Текст книги "Александр Александрович Богданов"

Критики эмпириомонизма всегда ставили под вопрос необходимость в самой подстановке. Богданов утверждал, что общение людей, которое служит основой форм опыта, предполагает, по-видимому, какую-то своеобразную двойственность живых комплексов, имея в виду, что к физическим телам – организмам с их движениями и звуками – мы присоединяем непосредственно нам недоступные переживания этих существ, их восприятия, чувства, представления и т. д. Сегодня можно утверждать, что двойственность в общении с другими людьми, на самом деле, не только существует, но и подчиняется определенной логике, учитывающей особенности этого присоединения. Эта неустранимая двойственность в познании не является дуализмом, так как граница между самореференцией (высказывание внутри формы) и инореференцией (вовне формы) не является абсолютной, а всякий раз формируется при переходе от инореференции к самореференции и/или наоборот. Одна из современных трактовок этого вопроса опирается на понятие коммуникации. Понимание в коммуникации, по Луману, есть «осознание» различий между сообщениями (внешней стороной формы) и тем, что из них отобрано (информацией – внутренней стороной формы). Богданов называл такие отношения социальной организованностью опыта, когда люди, обмениваясь бесчисленными высказываниями, непрерывно устраняют взаимные противоречия своего социального опыта и организуют его во всеобщие по значению, т. е. объективные формы. В споре со своими противниками Богданов не мог апеллировать к неразвитым еще теориям или к эксперименту и был вынужден ограничиться чисто логической аргументацией, он доказывал, что его монистический реализм есть наиболее простая и познавательно целесообразная из всех мыслимых материалистических концепций.

Эти воззрения Богданова всегда подвергались критике, и только с появлением в 1980-х годах работ чилийских нейрофизиологов У. Матураны, Ф. Варелы[23]23
  Матурана У., Варела Ф. Древо познания: биологические корни человеческого понимания / пер. с англ. Ю. А. Данилова. М., 2001.


[Закрыть], которые иногда называют «нейрофизиологическим вариантом эволюционной эпистемологии», становится ясным, насколько актуальны идеи Богданова. Их позиция, подтвержденная нейрофизиологическими экспериментами, заключается в понимании жизни и познания как двух сторон одного и того же процесса. Живые системы – это когнитивные системы, а жизнь как процесс представляет собой процесс познания. Это утверждение действительно для всех организмов, как располагающих нервной системой, так и не располагающих ею. Нервная система не обрабатывает информацию из внешнего мира, но, наоборот, творит некий мир в процессе познания. Познание есть не отображение независимого, предопределенного мира, но сотворение нового мира. Конкретным организмом в процессе его жизнедеятельности созидается не мир вообще, а некий конкретный мир, всегда обусловленный структурой организма. Способы, которые мы используем для структурного сопряжения с окружающей средой, и, следовательно, мир, который мы творим, зависят от нашей собственной структуры. Общение, согласно Матуране, это не процесс передачи информации, а координация поведения живых организмов посредством их взаимного структурного сопряжения. Тот мир, который каждый из нас видит, согласно концепции Матураны и Варелы, не есть определенный мир, но некий мир, который мы созидаем вместе с другими. Богданов понимал это еще в 1925 году, что подтверждается его словами: «Неустранимо то, что человек смотрит со своей точки зрения, оперирует своими методами. Но в каком смысле все это “свое” для него? Личность не более, как маленький центр приложения социальных сил, один из бесчисленных пунктов их перекреста. Ее точка зрения и способ понимания принадлежит ей в том только смысле, что в ней находят свое воплощение и выражение; было бы правильнее сказать, что личность принадлежит им, а не наоборот. И они могут быть объективны»[24]24
  Воспоминания о детстве. 28 апреля 1925 г. // Неизвестный Богданов. Кн. 1. М., 1995. С. 23–32.


[Закрыть]. Но это касается сопряжения человека с внешним человеческим миром.

Но что же происходит с миром внутренним? Каким образом акты сознания связаны с нервными реакциями, вызываемыми взаимодействием с внешним миром? На этот вопрос Богданов пытается ответить, используя идею о психофизиологическом параллелизме как инструменте для преодоления разнородности элементов опыта. Разнородность элементов опыта проистекает из того факта, что мир, который мы наблюдаем с помощью наших органов чувств, – это мир отдельностей, прерывностей, но в сознании он каким-то непостижимым образом становится непрерывным. Для практической работы разума в этой непрерывности расставляются метки – слова. В самом деле, наши ощущения с помощью разума преобразуются в понятия, используя которые мы с помощью логики, оперирующей с записанными с помощью знаков суждениями, извлекаем значения, или то, что мы привыкли называть «знание». Понятие для человека – это всегда слово (имя); человеческий язык постоянно утверждает, что вещи вне нас имеют какие-то качества и признаки.

Имена вещей приходят к нам в раннем возрасте, когда мы учимся говорить, и это происходит настолько естественно, что мы даже не подозреваем, что здесь может таиться какая-то ловушка. Что это? – спрашивает ребенок, – и заботливый родитель, например, отвечает – это стол. И так происходит всю жизнь; о чем бы мы не узнавали, все имеет свое имя. Любая вещь из действительности проецируется на экран сознания только со своим именем. Человек не использует специальных маркеров или символов для обозначения существования. Все, что появляется на экране сознания благодаря своему имени, является для наблюдателя тем, что существует (в воображении или в действительности). В общепринятом восприятии для обозначения существования мы не можем использовать ничто, пустоту, реальное пространство не позаботилось о корректном заполнении табло сознания, как это делает действительность. Нечто, могущее существовать, но не имеющее метки, сознанием игнорируется, его для сознания не существует. Когда обычный наблюдатель видит дерево, он должен совершить работу по обозначению дерева на своем внутреннем экране сознания, у него, видящего конкретное дерево, возникает некий смутный образ абстрактного дерева, обязательно в сопровождении имени, иначе этот образ невозможно использовать для размышлений, коммуникаций и передачи знаний. Когда наблюдатель пожелает предположить, что то, что существует, не существует, он просто не делает пометку.

Таким образом, наблюдатель использует пометку (имя) для индикации, что он подтверждает существование чего-либо, и не использует ничего для обозначения того, что он не подтверждает. Конечно, при этом он не задумывается над тем, что он учитывает в качестве подтверждения существования – всего лишь его знак, но дальше действует так, как если бы он учитывал существование. Но, вообще говоря, и это принципиальный момент, знак существования и факт реального существования могут различаться. Психофизиологический параллелизм, как утверждает Богданов, – это наличие постоянного соотношения между психическими явлениями и физиологическими процессами нервной системы, так что «параллельно» ряду фактов сознания развертывается ряд одновременных физиологических нервных процессов в неразрывной и неизменной связи с ними. Богданов лишь указывает на эту идею как на задачу познания, оно должно связать психический и нервно-физиологический ряд в один целостный процесс.

Богданов выдвигает при этом передовую идею, что в познании первичны не объекты, а отношения (взаимодействия)[25]25
  Богданов А. А. Эмпириомонизм. Кн. 1. С. 55.


[Закрыть]. Простейшим отношением между объектами, как мы уже отмечали, является различие, и именно на него реагируют органы чувств. Эта конструкция позволяет нам отделить в сознании стол от бумаги с помощью символов – названий «стол», «бумага». Граница существует лишь как указание пересечь ее – будь то изнутри вовне, будь то извне вовнутрь. Но в зрительном восприятии граница вызывает вполне реальный электрохимический импульс в зрительном нерве, который поступает в мозг и обрабатывается им, вызывая эффект изображения – лист бумаги, лежащий на столе. Так, нервный импульс соединился с ментальной конструкцией, и произошло это тогда, когда зрение дало скачок (разрыв непрерывности) в потоке импульсов, натолкнувшись на разницу в восприятии стола и бумаги, а сознание, наоборот, соединило ментальной конструкцией (различием) обе стороны формы в целостность – лист бумаги на столе. Так, на наш взгляд, работает механизм психофизиологического параллелизма, о котором писал Богданов.

В естественных науках эффекты вызываются импульсами, силами и прочими вполне конкретными вещами. Но в ментальном мире, мире коммуникации и организации эффекты вызываются различиями; в мире разума то, что не существует, может являться причиной действий. Бездействие, пребывание в привычном порядке может привести к неконтролируемому нарушению этого порядка. В настоящее время концепция разупорядочения, возникающего наряду с упорядочением, стала парадигмой современного естествознания и в значительной мере философии. Но в начале прошлого века идея Богданова о динамическом характере взаимодействия двойственных друг другу процессов организации и дезорганизации как источнике и механизме движения материи была поистине революционной.

Во время работы над тектологией Богданов приходит к убеждению, от которого он не отказался до конца жизни, что всеобщую организационную теорию можно построить только как науку, а не как философскую концепцию. Более того, он сформулировал утверждение о конце философии, зачеркнув тем самым свой огромный труд по созданию эмпириомонизма: «…по мере своего развития тектология должна делать излишней философию и уже с самого начала стоит над нею, соединяя с ее универсальностью научный и практический характер»[26]26
  Богданов А. А. Тектология: Всеобщая организационная наука. М., 2003. С. 87.


[Закрыть].

Позже, в статье «От философии к организационной науке» Богданов утверждает, что «эмпириомонизм – организационная философия – есть только этап на пути к организационной науке», и, как только основы этой науки получили четкие очертания, «с этого времени философия, как таковая, потеряла для меня реальный интерес: она – временное и несовершенное объединение опыта, которое должно уступить место высшему научному его единству»[27]27
  Там же. С. 117.


[Закрыть]. Желание Богданова замкнуть всеобщую организационную теорию, придать ей полноту и логическую завершенность привели его к весьма спорному выводу. Если наука заключается в решении вопросов, которые можно решить с помощью консенсуса (координации социально-организованного опыта, в терминологии Богданова), а не путем постановки новых вопросов, то философия – это действительно не наука, а ее стимулятор. Основной прогресс в науке часто, даже может быть всегда, зависит от успешной постановки вопроса, который не возникал раньше; основной научный прогресс, следовательно, является отпрыском науки и философии.

Да, действительно, научное развитие в любом обществе зависит от продвижения структурных наук, в которых метод абстрагирования от индивидуальных случаев – требование универсальных законов – достиг наиболее развитой формы. Науки сегодня структурируются вдоль математических линий, и наиболее быстрые и эффектные изменения происходят именно в структурных науках. Среди структурных наук следует выделить не только чистую и прикладную математику, но также такие науки, как системный анализ, информационная теория, кибернетика и теория игр. Эти дисциплины составляют так называемую математику событий, развертывающихся во времени: события, планируемые и контролируемые человеком, события, управляемые структурами, которые действуют, как будто по плану, и другие события, подчиняющиеся законам вероятностной причинности. То есть эти науки составляют структурные теории изменений, происходящих со временем. Их наиболее важным инструментом является сегодня компьютер, а компьютерная теория сама относится к структурным наукам.

На наш взгляд, создание «Тектологии» является первой и неординарной, хотя и не завершенной, попыткой представить философскую концепцию (эмпириомонизм) в качестве структурной науки. Но как компьютер не может заменить творческое мышление человека и генерировать вопросы, так и «Тектология» не может заменить особые функции философии, в частности, связанные с необходимостью конструирования обобщенной картины мира, человека и его познания. Реальность может сильно зависеть от того, на какой стороне находится наблюдатель, и то, что истинно на одной стороне, вовсе не может быть таковым на другой (это и есть невидимое заблуждение). Так структурные науки могут склонить нас к опасной иллюзии, что реальность – это структура, которой можно управлять и которую можно контролировать. Но чтобы четко представлять себе нашу ситуацию, мы должны научиться следить одним глазом за нашими восприятиями и теоретическими конструкциями (психическое, в терминологии Богданова), а другим – за реальностью (физическое), окружающей нас.

Богданов верил в марксизм и материалистическое понимание истории, которые отражают взгляд на «внешний» мир, как на множество отдельных вещей, людей и событий, связанных причинно-следственными отношениями. К природной среде относятся так же, как если бы она состояла из независимых частей, используемых группами людей с различными интересами. Раздробленность распространяется и на общество, которое делится на нации, расы, религиозные, политические, экономические, профессиональные группировки. Уверенность в том, что связь между ними можно описывать в рамках случайности или причинно-следственной парадигмы, можно рассматривать как основную причину целого ряда социальных, экологических и культурных кризисов современности.

Индуктивный метод привел Богданова к ключевому вопросу: при бесконечном богатстве материала вселенной и бесконечном разнообразии форм откуда берутся настойчиво, систематически повторяющиеся и возрастающие с познанием аналогии? Признать все их простыми «случайными совпадениями» – значит внести величайший произвол в мировоззрение и даже стать в явное противоречие с теорией вероятностей. Научно возможный вывод один: действительное единство организационных методов, единство их повсюду – в психических и физических комплексах, в живой и мертвой природе, в работе стихийных сил и сознательной деятельности людей. Богданов утверждал, что тектология – это наука, и как наука она «характеризуется, во-первых, способом постановки этих задач – они берутся как организационные (или дезорганизационные); во-вторых, способом их решения – его путь идет через организационный анализ к организационному синтезу. Так как все задачи могут ставиться и решаться таким образом, то она является наукой наиболее общей. Вследствие этого у нее нет своего особого поля: ее поле охватывает области всех других наук, так что они все вместе образуют ее базу, ее необходимую опору, без которой тектология не была бы возможна»[28]28
  Богданов А. А. Наука и рассуждательство (по поводу статей Н. Карева «Тектология или диалектика?») // Тектология: Всеобщая организационная наука. С. 408.


[Закрыть].

Философия эмпириомонизма оказывается якобы ненужной: психические и физические комплексы, проблема психофизиологического параллелизма, подстановка, сопряжение коллективного и индивидуального опыта и многое другое, что составляло суть эмпириомонизма, – все поглощается обобщающими постулатами тектологии или попросту игнорируется как не заслуживающее внимание новой науки – тектологии. Наука, пишет Богданов[29]29
  Богданов А. А. О критиках тектологии? // Там же. С. 411.


[Закрыть], «ограничена научными рамками; а “вещи в себе” – понятия философские. И если тектология есть наука, то она обязана изучать только явления, их связь и закономерность, а прочее предоставить философии. Она даже не опровергает этих философских понятий; но в решении ее задач их некуда поместить». Эта наука, считает Богданов, полностью соответствует материалистической онтологии, поскольку является обобщением эмпирических фактов. Но понятия и методологию тектологии как формализованную обобщающую дедуктивную систему Богданов формулировал, основываясь на индуктивном методе, который сам по себе таит еще много неясного и проблематичного. Неясна правомочность перехода от индуктивного ряда к дедуктивной системе, в которой массивы эмпирических фактов обрабатываются в мышлении и языке средствами дедуктивной логики и только поэтому получают законченный и организованный вид. Материалистическая, демокритовская онтология эмпириомонизма и прорезавшаяся сквозь нее идеалистическая, платоновская методология тектологии не могли не вступить в противоречие. Выбор был сделан в пользу науки – тектологии, и философия живого опыта – эмпириомонизм была отброшена. Но так ли это?

Исследователи, изучающие научное наследие Богданова, прекрасно знают, что понять тектологию без знания основ эмпириомонизма весьма сложно, если вообще невозможно[30]30
  См.: Садовский В. Н. Как следует читать и оценивать «Эмпириомонизм» А. А. Богданова // Вестник Международного института Александра Богданова. 2003. № 3(15).


[Закрыть]. Философские основания эмпириомонизма пронизывают все пласты идей тектологии. Эмпириомонизм и тектология – это двуединая сущность, только в одном облике она предстает как философская эмпирическая система монизма, а в другом – как абстрактная дедуктивная система высокой степени общности. На протяжении многих столетий ученые проводят параллели между знанием, привносимым в виде интуитивного постижения, и знанием, получаемым научной методологией. Обращает на себя внимание явная тенденция сближения этих линий. Причина этого сближения, очевидно, в том, что субъективное, которое всегда было доступно интуитивному постижению или вере, теперь все в большей мере становится объектом научного исследования[31]31
  См.: Лекторский В. А. Научное и вненаучное мышление: скользящая граница // Научные и вненаучные формы мышления. М., 1996. С. 27.


[Закрыть]. На наш взгляд, Богданов на рубеже XIX–XX веков осмысливал фундаментальную проблему соединения в целях познания дискретного и непрерывного, структуры и функции, частей и процессов. Он наметил методологический путь, по которому предстоит идти еще не одному поколению исследователей.

A. Е. Рыбас
Актуальность философии эмпириомонизма

Вопрос об актуальности философии Богданова является немаловажным не только для уяснения идей русского мыслителя и его вклада в развитие мировой философии, но и для определения правильных ориентиров интерпретации философской проблематики, нашедшей отражение в его работах. Поэтому неслучайно творчество Богданова стало в последнее время предметом философских дискуссий, в которых принимает участие все большее число исследователей. Можно выделить несколько подходов к актуализации эмпириомонизма.

Прежде всего обращение к наследию Богданова обусловливается историческим интересом и нацелено на воссоздание более полной картины философско-идеологической борьбы в России первой четверти XX века. После крушения общепринятых интерпретативных схем и оценок событий эпохи трех революций стала осознаваться невозможность однозначного отношения к идейным течениям того времени, полного неожиданных метаморфоз и противоречий. Изучение работ Богданова помогает разобраться в интеллектуальной атмосфере революционной России, и именно этим определяется сейчас их актуальность.

В связи с этим уместно привести точку зрения B. Н. Садовского, который считает, что Богданов «одним из первых марксистов начал осуществлять такую модель развития философии марксизма, которая была направлена против изоляции марксизма от общего направления развития философской культуры и в которой акцент был сделан на синтезе идей марксистской философии и других философских систем»[32]32
  Садовский В. Н. Как следует читать и оценивать «Эмпириомонизм» А. А. Богданова // Вестник Международного института Александра Богданова. 2003. № 3(15). URL: http://www.bogdinst.ru/vestnik/doc15/03.doc


[Закрыть]. Именно эта модель была реализована на Западе во второй половине XX века, когда свободный от идеологизации марксизм «поглотил» многие идеи неопозитивизма, экзистенциализма, феноменологии, герменевтики и других философских концепций. Таким образом, Богданов выступает провозвестником принципиально нового этапа эволюции марксизма, который, в силу известных обстоятельств, в стране «победившего социализма» так и не наступил.

Исходя из этого размышления, можно было бы сделать вывод о том, что актуализация эмпириомонизма Богданова должна послужить возрождению «подлинного» марксизма – современной философской системы, открытой для диалога с другими учениями и когерентной с ними. Однако В. Н. Садовский к такому заключению не приходит, вероятно, потому что считает принципиальные положения марксистской философии неактуальными, если не сказать, несостоятельными. По его мнению, «Богданов оказался бо́льшим марксистом, чем это было необходимо для научно-философского исследования анализируемого им фактического материала»[33]33
  Там же.


[Закрыть], и поэтому приверженность марксизму, хотя и стала стимулом для построения эмпириомонизма, в то же время оказалась источником многих заблуждений и ошибок. Таким образом, даже если бы Богданову и удалось направить развитие русского марксизма в русло эмпириомонизма, то все равно интерес к его системе был бы по преимуществу историческим, а не теоретическим. Что действительно имеет значение для современности, так это не эмпириомонизм в целом и даже не его основная идея (сопоставление «идеала жизни» и «идеала познания»), а только отдельные решения проблем философии науки.

Другим наиболее распространенным подходом к актуализации философии Богданова является истолкование эмпириомонизма как необходимой ступени к созданию тектологии. В 1960-е годы тектологические идеи Богданова начинают рассматриваться в контексте кибернетики Н. Винера и общей теории систем Л. фон Берталанфи (согласно Л. Апостелю, Богданов пытался использовать кибернетику с целью модернизации общей теории труда Маркса[34]34
  См.: Гловели Г. Д. «Социализм науки»: Мёбиусова лента А. А. Богданова. М., 1991. С. 54.


[Закрыть]), и это приводит к тому, что «Тектология» получает признание как первый в мире труд по теории систем и объявляется вершиной творчества русского мыслителя. Что касается «Эмпириомонизма», то его стали читать сквозь призму «главного труда» Богданова. Такое прочтение обусловило соответствующую интерпретацию философского содержания эмпириомонизма, а именно сведение его к проблематике философии науки. При этом не раз подчеркивалось то обстоятельство, играющее важную роль для обоснования правомерности подобного подхода, что Богданов сам признавал превосходство «всеобщей организационной науки» над любыми философскими системами, в том числе и над эмпириомонизмом. Действительно, если тектология относится к философии, как научное знание – к его «смутному предчувствию»[35]35
  См.: Богданов А. А. Инженер Мэнни. Фантастический роман // Богданов А. А. Вопросы социализма: Работы разных лет. М., 1990. С. 283.


[Закрыть], то обладание этим знанием делает излишним изучение «прежней философии», лишает ее универсального значения. Отсюда, на первый взгляд, следует вывод о том, что Богданов, вслед за сторонниками позитивизма, провозглашает тезис о «конце философии», объявляя научное знание достаточным для интеллектуальной и духовной эволюции человечества.

Конечно, такое умозаключение является небесспорным. Несмотря на то, что вопросы философии науки занимают в «Эмпириомонизме» важнейшее место, они не могут представлять собой всю философскую проблематику этой работы. Скорее, наоборот: именно потому, что в «Эмпириомонизме» действительно продумывается философская проблематика, из нее можно выделить и те вопросы, которые относятся к философии науки. Чтобы доказать это положение, необходимо прояснить смысл противопоставления философии и науки, как его понимал Богданов, а также ту роль, которую они играют в деле познания.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что тезис Богданова о конце философии, к которому он пришел в процессе творческой эволюции, является философским положением, требующим соответствующего, т. е. философского, понимания. Вряд ли можно согласиться с тем, что этот тезис стал закономерным следствием применения Богдановым основополагающих принципов монизма при построении философской «картины мира». «Страсть к монизму»[36]36
  См.: Гловели Г. Д. «Страсть к монизму»: гедонический подбор Александра Богданова. URL: http://www.bogdinst.ru/works/v_phil.pdf


[Закрыть] была по преимуществу философской страстью, а никак не равнодушно-объективным стремлением научно описать мир. Пафос монизма, пронизывающий все сочинения Богданова, не вмещается в тесные рамки гносеологической проблематики и свидетельствует о необходимости выхода в «жизненно важный» мир, в котором ставятся и не решаются «проклятые вопросы» философии и в котором «сама жизнь становится философией»[37]37
  Богданов А. А. Новый мир // Богданов А. А. Вопросы социализма: Работы разных лет. С. 40.


[Закрыть]. Отсюда, в частности, широта интересов Богданова, стремившегося монистически осмыслить и сферу культуры, и сферу социальной жизни, а также политику и искусство. Монизм как страсть сродни, скорее, герценовскому «tout accepter et rien exclure»[38]38
  Герцен А. И. О месте человека в природе // Герцен А. И. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1985. С. 74.


[Закрыть] (все принять и ничего не исключать) – требованию принимать мир во всей его сложности и противоречивости, а не редуцировать его к легко объяснимому содержанию.

Говоря о конце философии, Богданов ни в коем случае не предлагал отказаться от нее и всецело отдаться науке. Из его рассуждений следует лишь то, что наука как знание действительного существенно отличается от философии, которую можно назвать знанием возможного. Наука, строго придерживающаяся данных опыта, всегда ýже философии, которая включает в себя и элементы ненаучного или еще не ставшего научным знания. В силу четкой определенности своей проблематики наука, в отличие от философии, является знанием бесконечным (в том смысле, в котором можно считать бесконечным человечество, планомерно занимающееся систематизацией объективного опыта). Конечность же философии выражается в том, что она по необходимости является знанием законченным, т. е. полным: даже тогда, когда философы отказываются апеллировать к абсолютным истинам, чтобы обосновать завершенность познания, они вместо абсолютных истин подставляют собственные допущения, которые отличаются от научных гипотез тем, что никогда не могут быть доказаны опытом, так как «с понятием о философской теории не совмещается мысль о точной опытной проверке»[39]39
  Богданов А. А. Тектология. Всеобщая организационная наука. М., 2003. С. 22.


[Закрыть]. Таким образом, наука как система принципиально неполного и бесконечно развивающегося знания не исключает, а, наоборот, предполагает наличие философской теории, которая как «необходимое орудие руководства в практике и в познании»[40]40
  Богданов А. А. Философия живого опыта: Материализм, эмпириокритицизм, диалектический материализм, эмпириомонизм, наука будущего. Популярные очерки. М., 2010. С. 16.


[Закрыть] придаст научному знанию полноту и завершенность, сделает научное искание осмысленным и направит его к конкретной цели.

Конечно, в работах Богданова можно встретить высказывания, которые, на первый взгляд, однозначно выражают мысль о ненужности философии, о ее преходящем значении и исторической обреченности. Так, например, он утверждает, что «по мере своего развития тектология должна делать излишней философию и уже с самого начала стоит над нею, соединяя с ее универсальностью научный и практический характер»[41]41
  Богданов А. А. Тектология. Всеобщая организационная наука. С. 86.


[Закрыть]. Вот еще характерное рассуждение Богданова, которое, казалось бы, как нельзя лучше подтверждает вывод о конце философии: «Философия доживает последние дни. Эмпириомонизм – уже не вполне философия, а переходная форма, потому что он знает, куда идет и кому должен будет уступить место. Начало всеобщей новой науки будет положено в ближайшие годы, ее расцвет возникает из той гигантской, лихорадочной организационной работы, которая создаст новое общество и завершит мучительный пролог истории человечества. Это время не так далеко…»[42]42
  Богданов А. А. Философия живого опыта. С. 271–272.


[Закрыть]

Действительно, в процессе работы над «Тектологией» Богданов осознал, что всеобщую организационную теорию можно построить уже как науку – точное, универсально-широкое и эмпирически выверенное знание, а не только как гипотетическую философскую концепцию. Однако следует ли отсюда, что он пришел к убеждению о несостоятельности философии, «зачеркнув тем самым свой огромный труд по созданию эмпириомонизма»[43]43
  Садовский В. Н. Как следует читать и оценивать «Эмпириомонизм» А. А. Богданова.


[Закрыть]? Такой вывод вряд ли является правильным. Очевидно, что без эмпириомонизма тектология была бы невозможна. Более того, тектология может считаться научной лишь постольку, поскольку сохраняют свое значение философские положения эмпириомонизма.

Прежде всего нужно учесть, как понимал Богданов отношение между наукой и философией. Наука как специфический вид знания (идеологии) в ходе социального согласования опыта выделяется из философии и существует не только одновременно с ней, но и благодаря ей, так как без всеобщих идеологических форм организации объективного опыта, которые и дает философия, сообщая картине мира полноту и завершенность, наука обойтись никогда не сможет. Если по мере гармонизации опыта наука делает излишней философию, то это нужно понимать в том смысле, что философские допущения она превращает в объективное знание или же отвергает их как элементы субъективного опыта. Однако это совсем не значит, что «философия бесплодна и бессильна»[44]44
  Богданов А. А. Философия живого опыта. С. 262.


[Закрыть] и что наука способна ее заменить. Полного «вытеснения» философии из сферы познания и – шире – социальной жизни никогда не произойдет, так как непрерывность и целостность опыта (условие социальной жизни и научного мышления) требуют таких идеологических приспособлений, которые невозможно получить непосредственно из опыта: тут всегда необходимо некоторое домысливание, или произвол (это Богданов называет «методом дополнения опыта, или подстановки»), чтобы можно было сформулировать хотя бы задачу познания (его идеал). Таким образом, функция философии заключается в том, чтобы обеспечивать целостность опыта (познавательный монизм), а науки – в том, чтобы делать полученную монистическую картину мира объективной реальностью. Наука всегда зависит от философии, и чем более философия становится «излишней», тем более важными оказываются ее предельные допущения, поскольку именно они выступают в качестве последних организующих социальный опыт форм.

Разумеется, философия, будучи стремлением сорганизовать воедино опыт, раздробленный силою специализации, не в силах «связать тонкими, светлыми нитями идей глубоко разорванную и все дальше расползающуюся ткань мира»[45]45
  Богданов А. А. Новый мир. С. 39.


[Закрыть], не способна «объединить, связать то, что разъединила действительность»[46]46
  Богданов А. А. Философия живого опыта. С. 262.


[Закрыть], и в этом заключается ее коренное противоречие, «неразлучный с нею трагизм». Но в констатации такого трагизма следует видеть не историческую обреченность философии, а ее специфическую черту. Богданов подчеркивает, что философия не может выполнить стоящую перед ней задачу объективно, т. е. так, чтобы «силою мысли» собрать в живое целое «куски разрезанного тела». Однако только философия может «найти тот путь, на котором возможно было бы систематически свести все перерывы нашего опыта к принципу непрерывности»[47]47
  Богданов А. А. Эмпириомонизм: Статьи по философии. М., 2003. С. 107.


[Закрыть]. Тезис Богданова о том, что всеобщую организационную теорию можно построить как науку, которая придет на смену философии, следует понимать исключительно в смысле необходимости социализации философии эмпириомонизма: это значит, что соответствующее философское содержание должно стать – в аспекте организационной теории – знанием научным, поскольку для такой трансформации уже имеются все условия. Понятно, что это не отказ от философии, а ее утверждение – научное признание ценности ее положений.

Во второй половине 1990-х годов наметилась тенденция рассмотрения работ Богданова в более широком контексте. Исследователи стали обращать внимание на различные аспекты идейного наследия Богданова, связанные с проблемами философии культуры, литературы, социальной философии, футурологии и т. д., подчеркивая междисциплинарный характер воззрений русского мыслителя. Тем самым определился еще один подход к актуализации философских идей Богданова, который заключается в том, чтобы представить их в контексте парадигмальных изменений предметности философии, произошедших на рубеже XIX–XX веков. С этой точки зрения, эмпириомонизм Богданова, в котором была реализована попытка сведения к единству всего многообразия человеческого опыта и представлен его анализ на основе новой, неметафизической методологии познания, сопоставляется с такими философскими системами, как прагматизм У. Джеймса и Дж. Дьюи, эмпириокритицизм Э. Маха и Р. Авенариуса, конвенционализм А. Пуанкаре, аналитическая философия Б. Рассела и Дж. Мура, философия символических форм Э. Кассирера и др.