Текст книги "Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера"

15 декабря (2 декабря). Суббота. <…>

Второй день по городу громят погреба. Ночью наши девицы даже слышали довольно громкую стрельбу. Днем все трамваи стали там, где их застигло прекращение тока. В газетах слух, будто Государю удалось бежать с семьей из Тобольска.

<…>

16 декабря (3 декабря). Воскресенье. В «Известиях»: «Перемирие заключено». Вопрос о переброске войск хитро обойден. Бегство Николая II опровергается. Говорится открыто о лишении всех Романовых всего их имущества. «День»[155]155
  Газета, печатный орган меныпевиков-ликвидаторов.


[Закрыть] истолковывает слух о бегстве Государя как объяснение, почему в Сибирь отправлен отряд матросов, настоящее назначение коих – привести к повиновению Сибирскую республику[156]156
  В период с декабря 1917 г. по май 1918 г. общественно-политическим течением сибирской интеллигенции (Сибирскими областниками) в борьбе за суверенизацию края были созданы свои органы власти, готовые принять автономное управление Сибирью.


[Закрыть]. Трамваи сегодня ходят, но спектакли в Мариинском театре прерваны – из-за отсутствия топлива.

Вечером друзья (Стип, Замирайло¹⁷⁸, Эрнст, Бушей, Аргутон) и Акица с детьми были заняты разглядыванием моей коллекции старинных рисунков; все это под лампой представляло собой прелестную картину уюта, однако передо мной мелькнул вопрос: неужели это один из последних вечеров, когда такая сцена еще возможна?.. Мы на вулкане, извержение коего как будто должно начаться в ближайшем будущем. Что, например, означают те три ружейных выстрела, которые раздались у нас где-то по соседству? Говорят, во многих местах продолжается разгром погребов и вокруг идет стрельба. Трудно справиться с начавшимся пьяным бунтом. Пьяный же бунт может повести ко всяким другим безобразиям. Разгромят погреба, а там и соседние лавки: торговля остановится, наступит полный голод, начнутся поиски по частным домам вина и хлеба. Тогда волей-неволей придется прибегнуть к террору и т. д. <…>

Вообще же, должен констатировать, что при всем теперешнем «ожидании конца» у меня на сердце все же теперь спокойнее, нежели вокруг 21 апреля или осенью, в период эвакуации[157]157
  Осенью 1917 г. Временное правительство, озабоченное приближением немецких войск к Петрограду, вынесло постановление о переносе основных государственных учреждений в Москву, однако в последующие несколько месяцев решительных действий предпринято не было.


[Закрыть]. Вот когда мной овладевала безумная тревога, и я всеми силами сопротивлялся, чтоб не впасть в полное отчаяние. Теперь же, когда все уже упущено, все шансы потеряны и едва ли вернутся при иных комбинациях, я чувствую себя в каком-то царстве по ту сторону разума и воли, исключительно во власти стихий. Это проще. «Ничего не поделаешь» – лучше, нежели сознание, что можно еще многое сделать, да вот те, от кого это зависит, не хотят, не понимают, своей же пользы не понимают!

<…>

17 декабря (4 декабря). Понедельник. <…>

На днях Арцыбушев¹⁷⁹ слушал Троцкого – ту речь, которая была произнесена в Николаевском зале Зимнего дворца перед большевиками, сразу после того, как он, Троцкий, был освистан в Александровском зале только правой половиной Крестьянского съезда. Наружность, по словам Юры, у Троцкого жуткая: острая бородка, глаза разбойничьи, «пустой», бездушный голос. Пользование известными ораторскими приемами и самой бессовестной лестью. Побывал Юра и на казачьих съездах в Екатеринодаре и в Новороссийске. Каледина он описывает в виде эффектного генерала с сильно горбатым носом. Отличительная черта этих собраний – это какое-то «общее хитрение, общее себе на уме». <…>

18 декабря (5 декабря). Вторник. Уже лежа в постели, слышал выстрелы – около часу ночи. Это, вероятно, продолжают грабить погреба Елисеева, Баскова и Католической Консистории (тоже на нашей 1-й линии). Мотя напугана слухом, будто большевики собираются устроить забастовку прислуг (митинг на эту тему происходил у нас на углу) и устроить обход с этой целью всех квартир. Наши дворники и швейцар, в виде исключения в общем правиле, не бастуют. Среди дня пришлось заполнить заявление о неимении винного запаса. Это в предупреждение обыска (солдатами Финляндского полка).

<…>

Сегодня должны начаться мирные переговоры. Переговоры о перемирии завершились обедом, данным честь честью немецкими генералами. Воображаю, какая это была курьезная комедия и как все было пущено в ход, чтоб усыпить бдительность и ублажить кастовую взъерошенность! Впрочем, надо думать, что немцы «все делают хорошо» – «хорошая немецкая работа». Если даже инициатива и у них ошибочна, несчастна или преступна, то, раз дело вслед за тем началось, оно будет совершаться на пять с крестом. С другой стороны, что в политике не преступно? Во всяком случае, представляется преступным все, что не увенчивается успехом. Я же не могу (в качестве, ну, скажем, художника) не любоваться совершенством техники «в делах кесаревых», – и вот недостаток, а временами и полное отсутствие техники, мастерства в представителях нашей политики меня больше всего злили и огорчали. У большевиков в этой области, естественно, не может еще быть ни навыка, ни техники, ни мастерства – у них пока во внешней политике «художественная импровизация», но со временем они научатся и смогут сразиться с любым противником, недаром в них чувствуется что-то дьявольское! Переговоры о мире будут вестись: с одной стороны – гр. Черниным¹⁸⁰ и Кюльманом¹⁸¹ (похоже, это очень серьезно), с нашей – для меня неизвестной величиной Покровским¹⁸².

<…>

<19 декабря (6 декабря)>

20 декабря (7 декабря). Четверг. <…>

Мой «послужной список» за эти полтора месяца существования большевистской власти как-никак складывается из следующих фактов. Я в первые же дни убедил Верещагина с двумя его помощниками оставаться при Зимнем дворце, и тем самым было сохранено какое-то ядро, не позволившее расползтись всему делу охраны художественных памятников, благодаря сохранению этого ядра и другие все комиссары, посаженные по дворцам при Временном правительстве, также остались на местах: в Петергофе, Гатчине, Павловске и в Царском. Благодаря моему же воздействию на Луначарского никакие посторонние организации или лица в Зимнем дворце не поселились, благодаря тому же воздействию Луначарский умерил свою декретоманию в области искусства. <…>

О мирных переговорах какие-то смутные, но тревожные слухи.

21 декабря (8 декабря). Пятница. <…>

Верещагин у нас сегодня завтракал. Бедняга совсем раскис. Он люто ненавидит большевиков. Я догадываюсь, что его служба – главным образом вопрос денег. <…> С ним и с Эрнстом отправились к Александре Николаевне Нарышкиной¹⁸³ (верхний этаж ее особняка занимают Половцовы) – взглянуть… на ее картины, которые Александра Николаевна желала бы продать.

<…>

Идя оттуда уже в сумерки, любовались с Эрнстом роями галок, вившимися у Эрмитажа. Повстречавшийся нам М.И. Ростовцев¹⁸⁴, которого я окликнул, тоже подивился этому зрелищу. «С чего это они так?» – «Очевидно, готовятся к пиру!» – «Да-да, нам с вами не миновать, впрочем, я и забыл, это только мне угрожает, вы же гарантированы – вы пользуетесь их милостью». – «Ну, если дойдет до этого – то мы вместе», – были мои заключительные слова этого курьезного диалога. Вся картина этой встречи врезалась мне в память; и кружащиеся галки над нами, и калмыцкое хитренькое и печальное, снизу вверх на меня поглядывающее личико Михаила Ивановича, и его приземистая фигурка, и шпиль Крепости по ту сторону белого поля Невы, и печальный петербургский горизонт… И ведь действительно этот милый человек воображает, что я пользуюсь большевистской милостью!

<…>

22 декабря (9 декабря). Суббота. Еще валяясь в постели, прочел в «Нашем веке»[158]158
  Под этим названием после октября 1917 г. выходила газета «Речь».


[Закрыть] очень грозные для нас, «буржуев», да и не только для нас, сообщения. 1) В Кронштадте вводится общая (для мужчин с 18 до 50 лет) охранная повинность. 2) Народный комиссариат по просвещению собирается раскассировать старшие классы гимназий, а учительский персонал отправить в деревню! Возможно, что эти слухи ложны и являются провокацией кадетов, но не исключена возможность, что нечто подобное намечается и в самом деле… <…>

<23 декабря (10 декабря) – 27 декабря (14 декабря)>

28 декабря (15 декабря). Пятница. В «Известиях» декрет о национализации частных банков и о ревизии сейфов. Что это – вящий дилетантизм, кризис безумия, провокация или подготовка развала перед полной отдачей государства немцам (последнему комментарию меньше всего верю, однако вообще это излюбленное толкование)? <…>

<29 декабря (16 декабря)>

30 декабря (17 декабря). <…> Странное у меня сегодня получилось впечатление от улицы. Уже празднование 1-го Мая было бледным отголоском торжественного погребения «жертв революции»; совершенно же тусклым вышло нынешнее мирное торжество[159]159
  В ходе первого этапа мирных переговоров в декабре 1917 г. Германия и ее союзники приняли советские предложения о мире.


[Закрыть]. Впрочем, я сужу только по тому, что часов в 11 утра я видел из окна: колонны рабочих и солдат, направлявшиеся со знаменами и с песнями к Марсову полю, и просто улицы на протяжении от Морской до Потемкинской и оттуда – до дому. Но и этого достаточно, чтоб познать сегодняшнюю «физиономию города»: насупленную, угрюмую, без тени чего-либо радостного. То же констатировал и Стип, чуткости которого я очень доверяю. Мне представилось все точно притаившимся, точно готовящимся к близкой расплате. Но какой? С какой стороны? Или это затаилась паника перед надвигающимся голодом или перед зреющей «контрреволюцией»? Так ли, однако, верят в нее те, которые больше всех о ней кричат и всех пугают?

Или тут действует ощущение запоздалости мира, который уже не может спасти страну от полного оскудения, и одновременно это были бы плоды травли правых «воинствующих» элементов, которые взвалят теперь всю вину на пролетариат и на большевиков – с больной головы на здоровую, вернее, на полубольную.

Рабочие несли знамена с надписями: «Красный террор саботажникам». <…> Характерно и то, что на улицах было вообще меньше народу, нежели обыкновенно, и это особенно бросалось в глаза благодаря отсутствию трамваев и крайне редким извозчикам и автомобилям. Невский имел такой вид, какой у него бывает очень рано утром…Я встречал только одних солдат и баб. Многие бредут с узлами. Сравнительно с другими днями – мало матросов. Значительный митинг собрался у Александровской колонны, небольшая кучка стояла и у Летнего сада, но это не может идти ни в какое сравнение с тем, что было в марте и в июне. Устали? Надоело? Или это как-никак ощущение, что главное дело сделано, война кончилась, а теперь хотя бы царь или немец? <…> И сам я не ощущаю радости от мира, на сей раз как будто несомненного.

<…>

Сегодня годовщина убийства Распутина. Господи, сколько воды утекло, сколько тревог! И сколько пророчеств старца уже сбылось…

<31 декабря (18 декабря) – 1 января (19 декабря)>

1918

2 января (20 декабря). Среда. Уже за ряд дней намечалось понижение настроения в прессе. Сегодня это выразилось в более определенной форме: в отчаянии от исхода мирных переговоров. В «Известиях» передовица – «Маски сорваны»; в «Новой жизни» – «Неудача мирных переговоров»; в «Речи» – ликующее злорадство; в «Дне» – «Лживая игра»; в вечерних – и того хуже. Наш швейцар, когда мы уходили, с прискорбным видом сообщил: «Придется снова идти в окопы сидеть». Однако мне кажется, тут что-то иное. Начать с того, что из доклада Каменева не видно неудачи, а показан лишь риск неудачи, если немцы не отменят своего решения на вывод войск из оккупированных областей под предлогом, что они самоопределились и от России отпали (советская же точка зрения – что можно считаться с народным возглавлением этих стран только по снятии с них военной опеки). Неожиданным является потрясание мечом Троцкого. Или это только прием для нажима на германское правительство? Однако разве можно теперь заставить принять картонный меч за стальной? Или это действительно отчаяние? <…>

<3 января (21 декабря) – 5 января (23 декабря)>

6 января (24 декабря). Воскресенье. Елка при ленинском правлении сошла удачнее, чем можно было ожидать. Правда, настоящей лесной елки мы не достали (продажу елок подвергли каким-то таксам, вследствие чего они сразу исчезли с рынка), зато за четыре рубля с половиной мы купили в цветочном магазине взрощенную в горшке елочку, имеющую не более 50 сантиметров высоты (повесить на нее что-либо оказалось невозможным), водрузили ее в хрустальную вазу, обложили самый горшок орехами и яблоками, а вместо свечей на ней горели по сторонам ее два серебряных канделябра. Вышло довольно эффектно.

Мотя, мастерица, устроила у себя в комнате еще более эффектную елку. Кока склеил из картона каркас, и она его увесила всякими побрякушками, оставшимися от прежних времен, и увила «ангельскими волосами». Под этим суррогатом красовался подарок Коки: написанная им икона Богородицы с лицом самой Матреши, которая собирается ее снести в церковь освятить. Родителям дети подарили: Атя – две акварели, изображающие цирковую и балетную даму (в основу положены ее наброски с голой натуры, что придало этим ее изображениям несколько непристойный характер!); Леля – просто выделила из своих этюдов три сангвины, причем две в натуральную величину (один мужской этюд – без головы a la система Саши Яши¹⁸⁵), зато Кока постарался всерьез и написал большую темперу, изображающую «второе» Рождество, – очень любопытную по замыслу, но, разумеется, еще несколько по-ребячески воспринятую мысль: светлый восход где-то в Италии, в простом домишке на большой дороге, украшенном полустертой фреской Мадонны, в окне видны светящийся, только что появившийся на свет Младенец и его родители; по дороге спешат к дому пастухи, и на самом первом плане рабочий с тачкой остановился, пораженный изумлением. Все это из головы и все же складно, с большим запасом технического опыта.

<…>

Отчасти известному улучшению моего настроения сегодня способствовало и то впечатление, что я вынес из прочтения утром газет. Дело мира обстоит не столь уж безнадежно. <…>

<7 января (25 декабря) – 8 января (26 декабря)>

9 января (27 декабря). Среда. Ясно и немного потеплело. Сегодня в полночь предписано переставить стрелку часов снова на час назад – таким образом, и этот след Керенсиады исчезнет. <…>

В… «Вечернем часе» имеются сообщения, скорее утешительного характера, касающиеся политического положения. Эту утешительность (вернее, намек на нее) я усматриваю в том, что, судя по этой сплетнической газете, между Лениным и Троцким возникло несогласие в вопросе о мире. Ленин стоит за «священную войну», Троцкий – за мир во что бы то ни стало; но первый-де устал и поехал отдыхать в Финляндию. За Троцкого и против Ленина высказался и Луначарский. Все это позволяет думать, что мир действительно приближается, и хотя теперь он, увы, и запаздывает в смысле настоящего исцеления страны, но все же он сделает свое благое дело, все же с его заключением откроются какие-то возможности благоразумного строительства и возвращения к какому-то более нормальному укладу. Да и спокойнее было бы, если задело управления взялся бы Троцкий – не доктринер и фантазер, а настоящий политический и государственный деятель, не имеющий поползновения прыгать в окно и подвергать всех величайшим рискам. Говорят, Троцкий – честолюб, и прекрасно. Предпочитаю дельного честолюбца (и пусть даже жуликоватого) благородным и никчемным книжникам, фарисеям и мечтателям.

<…>

10 января (28 декабря). Четверг. День обещал быть ясным, но утренний туман, при восемнадцатиградусном морозе, не рассеялся, и совершенной фантастичности достигла картина, когда я шел по Николаевскому мосту и через бело-розовую мглу проглядывало оранжевое солнце, подымавшееся из-за перегруженных снегом крыш и среди белых дымков из труб. На этом «фоне апофеоза» подвигалось по мосту навстречу мне погребальное шествие с лошадьми в черных попонах, влачивших дроги с черным балдахином (вообще же езды никакой, и даже трамваи не ходят).

Никола Морской на фоне оранжевого тумана и с диском солнца, светящегося из-за его пяти глав, представляется чудовищно-прекрасным…

11 января (29 декабря). Пятница. Мне уже вчера не понравилось…что снова у Нового Адмиралтейства появилась громада «Авроры». Сегодня же таких чудовищ оказалось уже три – «Аврора» и «Ермак» (?) стоят у верфи Нового Адмиралтейства, третье судно – в тумане по ту сторону Невы. Что это значит? Что готовит это «волеизъявление демократии»? Не значит ли, что на днях может произойти какой-либо переворот? Вот только когда? Не по случаю ли открытия «Учредилки»[160]160
  Учредительного собрания, избранного в ноябре 1917 г. и созванного в январе 1918 г.


[Закрыть] и ввиду ее недопущения? По поводу этого близкого открытия (оно назначено на 5 января) снова масса разговоров о стеснениях, чинимых пресловутым комиссаром Урицким¹⁸⁶. Ожидается нечто очень решительное и в связи с предстоящим открытием «съезда Советов», из которых большевики якобы собираются создать свою лейб-гвардию. Во всяком случае, силуэт на Неве очень грозен. Я прошел совсем близко (направляясь на

Алексеевскую, в мастерскую Аллегри), и на таком расстоянии обмерзшая, заиндевевшая «Аврора» в тумане напоминает иллюстрацию путешествий на Северный полюс. Два-три матросика сползали по внешней лестнице и ковыляли затем по льду к тому углу на набережной, у которого когда-то стояла – tempi passati[161]161
  Былые времена (ит.).


[Закрыть] – пристань петергофских пароходов. Считается, что из-за этих постоянных прибытий кронштадтских судов и требуемого для этого взрезания льда до сих пор Нева во многих местах, несмотря на мороз в 19 градусов, все еще не стала, и поэтому нет и сообщения прямо по льду, что весьма неудобно для жителей Васильевского острова, привыкших зимой перекашивать Неву по диагонали.

Зато появилось на улице забавное зимнее новшество – масса конькобежцев. Это всё мальчишки до десятилетнего возраста, но бегают они не по каналам, а прямо по панелям и среди улицы. Встречаются и совсем потешные сценки. По Конногвардейскому бульвару катит трамвай, а за ним тащится хвост таких конькобежцев, из которых первый прицепился к заднему вагону, а остальные гуськом друг за друга. Только от таких картинок получаешь некоторое впечатление жизни; во всем остальном наша петербургская улица стала еще более унылой и тусклой, чем была прежде. Сегодня усиленно убирается снег с транспортных путей, но нарядов из обывателей пока еще не видно. Впрочем, в «Речи» рассказывается, что в Рождественской части уже погнали нашего брата буржуя на общественную работу.

<…>

Сегодня вышел декрет о национализации судоходных обществ. Бедный мой милый брат Мишенька (директор «Кавказа и Меркурия» и других обществ)! Впрочем, бедные мы все – и левые, и правые, и серые, и яркие, и пролетарии, и буржуа! Всех ожидает расплата за годы бойни! Дай Бог, чтоб эта расплата была менее тяжелой, нежели са мая вина!

12 января (30 декабря). Суббота. <…>

Электричество сегодня вовсе не дали…<…> Искал по разным лавкам керосиновую лампу, но ни одной не нашел (у нас старые все поломаны или переделаны под электричество). Придя домой, тотчас же послал Мотю купить замеченную вчера мною в соседней лавке лампу (ее испугала цена – 40 руб.), и ныне мы обладаем истинным шедевром безвкусия (розовый верх, подножие из персиков), но, по крайней мере, она заливает столовую светом, дающим и мне возможность писать эти строки. Лишь бы достать теперь порядочно керосину. <…>

<13 января (31 декабря) – 17 января (4 января)>

18 января (5 января). Пятница. Один из исторических дней[162]162
  День открытия Учредительного собрания.


[Закрыть] нашей чрезмерно насыщенной историей эпохи… В нашем доме он прошел совершенно спокойно, лишь по приходившим вестям извне можно было бы составить какое-либо представление о том, каким этот день перейдет в историю… однако и эти вести не дали какой-то эффектной картины… Правда, на Среднем проспекте Васильевского острова собирались большие и малые «митинги», и довольно внушительные массы спешили к Николаевскому мосту, но у нас из окон улица представляла вид самый обыденный, пустынный и унылый. <…> В «Вечерней газете» мы прочли, что Учредительное собрание возымело свой первый день бытия.

<…>

<19 января (6 января)>

20 января (7 января). Воскресенье. Дивное солнечное утро при 6 градусах мороза. В комнатах чуть потеплело. Я даже думаю перебраться с мольбертом (из столовой) в кабинет, тогда как о мастерской нечего и думать – там лютая стужа.

Тяжелое впечатление произвело известие о жестоком умерщвлении Шингарева и Кокошкина¹⁸⁷ в больнице, в которую их перевели из Крепости! Даже Стип, несмотря на всю его ненависть к кадетам, возмущался и огорчался – до полного уныния. Ничто не производит такого омерзительного действия, как подобное бессмысленное злодеяние, совершенное при такой обстановке, которая вызывает особую жалость к беззащитным, уже пострадавшим жертвам, и полное возмущение той чисто звериной жаждой крови, которая двигала самозваными палачами. Когда убивает пулемет, палящий по толпе манифестантов, или когда грабитель, прокравшись в дом, убивает его обитателей, то слишком очевидно, что действует не столько определенный умысел, сколько нечто, как-никак постороннее от главной цели, руководившей смертью. Но здесь – одна преступная грязь, один позор!

И хоть я убежден, что смольные[163]163
  В здании Смольного института благородных девиц во время революционных событий 1917 г. находился штаб большевиков.


[Закрыть] владыки нисколько сами не повинны в этом злодеянии и что они не менее возмущены подобным своеволием, однако это убийство сделает больше для их дискредитации, нежели все их декреты и прочие благоглупости. <…>

21 января (8 января). Понедельник. Кока пошел в гимназию, но тотчас же вернулся. Там, впрочем, еще не решено, будет ли продолжаться забастовка. <…>

Главная тревога сегодняшнего дня: приказ об очистке снега, расклеенный по всему городу и вменяющий домовым комитетам, под контролем и понуждением полковых комитетов, составить наряды для производства работ. Призванными считаются все трудоспособные от 18 до 50 лет. Устрашающий смысл такой меры очевиден. Это начало исполнения целого плана, задуманного людьми, которые ни перед чем не остановятся, чтоб добиться своего. <…>

22 января (9 января). Вторник. Прислуги говорят, что ночью шла стрельба на Невском. <…>

Днем у меня Фокин¹⁸⁸. Ничего у них с «Петрушкой» не клеится. <…>…Для меня ясно: театр разваливается. На место дельного Мецнера (одного из видных чиновников бывшей Дирекции) воссела какая-то баба в валенках; новоназначенных комиссаров осаждают артисты с разными требованиями, и они никак не могут разобраться в ворохах бумаг и т. д. Хуже всего – самоопределение разных частей всего этого чудесно налаженного внушительного механизма б. Императорских театров…

<…>

Обедали у нас сегодня Шейхель и Эрнст. Последний настаивает на том, чтоб я побывал завтра в Зимнем дворце – на заседании, на котором будет обсуждаться (в который раз!) судьба дворцов в Петербурге и за городом. Верещагину очень хотелось бы узнать мой план о возможном использовании Зимнего, Елагинского и Аничкова дворцов, но я продолжаю его хранить про себя, так как уверен, что Верещагин, присвоив его, только все опошлит и испортит. <…> В Царском Селе завтра уже решается участь дворцов при участии местных организаций. Лукомский¹⁸⁹ умоляет всех нас туда отправиться спасать положение. <…>

Подмораживает. Пришла мысль, что все нынешнее – есть гниение трупа. Большевистские деятели представляются мне чем-то вроде червей, муравьев, а также пестрых жуков, которые ползают и по трупам и постепенно пожирают их. Напротив, «саботажники всяких толков» – это остановившаяся кровь. Возня мошенников, грабителей – тоже своего рода жизнь, но безрассудно думать, что она может оживить самое тело и вернуть ему его прежнюю красоту и величие. Пожалуй, уж лучше, чтобы разложение дошло до конца.

<23 января (10 января) —24 января (11 января)>

25 января (12 января). Пятница. Ложась спать, подумал, как неосновательны были пророчества швейцара Данилы о каких-то решающих событиях на эту ночь. Тем более встревожились мы, когда в 2 ч. нас разбудила Мотя, только что поднятая дворником, пришедшим предупредить господ, чтоб все были наготове, т. к. красноармейцы «ломают все парадные двери». Мы с Кулечкой оделись, а я даже спустился вниз. Но тревога оказалась напрасной. В соседнем доме действительно происходил обыск, и это побудило ночного (наемного) стражника вызвать нашего Дементия[164]164
  Дворник.


[Закрыть], а того известие повергло в панику. Был вызван и домовый комитет, но по исследовании дела все мирно разошлись по квартирам. «Уполномоченный» электротехник, за час до того вернувшийся домой, видел, как недалеко от нас, на Среднем проспекте, Красная гвардия арестовала двух гимназистиков, стрелявших озорства ради из револьверов. По отобрании оружия они были отпущены. К сожалению, после этой тревоги я долго не мог заснуть.

«Правда» трубит о поднятии красного флага во всей Европе! <…> Левые газеты полны бряцания оружием. Тошно читать, как «Наш век»[165]165
  Бывшая «Речь», закрытая большевиками в октябре 1917 г.


[Закрыть](в том числе наш Димочка[166]166
  Д.В. Философов.


[Закрыть] в своей вчерашней статье) пользуется трупами Шингарева и Кокошкина. Съезд, воссевший на местах, уготовленных для Учредительного собрания, абсолютно не возбуждает во мне (и, вероятно, ни в ком) интереса – это уже нечто вроде «Совета пятисот», готового для разгона. Но войне все равно конец! Игра окончена, ставки не принимаются.

<26 января (13 января) – 27 января (14 января)>

28 января (15 января). Понедельник. Судя по вечерним газетам, беспорядки в Финляндии постепенно превращаются в войну с Россией (и в то же время сохраняют характер междуусобицы). Поезда ходят только до Териок. Отправленные в Финляндию матросы вынуждены были возвратиться. С Гельсингфорсом прервано телефонное и телеграфное сообщение… Чувствуется и возможность выступления Швеции в помощь финским «белогвардейцам» (и шведоманам). В то же время на юге война с Румынией тоже грозит осложнением, а, по сведениям Аллегри, в итальянской колонии распространено предупреждение от консульства – держаться наготове к отъезду через Архангельск. О Румынской миссии две версии. По одной – ее вышлют (тоже через Архангельск), по другой – ее задержат в качестве заложников. Все это в целом создает глухую и очень неприятную атмосферу.

<29 января (16 января)>

30 января (17 января). Среда. Плохо спал. Всё мучительные думы о положении – как общем, так и частном. До чего все зыбко, ненадежно… Ночью все представляется абсолютно и даже каким-то гармонично запутанным.

Исходным пунктом этих размышлений на сей раз представляется угроза предполагаемого заселения квартир. Лишь бы уцелеть семье, лишь бы сохранить все, что составляет мой архив, и вот эти мои записки – «правдивый протокол текущего безумия». Должен при этом сказать, что, несмотря на все ужасы, связанные с «большевистским опытом», мои симпатии остаются пока на «их» стороне. Это плохой знак – это значит, что старый строй действительно обречен на полное исчезновение. А это как-никак мой строй! Моментами мне до слез жаль этого исчезающего нашего же прошлого, прямо продолжать жить не хочется! А потом, как вспомнишь какие-то «милостивые улыбки» всяких заперевшихся в оградах своих родовитости и сановитости бездарностей, всю «упадочную душу» этого отжившего мира, так становится до того тошно, что готов принести какие угодно жертвы, только бы не возвращаться в это болото. Тогда во мне потухают и последние вспышки моего монархизма.

<…> Я присутствовал на заседании художественной комиссии по государственному изданию классиков… <…> Вернулся я с этого заседания удрученный… Никогда еще как будто я так остро не ощущал весь нелепый деспотизм большевизма, всю безнадежную бестолковость его представителей, всю их оторванность от жизни. И в то же время всю безвозвратную, беспомощную обреченность старого мира, без которого они, однако, не могут ступить и шагу.

<…>

…Сегодня (или вчера?) вышел декрет о монополизации золота. Скверно то, что и церквам, и монастырям, и музеям приказано дать сведения об имеющихся у них золотых предметах.

<…>

31 января (18 января). Четверг. В Крыму – Татарская республика, в Финляндии на почве голода война, польские легионы в войне с большевиками, германцы отказываются уступать в вопросе об эвакуации балтийских провинций, демобилизация продолжается, революционная армия образуется, хлеб не доезжает до Петербурга. «Луитпольд Баварский»[167]167
  Немецкий линкор (дредноут) «Принц-регент Луитпольд», содействовавший высадке немецкого десанта в Ревеле.


[Закрыть] готовится взять Ревель, погромы продолжаются под видом сыска продовольствия, Киев ждет большевиков, под Камбре англичане бьют немцев, на Ачиаро итальянцы бьют австрийцев и проч. Здесь же все более утверждается слух о съезде анархистов, которые будто бы захватили особняк Гинцбурга на 11-й линии. В Ялте чума. Последнее, пожалуй, посерьезнее всего остального.

<…>

Верещагин изложил мне свой проект превращения Зимнего дворца в один грандиозный музей, и это оказалось тождественным с тем, что я вкратце на прошлой неделе ему изложил о своем проекте!.. На мое же замечание о том Василий Андреевич подтвердил: «Мне и казалось, что мы с вами во многом сходимся». Впрочем, я так привык «себя раздавать», что меня подобный цинизм уж более не злит. Хуже то, если, взяв мою идею, ее изгадят. Вот это может причинить мне настоящее страдание. <…>

<1 февраля (19 января) – 4 февраля (22 января)>

5 февраля (23 января). Вторник. <…>

Перед тем как отправиться в Зимний, я побывал у нашей хозяйки дома, г-жи Пёль. Она хочет продать ряд своих художественных предметов: картин, бронз, – так как ей сейчас просто не на что питаться. Два больших натюрморта Берентца 1689 г.; две картины в высоту, подписанные Ж.Б. Реньо: «Похищение Венеры Вулканом» и «Марс, посещающий Венеру»; эскиз Угрюмова к своему «Усмарю»; отличная старинная копия с Пуссена; целый ряд французских бронзовых групп конца XVII в. и несколько отличных бронзовых бюстов, среди них два или три античных (!); наконец, целая библиотека архитектурных увражей. Хочу обо всем этом сообщить Бразу и другим знакомым собирателям. Попытаюсь сам приобрести (если милая дама не заломит недоступной цены) две или три книги.

В Зимнем меня потрясла встреча в кабинете Луначарского с двумя великими князьями – Николаем Михайловичем¹⁹⁰ и Сергеем Михайловичем¹⁹¹. Первого я не видал с самого вечера памяти барона Н.Н. Врангеля¹⁹²; второго – с самого 1902 г.! Николай Михайлович, увидав меня, поднялся (он сидел рядом с Луначарским у окна) с почти радостным восклицанием: «А! Бенуа!»; Сергей Михайлович остался сидеть в неловкой позе на низком мягком стуле перед столом и только ласково «осклабился». Он стал еще более жутким, косолапым, несуразным и, несмотря на свой высокий рост, выглядел понурым, удрученным… Получив от Анатолия то, за чем они пришли, они удалились, крайне сухо со мной попрощавшись. «Ох! – подумал я. – Если эти господа вернутся к власти, то несдобровать мне, они мне не простят, что я оказался свидетелем их унижения»…Беседа между ними и Анатолием длилась около часа, и он был с ними чрезвычайно мил и обещал сделать все, о чем они его просили, – все по вопросу охраны художественных ценностей, находящихся в их дворце, наполовину уже занятом какими-то организациями. <…>

Когда я (после г-жи Пёль) шел во дворец по сугробам и ухабам снега, наваленным у Соляного городка, то повстречался с группой лиц, обратившей на себя особое мое внимание. Между двух конвойных с ружьями шел матрос, в котором я признал (глазам своим не поверил) того архитектора-пролетария, ученика Щусева, который в самые первые дни Октябрьской революции предложил свои услуги Луначарскому. Последний с восторгом тогда его принял и сразу назначил архитектором Зимнего дворца – благо состоящий в должности казенного архитектора Крамской¹⁹³ решил саботировать новую власть. И что же, этот товарищ (Суханов?), очень нам всем понравившийся, с быстрыми, ласковыми глазками, довольно скоро по вступлении в должность был заподозрен в краже одного из медальонов, висевших на серебряной елочке, стоящей на письменном столе в кабинете Александра II, однако успел как-то перед Луначарским оправдаться. Теперь же окончательно выяснилось, что он учинил как эту кражу, так и несколько других, и вот я уже увидал его направляющимся под конвоем в узилище в «Кресты». Рассчитывают, что удастся получить от него и погубивший его медальончик.