертную казнь, а в оставшихся число казненных (по отношению к численности населения) составляет ничтожную долю того, что было в колониальный период.

• Некогда рабство было повсюду совершенно законным институтом. В XVIII в. началась кампания за отмену рабства; она распространялась по всему миру и завершилась в 1980 г., когда рабство было запрещено в Мавритании.

• В результате гуманитарной революции были также упразднены охота на ведьм, религиозные преследования, дуэли, кровавые зрелища и долговые тюрьмы.

• Некогда в США линчевали в среднем 150 чернокожих в год. В первой половине ХХ в. эта цифра упала до нуля.

• Телесные наказания детей – узаконенная порка в школах, шлепки и оплеухи дома – в большинстве стран Запада практически исчезли, а в некоторых из этих стран запрещены законом.

• С 1970-х годов уровень преступности, связанной с насилием, – убийств, изнасилований, домашнего насилия, насилия над детьми и преступлений на почве ненависти – резко сократился (в ряде случаев почти на 80 %).

Учитывая эти объективно установленные факты, невозможно утверждать, что человеческая природа не допускает снижения уровня насилия. Разумеется, допускает. Вопрос только в том, как это происходит.

2. Человеческая природа многогранна

Люди склонны сводить человеческую природу к одной сущности и потом спорить, что же это за сущность. Низки мы или благородны, соответствуем представлениям Гоббса или представлениям Руссо, обезьяны или ангелы? При таком упрощенном подходе мы должны быть либо склонными к насилию, поскольку регулярно к нему прибегаем, либо миролюбивыми, поскольку способны жить мирно.

Но мозг – невероятно сложный орган, состоящий из многих анатомически и химически разнородных участков. По мнению большинства психологов, человеческая природа не единообразна; она охватывает множество различных умственных способностей, элементов, органов, внутренних импульсов и прочих подсистем. Одни подсистемы могут толкать нас к насилию, а другие – удерживать от него.

Насилие порождается четырьмя основными видами мотивации, каждым из которых заведуют разные нейробиологические системы.

Эксплуатация. Насилие используется как средство достижения цели. Скажем, наносится вред людям, которые мешают некоему лицу достичь желаемого. Примеры – грабеж, завоевание, изгнание или уничтожение местного населения, убийство или заключение в тюрьму политических или экономических соперников.

Господство. У отдельно взятых индивидов – стремление возглавить иерархию подчинения и стать вожаком стаи; у групп – стремление к племенному, этническому, расовому, национальному или религиозному превосходству.

Месть. Убеждение, что человек, задевший чьи-то интересы или достоинство, заслуживает наказания.

Идеология. Системы массовых убеждений, насаждаемые с помощью неявного внушения, идеологической обработки или прямого насилия; как правило, строятся на утопических представлениях. Примеры: национализм, фашизм, нацизм, коммунизм и воинствующие религии. Поскольку утопия есть мир, обещающий быть безгранично и вечно благим, против тех, кто мешает идти к светлому будущему, дозволяется применять насилие в любом масштабе, согласно поговорке: «Нельзя приготовить яичницу, не разбив несколько яиц» (или «лес рубят – щепки летят»).

Против этих низких побуждений действуют наши положительные, добрые способности.

Самоконтроль. Участки лобных долей головного мозга способны предвидеть долгосрочные последствия наших действий и подавлять стремление к этим действиям.

Сочувствие. Способность ощущать чужое страдание.

Нравственное чувство. Система норм и запретов, основанная на непосредственном понимании порядочности в отношении отдельных людей, верности в отношении сообщества, уважения к законной власти, сохранения чистоты и святости. Нравственное чувство способно вынуждать к соблюдению норм порядочности и тем самым делать невозможными определенные вредоносные действия. (К сожалению, оно способно быть и причиной насилия, поскольку может рационализировать воинственные идеологии, основанные на трайбализме, пуританстве и авторитаризме.)

Мышление. Когнитивный процесс, позволяющий нам проводить объективный беспристрастный анализ.

Таким образом, совершение актов насилия зависит от взаимодействия перечисленных способностей; само строение человеческой природы не обрекает наш род на неизменный уровень насилия.

В частности, решение начать войну может быть спровоцировано любым сочетанием мотивов, подразумевающих насилие. Если этому решению не противостоят никакие мотивы, препятствующие насилию, тогда тот, кто его принимает, должен мобилизовать воинственную массу, подстегивая агрессивные поползновения соотечественников и, напротив, подавляя мирные настроения. Таким образом, реальное развязывание войны зависит от того, будут ли многочисленные психологические процессы последовательно развиваться, не встречая противодействия со стороны других психологических процессов, которые распределены по социальным сетям, связывающим многих других людей. Нет никакого основания считать, что соотносительная сила этих соперничающих влияний должна оставаться неизменной в ходе человеческой истории.

3. Обусловленные компоненты человеческой природы

Многие компоненты человеческой природы носят обусловленный (зависящий от влияния среды), а не гидравлический (гомеостатический) характер. Подозрение, что перерыв в войнах, вероятно, является эфемерным, часто основано на ментальной модели, в которой тяга к насилию понимается как гидравлическая сила. Эту тягу в лучшем случае можно переключить или перенаправить, но бесконечно держать ее под спудом невозможно. Гидравлическая модель человеческой мотивации глубоко укоренена в нашем представлении о насилии. Научный статус этой модели придали психоанализ, этология и бихевиоризм (под видом снижения интенсивности влечений); кроме того, она согласуется с кибернетической концепцией гомеостаза, в которой цепь обратной связи удерживает систему в постоянном равновесии, противодействуя любому дисбалансу. Согласуется она и с нашим субъективным опытом: человек не может бесконечно обходиться без пищи, воды или сна; ему очень трудно сдерживать сексуальное желание, нарастающие позывы зевнуть, чихнуть, почесаться или справить нужду.

Однако было бы большой ошибкой считать все реакции человека гомеостатическими. Многие из них имеют адаптивный, ответный или обусловленный характер: они запускаются разными комбинациями факторов воздействия среды, когнитивного и эмоционального состояния. Возьмем, например, эволюционно обусловленную боязнь высоты, змей, заточения, глубокой воды или пауков. Даже если страх перед змеями имеет врожденный характер, человек может прожить всю жизнь, не испытав этого страха, если не встретится со змеей. Можно упомянуть еще дрожь, сильную влюбленность или любовную ревность.

Мотивация насилия тоже не всегда гомеостатична. Нет никаких оснований полагать, что потребность причинить кому-то вред постепенно накапливается и требует периодического выхода. Насилие связано со значительным риском увечья и даже смерти, если человек защищается, если он или его родственники мстят или если его вынуждают к превентивным действиям. Согласно теории естественного отбора механизмы приспособления меняются, когда потенциальные издержки превышают потенциальную пользу. Гидравлическая тяга к насилию вряд ли может меняться, а вот обусловленные обстоятельствами позывы могут. В числе этих обстоятельств можно упомянуть хищничество и эксплуатацию, когда представляется возможность эксплуатировать жертву без особого риска; доминирование, когда чей-либо мужской престиж внезапно ставится под вопрос в глазах значимой аудитории; мстительность, т. е. осуществление наказания с целью окончательно пресечь оскорбления или физический ущерб; ярость, когда некто, долго представлявший угрозу, вдруг оказывается в уязвимом положении. Если эти обстоятельства не реализуются, – допустим, человек ведет упорядоченную жизнь мирного обывателя и не сталкивается с серьезными угрозами и оскорблениями, – тогда любая склонность реагировать на них насилием будет пребывать в таком же «спящем» состоянии, как страх перед ядовитыми змеями. Та же чувствительность к изменению условий может, при соответствующем стечении обстоятельств, заглушить у политических лидеров всякое стремление втянуть свои страны в войну.

4. Человеческое познание – открытая генеративная система

Среди различных психологических способностей, которые могут удерживать нас от насилия, особое место занимает когнитивный аппарат, позволяющий человеку мыслить. Разум – это комбинаторная система, способная порождать огромное количество четких мыслей. Подобно тому как из десятков тысяч слов, содержащихся в наших словарных запасах, можно с помощью правил синтаксиса составить триллионы предложений, так с помощью когнитивного процесса из даже еще большего числа понятий, содержащихся в нашей умственной кладовой, можно составить неисчислимое множество связных мыслей (Pinker 1994; 1997; 1999).

В этом пространстве доступных человеческому разуму идей находятся убеждения, история, религия, идеология, суеверия, а также интуитивные и формализованные теории, которые возникают в результате наших размышлений и распространяются с помощью языка в наших социальных сетях, где затем обрабатываются, обновляются и сочетаются. При наличии адекватной социальной инфраструктуры – грамотности, открытости дискуссий, мобильности людей и идей, признанного господства логической корректности и эмпирической проверки – в этой фоновой среде периодически могут рождаться научные открытия, глубокие математические истины и полезные изобретения.

Благодаря своим когнитивным способностям наш вид превозмог бедствия болезней и голода; при помощи тех же способностей он может совладать и с бедствием войны. Военные трофеи – бесспорно, соблазнительная вещь. Но рано или поздно люди неизбежно осознают, что в долгосрочной перспективе победители и побежденные меняются местами, а потому все только выиграют, если каким-то образом договорятся одновременно сложить оружие. Проблема в том, как побудить другого опустить оружие одновременно с тобой: односторонний пацифизм делает страну уязвимой для агрессии все еще воинственных соседей.

Не нужно сильно напрягать воображение, чтобы признать: к решению этой проблемы постепенно подключаются изобретательность и опыт человечества, точно так же как они шаг за шагом устраняли голод и болезни. Вот некоторые плоды человеческого познания, которые отнимали у лидеров и народов желание вступать в войну.

• Появление института государства снизило привлекательность ориентированного на эксплуатацию насилия за счет того, что уголовное наказание сводит на нет ожидаемую выгоду. Это, в свою очередь, ослабляет желание потенциальной жертвы применить превентивные меры к потенциальным агрессорам, принять угрожающий вид, чтобы удержать их от нападения или отомстить после него.

• Ограничение полномочий государства, в том числе с помощью демократического механизма, запрещает государству использовать в отношении граждан больше насилия, чем необходимо для предотвращения преступлений.

• Инфраструктура коммерции, благодаря которой покупка вещей становится дешевле, чем грабеж, а другие люди имеют бо́льшую ценность живыми, чем мертвыми.

• Международное сообщество, способное распространять нормы ненасильственного сотрудничества, представляющие собой более широкие аналоги тех норм, которые позволяют людям сосуществовать в быту и на работе.

• Межгосударственные организации, способные поощрять коммерцию, разрешать споры, разделять воюющие стороны, предотвращать нарушения и наказывать агрессоров.

• Дозированная реакция на агрессию: экономические санкции, международная изоляция, предупредительные заявления, тактика ненасильственного сопротивления и пропорциональные контрудары – в отличие от безоговорочного возмездия.

• Примирительные меры: церемонии, памятники, комиссии по установлению исторической истины, формальные извинения – все, что способствует компромиссу между бывшими врагами, сдерживая их стремление отплатить друг другу по каждому пункту.

• Гуманистические контридеологии – права человека, всеобщее братство людей, расширение взаимопонимания и осуждение войны, – способные конкурировать на рынке идей с национализмом, милитаризмом, реваншизмом и утопическими идеологиями.

Эти и другие когнитивные инструменты, насколько можно судить, снизили вероятность того, что постоянные трения, характерные для человеческих взаимоотношений, будут приводить к военным конфликтам (Russett, Oneal 2001; Long, Brecke 2003; Mueller 2004; Mueller 2010; Gleditsch 2008; Goldstein 2011; Human Security Report Project 2011). Многие из этих плодов человеческой изобретательности присутствуют в теориях «либерального», или «кантовского», мира, и упомянуть этого мыслителя эпохи Просвещения здесь вполне уместно. Подобно другим знаменитым политическим мыслителям Века разума и Просвещения, например Локку, Юму и Спинозе, Кант размышлял и об условиях, позволяющих отказаться от насилия, и о комбинаторных механизмах человеческого познания. Такое сочетание психологических и политических интересов, я думаю, не случайно.