Текст книги "Психология глупости"

Глупость и когнитивные искажения
Ева Дрозда-Зенковска,
профессор социальной психологии в Университете Париж Декарт

Как и большинство авторов, писавших о глупости, я начинаю с признания. Я согласилась написать эту статью после бурной дискуссии с друзьями – мне не понравилось предполагаемое название. Мне кажется, что при сопоставлении терминов «глупость» и «когнитивные искажения» возникает риск их ассоциирования.

В моей голове сформировались две четкие мысли. Первая: глупость – это термин, служащий для определения какого-либо поступка или слова в пренебрежительной форме. Это слово как таковое должно иметь мощную способность к регуляции (если мы употребляем его по отношению к другим) и, прежде всего, к саморегуляции (когда мы применяем его к себе). Если я признаю, что совершила глупость, это означает, что я не собираюсь ее повторять. Мне стыдно! Сила этого слова меня заинтриговала. Но поскольку французский язык является для меня иностранным, я не улавливала в использовании слова «con» вульгарности, в которую меня быстро посвятили. Кстати, в моем окружении, достаточно щепетильном в выборе слов, его употребляют довольно часто.

Вторая мысль – это убеждение в том, что когнитивные искажения не могут ни в коем случае квалифицироваться как глупость. Они обозначают особенности в обработке информации, которые приводят нарушения рассуждений к логическим нормам. Это так называемые «короткие пути», или «замкнутые круги», очень функциональные, которые порой (но не всегда) могут приводить нас к ошибкам. Ошибки в обработке информации вовсе не являются признаками недостатка интеллекта. Они лишь отражают необычайную силу наших мыслительных привычек, побуждающих нас к быстрым действиям, а не к долгим размышлениям. В этом смысле они указывают на малоэффективное использование наших способностей, знаний или навыков. Мы долго игнорируем свои ошибки в рассуждениях, даже если знаем о них, зато моментально признаем их после совершенных промахов. Для тех, кто потратил время на их изучение, они свидетельствуют о некоторых проблемах с сомнением, но не об отсутствии способности сомневаться.

Глупость и предвзятые суждения

Возьмем пример предвзятых суждений, значимость которых очевидна. Без них наше существование было бы очень сложным, даже невозможным. Тем не менее мы часто их формулируем, игнорируя важную информацию в пользу той, что теоретически является менее значимой. В довершение ко всему – мы игнорируем собственную неосведомленность, то есть обманываем сами себя, думая, что правы. На первый взгляд, мы не так далеки от глупости.

Например, задачка про адвокатов и инженеров. Представьте, что психологи опросили 70 инженеров и 30 адвокатов. Затем по каждому из этих 100 опросов завели карточку. Мы наугад достаем одну из карточек и читаем: «Жану тридцать девять лет. Он женат, у него двое детей. Активно занимается местной политикой. В свободное время коллекционирует редкие книги. Любит состязания, дискуссии, у него хорошо поставлена речь». Большинство из нас считает, что с вероятностью 90 % Жан окажется адвокатом, а не инженером. Тогда как правильный ответ – 30 %. Почему? Чтобы оценить вероятность того, что Жан является адвокатом, нам требуется два типа информации: одна, относящаяся к априорной вероятности наличия адвокатов в группе опрашиваемых, и вторая, относящаяся к вероятности, что характеристики, изложенные в карточке, принадлежат адвокату. Первая информация у нас есть: среди 100 опрошенных человек 30 адвокатов, значит, вероятность того, что Жан является адвокатом, составляет 30 %. Второй информации у нас нет. Теоретически, не имея этих данных, можно занять одну из двух следующих позиций, сказав себе:

1) раз этой информации нет, значит, она не является важной;

2) это «константа», то есть вероятность того, что характеристики, описанные в карточке, принадлежат адвокату, такая же, как если бы они принадлежали инженеру, – знание или незнание этой вероятности ничего не меняет.

Разумеется, мало кто из нас так рассуждает. И понятно почему: в описании Жана есть все от адвоката, об инженере сказали бы совсем другое! Это убеждение превращает незнакомца в хорошо знакомого человека. Безусловно, Амос Тверски и Даниэль Канеман составили описание Жана специально так, чтобы создать впечатление, что речь идет об адвокате. Ведь у нас сложился определенный стереотип о представителях этой профессии. Тем не менее стоит задуматься, почему большинство из нас с легкостью попадает в эту ловушку и предпочитает «индивидуализирующую» информацию в ущерб информации об априорной вероятности. Не вдаваясь в подробности, кажется очевидным, что на это во многом повлияло наше убеждение в достоверности сложившегося стереотипа об адвокате. Если мы сравним его с характеристиками Жана, то увидим, что он обладает «типичными» чертами адвоката и является «типичным» представителем этой профессии («рыбак рыбака видит издалека»). Таким образом, мы практически уверены в том, что он скорее адвокат, чем инженер, даже если в группе опрашиваемых адвокаты находятся в меньшинстве. Выражаясь по-научному, применение эвристики репрезентативности лежит в основе искажения, которое упускает информацию об априорной вероятности, предпочитая индивидуализирующую информацию (описание). Подобно другим эвристическим суждениям, эвристика репрезентативности – это ментальное упрощение. Оно помогает нам формулировать мнение – теоретически ложное, но приемлемое, поскольку его разделяет большинство людей. Этот эвристический метод, который мы применяем не задумываясь, помогает упростить решение проблем и справиться с характерной для них неопределенностью. Тем не менее, как мы только что увидели, у всего есть своя цена.

Глупость и гипотетико-дедуктивный метод

Является ли этот пример предвзятого суждения иллюстрацией глупости в плане демонстрации интеллектуального высокомерия? Я так не считаю; к тому же я убеждена, что речь идет об одной из многочисленных демонстраций дефекта сомнения, который приводит нас к поиску скорее подтверждения, чем опровержения наших идей. Чтобы лучше понять эту тенденцию, попробуем решить задачу «2-4-6» Питера Уэйсона. Она кажется банальной и простой – вплоть до момента, когда вам скажут, что ваш ответ неверный. Она иллюстрирует другую общеизвестную человеческую склонность, отраженную в пословице «Зачем делать просто, когда можно сложно».

Представьте, что вас просят найти правило, объясняющее последовательность построения чисел «2-4-6». Чтобы проверить, верно ли предлагаемое вами правило, вы можете предложить другую тройку чисел. Каждый раз вам будут говорить, соответствует ли ваше предложение правилу и является ли правило, о котором вы подумали, верным. Вполне возможно, как и у большинства людей, вашей первой мыслью будет протестировать тройку «четных чисел, увеличивающихся каждый раз на два». И вы предложите тройку «8-10-12» в полном соответствии с вашей идеей. Вам ответят, что предлагаемая тройка подходит к заданному правилу, но это не то правило, о котором вы подумали. Тогда вы предложите другую тройку, например «8-42-56», подумав, что речь идет о правиле «возрастающих четных чисел». Вам ответят то же самое. После третьей или четвертой попытки вы предложите, к примеру, серию «7-36-673», решив, что речь идет о «возрастающих числах». И здесь вам ответят, что ваш пример подходит под заданное правило и что это именно то правило, о котором вы подумали.

Наконец-то вы нашли решение, но выбрали при этом не самый быстрый путь – и надо сказать, мало кто его выбирает. Быстрый путь состоит в том, чтобы не подтверждать свои гипотезы, а опровергать. Поэтому было бы достаточно предложить тройку «3-5-7», чтобы проверить гипотезу «возрастающих четных чисел». Нам всегда проще подтверждать свои идеи, чем опровергать их, как показала эта задача. Предлагать тройку чисел, противоречащую гипотезе, сформировавшейся в нашей голове, кажется нам абсурдным. Тем не менее это вынуждает поставить нашу гипотезу под сомнение. Если бы мы сразу начали сомневаться в своих догадках, мы были бы менее уверены в достоверности нашего стереотипа об адвокате и скорее бы поверили, что инженер тоже может интересоваться политикой, иметь хороший слог и коллекционировать книги.

В отличие от «адвокатов и инженеров» задача «2-4-6» содержит мало информации. Поэтому мы стремимся использовать сразу все данные: и четность чисел, и их возрастание. Легко запоминаемые, эти три цифры словно отпечатываются в голове, оставаясь доступными в любое время. Благодаря эвристике доступности эта минимальная информация преобладает над всем остальным и загоняет нас в ловушку подтверждения.

Если оба этих примера иллюстрируют нашу склонность к поиску подтверждений своих мыслей, задача «2-4-6» также раскрывает наше стремление к формулировке более специфичных, а не общих гипотез. Последние нам часто кажутся слишком простыми и/или очевидными, чтобы заострять на них внимание. Заявить сразу, что речь идет о возрастающих числах, даже если действительно так думаешь, кажется немного глупым. Это стремление нередко делает нас прекрасным объектом для шуток. Например, нам задают вопрос: «Зачем жандармы носят сине-бело-красные пояса?» Старательно припомнив все о воинской повинности, мы узнаем, что они носят пояса, чтобы брюки не спадали. Мы находим эту шутку довольно глупой или покатываемся со смеху, поняв, что угодили в «ловушку для дураков».

Глупость – спасительное слово

Я согласна с теми, кто не считает отсутствие знаний глупостью. Неосведомленность – движущая сила познания при условии, что ты понимаешь, чего именно не знаешь. Большинство ошибок в обработке информации или отклонений в нашей манере рассуждения незаметны для нас самих. Серьезная проблема в том, что, даже обнаруженные, наглядно доказанные, они все равно продолжают работать. И особенно ярко это проявляется в обстоятельствах, не благоприятствующих сомнению.

Неосведомленность – движущая сила познания

Между тем истинная глупость – это пугающее интеллектуальное самодовольство, абсолютно не оставляющее места для сомнений. Как утверждает Гарри Франкфурт в своей книге «К вопросу о брехне», глупость хуже лжи, поскольку тот, кто говорит глупости, совершенно не интересуется истиной. Чтобы победить глупость, нам необходимо разоблачать ее и называть своим именем. Поэтому нет ничего плохого в том, чтобы использовать слово «глупость» применительно к себе. Если оно отражает ваше раскаяние в неспособности рассуждать, значит, оно является доказательством осознания и, следовательно, началом саморегуляции. Также нет ничего плохого в том, чтобы использовать это слово по отношению к кому-то другому. Высказанное шутливым тоном, с провоцирующей иронией, оно служит предупреждением, в некотором смысле приглашением осознать свою ошибку, чтобы принять меры по саморегуляции.

НЕСКОЛЬКО КОММЕНТАРИЕВ О ГЛУПОСТИ

«Дать определение глупости – значит совершить еще одну глупость», – писал Иван Одуар в первом параграфе своей работы «Глупость стала другой»[56]56
  «La connerie n’est plus ce qu’elle était», Albin Michel, 1974.


[Закрыть]. Сложно игнорировать это предупреждение, если только не взять на вооружение его «Открытое письмо дуракам»[57]57
  «Lettre ouverte aux cons», Plon, 1993.


[Закрыть], которое начинается с замечательной фразы: «Я знаю, о чем говорю. Я один из вас».

«Дать определение глупости – это все равно что присвоить ей статус, основу, обозначить истоки и функции. Но мне она представляется быстро разрастающейся и бьющей через край, скорее фатальной, чем функциональной», – пишет Жорж Пикар в своем эссе «О глупости».

Тем не менее, независимо от того, являются ли глупостью поиски определения глупости или нет, следует понимать, о чем мы говорим. Начнем с этимологии слова. Французское слово «con» (дурак) произошло от латинского «cunnus», обозначающего женский половой орган в нецензурной лексике.

В связи с этим долгое время слово «con» и производное от него «connerie» (глупость) относились к вульгарной лексике. Словарь французской академии (1986) объяснял значение «connerie» через его синонимы («недалекость, тупость и грубая ошибка»), уточняя, что оно используется только при выражении нарочитой вульгарности.

«Викисловарь» в 2018 году дает три значения: 1) «состояние дурака», 2) «глупый поступок, ошибка», 3) «мелочь, не имеющая значения». При этом уточняется, что первое относится к вульгарной лексике, а два последних – к простонародной.

Со временем, по мере своего распространения, дополнительное вульгарное значение этого слова становится менее выраженным. Но его выбор по отношению к собственным и чужим словам и поступкам далек от нейтрального.

В том, что касается его первоначального смысла, большинство словарей отсылают к имбецильности, идиотии, слабоумию, дури, тупости или к нелепости, то есть к слову или поступку, лишенному интеллекта. Отсылки к ошибке (см. «грубая ошибка») становятся все более редкими.

В обычных значениях «тупой» человек обладает низким интеллектом и лишен способности к суждению. Поэтому квалифицировать поступок или слово как «тупость» не совсем приемлемо. К тому же, чтобы его смягчить, чаще используют слово «невежество», точнее, невежество по поводу нашего собственного невежества. Невежество – это отсутствие знания (о том, что такое знание, и о себе). Если невежество – это пустота, которую можно заполнить обучением, глупость является его противоположностью: это интеллектуальное зазнайство, в котором нечего заполнять, поскольку там уже все переполнено. Жак Лакан[58]58
  «Lettre de l’Еcole Freudienne» n° 15, J. Lacan, Bulletin intérieur de l’Еcole Freudienne de Paris, 1975.


[Закрыть] в 1975 году пишет об этом: «Для тех, кто не присутствовал на моих первых семинарах, а их, как я понимаю, большинство, я позволю себе напомнить, что психоанализ является лекарством от невежества, но совершенно бессилен против глупости».

Е.Д.-З.

Двухскоростное мышление
Встреча с Даниэлем Канеманом,
заслуженным профессором психологии Принстонского университета, лауреатом Нобелевской премии по экономике

• Согласно вашему утверждению, мы располагаем двумя способами обработки информации: есть быстрая система, которую вы называете Система 1, и медленная – Система 2. Каковы их особенности?

Обе системы дополняют друг друга. Когда нас просят назвать столицу Англии, нужное слово автоматически приходит в голову без особых усилий благодаря Системе 1. Она осуществляет осмысление мира, порождает желания, впечатления, которые становятся убеждениями и решениями, одобренными Системой 2. Вторая система более сложная: она контролирует мышление и поведение. В отличие от Системы 1, Система 2 не имеет прямого, автоматического доступа к памяти. Она работает намного медленнее, в основном сопровождая ход произвольного мышления, например, когда нужно производить сложные вычисления, применяя правила. Она требует усилий и дает ощущение, что мы сами руководим своими действиями: «Я это сделал, я решил задачу». Субъективно мы отождествляем себя с Системой 2, считая, что наши убеждения определяются аргументами и доказательствами, даже если наша ментальная жизнь совершенно другая.

• Можно ли сказать, что Система 1 упрощает реальность, чтобы облегчить нам жизнь?

Не знаю, облегчает ли это жизнь, но Система 1 действительно упрощает реальность, даже если и создает при этом когнитивные искажения. Кстати, Система 2 тоже может ошибаться: если я верю в какие-то сомнительные вещи или неспособен понять теорию относительности, то в этом виновата Система 2. Система 1, в моем понимании, представляет собой эмоции, поскольку они проявляются автоматически, ненамеренно и являются чисто субъективными. Система 2 либо принимает их, либо нет. Но, внимание, Система 1 – это не только эмоции, но и нечто большее: она находится в тесной связи с осмыслением жизни, восприятием и большинством наших действий. А Система 2, в свою очередь, не только отвечает за медленное мышление, но и обеспечивает контроль, что не менее важно.

• В каких обстоятельствах Система 2 берет верх над Системой 1?

Когда мы никак не можем решить какую-то проблему, разрываемся между двумя противоположными стремлениями, нарушаем правила логики и поведения или пребываем в состоянии крайнего удивления. В этот момент мы концентрируемся и прилагаем некие умственные усилия. Но никаких резких перемен: все происходит плавно, непрерывно; все благодаря определенным участкам головного мозга, специализирующимся на конфликтных ситуациях.

• А какие именно участки головного мозга задействованы в этих двух системах?

Мне кажется, что Система 2 не соответствует какому-то определенному месту, даже если она должна задействовать префронтальную кору головного мозга. Я не хотел бы говорить о вещах, в которых плохо разбираюсь.

• Значит, сейчас вы одновременно используете обе системы: Систему 2 – чтобы точно ответить на мои вопросы, а Систему 1 – чтобы сформулировать ответы быстро, ведь эта сфера вам хорошо знакома. Верно?

Верно. Моя Система 1 быстро выдает ответы, но Система 2 их проверяет. В этот момент она усердно трудится, контролируя мой французский.

• Чтобы лучше понять: какой стала бы наша жизнь, если бы мы жили только с Системой 1 или Системой 2?

Если бы мы жили только с Системой 1, мы были бы гораздо более импульсивными, говорили бы все, что нам придет в голову, как дети. Представьте себе состояние опьянения, например, когда Система 2 ослабевает. При этом наша социальная жизнь не была бы затронута: некоторые животные ведут достаточно продвинутую социальную жизнь, а я не думаю, что у них есть Система 2. А если бы мы жили с одной только Системой 2, наша повседневная жизнь была бы ни на что не похожа. Мы бы просто превратились в не самые быстрые компьютеры.

• Когда мы видим сны, мы полностью находимся в Системе 1?

Честно говоря, я не знаю. Я не разбираюсь в сновидениях. В некотором смысле, конечно, мы находимся в Системе 1, поскольку видим сны ненамеренно. Но с другой стороны, нам может присниться, что мы о чем-то думаем и решаем какие-то задачи.

• А что вы скажете о творческом вдохновении или интуиции?

Это исходит из Системы 1, но подпитывается намерениями. Система 2 вполне способна намеренно запустить поиск в памяти, и тогда вдохновение и интуиция формируются сами собой, когда их больше не ищут, как это было, например, с математиком Анри Пуанкаре, внезапно решившим задачу, поднимаясь по ступенькам в автобус.

• Вы утверждаете, что Система 1 всегда ищет смысл в окружающей нас жизни. А испытываем ли мы неприязнь к случайностям?

Скорее к неопределенности. По правде говоря, мы не признаем случайности. Мы находимся в постоянном процессе создания истории и осмысления того, что нас окружает. Это как раз работа Системы 1. Система 2 иногда дает ей это осознать и одобряет.

• Правда ли, что некоторые психопатологии возникают вследствие дисбаланса этих двух систем, когда мы начинаем слишком усердно использовать Систему 1 или Систему 2?

Безусловно. Когда мы постоянно себя критикуем, вплоть до того, что не можем больше действовать, мы находимся в Cистеме 2, у которой не получается контролировать Cистему 1. У последней тоже могут быть свои патологии, например навязчивые идеи. Она включает в себя все быстрые действия, поскольку мы часто их воспроизводим. Именно с ее помощью мы водим машину, выбираем слова в процессе мышления и формируем представление о себе. Именно она является неотъемлемой частью нашей памяти – истории, которую мы себе рассказываем. Система 2 этим не занимается.

• Какие психотерапевтические методы позволяют воздействовать на Cистему 1 и Cистему 2?

У меня сложилось впечатление, что когнитивная терапия ориентирована на перевоспитание Cистемы 1 с контролем некоторых позиций Cистемы 2. Но я недостаточно осведомлен в этой области, чтобы говорить об этом с уверенностью.

• Ваши работы по эвристике показали, что наши представления о гомо экономикус в корне неверны. Между тем само понятие демократии основано на мысли, что гражданин должен рационально взвешивать все «за» и «против», прежде чем определиться, кому отдать свой голос. Какая из двух систем лежит в основе наших политических убеждений?

Это главным образом Cистема 1. Наши политические убеждения не определяются аргументами. Мы в них верим, потому что верим определенным людям, к которым относимся с симпатией, которым доверяем. Политическую жизнь в большей степени контролируют эмоции. Но я не уверен, что центральной фигурой демократии является вымышленный рациональный человек. Нам не нужна чистая рациональность для функционирования демократии: достаточно, чтобы люди голосовали за того, кто в целом и без гарантий служил бы их интересам. Демократия испытывает трудности там, где речь идет об абстрактных, отдаленных угрозах. Если политический климат действительно изменится, демократии будет сложно с этим справиться. Система 1 не отвечает за отдаленные угрозы. Невозможно ни мобилизовать политические действия без эмоций, ни вызвать эмоции, когда угроза не является реальной. В этом случае необходимо найти способ обратиться к Cистеме 2: только она сможет различить серьезную угрозу или надвигающуюся катастрофу, даже если в данный момент предпосылок нет.

• В вашей книге «Думай медленно… решай быстро» вы упоминаете о nudge[59]59
  Nudge (англ.) – легкий толчок. – Прим. пер.


[Закрыть] – либертарианском патернализме, который мягко подталкивает людей к принятию верных решений. Этот вариант осуществим и достаточен для того, чтобы получить те же результаты, как если бы мы использовали нашу Cистему 2?

Он возможен и важен там, где можно его применить для защиты людей от них самих и глупостей, которые они могут совершить, причем без ограничения их свободы. Но для решения многих проблем этого недостаточно. Если политические потрясения реальны, непонятно, каким образом легкий толчок сможет ввести в действие необходимые социальные и экономические перемены. Он обращается прежде всего к Cистеме 1: идея состоит в том, чтобы облегчить человеку принятие наиболее благоприятных для него решений без принуждения, поскольку Cистема 1 не интересуется отдаленным будущим. Не следует слишком рассчитывать на рациональность людей. Когда в 25 лет думаешь о пенсии, кажется, что лично с тобой этого не произойдет.

• Вы получили Нобелевскую премию по экономике, будучи психологом. Считаете ли вы, что нужно создать Нобелевскую премию по психологии, чтобы помочь лучше узнать эту дисциплину?

Нет, не считаю. Мне кажется, что для того, чтобы оказывать влияние на политическом и социальном уровне, психологи должны воздействовать в первую очередь на экономистов, и так уже происходит. Комиссия Саркози о счастье[60]60
  Николя Саркози, будучи президентом, предложил сделать ВВП «более счастливым». Специально созданная во Франции комиссия выяснила, что валовой продукт зачастую некорректно отражает благосостояние нации. – Прим. пер.


[Закрыть], например, или nudge включены в список психологических факторов, позволяющих сгладить некоторые экономические ограничения. И потом, у меня есть стойкое ощущение, что Нобелевская премия не делает человека счастливее. Страдания тех, кто напрасно ее ждет, гораздо сильнее, чем радость ее получившего.

• Какие великие цели должна ставить перед собой современная психология?

Я не думаю, что нужно ставить перед наукой какие-то цели. Это бесполезное занятие, так как мы не знаем, что нас ждет. Единственное – можно сказать, что в течение ближайших двадцати лет психология будет заниматься изучением головного мозга, поскольку именно это больше всего интересует сегодняшних студентов, а следовательно – будущих профессоров. Это скорее факт, чем принятое решение. Эти исследования дорого стоят и съедают большую часть имеющегося бюджета, что нравится далеко не всем моим коллегам-психологам. Однако в психологии сейчас это самое интересное. Многое зависит от технологий: даже сейчас нам еще неизвестно, куда нас приведет МРТ головного мозга, и еще меньше мы знаем, что будут представлять собой технологии будущего. Так что именно они будут направлять психологию. В этом сомнений нет.

Беседу вел Жан-Франсуа Мармьон

NUDGE («НАДЖ», ТЕОРИЯ ПОДТАЛКИВАНИЯ)

Этот термин можно перевести как «подталкивание локтем». Понятие теории подталкивания (или либертарианского патернализма) было выдвинуто Ричардом Талером, профессором по экономике из Чикаго и лауреатом Нобелевской премии по экономике 2017 года, и Кассом Санстейном, профессором права из Гарварда и бывшим соратником Барака Обамы в качестве главы Управления по делам информации и регулирования в Белом доме. Суть подхода заключается в том, чтобы создать для граждан условия, которые будут побуждать их спонтанно выбирать нужное государству (или компании) поведение, оставляя при этом свободу выбора. Например, служащих в административном порядке заставляют заключить сберегательно-пенсионный контракт. Они могут его потом расторгнуть, но практически никто этого не делает. Ксероксы изначально настраиваются на двустороннюю печать. Вы можете изменить настройки, но никто этого не делает. Лестницу красят в черно-белый цвет, чтобы люди поднимались быстрее. Они могли бы идти в своем ритме, но ускоряют шаг.

Ж-Ф.М.

КАНЕМАН И ТВЕРСКИ – КАК МОНТЕНЬ И ЛА БОЭСИ [61]61
  Французские писатели и философы, гуманисты XVI века. – Прим. пер.


[Закрыть]

Даниэль Канеман не случайно посвятил свою книгу «Думай медленно… решай быстро», которая подытожила все его труды, Амосу Тверски. От предисловия и на протяжении всего повествования первый не перестает отдавать дань уважения второму. Они встречаются одним «прекрасным днем 1969 года» и становятся друзьями – не разлей вода. Тридцатипятилетний Даниэль Канеман, профессор психологии Еврейского университета Иерусалима, приглашает Тверски, который на три года его младше, выступить во время семинара. «Он был блистателен, многословен, харизматичен, – пишет Даниэль Канеман. – Помнил множество забавных анекдотов и обладал необычайной способностью упоминать их к месту. С ним никогда не было скучно». Оба замечают, что, несмотря на ежедневное обращение со статистикой, они не в состоянии предсказать большинство результатов своих экспериментов. Опрашивают заслуженных статистиков и находят у них те же самые ошибки.

За этим последуют почти тридцать лет совместной работы о способности суждения и принятии решения, выходящей далеко за рамки одной лишь психологии. Оба уезжают преподавать в Соединенные Штаты в 1978 году. Среди сильных сторон их сотрудничества отмечу две сенсационные статьи. Одна опубликована в журнале Science в 1974 году и описывает эвристические методы; другая в 1979 году рассказывает о теории перспектив, объясняющей, как экономические агенты испытывают настоящий «страх потери», совершая убыточные сделки. В 1980 году экономист Ричард Талер руководствуется их работами, закладывая основы поведенческой экономики. Он предлагает изучать людей, способных ошибаться, а не идеальных агентов, которых он называет «Econs» в своем бестселлере «Nudge»[62]62
  Книга вышла на русском языке в издательстве МИФ в 2017 году. – Прим. ред.


[Закрыть], написанном в соавторстве с Кассом Санстейном. В 2002 году Даниэль Канеман получает Нобелевскую премию по экономике за свои работы. Он разделил бы эту награду с Амосом Тверски, если бы тот не скончался в 1996 году. «До тех пор пока нас не разбросала судьба, нам с Амосом невероятно повезло работать вместе, – пишет Даниэль Канеман. – Наши совместные умственные усилия были намного эффективнее того, что мы могли бы сделать поодиночке, и работать вместе было не только продуктивнее, но и интереснее».

Ж.-Ф.М.