Текст книги "Александр Александрович Богданов"

И театральные постановки оставляют у Леонида лишь «чувство непонятного». «Сюжеты были просты, игра превосходна, а жизнь оставалась далекой. Речи героев были так сдержанны и мягки, поведение так спокойно и осторожно, их чувства подчеркивались так мало, как будто они не хотели навязывать зрителю никаких настроений…»[115]115
  Богданов А. А. Красная звезда. С. 160.


[Закрыть] Лишь в исторических пьесах из далекого марсианского прошлого он ощущает знакомую «энергичность» игры актеров и «откровенность» выражения чувств.

Как можно понять из того, что сообщает Леонид, «смутность» и «нечеткость» его восприятия была связана не с нечеткостью самих образов, которые проходили перед ним (художественные образы нового мира были «несложны и ясны», сюжеты театральных постановок – «просты», игра актеров – «превосходна»), не с его неспособностью сделать эти образы еще более ясными (все лишь еще больше обволакивалось туманом). Скорее речь может идти о чем-то, что уклонялось именно от репрезентации в образах, что проявлялось лишь косвенно и обращалось к переживаниям, предшествующим индивидуальному бытию воспринимающего, к переживаниям «на границе детства и юности».

* * *

Однако «несмотря на все», было «одно обстоятельство», оно вновь и вновь «привлекало… с особенной силой» нашего героя в один из театров городка, в котором он тогда жил на Марсе. Причина этой привлекательности состояла в том, что в этом театре «не было актеров». Вот как описывает постановки этого театра Леонид: «Пьесы, которые я там видел, либо передавались оптическими и акустическими передаточными аппаратами из далеких больших городов, либо <…> были воспроизведением игры, которая была давно…»[116]116
  Там же. С. 160–161.


[Закрыть] Как мы понимаем, речь идет о кино. Но воображение Богданова рисует это марсианское искусство значительно более совершенным технически по сравнению с существовавшим на тот момент кинематографом: «Марсиане, зная способы моментального фотографирования в естественных цветах, применяли их для того, чтобы фотографировать жизнь в движении, как это делается для наших кинематографов. Но они не только соединяли кинематограф с фонографом, как это начинают делать у нас на Земле, – пока еще весьма неудачно, – но они пользовались идеей стереоскопа и превращали изображения кинематографа в рельефные»[117]117
  Там же. С. 161.


[Закрыть]. Однако это техническое совершенство передачи изображения и звука производит в сознании Леонида неожиданный эффект: «Было странно видеть ясно и отчетливо живых людей, которые движутся, действуют, выражают свои мысли и чувства, и сознавать в то же время, что там ничего нет, а есть матовая пластинка и за нею – фонограф и электрический фонарь с часовым механизмом»[118]118
  Там же.


[Закрыть].

Кроме своего рода картезианской «ясности и отчетливости» изображения и звука, Леонид ничего не сообщает ни о художественных достоинствах оказавшихся столь притягательных для него представлений «без актеров», ни о своих репертуарных предпочтениях. Нет ни слова о его постоянном стремлении, как это было в случае театральных постановок, попытаться делать видимые образы ближе или понятнее. И вряд ли это можно объяснить лишь «сухостью» его стиля.

В целом можно сказать, что Богданов описывает переживания зрителя кино начала ХХ века. И в свидетельствах такого рода переживаний он не одинок. Если оставить в стороне эффекты придуманные им технические усовершенствования и связанные с ними особые «ясность и четкость» марсианских изображений, то описание зрительского опыта кинематографического представления как переживания необъяснимой завороженности видимым в общем-то характерно для времени написания романа. В качестве примера подобного описания можно привести фрагмент из письма Зигмунда Фрейда, которое он отправил своей семье из Рима в сентябре 1907 года.

«Мои дорогие!

На Пьяцца Колонна, недалеко от которой, как вы знаете, я остановился, каждый вечер собирается несколько тысяч человек. Вечерний воздух действительно превосходен; в Риме ветрá редкость. За колонной располагается военный оркестр, который играет каждый вечер, на крыше дома на другом конце площади установлен экран, на который società Italiana проецирует световые слайды. В действительности это реклама, и чтобы привлечь публику они чередуются изображениями ландшафтов, негров из Конго, ледниковых склонов и т. п. Но поскольку этого недостаточно, скука прерывается короткими кинематографическими представлениями, благодаря которым взрослые дети (включая вашего отца) смиренно терпят рекламу и монотонные фотографии. Они [рекламодатели. – А. П.] чрезвычайно скупятся на эти лакомые кусочки, поэтому я вынужден смотреть одно и то же снова и снова. Когда отворачиваюсь, чтобы уйти, то ощущаю некоторое напряжение в чуткой толпе [der Menge aufmerksam], которое заставляет меня взглянуть вновь, – и точно, началось новое представление, и поэтому я остаюсь. До девяти вечера я нахожусь под действием чар [soder Zauber zu wirken]; позже начинаю чувствовать слишком одиноко в толпе, поэтому возвращаюсь к себе в комнату и пишу вам…»[119]119
  Цит. по: Crary J. Suspensions of Perception. Attention, Spectacle, and Mordern Culture. Cambridge, 1999. P. 363.


[Закрыть]

Фрейд ничего не сообщает о содержании вновь и вновь просматриваемых им «лакомых кусочков», как, впрочем, не делится такого рода подробностями и герой Богданова. Но не эти подробности являются определяющим. Не содержательность представления, его новизна или оригинальность заставляют Фрейда оставаться «под действием чар», а героя Богданова вновь и вновь возвращаться в тот маленький театр марсианского городка, а «напряжение чуткой толпы», по меткому замечанию Фрейда, возможность испытать эту общность переживания образов «жизни в движении», эти ничем не отмеченные изображения чужой жизни, проецируемые на матовую поверхность экрана, за которой «ничего нет».

В случае Фрейда переживание общности сменяется в итоге чувством одиночества, которое он испытывает, обнаруживая себя окруженным толпой, чувством страха перед только что случившимся растворением в коллективных переживаниях. Письмо выступает своего рода способом возвращения к индивидуальному восприятию; описывая своей семье, близким другим произошедшее с ним, он восстанавливает привычный порядок чувств.

Герой Богданова завершает описание своего зрительского опыта несколько иначе: «Это было почти мистически странно и порождало смутное сомнение во всей действительности»[120]120
  Богданов А. А. Красная звезда. С. 161.


[Закрыть]. К ощущению мистичности переживания добавляется захватывающее чувство возможности распространить эту внезапно открывшуюся общность удовольствия на восприятие всего мира. Это переживание вполне объяснимо сверхреализмом стереоизображения и стереозвука, которым Богданов одарил марсианский кинематограф.

Однако есть и другая сторона подобных технологий. И последующая история развития кино свидетельствует о проявлении неожиданных эффектов, связанных, в частности, с освоением видеоизображением звука, а позднее цвета. Дело в том, что возрастание реализма изображения вело к ослаблению метафоричности кинообразов. Но обедняя и даже разрушая ставшим уже привычными образные переживания, этот уход метафорики открывает в то же время возможность высвобождения в кинематографе тех слабых связей и «напряжений», которые до этого оставались заслоненными ею.

Этому же будет способствовать и утрата в определенной степени сенсомоторных связей зрителя с изображением, также обусловленная развитием технологий создания и представления образов, когда скорость движения кинообраза, его реакции на изменения внешнего окружения, оперативность принятия решений и интенсивность переживаний начинают превосходить человеческие возможности.

Возвращаясь в связи с этим к роману, стоит вспомнить осознание главным героем в какой-то момент значительной ограниченности своей земной сенсомоторики по сравнению с марсианской. Он назовет это нехваткой «культуры внимания»[121]121
  Там же. С. 171.


[Закрыть], которая станет неожиданным препятствием на пути его активного включения в производственную деятельность на Марсе.

* * *

Ослабление метафоричности кинообразов и сенсомоторной включенности зрителя в истории кино прослеживается и в изменении сюжетных решений. Жиль Делёз так описывает сюжетные изменения, характерные для послевоенного кинематографа 1950–1960-х годов, которые связаны именно с определенной утратой сенсомоторных связей зрителя с изображением и ослаблением метафорики, вызванными отчасти освоением звукозаписи и цвета: «Это чисто оптические или звуковые ситуации, и персонаж, попавший в них, не знает, как отвечать, – это “охладевшие” пространства, в которых он перестает переживать и действовать; он обращается в бегство, начинает бесцельные прогулки, маятникообразные движения, – при смутном безразличии к тому, что с ним происходит, и нерешительности относительно того, что ему следует предпринять. Но то, что он утратил в сфере действия или реакции, он компенсирует прозорливостью: он ВИДИТ, и в итоге проблемой зрителя становится “что следует в образе разглядеть?” (а уже не “что мы увидим в следующем образе?”»[122]122
  Делёз Ж. Кино / пер. с фр. Б. Скуратова. М., 2004. С. 606.


[Закрыть]

Но происходит уже не только изменение характера восприятия, меняет сам субъект восприятия. Зрителю открывается иной смысл, не тот, что предполагается лежащим в глубине вещей, скрытым за внешним их проявлением, а тот, который можно назвать опытом «чувственности сообщества», сообщества, которое коммуницирует внутри себя посредством общих образов, – образов, содержательно пустых и случайных, не сводимых ни к репрезентации, ни к пониманию, ни к обмену информацией[123]123
  Аронсон О. В. Коммуникативный образ. М., 2007. С. 330.


[Закрыть].

То, как развиваются последующие события в романе, связанные с болезнью Леонида, которую, на первый взгляд, легко объяснить его переутомлением, рассмотренное через оптику послевоенного кино, открывает иное измерение происходящего.

* * *

В силу стечения обстоятельств Леонид оказывается на какое-то время в одиночестве, вне окружения знакомых ему марсиан, отношения с которыми у него сложились еще до прибытия на Марс, нет никого поблизости, рядом с кем он мог бы привычно ощущать себя все тем же. Он по-прежнему продолжает свои занятия, отмечая, что они стали продвигаться успешнее. «То, что я изучал, как-то механически легко и свободно стало укладываться в моей голове, и при этом ощущение было таково, словно голова совершенно пуста и в ней можно поместить еще очень, очень много»[124]124
  Богданов А. А. Красная звезда. С. 161.


[Закрыть]. При этом его перестает волновать невозможность следовать «старой привычке» и формулировать для себя то, что он узнает. К нему приходит ощущение «неважности» всего этого.

Но постепенно Леонид начинает замечать утрату способности внимания: «Мысли отвлекались то и дело то в одну, то в другую сторону; яркие воспоминания, часто очень неожиданные и далекие, всплывали в сознании и заставляли забывать окружающее, отнимая драгоценные минуты. <…> Все чаще меня тревожило какое-то странное, беспокойное чувство, точно было что-то важное и спешное, чего я не исполнил и о чем все забываю и стараюсь вспомнить. Вслед за этим чувством поднимался целый рой знакомых лиц и минувших событий и неудержимым потоком уносил меня все дальше назад, через юность и отрочество к самому раннему детству, теряясь затем в каких-то смутных и неясных ощущениях»[125]125
  Там же. С. 162.


[Закрыть].

Не в силах преодолеть усиливающуюся в нем рассеянность внимания, но желая продолжать свою работу, Леонид предпринимает организационные усилия. Он собирает в своей комнате «целые груды книг, раскрытых заранее на нужном месте, таблиц, карт, стенограмм, фонограмм», но в итоге вынужден будет признать, что попытка как-то организовать себя порождает лишь серии хаотичных бесцельных блужданий, «прогулок» и ведет только к усилению рассеянности.

Однако он обнаруживает пространство, в котором его распадающееся сознание находило опору. Таким пространством оказывается пустота, беспредметность темно-зеленого марсианского неба, в которую он всматривается вечерами: «Когда я ложился в постель и смотрел сквозь стеклянную крышу на темное небо, тогда мысль начинала самовольно работать с удивительной живостью и энергией. Целые страницы цифр и формул выступали перед моим внутренним зрением с такой ясностью, что я мог перечитывать их строчка за строчкой. Но эти образы скоро уходили, уступая место другим; и тогда мое сознание превращалось в какую-то панораму удивительно ярких и отчетливых картин, не имевших уже ничего общего с моими занятиями и заботами: земные ландшафты, театральные сцены, картины детских сказок спокойно, точно в зеркале, отражались в моей душе…»

Эти потоки исчезающих, сменяющих друг друга земных образов, ландшафтов, сцен из детства не вызывают у Леонида какого-либо особенного волнения, но «только легкое чувство интереса или любопытства, не лишенное очень слабого приятного оттенка». В последнем замечании нельзя не расслышать уже знакомую интонацию испытанного им прежде зрительского опыта. Вместе с нашим героем тысячи марсиан каждый вечер всматриваются сквозь стеклянные крыши в пустоту марсианского неба. Быть может поэтому их не беспокоил тот вечерний «мрачный оттенок» на их лицах, отмеченный когда-то Леонидом?

Постепенно происходит распространение этого «коллективного» опыта восприятия образов на внешний мир: «Эти отражения сначала проходили внутри моего сознания, не смешиваясь с окружающей обстановкой, потом они ее вытесняли»[126]126
  Богданов А. А. Красная звезда. С. 162.


[Закрыть]. Леонида начинают преследовать голоса «знакомые и незнакомые», а поток «живых образов, воспоминаний и фантазий» не прекращался уже и днем. «Окружающее как-то бледнело и терялось за ними и приобретало призрачный оттенок»[127]127
  Там же. С. 163.


[Закрыть].

С какого-то момента его сознание настигает «оргия призраков».

«Многого я, конечно, не помню, и, кажется, сознание часто спутывалось у меня наяву, как во сне. Приходили и уходили или просто появлялись и исчезали самые различные люди, с какими я встречался в своей жизни, и даже совершенно незнакомые мне. Но между ними не было марсиан, это были все земные люди, большей частью те, которых я давно не видал… <…> галлюцинации продолжались и усиливались, превращаясь в целые связные, но нелепо-бессодержательные разговоры большею частью между неизвестными мне лицами: то пассажир торговался с извозчиком, то приказчик уговаривал покупателя взять у него материю, то шумела университетская аудитория, а субинспектор убеждал успокоиться, потому что сейчас придет господин профессор»[128]128
  Там же.


[Закрыть].

Незнакомые лица, случайные, нелепо-бессодержательные, чужие разговоры. Что это как не мир повседневности, окружавший его на Земле, мир, который он делил вместе со всеми вне каких-либо социальных, политических или групповых пристрастий, призрачный мир разделяющих коллективную чувственность, сообщество за рамками какого-либо революционного коллективизма.

Именно с момента открытия этого мира начинается процесс «выздоровления» Леонида, постепенно оставляет его и тревога, связанная с «долгом перед человечеством». Быть может, открытый им пласт повседневности и был тем «мгновением настоящего», которым он намеревался стать, когда прилетел на Марс, не предполагая подлинного содержания этого заявления, и прикосновение к этому «настоящему» открыло ему возможность вхождения в будущее, в новый незнакомый коллективистский мир?

И вот мы застаем Леонида, когда он смотрит в окно на темнеющую красную «зелень» парка, в которой он уже не видит «ничего чуждого его сердцу»[129]129
  Там же. С. 165.


[Закрыть]. Он встречается взглядом с Нетти, марсианкой – это его возлюбленная, «светлый призрак», как он ее называет, «ее большие, глубокие глаза, зеленовато-синие, как небо ее планеты»[130]130
  Там же. С. 166.


[Закрыть], становятся для нас свидетельством того, что герой обретает новый коллективистский мир. Лицо другого, лицо марсианского мира замещает прежнее видение сине-зеленой пустоты ночного марсианского неба, или точнее, они становятся для него теперь неразличимы.

Читая роман Александра Богданова через оптику кинематографического сценария, в поисках ответов о судьбе пролетарской культуры мы открываем вместе с героем романа мир, который не вмещается в рамки какого-либо политического и социального конструкта. В его непроявленной универсальности, обнаруживаемой предложенной нами синематографической оптикой, неожиданно проступает время, но уже наше, и к Александру Богданову, автору романа, мы можем в полной мере отнести слова, которые он когда-то сказал о Марксе: «…протаскивает… за пределы того, что сам сказал»[131]131
  Богданов А. А. Гениальность и талант с социологической точки зрения // АРАН. Ф. 350. Оп. 2. Д. 13. Л. 39. Цит. по: Гловели Г. Д. А. А. Богданов: от политической экономии к тектологии // Вопросы политической экономии. 2017. № 1. С. 85.


[Закрыть].

П. Чони
А. А. Богданов, М. Горький, А. В. Луначарский и Каприйская школа (по материалам Архива А. М. Горького Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН и Бахметевского архива)

История Высшей школы для рабочих на Капри, основанной А. А. Богдановым, М. Горьким, А. Луначарским и Г. Алексинским, долгое время была вычеркнута из советской историографии. Причина такого damnatio memoriae была в глубоких политико-философских различиях в толковании марксизма, лежащих в основе конфликта, приведшего к противостоянию между Лениным и Богдановым. Этот конфликт развился в период, непосредственно предшествующий созданию Каприйской школы, и касался самого определения большевизма. В первом десятилетии XX века теоретические расхождения между ленинистами и богдановцами были существенными, и обе группы считали себя истинными хранителями духа большевизма. Таким образом, прения, возникшие внутри фракции, представляли собой прежде всего борьбу за «ортодоксальность» между двумя течениями, обладавшими одинаковым политическим весом. «Краткий курс истории ВКП(б) СССР»[132]132
  История ВКП(б). Краткий курс. M., 1938.


[Закрыть], опубликованный в 1938 году, на десятилетия сосредоточил толкование истории большевизма вокруг того, что считалось официальной интерпретацией, вычеркнув все фигуры политических активистов, противостоящих Ленину и выразивших свое несогласие с официальной линией партии. О конфликтах внутри большевистской фракции в годы, предшествующие революции, было известно мало, и только некоторые западные марксисты полностью осознавали принципы, лежащие в основе советской «ортодоксальности», которая с начала 1930-х годов стала диктовать правила в целом ряде областей: от литературы до экономики, от философии до истории. «Ортодоксальная» интерпретация, предписанная Сталиным, была принята полностью и безоговорочно, все возможные альтернативы исключены. Александр Богданов, который после революции 1905 года стал одним из самых видных большевистских лидеров, отстаивающих видение марксизма, радикально отличавшееся от ленинского, в «Кратком курсе истории ВКП(б)» был охарактеризован как «ревизионист». Аналогичным образом поддержка Горьким идей Богданова и его активное участие в создании школы, в десятках посвященных ему исследований, представлялась как малозначительный эпизод в биографии писателя. К тому же Высшая школа для рабочих на Капри (август – декабрь 1909 года) из истории партии исчезла и отныне как в России, так и на Западе стала рассматриваться – в зависимости от точек зрения – либо как эксцентричный опыт, либо как выражение самого злокозненного ревизионизма. Интерес к идеям Богданова возродился на Западе в середине 1960-х годов, когда благодаря трудам целого ряда исследователей (среди которых были Д. Грилль[133]133
  Grille D., Lenins Rivale. Bogdanov und seine Philosophie, Wissenschaft und Politik. Köln, 1966.


[Закрыть], А. Яссур[134]134
  Yassour A. Bogdanov et son œuvre // Cahiers du monde russe et soviétique. 1969. Vol. 10. № 3–4. P. 546–584; Yassour A. The Empiriomonist Critique of Dialectical Materialism: Bogdanov, Plechanov, Lenin // Studies in Soviet Thought. 1983. Vol. 26. P. 21–38; Yassour A. Bogdanov-Malinovsky on Party and Revolution // Studies in Soviet Thought. 1984. Vol. 27. P. 225–236; Yassour A. Philosophy – Religion – Politics: Borochov, Bogdanov and Lunacharsky // Studies in Soviet Thought. 1986. Vol. 31. P. 199–123.


[Закрыть], К. Г. Баллестрем[135]135
  Ballestrem K. G. Lenin and Bogdanov // Studies in Soviet Thought. 1969. Vol. 9. № 4. P. 283–310.


[Закрыть], К. Е. Бейлз[136]136
  Bailes K. Lenin and Bogdanov: the End of an Alliance. New York; London, 1967. P. 107–133.


[Закрыть], Ю. Шеррер[137]137
  Богатейшая библиография Ю. Шеррер о Богданове и Каприйской школе представлена в сборнике: Scherrer J., Steila D. Gor’kij – Bogdanov e la scuola di Capri. Una corrispondenza inedita (1908–1911). Roma, 2017 (Шеррер Ю., Стейла Д. Горький, Богданов и Каприйская школа. Неизданная корреспонденция).


[Закрыть], В. Страда[138]138
  Strada V. Né fedené scienza // Fede e scienza. La polemica su “Materialismo ed empiriocriticismo” di Lenin. Alexandr Bogdanov e altri, Torino, 1982.


[Закрыть], позднее Р. Уильямс[139]139
  Williams R. C. Collective Immortality. The Syndicalist Origins of Proletarian Culture, 1905–1910 // Slavic Review. 1980. Vol. 39. № 3. P. 389–402; Williams R. C. The Other Bolsheviks: Lenin and His Critics 1904–1914. Bloomington; Indianapolis, 1986.


[Закрыть], З. Сохор[140]140
  Sochor Z. А. Revolution and Culture. The Bogdanov-Lenin Controversy. Ithaca; London, 1988.


[Закрыть] и многие другие) фигура этого большевистского лидера, оригинальность и богатство его философской и политической мысли получили принципиально новую оценку. В начале 1990-х годов был открыт доступ к советским архивам, и впервые оказались опубликованными неизвестные документы о жизни и деятельности А. Богданова, в частности, трехтомник «Неизвестный Богданов»[141]141
  Неизвестный Богданов: В 3 кн. M., 1995.


[Закрыть] с предисловием Дж. Биггарта[142]142
  Biggart J., Gloveli G. D., “Socialism of Science” versus “Socialism of Feelings”: Bogdanov and Lunacharsky // Studies in Soviet Thought. 1991. Vol. 42. №. 1. P. 29–55.


[Закрыть], Д. Стейлы и Г. Горцки; после этого вышла также серия работ Г. Гловели[143]143
  Гловели Г. Д. Не-богостроительство и не-вампиризм: демифологизация творческого наследия А. А. Богданова // Полилог. 2018. Т. 2. № 4(6); Гловели Г. Д. А. А. Богданов: от политической экономии к тектологии // Вопросы политической экономии. 2017. № 1. С. 79–100; Гловели Г. Д. Триумвиры большевигенции // Вестник международного института А. Богданова. 2005. № 1(21). С. 29–79; Gloveli G. La scuola di Capri // V. Strada (a cura di). L’altra rivoluzione. Gor’kij, Bogdanov, Lunacharskij. Capri, 1994; Гловели Г. Д. Страсть к монизму: гедонический подбор Александра Богданова // Вопросы философии. 2003. № 9; Гловели Г. Д. «Социализм науки». Мебиусова лента А. А. Богданова. М., 1991; Плютто П. Два письма «вице-лидера» большевизма // Вопросы литературы. 1993. № 2. C. 338–344.


[Закрыть], в том числе в соавторстве с Н. К. Фигуровской[144]144
  Гловели Г. Д., Фигуровская Н. К. Трагедия коллективиста // Богданов А. А. Вопросы социализма: Работы разных лет. М., 1990; Труды комиссии по научному наследию А. А. Богданова / отв. ред. Н. К. Фигуровская, ред. – сост. Г. Д. Гловели. М., 1992.


[Закрыть], П. А. Плютто[145]145
  Плютто П. Два письма «вице-лидера» большевизма. C. 338–344.


[Закрыть]. Исследования о Богданове сопровождались возродившимся интересом к фигуре Максима Горького, главным образом это касалось политических аспектов его биографии с особым вниманием к богостроительству, термину, под которым Горький и Луначарский подразумевали стремление превратить социализм в новую светскую религию. В изучение Каприйской школы внесла большой вклад Ю. Шеррер, автор большой серии научных работ, среди которых публикация переписки между организаторами школы, вышедшая как результат долгой и тщательной исследовательской работы. Но для восстановления полной картины событий, связанных с Каприйской школой, кроме находящихся в распоряжении историков писем ее организаторов, опубликованных в книге «Горький – Богданов. Каприйская школа. Неизданная переписка» Ю. Шеррер и Д. Стейлы, важны воспоминания и свидетельства, оставленные теми, кто так или иначе участвовал в деятельности школы. К сожалению, ранее исследователи не так часто использовали эти материалы. Помимо прямых свидетельств, нам кажется важным отметить работы Лившица о Каприйской и Болонской школах[146]146
  Лившиц С. Каприйская партийная школа // Пролетарская революция. 1924. № 6(29). С. 33–74; Лившиц С. Партийная школа в Болонье (1910–1911 гг.) // Там же. 1926. № 3(50). C. 109–144; Лившиц С. Партийные университеты подполья (Капри, 1909 г. Болонья, 1910–1911 гг. Лонжюмо, 1911). М., 1929.


[Закрыть], которые в течение многих лет были одним из немногих исследований о школе, официально опубликованных в Советском Союзе. Среди важнейших воспоминаний непосредственных участников – статья одного из рабочих школы, В. М. Косарева, «Партийная школа на острове Капри», опубликованная в журнале «Сибирские огни»[147]147
  Косарев В. М. Партийная школа на острове Капри // Сибирские огни. 1922. № 2. C. 65–71.


[Закрыть], записки Татьяны Алексинской “Mémoires d’une socialiste russe”, изданные на французском в 1923 году в “La Grande revue”[148]148
  Aleksinskaja T. Les souvenirs d’une socialiste russe // La Grande revue. 1923. № 9. P. 445–472.


[Закрыть], а впоследствии и на русском в журнале писателей-эмигрантов «Мосты»[149]149
  Алексинская Т. Из записок русской социал-демократки // Мосты. 1968. № 13–14. С. 352–363.


[Закрыть], которые дополняют сведения из воспоминаний жены А. В. Луначарского Анны Александровны Луначарской[150]150
  Чони П., Ариас-Вихиль М. А. Воспоминания А. А. Луначарской о Максиме Горьком // Ученые записки Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 2018. № 3(15). URL: http://www. novsu.ru/univer/press/eNotes1/i.1086055/?id=1450144 (дата обращения: 09.01.2019).


[Закрыть], впервые изданных в 2018 году. Также в Архиве Горького хранятся воспоминания учеников школы К. Алферова[151]151
  Алферов К. А. Встречи с А. М. Горьким // Архив А. М. Горького ИМЛИ РАН. См.: Чони П., Ариас-Вихиль М. А. К 110-летию создания Каприйской рабочей школы (1909–2019): Горький и история школы в воспоминаниях учеников (К. А. Алферов. Встречи с А. М. Горьким) // Ученые записки Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 2019. № 4(22).


[Закрыть] и И. Панкратова[152]152
  Панкратов И. И. Воспоминания об Алексее Максимовиче Горьком и о школе, созданной им на острове Капри // Архив А. М. Горького ИМЛИ РАН. МоГ 11–28–1.


[Закрыть]. Нельзя не упомянуть воспоминания Григория Алексинского, опубликованные в книге “La vie a mère de Maksim Gorky”[153]153
  Алексинский Г. А. La vie amère de Maxime Gorki. Grenoble; Paris, 1950.


[Закрыть], которая, несмотря на некоторые толкования, в течение многих лет была на Западе одним из немногих свидетельств о каприйском опыте. А. В. Луначарский не оставил подробных воспоминаний о школе, но часто касается этого сюжета в очерках, посвященных Горькому[154]154
  Williams R. C. The Other Bolsheviks: Lenin and His Critics 1904–1914, Bloomington; Indianapolis, 1986.


[Закрыть]. Для реконструкции взаимоотношений между преподавателями важным источником является дневник К. П. Пятницкого[155]155
  Дневник К. П. Пятницкого 1905–1913 // Архив А. М. Горького ИМЛИ РАН.


[Закрыть], хранящийся в Архиве А. М. Горького. Проект школы появился в силу необходимости дать соответствующее образование рабочим, чтобы сформировать корпус партийных активистов, по крайней мере, таковы были намерения Григория Алексинского, подготовившего первый вариант программы. Действительно, в результате репрессий, последовавших за революцией 1905 года, и дальнейших арестов партийные организации вынуждены были существовать в чрезвычайных обстоятельствах. В таких условиях много говорилось о назревшей необходимости подготовки рабочих для пропагандистской деятельности. В действительности, как отмечает М. Дэвид-Фокс: «Немецкая, бельгийская, французская социал-демократические партии первыми основали собственные “высшие партийные школы”»[156]156
  David-Fox M. Revolution of the mind: higher education among the Bolsheviks. Ithaca, 1997.


[Закрыть] для того, чтобы приобщить рабочих к политической деятельности, однако идея Горького, Богданова и Луначарского основать на Капри школу для рабочих предполагала не просто подготовку рядовых активистов, они намеревались создать новую рабочую интеллигенцию. В данном сложном проекте преподаватели должны были передать ученикам культуру прошлого, основатели школы были убеждены в том, что после этого рабочие на основе собственного опыта сами смогут создать новую пролетарскую культуру. По данному вопросу Богданов утверждал: «Борьба за социализм отнюдь не сводится к одной войне против капитализма, к простому собиранию сил для нее. Борьба эта есть в то же время положительная, творческая работа – созидание новых и новых элементов социализма в самом пролетариате, в его внутренних отношениях, в его обыденных жизненных условиях: выработка социалистической пролетарской культуры»[157]157
  Богданов А. А. Социализм в настоящем // Богданов А. А. Вопросы социализма. Работы разных лет. C. 100.


[Закрыть]. Таким образом, рассуждения о социализме перемещались из чисто политической плоскости в культурную: революцию невозможно было совершить без глубоких антропологических изменений. В эпоху, когда «дробление человека» достигло своей высшей точки, а избыток «специализации» привел к крайней разобщенности жизненного опыта внутри коллектива, вплоть до образования автономного «я», «чуждого сознания своей органической связи с другими “я”»[158]158
  Богданов А. А. О пролетарской культуре (1904–1924). Л.; M., 1924. С. 24.


[Закрыть], необходимо было вернуть личности целостность. Это «собирание» могло начаться только с появлением нового типа отношений, которые Богданов называет «товарищескими», – отношений, способных разрушить все барьеры между людьми. По мнению Богданова, политических и экономических формул недостаточно, чтобы заставить солдат завербоваться в армию, потому что сила, которая позволяет выиграть сражение, – это «дух», т. е. единство чувств и мыслей, пронизывающее группу людей и превращающее ее в единый живой организм. Первым шагом в создании новой пролетарской культуры должна была стать борьба против пережитков прошлого, которые не имеют «ничего общего с социализмом». Среди них Богданов выделял гордость, эгоизм и авторитарные устремления некоторых большевистских лидеров. Критика со всей очевидностью была направлена на группу революционеров, объединившихся вокруг Ленина. В их понимании партии и образе действий Богданов видел «отрицание товарищеской дисциплины» и сохранение элементов индивидуализма, уходящих корнями в их буржуазное прошлое. Идеальное рабство, которому нужно было решительно противостоять. Революционная интеллигенция, объединившаяся вокруг Ленина, повторила главную ошибку старых интеллектуальных классов: она оторвалась от народа, желала управлять им, не освобождая его, претендовала на то, чтобы выражать интересы совершенно бессознательного субъекта, неспособного на самоопределение и самостоятельность. Как отмечает Ю. Шеррер, в интерпретации Богданова пролетарская культура «должна соединить результаты и методы познания через коллективный трудовой опыт с реальной жизнью рабочего класса, которая может стать осознанной и организованной только благодаря тем, кто обладает классовым опытом. Следовательно, выполнять эту культурную задачу должен сам пролетарий, а не чуждые коллективу теоретики из рядов буржуазной интеллигенции. Основой существования пролетариата является технический процесс и производство, именно на этой базе разворачивается социальная, экономическая и политическая борьба, и эти области в немалой степени определяются коллективным опытом; однако <…> техника труда совершенно чужда идеологам из интеллигенции»[159]159
  Sсherrer J. Bogdanov e Lenin: Il bolscevismo al bivio // Storia del marxismo. T. 2. Torino, 1979. С. 527.


[Закрыть]. Объединив научные и трудовые методы с историко-культурным багажом, «каприйцы» реализовывали антиавторитарную педагогическую стратегию, которая в их глазах была единственным способом помочь рабочему классу осознать свою политическую роль. С этим был абсолютно не согласен Ленин. Убежденный, что пролетариат (был) не в состоянии построить «независимую идеологию», поскольку, предоставленный сам себе, способен выработать лишь «профсоюзное самосознание», Ленин призывал к образованию сильной и централизованной революционной организации, способной руководить как подготовкой к борьбе, так и любым внезапным выступлением или, наконец, решительной атакой[160]160
  См. об этом: Ленин В. И. Полн. собр. соч.: В 55 т. T. 6. M., 1970. С. 127–129.


[Закрыть]. По этой причине Ленин предлагал строго централизованную структуру партии; в противоположность ему, Богданов, связывая поражение революции с той ситуацией смятения, которая воцарилась среди неспособных к самоуправлению местных организаций, был убежден, что у пролетариата должна быть своя интеллигенция. Горький, Богданов и Луначарский были уверены в том, что рабочие перед совершением революции должны прийти к созданию своей собственной автономной культуры.

Такой была главная цель школы, практическая организация которой связана с именем Вилонова, уральского рабочего, прибывшего на Капри лечиться от туберкулеза. Именно он, по словам Луначарского, стал настоящей душой проекта школы: «Своим возникновением Каприйская школа вдвойне обязана замечательному человеку – М. Вилонову. Он был родоначальником ее идеи, и он же был главным организатором»[161]161
  Луначарский А. В. Несколько воспоминаний к 35-летнему юбилею литературной работы М. Горького // Огонек. 1927. № 44. 30 октября; Луначарский А. В. Мое партийное прошлое // Великий переворот (Октябрьская революция). Ч. I. Пг., 1919. URL: http://lunacharsky.newgod.su/ lib/vospominaniya-i-vpechatleniya/vospominania-iz-revolucionnogo-proslogo/ (дата обращения: 09.01.2020).


[Закрыть]. На самом деле написанием первой программы Алексинский занимался уже в 1908 году, как это можно понять из письма Богданова Горькому в феврале 1909 года, в котором сказано: «…у Алексинского должен быть готовый проект; если Вы еще не выписали у него этот проект, надо выписать немедленно»[162]162
  Горький М. Неизданная переписка. М., 1998. С. 43.


[Закрыть]. Речь шла о программе подготовки партийных активистов, на основе которой начала создаваться будущая Каприйская школа. Горький с большим интересом отнесся к совету Богданова и написал Алексинскому: «Ал[ександр] Александрович пишет, что у вас готовый проект заграничной школы для рабочих – не пришлите вы сюда этот проект?»[163]163
  Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. Т. 7. М., 2001. С. 88.


[Закрыть] Программа была представлена Алексинским в редакцию «Пролетария». Проект не был утвержден в «Пролетарии», но в то же время на Общероссийской конференции РСДРП, состоявшейся 21 декабря 1908 года в Париже, как о неотложной необходимости говорилось о создании пропагандистских партийных кружков, в которых рабочие приобретали бы знания, требующиеся для выполнения партийных задач на местах. Убежденный в необходимости образования рабочих, Горький сразу же увлекся идеей школы.

Проект должен был увенчаться изданием энциклопедии для рабочих[164]164
  Steila D. A Proletarian Encyclopédie // Di Salvo M., Kaiser D. H., Kivelson V. A. (a cura di). Word and Image in Russian History: Essays in Honor of Gary Marker. Boston, 2015.


[Закрыть]. Действительно, основываясь на схеме исторического развития, предложенной Марксом, интеллигенция, объединившаяся вокруг Богданова, пыталась повторить в культурном плане путь буржуазии к французской революции. Однако они надеялись зайти гораздо дальше революционеров конца XVII века: они были убеждены, что благодаря своей работе сумеют добиться радикальной антропологической трансформации. Горький предоставил в распоряжение школы свою виллу на Капри и существенные денежные средства, позволившие состояться этому интересному опыту, в то время как организационной деятельностью занимался главным образом Вилонов. Благодаря своему социальному происхождению и искренней тяге к знаниям он стал идеальным представителем нового типа пролетарского интеллектуала[165]165
  Scherrer J. Un philosophe ouvrier russe: М. E. Vilonov // Le mouvement social. 1980. № 11. Р. 165–188; Ревякина И. Intersezione di destini: Maksim Gor’kij e Michajl Vilonov // Strada V. (a cura di). L’altra rivoluzione: Gor’kij, Lunačarskij, Bogdanov. La “Scuola di Capri” e la “Costruzione di Dio”. Capri, 1994. Р. 111–139.


[Закрыть]. Вилонов занимался чисто организационными аспектами: вместе с Горьким он составил обращение к российским партийным ячейкам, чтобы добиться признания школы, что позволило нейтрализовать таким образом противодействие большевистского центра, и организовал приезд учеников из России. Необходимо было преодолеть немало трудностей. Речь шла не только об утверждении проекта, требовалось отобрать в России учеников, найти способ переправить их в Италию, пройти полицейский контроль и оплатить расходы на проезд. Организация была так сложна, что, вероятно, даже сами создатели школы не были уверены в возможности осуществления проекта. Об этом пишет А. Луначарская: «Сначала эта идея показалась несбыточной, но наша жажда увидеть русских рабочих и поработать с ними, в конце концов, так завладела нами, что превозмогла все препятствия»[166]166
  Чони П., Ариас-Вихиль М. А. Воспоминания А. А. Луначарской о Максиме Горьком // Ученые записки Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 2018. № 3(15). URL: http://www.novsu.ru/univer/ press/eNotes1/i.1086055/?id=1450144 (дата обращения: 09.01.2019).


[Закрыть]. Вилонов был до такой степени убежден в необходимости реализации проекта, что для разрешения ряда трудностей с перемещениями, несмотря на свою болезнь и решительное противодействие Горького, беспокоившегося о его возможном аресте, он отправился в Россию для организации отбора учащихся и получения окончательного согласия на московской конференции. Отобранные для учебы рабочие проделали долгий и полный опасностей путь и прибыли на остров, тайно перейдя границы по меньшей мере половины стран Европы. В оказавшуюся на Капри группу входили М. Я. Яковлев (Aрсений), Ф. И. Сятковский (Константин/Вася), Ф. И. Калинин (Аркадий), Н. Н. Козырев (Фома), В. E. Люшвин (Казимир или Пахом), A. С. Романов (Аля, Алексинский, Иван), И. И. Панкратов (Старовер или Ваня Казанец), В. M. Косарев (Борис или Владимир), К. А. Алферов (Яков или Константин), И. Г. Баташев (Юлий), М. И. Лобанов (Станислав), И. И. Бабинцев (Николай или Савелий), Н. Ю. Устинов (Василий). К этой первоначальной группе прибавился «Григорий» (А. М. Лушман), член Бунда. Кроме того, в качестве слушателей лекции посещали 12 рабочих, уже находившихся на Капри и «пожелавших учиться, чтобы потом поехать в Россию на партработу»[167]167
  Косарев В. М. Партийная школа на острове Капри. C. 66.


[Закрыть]. К трудностям, связанным с перемещениями и необходимостью для учащихся пересечь пол-Европы тайно[168]168
  Там же. С. 64–65.


[Закрыть], к обеспокоенности организаторов перед затратами добавлялись постоянные нападки Ленина на «каприйцев» в социал-демократической прессе. Помимо этого, положение «каприйцев» было двойственным: действительно школа сумела добиться одобрения Московской окружной конференции РСДРП, но при условии, что ее деятельность будет находиться под контролем Большевистского центра. В результате сложилась противоречивая ситуация: Ленин, которому не удалось прекратить деятельность каприйской группы, отказался утвердить учебную программу, чего он, разумеется, и не собирался делать. Однако «каприйцы» не дали себя запугать и, несмотря на то, что Плеханов, Троцкий, Роза Люксембург, Каутский и сам Ленин отказались принять участие в деятельности школы в качестве преподавателей, сумели начать работу, собрав вокруг своего проекта группу видных интеллектуалов того времени, в том числе Базарова, Алексинского, Покровского. Также нужно подчеркнуть, что Богданов, Горький и Луначарский, объединенные общим проектом школы, при этом далеко не всегда сходились во мнениях. Все три товарища по партии относились с одинаковым доверием к коллективизму, но иррационализм Горького и Луначарского, их понимание социализма как секулярной религии – все это было совершенно чуждо Богданову. Чезаре де Микелис, один из первых ученых, исследовавших феномен богостроительства, замечает: «Луначарский по сути принимает гипотезу Фейербаха о религии как “проявлении в человеке скрытых сокровищ” и видит в Марксе главного инициатора возведения антропологии на уровень теологии и <…> утверждает научный социализм как религию». Следовательно, Бога нужно не искать, а строить, потому что, как сказал Фейербах, человек призван привнести в мир смысл. И религия, очищенная от метафизических структур, может быть признана «даже материалистом как положительная ценность»[169]169
  De Michelis C. Il socialismo come religione: una tentazione che si ripete // Gioventu’ evangelica. 1973. № 22. Р. 30.


[Закрыть]. Естественно, такие теоретические воззрения не мог разделять ни Богданов, ни другие преподаватели, как, например, Алексинский, видевший в богостроительстве самое настоящее оскорбление собственных взглядов и договорившийся с Горьким и Луначарским, что их теории должны оставаться за рамками образовательного процесса[170]170
  Aleksinskaja T. Les souvenirs d’une socialiste russe // La Grande revue. 1923. № 9. P. 359.


[Закрыть]. Как рассказывает Татьяна Алексинская, Луначарский пришел даже к необходимости составления социалистических и пролетарских молитв. Например, он думал над адаптацией «Отче наш», в которой Бог просто должен был быть заменен на пролетария: «О, святой рабочий класс, да будет благословенно имя твое, да будет воля твоя, да приидет царствие твое! <…>. <Алексинский> считает, что такие измышления звучат оскорбительно как для христианства, так и для социалистического атеизма»[171]171
  Ibid. Р. 357.


[Закрыть]. Несмотря на эти противоречия во взглядах, работа в партийной школе для рабочих на Капри началась 5 августа 1909 года. Финансировали проект Горький, Мария Андреева, Фёдор Шаляпин, Александр Амфитеатров, богатый меценат из Нижнего Новгорода Василий Каменский. Занятия проходили на вилле Горького, для всех рабочих нашли жилье. «Все ученики школы, – рассказывает Алексинская – имеют квартиру и стол от имени комитета школы, который им гарантирует шестимесячное пребывание за границей и покрывает все издержки путешествия»[172]172
  Ibid. Р. 355.


[Закрыть]. О жилье для рабочих Алферов пишет: «Заботами А. В. Луначарского все поселились в трех домиках, хотя и скромно, но удобно, в нескольких комнатах, питались в общей столовой блюдами русско-итальянского характера. Заведование столовой взяла на себя Наталья Богдановна Богданова»[173]173
  Алферов К. А. Встречи с А. М. Горьким // Архив А. М. Горького. См.: Чони П., Ариас-Вихиль М. А. К 110-летию создания Каприйской рабочей школы (1909–2019): Горький и история школы в воспоминаниях учеников (К. А. Алферов. Встречи с А. М. Горьким) // Ученые записки Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 2019. № 4(22).


[Закрыть]. И это еще не все: школа преподала своим учащимся хороший урок демократии. Действительно студенты играли активную роль в процессе обучения. Образование базировалось на неавторитарных принципах, и поэтому организаторам было крайне важно, чтобы учащиеся и преподаватели были равно представлены в административном совете школы и чтобы во главе совета стояла смешанная группа, решения в которой принимались путем голосования[174]174
  Косарев В. М. Партийная школа на острове Капри. C. 66.


[Закрыть]. Организаторы главной целью видели обучение рабочих практическому применению полученных знаний, не ограничиваясь простой передачей теоретических сведений. Для этой цели программа была разделена на четыре основные предметные области: партийная организация, теория партии, философия пролетарской борьбы, современные проблемы. Каждый день после обеда рабочие посещали две лекции по два часа каждая; по утрам они занимались учебой, а вечером – практическими упражнениями. Предметы были распределены следующим образом: А. Богданов – занятия по политэкономии и истории общественной мысли; Г. Алексинский – финансы и история рабочего движения в Бельгии и Франции; А. Луначарский – история профсоюзов, история немецкой социал-демократии, история Интернационала и история искусства; М. Лядов – история партии; В. Десницкий (Строев) – отношения государства и церкви; М. Горький – история русской литературы; М. Покровский – история России. Речь шла о сложной программе, цель обучения заключалась не только в формировании партийных активистов, но и в создании культурной базы, которая бы позволила рабочим самостоятельно создать собственную культуру, естественно, пролетарскую. От рабочих требовались серьезные творческие усилия. По несколько часов в день они занимались тем, что писали доклады, газетные статьи, листовки, готовили выступления. На практических занятиях студентов учили техникам убеждения и методам пропаганды среди широких масс. Особое внимание уделялось постановке голоса и приемам политической полемики. Для этой цели имитировались настоящие предвыборные кампании, в которых каждый участник представлял определенную партию и должен был попытаться привлечь аудиторию на свою сторону.