Текст книги "Языки страха. Женские и мужские стратегии поведения"

Не злоупотреблять словами “пограничной” лексики. Это не ханжество – просто вешатель все равно вырежет…

Реплику про старого жида убрать. Или поменять.

Опять же насчет ненормативной лексики…

Страх перед жизнью превращает экран в вязкую пустоту. Каждый вечер мы завороженно вглядываемся в нее, словно ожидая, что вот-вот на горизонте появится спасительный парус смысла. Может быть, когда-нибудь. А пока только мышь с серпом, нет-нет, да и прошмыгнет по экрану.

О. М. Гончарова
Страх и воля к власти в культурной биографии Екатерины II

Рассмотрение страха в антропологической перспективе как механизма культурной регуляции поведенческих норм позволяет увидеть, что он в каких-то случаях может давать особый тип самореализации личности. Речь идет о таком субъекте, который, подчинив себе страх, способен к активному культурному творчеству. Та необыкновенная воля к власти, которую не только проявила, но и гениально реализовала Екатерина II, на наш взгляд, во многом связана с феноменом страха и стратегиями его преодоления.

Вряд ли мы найдем явные доказательства тому в документах и мемуарах, свидетельствующих о времени Екатерины. Образ императрицы, созданный ею же самой, спроецированное на внешнего наблюдателя обаяние ее личности подчинили себе любые суждения, завуалировали те аспекты ее личностного самоощущения и поведения, которые могли быть поняты именно в их связи со страхом.

Однако существует текст, в котором мотив страха становится ведущим. Это “Записки” самой Екатерины. И пусть кажется, что Екатерине нужно было всего лишь нарисовать негативную атмосферу, в которой жила при русском дворе будущая великая императрица» можно все– таки полагать, что она невольно “проговаривается” в своих мемуарах. Неслучайно рядом с мотивом страха появляется хорошо знакомая по реальной государственной практике Екатерины аргументация – переход к размышлениям о любви к России, всему русскому, русской короне, т. е. к удостоверению ее будущих притязаний. См., например: “Я увидела ясно, что он (Петр III. – О. Г.) покинул меня без сожаления; что меня касается, то, ввиду его настроения, он был для меня почти безразличен, но небезразлична была для меня русская корона”[12]12
  Сочинении Екатерины II. М., 1990. С. 32.


[Закрыть].

Страх постоянно присутствует в жизни молодой Екатерины, становится тотальным состоянием елизаветинского двора. См.: “Но и на этот раз я отделалась только страхом”, “Я почти что остолбенела от страху”, “Я замирала от боязни” и т. д. Или, например, известный эпизод – написание юной принцессой письма под заглавием “Портрет философа в пятнадцать лет”. Екатерина написала этот текст для графа Гюлленборга, который при встрече сказал ей, “что пятнадцатилетний философ не может еще себя знать и что я окружена столькими подводными камнями, что есть все основания бояться, как бы я о них не разбилась”[13]13
  Там же. С. 40.


[Закрыть]. Рефлексия над этими страхами и стала, видимо, главным предметом письма, позднее уничтоженного.

Атмосфера страха и боязни, тем не менее, подталкивает Екатерину к действиям – “Я <… > не переставала серьезно задумываться над ожидавшей меня судьбой”[14]14
  Там же. С. 44.


[Закрыть]. Потому она, казалось бы, немотивированно, занимается своим личностным поведением, стараясь быть обаятельной, тщательно изучает русский язык, принимает православие и т. д.

“Я обходилась со всеми как могла лучше и прилагала старание приобретать дружбу <… > имела всегда спокойный вид, была очень предупредительна, внимательна и вежлива со всеми <… > Я выказывала большое почтение матери, безграничную покорность императрице, отменное уважение к великому князю”[15]15
  Там же. С. 44–45.


[Закрыть].

Правда, в “Записках” Екатерина чаще пишет о вполне понятных женских страхах, что должно было вызывать симпатию к их жертве. Героиня “Записок” часто плачет, боится, главным образом, мать, царственную свекровь и мужа. Однако даже женские страхи заставляют Екатерину бороться не за свое сугубо женское положение (например, с изменами мужа), а реализовать потенциал своей личности, вырвавшись из обычных стереотипов. Страхи и неприятности развивают в ней, например, мужские качества: Екатерина называет себя “честным и благородным рыцарем, с умом несравненно более мужским, чем женским”, говорит о своем “мужском характере и уме”[16]16
  Там же. С. 225.


[Закрыть].

Та же модель осознания страха и, одновременно, преодоления его, но в более серьезном варианте, осуществилась и в реальности как государственно-политических деяний Екатерины, так и в ее приватной жизни. Предметом размышлений в этом случае могут быть те поступки Екатерины, которые до сих пор вызывают неоднозначное отношение к себе и интерпретируются как парадоксальные или непонятные. На наш взгляд, мотивацией таких поступков являлся страх, так и не исчезнувший до конца жизни императрицы. Его главнейшим источником была, конечно же, абсолютная нелегитимность занятого ею положения. “Ни у кого из тех, кто когда-либо занимал российский престол, не было так мало законных прав на царский венец, как у Екатерины”[17]17
  Каменский А. Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация. М., 1999. С. 217.


[Закрыть]. Этот момент был настолько осознаваемым и явным для своего времени, что отмечен и иностранными наблюдателями. См., например: “Я был свидетелем революции, низложившей с российского престола внука Петра Великого, чтобы возвести на оный чужеземку”[18]18
  Рюльер К.-К. История и анекдоты революции в России в 1762 г. // Россия XVIII века глазами иностранцев. Л., 1989. С. 263.


[Закрыть].

Однако в ситуации переворота Екатерина проявила, казалось бы, не соответствующую обстоятельствам инициативность и агрессию: она устраняет собственного мужа и законного русского императора. Это убийство кажется случайным, непродуманным шагом Екатерины. Однако иначе поступить она и не могла. Страх перед мужем в этом случае был уже не женским, объясняемым его желанием жениться на Елизавете Воронцовой, а политическим. Законный император не мог остаться живым рядом с незаконным, хотя Екатерина легендарно обработала это “происшествие” как нелепую случайность. Недаром она “всю жизнь хранила записочки Алексея Орлова, распорядившись вручить их после смерти, вместе с рукописями своих мемуаров, Павлу Петровичу”[19]19
  Мыльников А. Петр III: Повествование в документах и версиях. М., 2002. С. 233.


[Закрыть]. Как видим, совершая поступок, инспирированный страхом, Екатерина одновременно стремится завуалировать его истинный смысл и реабилитировать себя.

Через два года (июль 1764) погибает другой законный наследник русского престола – Иоанн Антонович, двадцать лет просидевший при Елизавете в крепости и ее как дочь Петра I, видимо, не слишком пугавший. Так пресекаются две линии романовской династии: ивановская и петровская, а Екатерина оказывается единственным представителем царствующего дома.

Был, правда, и другой, настоящий и законный наследник – цесаревич Павел, которому в момент переворота было восемь лет. Но именно отсюда и проистекает неприязненное отношение императрицы к сыну. Она предпринимает целый ряд активных действий, направленных против тех, кто прямо или косвенно высказывал симпатии наследнику. Один, казалось бы, совершенно незначительный поступок Екатерины – скоропалительная женитьба Павла. Этот шаг был, видимо, очень важен для императрицы: в день смерти первой супруги Павла она уже ищет другую невесту и через пять месяцев женит его вторично. Брак цесаревича удалил его от двора и устранил главных его сторонников – партию Н. Панина. Но поразительно другое: поступок Екатерины был адекватно прочитан сознанием эпохи. Свадьба наследника совпала с началом крестьянской войны: в народном сознании злая жена и злая мать совместились в одном лице, что использовал Пугачев, утверждая, что добывает власть не для себя, а для обиженного сына. Действия Екатерины, казалось бы, вызвали реакцию, отнюдь не предусмотренную и не нужную, однако сам ее характер свидетельствует о том, что страхи и опасения императрицы были реальными и обоснованными.

В эту же систему включаются и другие поступки, которые демонстрируют страх Екатерины уже перед самозванными претендентами на русский престол, поскольку она и сама была, по сути, самозванкой. Преследования и уничтожение многочисленных в то время самозванцев кажутся нелогичными и мелкими для великой императрицы только на первый взгляд. Так, за княжной Таракановой была послана целая эскадра во главе с А. Орловым, убийцей Петра III. Орлов талантливо исполнил и это щекотливое поручение императрицы. Судьба самозванки была определена не только и не столько тем, что она объявила себя дочерью Елизаветы Петровны, но и заявила свои права на русский трон.

Первый самозванец под именем Петра III появился уже летом 1764 г., хотя слухи о чудесном спасении Петра Федоровича циркулировали еще с 1762 г. Народное сознание четко воспроизводит именно тот аспект, который и пугал Екатерину. Так. один из ранних самозванцев объявил себя не императором, а именно настоящим наследником русского престола. Утопические легенды и народные выступления основывались, как видим, на идее законного наследования. Самозванцы появились и в славянском мире: в Сербии, Черногории, Чехии. Екатерина предпринимает против них целый ряд мер, которые справедливо оцениваются как “лихорадочные акции”[20]20
  Там же. С. 260.


[Закрыть].

Представленные действия Екатерины носят характер превентивных мер, нивелирующих вполне понятные страхи и опасения, обеспечивающих стабильность царствования. Однако более яркими и известными были другие ее действия, которые создавали позитивное впечатление и как бы “перекрывали” функционирование тех механизмов, которые постоянно воспроизводили однотипные ментальные операции в осмыслении фигуры императрицы. Следует отметить, что эта положительная программа была системной и продуманной и, очевидно, сложилась заранее как план будущей деятельности живущей в атмосфере страха молодой Екатерины.

Так, Екатерина всегда подчеркивала свое необыкновенное внимания ко всему русскому и России. ‘‘Екатерина во многом строила свою политику, играя на национально-русской струне еще в бытность великой княгиней. Струну эту она напрягла до предела в дни переворота и своего утверждения на украденном у внука Петра I троне”[21]21
  Там же. С. 307.


[Закрыть]. В этом проявлялось устойчивое стремление императрицы к преодолению еще одного ее страха – немецкого происхождения. Причем ее целью было не простое желание нравиться или льстить национальному чувству. Ведь Екатерина – не первая иностранка царствующего дома. До нее были и Екатерина I, и невестка Петра – кронпринцесса Шарлотта, даже не принявшая православия. Важнее было другое: в народном сознании убиенные Петр и Иван воспринимались как “природные”, “прямые” цари, они считались “своими”[22]22
  Там же. С. 308.


[Закрыть]. Екатерина же воспринималась как царица “ложная”, как “немка”, “чужая”. К такому восприятию в традиционной для русской ментальности перспективе “свой – чужой” не применимы рационально-логические объяснения. Так, например, немецкое происхождение Петра и Ивана нисколько не смущало народное мышление; напротив, самозванцы даже демонстрировали свои “немецкие” черты, особенно Пугачев[23]23
  Там же. С. 308.


[Закрыть]. Чуткое понимание специфики русского дуального сознания и порождает стремление Екатерины стать не просто русской, но именно “своей”.

Характерную в этом плане ситуацию воспроизводит исторический анекдот, сохранившийся со времен Екатерины и очень популярный. В нем рассказывается о том, что после кровопускания в ответ на вопросы о здоровье Екатерина отвечает окружающим: “Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила”. И хотя “русская” семиотика поступков императрицы кажется иногда слишком нарочитой, они, тем не менее, имели особый смысл. Так, к примеру, Екатерина любила надевать русское платье. В нем она всегда появлялась на эрмитажных собраниях, где говорила только по-русски (ее примеру следовали и приглашенные дамы); в нем же она изображена на полотне Эриксена “Портрет Екатерины II в шугае и кокошнике” (1772).

Другое портретное изображение в русском платье находим в воспоминаниях С. Н. Глинки, который пишет, что на одном из маскарадов “внезапно и неожиданно является Екатерина в полном наряде царицы Натальи Кирилловны”[24]24
  Глинка С. Н. Записки // Золотой век Екатерины Великой: Воспоминания. М., 1996. С. 124.


[Закрыть]. Это платье, конечно же, не случайно. Екатерина тщательно подчеркивала свою, пусть и необоснованную, причастность к Петру. В манифесте она объявила себя “внучкой” Петра, а в 1782 г. появится знаменитая надпись “Петру I – Екатерина II”, вполне понятная современникам, поскольку Павел ответит на нее полемически – “Прадеду – правнук”, подчеркнув незаконность притязаний Екатерины на родство. Но, тем не менее, она старательно вписывала себя в династию: на упомянутом маскараде, восторженно встреченная, она явилась в платье матери Петра.

В этом контексте становятся понятными основные положения манифеста Екатерины от 9 июля 1762 г. Он строится на дискредитации Петра III как “немца”, “голштинца”, презирающего Россию и все русское, оказавшего “неуважение” Елизавете Петровне и вере православной (“начал помышлять о разорении и самих церквей”). Но одновременно в манифесте моделируется и образ новой императрицы как защитницы “русского”, “православного”, “своего” и как “прямой наследницы”. См., например: “Он (Петр III. – О. Г.) старался умножать оскорбление развращением всего того, что <… > Государь Император ПЕТР ВЕЛИКИЙ, Наш вселюбимейший дед, в России установил”[25]25
  Цит. по: Искюль С. Н. Год 1762. СПб., 2001. С. 184.


[Закрыть].

Одновременно Екатерина занималась, как известно, и русской историей, писала пьесы на ее сюжеты и сочиняла для них тексты, которые долгое время считались подлинно народными песнями (например, хоры “По сенечкам”, “Ты расти, расти, чадо милое” из оперы “Начальное правление Олега”). А в своем знаменитом “Антидоте” объявила (от лица якобы автора-мужчины) следующее: “Я имею честь быть Русским, я этим горжусь, я буду защищать мою родину”[26]26
  Екатерина II, имп. Антидот, или Разбор дурной, великолепно напечатанной книги под заглавием “Путешествие в Сибирь по приказанию короля в 1761 г., содержащее в себе нравы, обычаи русских и теперешнее состояние этой державы” // Осьмнадцатый век: Исторический сборник, издаваемый П. Бартеневым. Кн. 4. СПб., 1896. С. 285.


[Закрыть].

Екатерина в этой сфере своей деятельности добилась блестящих результатов, которые с лихвой компенсировали ее страхи. Неслучайно П. Я. Чаадаев писал о ее времени как о царствовании, “носившем столь национальный характер, что, может быть, еще никогда ни один народ не отождествлялся до такой степени со своим правительством как русский народ в эти годы побед и благоденствия”[27]27
  Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма: В 2 т. М., 1991. С. 188.


[Закрыть]. А умница и интеллектуал П. Вяземский думал так: “Как странна наша участь. Русский силился сделать из нас немцев. Немка хотела переделать нас в русских”[28]28
  Вяземский П. А. Записные книжки // Русские мемуары: Избранные страницы. 1800–1825 гг. М., 1989. С. 527.


[Закрыть].

Одновременно императрица обращается к созданию грандиозной идеологической конструкции, которая по сути своей была ориентирована на аналогичную деятельность Петра I, но отличалась от нее тем, что теперь русскому человеку предлагалось для усвоения не чужое, европейское, а свое, русское, знакомое и традиционное. Екатерина обратилась к тем символам и архетипам национального мышления, которые позволили ей смоделировать сугубо положительное отношение к себе и своему царствованию.

Речь идет о главном деле жизни Екатерины – о так называемом “греческом проекте”[29]29
  Подробнее об этом см.: Гончарова О. М. “Греческий текст” в русской культуре // Культура и текст. СПб.; Барнаул, 1997. С. 94–100; Зорин А. Кормя двуглавого орла… Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII – первой четверти XIX века. М., 2001.


[Закрыть]. Главным пунктом этого проекта было, как известно, освобождение Византии и установление там империи во главе с внуком Екатерины – Константином. Этот фантастический замысел, конечно же, оказался нереализованным. Однако Екатерина и не стремилась к этому. Ее планы носили сугубо идеологический характер, и оперировала она, прежде всего, знаками, а не значениями. Целый ряд активных мероприятий по исполнению “греческого проекта’ стал мифолегендарной основой своеобразной “русской идеи”, которую и предложила своим современникам Екатерина, – идеи, окончательно оформившей и в русском, и в европейском сознании концепцию имперского мессианизма и основные параметры образа “древней и великой Российской империи”. Зачарованные ими современники императрицы забыли о любых негативных аспектах ее личности и вполне закономерно посчитали время Екатерины “золотым веком” России. Грандиозные усилия, предпринятые Екатериной для реализации этой семантики, свидетельствуют о том, что преодоление страхов подвигает русскую императрицу на креативное культурное творчество, результативное и воплощенное.

В. Р: Дольник
Страхи во сне и наяву[30]30
  Первый вариант очерка опубликован в кн.: Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы: Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей. СПб., 2003.


[Закрыть]

Дети очень любят качели, и в этой страсти они нашли бы общий язык с детенышами обезьян или медведей. Но ни щенку, ни жеребенку качели не доставляют удовольствия, потому что у них нет врожденных программ брахиации (перепрыгивания с ветки на ветку, раскачавшись на руках). А у нас эти программы наших предков сохранились.

И один из загадочных мотивов снов почти у всех людей – полет во сне. Полет брахиатора. И отсюда же ночные кошмары, воспроизводящие ощущение при падении в бездну, – столь частый для брахиатора страх промахнуться и разбиться. Если вы не склонны согласиться со мной, то объясните, почему людям не снится другая опасность – утонуть? Потому, что для наших предков при их образе жизни она не была актуальна. Мы вместе с обезьянами, в отличие от большинства животных, не имеем даже врожденной программы, позволяющей плавать не обучаясь. И все мы знаем, что темноты мы тоже боимся инстинктивно (как все дневные животные), а не в силу каких-то реальных опасностей, которых она для нас уже давно не таит ни в лесу, ни в пустом доме.

Все животные наделены инстинктом самосохранения, страхом смерти – программами, обеспечивающими узнавание главных, стандартных опасностей с первого предъявления. Для гусенка или индюшонка это летящий темный крест с укороченной передней перекладиной (образ хищной птицы). У очень многих птиц и зверей врожденный образ хищника – совы, кошачьих – это овал с острыми ушами, круглыми, нацеленными на вас глазами (и оскаленными зубами). Если вы будете в Зоологическом музее в Санкт-Петербурге, посмотрите в отделе насекомых, сколько видов бабочек имеет на крыльях снизу маскировочную окраску, а на крыльях сверху – четкий “глазчатый” рисунок. Если маскировка не помогла, и враг обнаружил сидящую на стволе дерева со сложенными крыльями бабочку, она распахивает крылья. И птица (да и мы с вами) на столь нужный для бабочки, чтобы улететь, миг парализованы испугом.

Самый страшный хищник для наземных приматов и наших предков – леопард. Его окраска – желтая с черными пятнами – самая яркая для нас, наиболее приковывающая наше внимание (это используют в рекламе, в дорожных знаках). Вы едете ночью на машине, и в свете фар на обочине дороги вспыхнули два огонька – глаза всего лишь кошки, а вы вздрагиваете. Как же вздрогнете вы, в упор наткнувшись ночью в лесу на два желтых горящих кружка с черными зрачками! Или, увидев днем в листве маску – морду леопарда, учиться узнавать которую нам не нужно, дети пугаются ее сразу. Усиливая эти “хищные признаки” в облике животных, художники-иллюстраторы и мультипликаторы создают потрясающие по воздействию образы кровожадных хищников. Зачем? Чтобы дети пугались. Зачем же пугать их? Да потому, что это им нужно, они этого сами хотят – страшных волков, тигров-людоедов, чудовищ, страшных мест в сказках. Если их не даем мы, они придумывают их сами, то есть, по сути, сами устраивают для себя игровое обучение узнавать хищников и проверять свои врожденные реакции на них. Эти хищники уже в Красной книге, давно они не едят людей, давно самая большая опасность для детворы – автомашины, но наши врожденные программы о зверях, а не об автомашинах.

Для животных их хищник это тот, кто, в конце концов, окончит их дни. Но пусть лучше он подождет. Он страшен – это понятно. Но отвратителен ли он? Нет! Оказывается, он завораживающе прекрасен. Таким его заставляет видеть программа: увидев хищника издалека, с безопасного расстояния, или сидя в безопасном месте – не будь равнодушен, внимательно наблюдай его, все его движения, все его повадки; готовься к той встрече с ним, которая может стать последней, если ты недостаточно изучил врага. Эта программа есть у очень многих животных. И для нас наши бывшие пожиратели – крупные кошачьи – одни из самых ловких, грациозных, привлекательных для наблюдения животных. (Для контраста вспомните, почему нам противны обезьяны.)

Спок выделяет в развитии духовной жизни детей период после четырех лет как период интенсивного раздумья о смерти, ее причинах и способах избежать ее. Не только разговоры взрослых или смерть кого-нибудь из них, но в большой мере наблюдения гибели маленьких зверьков, птиц, насекомых, цветов питают размышления ребенка. В конце концов, маленький человек осознает, что, скорее всего, тоже смертен, но он уверен, что ему удастся перехитрить смерть. Это как раз тот возраст, в котором у матери его предка-собирателя рождался следующий ребенок, а старшему приходилось заботиться о себе все более самостоятельно. И современный счастливый ребенок, окруженный заботой родителей, подчиняясь древней программе, упорно анализирует то, о чем, казалось бы, ему лучше пока что совсем не знать. Кстати, именно в этом возрасте дети часто возмущают нас внешне беспричинным, жестоким убийством мелких животных. Потребность своими глазами увидеть смерть – одна из причин этого.