Текст книги "Российская политическая культура. Особенности и перспективы"

При этом, в любом социуме – в любой форме и на любом уровне – с самого момента его возникновения с неизбежностью возникают проблемы признания, оценки, предпочтения, доминирования и подавления, связанные с ними конфликты, переживания обид, зависти и рессентимента.

Следует подчеркнуть важность и концептуальную смелость фундаментальной работы Х. Шека «Зависть. Теория социального поведения» этой. Тема зависти и рессентимента была одной из ведущих в социальной и политической философии конца XIX – начала XX столетий. Достаточно вспомнить то значение, которое уделялось этой теме Ф. Ницше, А. Шопенгауэром, М. Шелером. То, почему зависть и рессентимент стали «белым пятном» в философии прошлого, да и начала нынешнего столетий, Х. Шек объясняет торжеством либеральной демократии, которую он рассматривает как институционализированную зависть, использование ее энергетики в конструктивных целях.

Именно с разрешением проблем зависти и ресентимента, так или иначе, но связаны возникновение и роль второй базовой ценности социогенеза – справедливости. Реализация этой ценности порождает социальные нормы, социальный контроль и другие механизмы социализации личности: от морали и права до социально-культурных эмоций чести, гордости, стыда, смеха…

Однако сами эти представления и институты могут рассматриваться некоторыми представителями общества как несправедливые. Тем самым возникает импульс к пересмотру, динамике норм и правил. Поэтому важно отметить, что справедливость реализуется по двум направлениям. Первый вектор справедливости связан с формированием неких правил, запретов, норм, которые, собственно, и обеспечивают социализацию в рамках данного социума. Второй – связан с возможностями динамики этих институтов, вызываемых творчеством, самореализацией, инициативой отдельных активных индивидов, а то и целых социальных групп, слоев, классов.

В традиционных обществах, т. е. обществах, основанных исключительно на воспроизведении норм и традиций, доминирует первый вектор. Носители творческих инициатив рассматриваются в таком обществе как нежелательные девианты, по отношению к которым применяются различные санкции вплоть до наказаний, изгнания, а то и казни. История убедительно демонстрирует, что современники и соплеменники сплошь и рядом воспринимают творцов-«инноваторов» нарушителями завета предков, установленных норм, зовя к ним то ли полицию, то ли врача. Более того, в таком обществе доминирует представление о коллективной ответственности, потому что индивид понимается, прежде всего, как представитель конкретного социума (рода, племени, клана).

Именно то обстоятельство, что «нет пророка в своем отечестве», побуждает творцов-инноваторов искать справедливость и удачу в других краях, городах и весях, где к ним относятся как к «иным», чудакам, маргиналам, что парадоксальным образом, но позволяет им, зачастую добиваться больших результатов, чем «туземцам». Факт этот тоже слишком хорошо известен. Важным условием успеха инновационных проектов является горизонтальная мобильность, возможность перемены места жительства. И в связи с этим, становится понятной модернизационная роль городов и нынешнего тренда к агломерациям: именно в городах накапливается их критическая масса, которая и становится социальной базой модернизационного развития.

Традиционное общество обходится, таким образом, двумя указанными базовыми ценностями. Для обеспечения консолидации и социализации ему достаточно обеспечения безопасности и справедливости. И политической власти, государству для обеспечения легитимности. В таком обществе вполне достаточно апеллировать к безопасности и справедливости. Однако, если общество оказывается заинтересованным в развитии и творчестве, делая ставку на второй вектор справедливости, в нем формируется еще одна базовая ценность – свобода, связанная с возможностями самореализации, индивидуальной ответственности.

Не всякое общество рассматривает такую ответственную автономность (свободу) как ценность. Большая часть истории человечества прошла в рамках традиционных обществ, в которых личная инициатива рассматривалась как девиация, нарушение завета предков. Выдающийся цивилизационный вклад христианской культуры как раз и заключается в ценностном рассмотрении свободы/ответственности личности.

Таким образом, в общем случае, ценностную ось социогенеза задают безопасность, справедливость и свобода (см. Рис. 1).

Рис. 1. Базовые ценности социогенеза

Причем центральное место на этой оси занимает именно справедливость с ее возможностями акцентировки реализации как в направлении безопасности, так и свободы. Например, в случае кризиса, катастрофы, любой другой опасности, представления о справедливости резко смещаются в сторону безопасности, зачастую в ущерб личностным правам. Однако, по мере политической, экономической стабилизации, на первый план начинают выходить права личности, их гарантии, условия самореализации и т. п.

Такие представления убедительно подтверждаются результатами многолетнего международного исследования World Values Survey, ведущегося с 1981 под научным руководством Р. Инглхарта и охватившего более 80 стран. Согласно этим результатам, индустриализация обеспечивает переход общества от традиционных ценностей жесткой этническо-конфессиональной солидарности (свойственных аграрным обществам) к ценностям секулярно-рациональным (свойственным обществам индустриальным). Следующий переход – от «материальных» ценностей физического выживания («жадности и подозрительности») к «постматериальныым» ценностям общества постиндустриального (открытости, толерантности, демократичности…). Это позволило авторам программы WVS сделать вывод, что в 1970-1990-х годах в странах с наиболее развитой экономикой произошла «тихая революция», названная научным руководителем этой программы Р. Инглхартом «переходом к постматериализму». Имеется ввиду стадия модернизации, обеспечивающая новый уровень качества жизни, гарантирующий материальное благосостояние, уверенность в завтрашнем дне, образование, здравоохранение, экзистенциальную безопасность от угрозы войны, криминала. Тем самым установки на безопасность, выживание, защищенность уступают место ориентации на самореализацию, самовыражение, личностную свободу.

«Материалистов» волнуют в первую очередь насущные потребности, связанные с выживанием, обеспечением безопасности. «Постматериалисты» ощущают относительную уверенность в том, что удовлетворение этих нужд им уже гарантировано и направляют свои силы и интересы на решении е вопросов качества самореализации. Эта динамика сказывается в поколенческих ориентациях (старшие еще более материалисты, младшие уже более постматериалистичны), на формах политической и гражданской активности. Так, «материалисты» склонны к традиционным формам (выборы, митинги, встречи с руководством, письменные обращения), тогда как постматериалисты демонстрируют большую гибкость и разнообразие, в том числе – протестной деятельности (флешмобы, сетевая активность в блогосфере, стрит-арт), концентрируясь не на идеологии, а напрямую выражая свои предпочтения по конкретным вопросам, таким как экология, охрана культурно-исторических памятников, аборты, коррупция… При этом формы протеста, связанные с насилием не пользуются массовой поддержкой, вызывают неприятие. Другими словами, по мере постиндустриальной модернизации традиционные формы политической активности, включая практики либеральной демократии, могу уступать новым, в том числе – еще недостаточно изученным формам. Иногда этот процесс ошибочно воспринимается как упадок или кризис демократии, тогда как, скорее, речь идет о ее дальнейшем развитии и гуманизации, проявлении ее сути, а не формы. Подлинная поддержка демократии возникает не в связи с учреждением (или импортом) демократических институтов, а когда люди высоко ценят и считают самоцелью гражданские и политические права, обеспечивающие возможность их ответственного самовыражения.

Более того, если поддержка демократии на ранних стадиях перехода (т. н. «трансфера») основывается на завышенных ожиданиях в политической сфере, а не убежденности в ценности свободы как ответственности как таковой, экономические неудачи могут привести к разочарованности в демократии и даже – чувству безысходности перед почти неизбежным авторитаризмом. Именно такова была ситуация в постсоветских демократиях. При этом, парадоксально, но в случае экономических успехов авторитарные режимы тем быстрее утрачивают легитимность, чем дольше им удастся поддерживать экономический рост, способствующий распространению в обществе ценностей самовыражения, а значит и – демократии. Так годы «тучных коров» (2000–2011) подготовили почву мощного гражданского протеста в РФ зимой 2011–2012 годов.

В странах же, где ценности самовыражения уже широко распространены, провалы в экономике (например, в Бельгии, Испании, Чили) не ведут к утрате легитимности демократических политических систем.

Таблица. 2.

Соотношение ценностей и типа общества

Распространение секулярно-рациональных ценностей ведет к секуляризации власти, легитимность которой начинает зависеть не от традиционных религиозных верований, а от светских и рациональных представлений. И такие секуляристские представления и установки могут быть не менее не менее догматичными, чем религиозные. Так, они не всегда противоречат неограниченной политической власти – как коммунистическая или фашистская идеология.

Однако утверждение ценностей свободы, самовыражения ведет к эмансипации от власти, от любого внешнего воздействия, посягающего на личные права. В этом случае власть воплощается в самом человеке. В морально и политически автономной личности институциональная и суверенная свобода совпадают, воплощаясь в единой ответственности.

Роль справедливости, однако, связано с еще одним важнейшим обстоятельством: эта ценность выступает в качестве импульса формирования социальных институтов – как формальных, так и особенно – формальных.

Социогенез предполагает не только ценностные интенции, установки, но и реализующие их институты – неформальные и формальные. К неформальным относятся обычаи, традиции, собственно и образующие институциональную основу (background) – культуру данного общества, ее нравственное содержание и специфику. Формализованные представления о справедливости выражаются в праве, а наиболее развитой и зрелой формой таких институтов является государство.

Неформальные институты могут дозревать до формальных институционализаций – организационных форм юридического лица, государственных органов, обеспечивающих реализацию соответствующих норм, а могут и надолго сохраняться на неформальном уровне.

Культура обеспечивает идентичность, самосознание «Мы», преимущественно – эмоционального. Политическая власть, государство – идентичность «Мы» гражданского, преимущественно рационального. Именно синтез этих двух идентичностей и обеспечивает социальную солидарность. И, если эта солидарность предполагает доверие, то неформальные институты этнической идентичности обеспечивают доверие «сплачивающее», личностное, возникающее между людьми, общность с которыми определяется происхождением и этнической идентичностью. Но для относительно развитого общества, а особенно – состоящего из представителей разных этносов, конфессий, доверия сплачивающего недостаточно – необходимо доверие институциональное, «наводящее мосты» между разными группами и слоями общества. Это доверие и формируют формальные институты, прежде всего – правовая культура, задающая нормативную рамку отношений и взаимодействий различных групп и слоев данного государства. Если неформальные институты задают культурно-этническую идентичность, то неформальные – гражданскую, которая и обеспечивает консолидацию нации в ее гражданско-государственном понимании.

На религиозный фактор обратил внимание еще М. Вебер в работе «Протестансткая этика и дух капитализма». Действительно, модернизацию первыми осуществили и наиболее успешно реализовали догоняющую модель после распада СССР именно протестантские страны. С другой стороны, страны ислама с его антирыночными установками, существенно отстали и отстают в экономическом развитии. А экономическому росту Турции и отчасти Египта во многом способствовали относительно длительные периоды правления светских политических режимов.

Однако, как примеры Турции и Египта, так и сопоставление развития Севера и Юга Кореи, Западной и Восточной Германии показывают, что культурный фактор по своей значимости уступает политическому и правовому режиму. Т. е. роль неформальных институтов важна, но она уступает роли институтов формальных.

Помимо прочего, формальные институты, обеспечивающие возможность развития рыночной экономики, в немалой степени способствуют концентрации социального и человеческого (а значит – и финансового капитала).

В этой связи, можно говорить, что социогенез осуществляется в пространстве пересечения ценностной и институциональной осей, реализуя конкретный специфический баланс соответствующих векторов, обеспечивающий существование и развитие данного социума. В плане возможностей модернизации и инновационного развития это выражается в тенденции к традиционализму (выражающемуся в тренде к культурной идентичности, безопасности и государственности) или прогрессизму (выражающемуся в тренде к свободе и правовому обеспечению творчества, инициативы). Эта модель представлена на рис. 2.

Рис. 2. Роль формальных и неформальных институтов в консолидации общества

Ценностно-нормативная модель социогенеза, основанная на выделении ценностной оси (безопасность-справедливость-свобода) и оси институционализации справедливости, позволяет фиксировать особенности культурного профиля общества, его деформации, акцентировку политических идеологий. Предложенная модель может использоваться для построения «профиля» конкретного общества, его политической культуры – в зависимости от степени выраженности и акцентировки ценностных и нормативных параметров.

Так, на кафедре прикладной политологии НИУ Высшая школа экономики (Санкт-Петербургский филиал) с привлечением студентов предпринята серия исследований сравнительного анализа и динамики политической культуры России. Например, в исследовании А. Богдановой, с опорой на базу данных Г. Хофстеде удалось сопоставить профили политических культур различных стран, а также динамику политической культуры РФ за последние годы (Рис. 3 и Рис. 4).

Рис. 3. Сравнение политической культуры России и США (А. Богданова по данным Г. Хофстеде, 2013)

Рис. 4. Динамика российской политической культуры за 2008–2011 гг. (А. Богданова, 2013 г.)

Исследование А. Камаева позволило сравнить для 12 основных социальных групп РФ профили существующей и желаемой политических культур. Ниже на Рис. 5 приведены суммированные профили для всех этих групп.

Рис. 5. Интегрированные существующий и желаемый профили российской политической культуры (А. Камаев, 2013 г.)

В пространстве, образуемом ценностной и нормативной осями, очевидны свойственные российскому обществу доминирование традиционализма, правового нигилизма в сочетании с нравственным максимализмом, неразвитость институтов гражданского общества. Наглядно демонстрируется и дисбаланс сведения социальной жизни к проявлениям государственной власти и культурной идентичности, между которыми нет органической и естественной связи. Более того, формальные институты в этой ситуации оказываются декоративным политическим дизайном. Именно это обстоятельство приводит к печальным последствиям попытки реформирования российского общества на основе правовых моделей, вызревших в других социумах, располагающих развитой правовой культурой и правовым самосознанием понимания свободы как ответственности. Подобные поверхностные попытки демократизации и либерализации неизбежно оказываются несостоятельными.

На конференции по социологии инноватики в ИНИОН был яркий доклад Г. Г. Шагиняна – выдающегося специалиста по нейрохирургии сложных и глубоких черепных травм лицевой части черепа. Используя сравнение с наглядными слайдами этого доклада, можно сказать, что в этом плане ценностно-нормативная деформация российского социума напоминает глубокую травму лицевой части черепа: в нем практически снесена его «височно-скуловая часть», связанная с соответствующей ценностно-нормативной зоной.

Рис. 6. Политические идеологии и российская деформация

Кстати, именно этот институциональный фактор объясняет т. н. «парадокс России», отмеченный в исследовании World Values Survey как «откат» за годы новейших реформ к ценностям выживания. Речь идет, скорее, не о ценностном «откате», а о разрушении институциональной среды, приведшем к этническо-клановой раздробленности, корпоративизации общество. Иначе говоря, речь идет о движении не только по ценностной оси, а скорее по оси нормативно-институциональной, что, кстати, подтверждается приведенными выше данными исследования А. Богдановой.

В ценностно-нормативной модели политической культуры очевидно доминирование традиционализма в российском обществе, которому на протяжении всей его истории были свойственны правовой нигилизм в сочетании с нравственным максимализмом, неразвитость гражданского общества, вследствие чего социальная жизнь сводится к проявлениям государственной власти и культурной идентичности. И для восстановления нормативно-ценностного баланса российского общества, для придания ему импульсов модернизации (в случае их реальной востребованности!) необходима достаточно тонкая и трудоемкая социальная инженерия.

Тем самым, ценностно-нормативная модель политической культуры открывает широкие перспективы синтеза различных подходов и аналитик, не отрицающих, а интегрирующих выработанные концепции и накопленные результаты. И на этой основе уже можно ставить вопрос о причинах отмеченных особенностей российской политической культуры.

2. Нормативно-ценностное содержание российской культуры

Смысловое содержание российского культурного опыта: источники и обобщение. Народ и власть.

Смысловое содержание российского культурного опыта: источники и обобщение

В предыдущих разделах в рамках сравнительного синхронического (типологического) анализа неоднократно затрагивалась специфика российской политической культуры. В этом разделе реализуется диахронический подход, рассматривается природа, источники ее специфики. Конкретный культурный опыт историчен, он связан с реальной деятельностью, является ее осмыслением, уточняется, меняется, развивается. Это дает возможность не отдельного рассмотрения социентальных и ценностно-смысловых аспектов динамики политической культуры, а в их взаимосвязи.

В данном рассмотрении российская политическая культура понимается, включая также и советский период, который есть продолжение, форма существования, а теперь уже и компонент российского. В этом плане «советское» есть одно из проявлений «российского», а нынешнее «российское» – в изрядной степени содержит в себе «советское».

Все больший круг проблем и перспектив развития России оказывается связанным с сердцевиной культуры – ценностями, нормами, «принципами» – всем тем, что определяет поведение людей, строй и особенности сознания, порождает вполне определенные отношения, мотивации, оценки, мнения и переживания. Речь идет о чем-то невещественном и нематериальном, что оказывается, тем не менее, не только реальным и существенным, но и силой, способной решающим образом сказаться на ходе экономических и политических преобразований – в качестве их источника, рычага, а то и трудно преодолимого препятствия. Эта сила оказывается куда прочней распада империи, экономического спада, инфляции, разрыва хозяйственных связей, разгула коррупции и преступности, она проявляется в действиях и установках движений, групп и их лидеров. Эта сила имеет свою историю и судьбу, выражает мировоззрение, миропонимание и мирообъяснение, оправдывавшее, объяснявшее, обосновывавшее и благословлявшее извивы, катастрофы и взлеты нашей истории, и продолжающее это делать до сих пор. И без ее осмысления, понимания ее корней и природы общество обречено на систематический отказ от собственного прошлого, а в результате – на соскальзывание на одну и ту же «колею».

Обращение к такой теме требует указания источников, в которых ценности и нормы российской культуры, связанный с нею опыт и осмысление социальной реальности находят свое наиболее полное выражение, аккумулированы в наиболее конденсированном виде, открывая, тем самым, возможности наиболее результативного анализа. Ряд специфических особенностей российской культуры выявляет анализ нормативно-ценностного ее содержания на материале мифологии, фольклора, особенностей русского православия, философии, художественной культуры (особенно литературы), философии, политической и экономической истории, обыденного дискурса, впечатлений путешественников (отечественных и зарубежных). Такой анализ был уже проделан многими исследователями. Поэтому можно воспользоваться его результатами.

Мифологемы. В мифах представления о нормах, идеалах и т. д. находят свое наиболее яркое и целостное выражение, причем в яркой образной форме. Однако, о собственно русской дохристианской мифологии можно говорить лишь с известной степенью условности. Недаром даже в авторитетнейшем энциклопедическом издании «Мифы народов мира» нет статьи, посвященной именно русской мифологии. Речь может идти, скорее, о славянской мифологии (точнее – о ее реконструкции) и о некоторых ее специфически русских чертах и особенностях.[23]23
  Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. Славянская мифология. //Мифы народов мира.. М.: Энциклопедия, 1980. – Т. 2, с. 450–456.


[Закрыть] С этой точки зрения можно выделить несколько уровней основных мифологем.

Во-первых, это первичный слой зачастую малоспецифицированных полностью или частично антропоморфных образов и персонажей: домовые, лешие, водяные, русалки, кикиморы, шишки, навы и т. п. Во-вторых, это воплощенные и персонфицированные абстрактные идеи: Доля и Недоля, Правда и Кривда, Белобог и Чернобог.

В-третьих, герои эпоса (былин и сказаний): князья (Кий, Щек, Хорив, Чех, Лях, Крак, Владимир-Ясное Солнышко и др.) и особенно – богатыри-княжьи слуги и защитники народные.

В-четвертых, собственно языческий «пантеон», русский «Олимп на Владимирской горке», низвергнутый во время крещения Руси: Сварог, Даждьбог, Хорс, Стрибл, Симаргл, Мокоша, символизирующие различные стихии (огня, солнца, ветра и пр.). А также персонажи, не упоминаемые в летописи, но выявляемые в реконструкциях, а то и сохранившиеся в общественном сознании до наших дней: Род и Чур (символы общинного единства), Ярило и Купава (Кострома), с которыми связывалось изменение сезона, прежде всего – приход весны.

И наконец, в-пятых, персонажи, взаимоотношения с которыми В. В. Иванов и В. Н. Топоров назвали даже «основным славянским мифом»: Перун – громовержец, «княжий бог», Зевс славянского Олимпа, и Велес (Волос, после христианизации – Власий) – бог крестьянского достатка (не как результата трудовых усилий, а как удачного урожая, приплода и т. п.). Характерно, что, если Перун стоял на Владимирской горке, то Велес – на Подоле, в пойме Днепра, внизу, что лишь подчеркивает их принципиальную оппозицию и противостояние. Да и сюжет их отношений довольно показателен: Перун преследует Велеса, гвоздит его молниями, тот подобно Протею принимает каждый раз новые обличья, оборачиваясь деревом, житом, конем, коровой, пока, наконец, Перун не побеждает – проливается дождь и наступает благодать.

Бросается в глаза особенность содержания этой мифологии, резко отличающая ее от других известных эпосов и систем мифологии. Это отсутствие персонажей строителя, ткача, ремесленника (даже кузнеца!), собственно крестьянина. Последний появляется в былинах в образе Добрыни Никтитича, да и то в характерном сюжете, когда очередной княжий слуга – Святогор пытается забрать неподьемное – землю, после чего Добрыня, легко закинув узелок с землей за спину, также идет «в богатыри». Купец (Садко) появляется только в Новгородском эпосе, да и то не как учитель и основатель Дела, а в связи с чудесным приключением.

В сказках ясно представлены народные страхи – бедности, тяжкого труда, горя. С другой стороны – представлены мечты, надежды и желания. Ими оказываются искания лучшего царства за тридевять земель, овладение «хитрой наукой», дающей сытную беззаботную жизнь, в том числе и путем своеобразной экспроприации экспроприаторов (царя, богача), спасение и победа униженного «дурака», несостоятельность и крах жадного и завистливого благополучия. Положительные персонажи добиваются успеха не трудом, а то ли по щучьему велению по моему хотению, то ли еще каким чудесным образом.

Таким образом, основными темами русской мифологии являются природные стихии, постоянная внешняя угроза (как со стороны природных стихий, так и врагов), воля (как героя-защитника, так и чудесный произвол, реализующий сокровенные желания), особая озабоченность властью – как торжеством над врагами, как символом богатства и жизненного успеха.

Восточное христианство. История русской православной конфессии – история заимствования веры, ее насаждения, исправления, обернувшегося расколом. В тематическом и образном содержание русского православия особый интерес представляет не столько догматический канон, сколько обыденное религиозное сознание, выраженное в житийных текстах («Четьи-Минеи» всегда были наиболее читаемой духовной книгой на Руси), духовных песнях.

Согласно добротным исследованиям этого материала, проведенным Г. П. Федотовым, Л. П. Карсавиным, С. С. Аверинцевым,[24]24
  См.: Федотов Г. П.: Святые Древней Руси. М.,1990; Федотов Г. П. Стихи духовные. (Русская народная вера по духовным стихам). / Вступ. ст. Н. И. Толстого; Послесл. С. Е. Никитиной; Подготовка текста и коммент. А. Л. Топоркова. – М.: Прогресс, Гнозис, 1991; Карсавин Л. П. Основы средневековой религиозности в XII–XIII веках. Петроград, 1915; Аверинцев С. С. Религия и культура. Tenafy: Эрмитаж, 1981.


[Закрыть] специфика содержания русского обыденного религиозного сознания состоит, прежде всего, в ориентации не столько на Св. Писание, сколько на жития, т. е. особо повышенный интерес к нравственной личности и ее опыту жизни. Причем особое внимание уделяется претерпеваемым святыми страданиям, которые акцентированно трактуются как безвинные (но принимаемые героями житий, тем не менее, безропотно).

Обращает на себя внимание фигура Христа, представленная в обыденном религиозном сознании в качестве Царя Небесного, осуществляющего властные функции и фактически сливающегося с Отцом. Страдания же Спасителя как идеал святости переносятся на святых, жизнеописания которых демонстрируют попытки воплощения этого идеала в этом мире. Вопреки догмату, в обыденном православии фигурирует не Троица, а «Двоица»: Христос (как Царь Небесный, воплощение небесной силы) и Богоматерь (зачастую ассоциативно переходящая в кормящую «мать-землю»). Тем самым, высшее ценностное содержание придается, фактически родовым отношениям: Мать – хранительница рода и Отец – властный вершитель судеб. Особый предмет и интерес русского обыденного православного сознания также составляет эсхатологическая тема Страшного суда, устанавливающего высшую Правду и Справедливость, – как, впрочем, и тема Кривды, царящей в этом (земном) мире.

Художественная культура. В художественных произведениях фиксировано целостное выражение строя чувств, переживаний, мышления и поведения представителей данной культуры. Недаром именно знакомство с художественной культурой и ее сердцевиной – искусством является наилучшим способом знакомства с культурой, вхождения в нее. Сказанное относится к каждому виду искусства, но, пожалуй, в наибольшей – к искусству слова, к литературе. Обусловлено (буквально – предустановлено словом!) это ролью языка в возникновении и существовании культуры, письменности и связанного с нею творчества – в трансляции и развитии опыта. Особенно велика роль литературы в становлении и развитии российской художественной культуры и культуры в целом. Более того, литература – предмет особой гордости культуры России, ее общепризнанный и существенный вклад в культуру общечеловеческую.

Русский художественный дискурс исследован достаточно полно и глубоко. Особый интерес представляет серия работ Г. Гачева по национальным образам мира[25]25
  Гачев Г. Национальные образы мира. М., 2001


[Закрыть], где опираясь на поэтические тексты авторов, внесших наибольший вклад в развитие российской словесности, были выделены темы и образы, характерные для русской поэтической интуиции. Это темы пути и человека как путника, света – не как яркого солнечного света, льющегося с неба, а как проблеска, мерцания, «огонька». Природные стихии связаны с традиционным русским равнинно-пойменным пейзажем, ветром (буря, метель и т. п.). Человеческое сознание, состояние души характеризуется неотчетливостью и неопределенностью переживаний и мысли («трудно высказать и не высказать то, что на сердце у меня»), взглядом, устремленным к горизонту. Характерно, что в русском поэтическом дискурсе практически отсутствует тема труда, взятого как деятельность, связанная с переживанием положительных эмоций. Исключением является, пожалуй, только поэзия Н. Кольцова, но таким исключением, которое лишь подтверждает правило.

Что касается русской прозы, то обращение к этому богатейшему материалу требует уточнения. Среди русских писателей есть регистраторы быта и нравов (И. Тургенев, М. Шолохов, М. Булгаков, М. Зощенко, Ф. Горенштейн и др.), есть аналитики этого быта и этих нравов, объясняющих причины и следствия (Л. Толстой, В. Гроссман, А. Бек, А. Рыбаков), есть авторы, создающие собственную мифологию, миропонимание и мироощущение (Ф. Достоевский, А. Платонов). И есть авторы-выразители архетипов (буквально – коллективного сознательного и бессознательного). Таких авторов не так уж много (из наиболее известных – М. Горький, А. Гайдар, В. Маканин, Д. Пригов, В. Пелевин), но именно они представляют особый интерес для данного рассмотрения. Это не означает больший талант данных авторов. Просто их творчество представляет содержание духовного опыта соответствующего времени чрезвычайно благоприятно для анализа – этот опыт в их текстах просто дан как таковой. Авторские позиция и отношение в них либо не акцентуированы, либо «упакованы» в идеологемы и философемы.

Философия. Российская культура по праву гордится представителями своей философской мысли. П. Я. Чаадаев, В. Соловьев, В. В. Розанов, Л. Шестов, Н. А. Бердяев, Г. П. Федотов, П. А. Флоренский, М. М. Бахтин… – этот ряд можно продолжать и продолжать. Характерной чертой русской философии является то, что ее представители в наименьшей степени являются мыслителями кабинетного типа, размеренно обдумывающими в уютной библиотеке проблемы бытия. Большинство из них – подвижники, исповедники идеи, жертвующие ради нее карьерой, комфортом, свободой, а иногда и жизнью. На их долю приходятся тяжкие испытания души, жизненная неустроенность, а то и физические страдания, их философствование – глубоко выстраданный экзистенциальный опыт, недостижимый в условиях жизненного комфорта. Типичная фигура российского философа – это «человек с судьбой», исповедник идеи…