Текст книги "Мир Калевалы"

Опять дева Маны не верит: «Эх ты, Вяйнемёйнен, брехун старый! Коли вода пригнала тебя в Маналу, пучина затянула – то текла бы вода по платью».

Снова Вяйнемёйнен правду скрывает: «Огонь меня к вам загнал, в страну вашу кинул».

Не верит дева Маны: «Совсем ты, Вяйнемёйнен, заврался. Коли огонь загнал в Маналу, опалил бы он бороду твою седую. Скажи правду – дам лодку».

Тогда вещий Вяйнемёйнен всю правду поведал. «Построил я песней лодку, а на воду не спустить, трех слов не хватает. За тремя словами пришел к вам в Маналу, страну мертвых».

Промолвила ему дева Маны, дочь Туони: «Эх ты старик безрассудный, седобородый Вяйнемёйнен! Попадешь в Маналу, страну мертвых, три слова найдешь, а обратно не вернешься! Живыми оттуда не выпускают. Навсегда там останешься, песнопевец, – петь песни мертвым».

Так сказала ему дева Маны: «Проси, Вяйнемёйнен, Выпунена-охотника, вот кто знает три этих слова. Тот Вы-пунен, великан-охотник, уже тысячу лет в лесу мертвым сном спит, в землю врос, на плечах осина, на щеках береза, на лбу ель, между зубов – сосны, с бороды ивы свисают. Разбудишь Выпунена, скажет тебе три слова».

* * *

Привез кузнец Ильмаринен жену молодую из Похъё-лы, в награду за Сампо, дочь старухи Лоухи. Поймал он и медведя Маналы, добыл волка Туонелы, – только бы отдала за него дочь коварная хозяйка Похъёлы. Дочь ее краше всех дев Калевалы. Да недолго прожил Ильмаринен с молодой женой. Затосковала она по родному дому. Обратилась в чайку, улетела в свою Похъёлу.

Горюет Ильмаринен все дни и ночи, ни есть, ни спать не может. Работу забросил, тихо в кузнице; молот с медной рукояткой по хозяйской руке соскучился. Никакое дело у него не делается. Только о жене своей думает. Днем тяжко, ночью еще тяжелее.

Пошел Ильмаринен к морю, у царя морского Ахто просит серебра-золота. Дал ему Ахто серебра-золота, того, что в кладовых у него на дне моря хранится. Направился Ильмаринен в лес, дров принес, на угли пережег. Наложил углей в горнило. Взял золота в рост осеннего ягненка, серебра в рост зимнего зайчонка, бросил в горн, принялся мехи качать, огонь в горне раздувать. Вздумал он жену себе из золота-серебра выковать. Смотрит – что выходит из горнила? Вышел барашек, шерсть золотая, рожки серебряные. Все в Калевале любуются чудо-барашком, один только кузнец Ильмаринен недоволен. Бросил барашка обратно в горн, золота-серебра прибавил. Опять мехи качать, огонь раздувать. Смотрит – что теперь в горне? Вышел из огня конь, грива золотая, копыта серебряные. Все чудо-конем любуются, только Ильмаринен коню не рад, кинул обратно в горн. Опять за работу, мехи качает, жар раздувает. Глядит – что теперь в горниле? Выходит из огня дева, волосы золотые, голова серебряная. Всем в Калевале страшно стало. Только кузнецу Ильмаринену не страшно. Выковал он себе жену из серебра-золота. Да ноги у нее не ходят, руки не обнимают, уста слова приветливые не говорят. И промолвил Ильмаринен: «Всем хороша жена, да голос не услышать, ласку в глазах не увидеть».

Истопил Ильмаринен баню, намылся, напарился. Постелил чистую постель, лег с новой женой, тремя шкурами медвежьими накрылся. С одного боку согрелся, с другого, где жена лежит, холодом веет, льдом жжет. Недвижна жена, изваянье безгласное, чудище золотое.

Тогда взял кузнец Ильмаринен жену, снес на берег, бросил в море, вернул серебро-золото царю морскому Ахто.

* * *

Вздумал вещий Вяйнемёйнен кантеле сделать, чтобы струны голосу помогали, чтобы десять пальцев звуки волшебные из них исторгали, игрой сердца чаровали.

Сделал он короб многострунный из челюсти щучьей, из челюсти той щуки ужасной, что жила в великом водопаде. Струны сделал из волос конских; на том коне сам Хийси ездит, хозяин леса. Так сделал первое кантеле вещий Вяйнемёйнен. И вопросил громогласно: «Кто бы поиграл на моем кантеле, кто б игру на нем испробовал?»

Только вот никто в Калевале на его кантеле играть не может, сколько не пробовали; не даются струны неумелым пальцам. Мастеру только они послушны, тому мастеру, что их создал.

Сел Вяйнемёйнен на камень на берегу моря, пальцы разминает, два больших слюной смочил. Кладет кантеле себе на колени, тронул струны. И запели струны под вещими перстами, проснулись в них звуки древних прародительских рун. Вся Калевала заслушалась, звери в лесах, рыбы в море, птицы в небе. Солнце и месяц забыли совершать свой путь по небу, остановились чудную игру послушать. Сам Ахто из воды показался, борода – трава морская. Заплакал Ахто – так хороша песня, так чудесно играет волшебное кантеле. Слезы льются в море, на дно идут, не слезы – жемчуг ожерелий.

Услышала в мрачной Похъёле колдунья Лоухи, как волшебное кантеле играет и вся Калевала ликует и веселится, как будто у них праздник великий. Даже солнце и месяц остановились на небе, заслушались. Теперь в Кале-вале день сияет вечный.

Воспылала злобой колдунья Лоухи. «Недолго вам ли-ковать-веселиться. Знаю, чем погубить Калевалу. На то у меня и Сампо, чтобы желанью моему служить, могуществом чары мои наделять».

Наслала Лоухи на Калевалу все болезни, какие только есть на свете, тысячу хворей, мор, заразу и язвы. А вещий Вяйнемёйнен веселей на кантеле играет, все болезни и хвори за море, на край мира прогнал.

Тогда напустила Лоухи на Калевалу страшилище из подземной страны мертвых, медведя Маналы. А вещий Вяйнемёйнен веселей заиграл, страшилище заставил ручным медвежонком на ярмарке плясать.

Озлилась Лоухи, заморозила землю. Реки лед до дна сковал, от великой стужи камни растрескались. А вещий Вяйнемёйнен знай себе на кантеле играет, струны рокочут. Жар песенный разморозил землю, лед растопил. Опять весна в Калевале.

Пуще того разъярилась Лоухи, хозяйка Похъёлы. Похитила солнце и месяц, в горе заточила, очаги в домах задула. Темно сделалось в Калевале, ни огонька не видать, мрак непроглядный. Один только огонек и сохранился, рыбка-невеличка проглотила, в глубину ушла, в брюхе у себя огонек держит.

А вещий Вяйнемёйнен громче на кантеле играет, песню заветную заводит, заклинание сильное о тьме и мраке.

Раскололась от чародейных звуков гора, порвались цепи железные, вышли на волю солнце и месяц. Рыбка-невеличка из глубины поднялась, рот раскрыла, выпустила огонек из брюха. Зажглись очаги в домах. Опять светло в Калевале, повсюду радость и ликованье.

* * *

Вот вещий песнопевец Вяйнемёйнен, а с ним кузнец Ильмаринен собрались в поход на Похъёлу, отобрать Сампо у старухи Лоухи, чтобы Калевале Сампо служило, а не злым чарам. Плывут в лодке по морю, слышат, с мыса окликает их молодой Лемминкяйнен: «Куда, богатыри, путь держите?»

Отвечают ему: «В Похъёлу. Отберем Сампо у колдуньи Лоухи, чтобы Калевале служило, а не злым чарам».

«Возьмите меня с собой!»

«Как не взять, – отвечают Вяйнемёйнен и Ильмаринен, – втроем веселей по морю плыть».

Понеслась лодка дальше на север, нос журавлем курлычет, корма уткой крякает. Вещий Вяйнемёйнен на кантеле играет, поет, волну заклинает: «Ты, вода, не колыхайся! Не качай пучину, дева пены! Не мешай нашей лодочке по морю бежать!»

Вот приплывают они в Похъёлу. Спрашивает хозяйка Похъёлы старуха Лоухи: «С чем пожаловали, мужи кале-вальские? Тут вас ждут, не дождутся. Домик у меня на горе, хижинка огороженная, частокол высокий. На каждый кол по черепу насажено. А три колышка еще пустые стоят».

Отвечают Вяйнемёйнен, Ильмаринен и Лемминкяйнен: «Что-то, старая колдунья, ты неприветлива. Да мы ведь непривередливы. Отдай Сампо по-хорошему. А по-плохому всю твою Похъёлу порушим».

Не хочет отдавать Сампо старуха Лоухи, кличет мечи и стрелы со всего севера, со всех краев Сариолы. Медведей и волков на подмогу призывает.

Тогда заиграл вещий Вяйнемёйнен на своем кантеле, навел сон на всю Похъёлу. Полегли в дреме мечи и стрелы, медведи и волки. Заснула и сама Лоухи. Где прячет она Сампо? Спрятано Сампо в горе медной, за семью замками. Взошли они на гору, все семь замков посбивали, взяли Сампо. На лодку погрузили, пустились по морю в обратный путь в Калевалу.

Очнулась от чар хозяйка Похъёлы, подняла на море страшную бурю, сама вихрем погналась в погоню – вернуть Сампо. Без Сампо не будет в Похъёле счастья, никому не будет удачи.

Настигла путников буря. Закачалась лодка на высоких волнах. Налетел вихрь, выхватил Сампо из лодки. Упала Сампо в море, на острые скалы, разбилась на куски и кусочки. Раскидало их по всему свету. Куда кусок побольше попал, там и счастья больше.

И промолвил вещий Вяйнемёйнен: «Не унывай, моя Калевала! Пока не смолкнет кантеле наше, будут у нас счастье и удача!»

Примечания

Вяйнемёйнен – главный персонаж «Калевалы», чародей, песнопевец, первый человек.

Ильматар – прародительница мира, дочь воздуха, мать воды.

Сампса – фантастический персонаж, первый земледелец.

Турсас – морское божество.

Похъёла – страна севера, отождествлялась с Лапландией. Другое название – Сариола.

Калева или Осмо – мифический предок жителей Ка-левалы (страны Калева).

Вяйнела – место жительства Вяйнемёйнена, область Калевалы.

Манала, Туонела – царство мертвых, подземный мир.

Укко – бог неба, грома и молнии; верховный бог.

Хийси – злой лесной дух. Другое имя – Лемпо.

Ахто – бог моря, «морской царь».

Велламо – «морская царица».

Девы Велламо – русалки.

Ильмаринен – кузнец-волшебник, один из главных героев Калевалы.

Хозяйка Похъёлы, старуха Лоухи – колдунья, чародейка, властительница Похъёлы.

Сампо – центральный образ «Калевалы», волшебная мельница, символ процветания, благополучия и счастья.

Легенда об Айно
По мотивам картины Аксели Галлен-Каллела

Наталия Пейсонен (Финляндия)

 
– Мама, не отдавай меня замуж, слышишь?
Вяйнемёйнен сед и стар, и весьма суров.
Ты спрячь меня, закрой меня на засов,
Увидишь, мама, я буду нема и тише
полярной ночи, от любых вообще отказавшись слов.
– Покорной будь, Айно, детка, и не дрожи,
Ступай сейчас в лес и веников навяжи.
– Покорной буду, мама, отправлюсь в лес.
отдай меня за кого-то из наших мест.
 
 
– Лес в наших краях огромен и свеж, и чист,
здес, где знаком мне каждой березы лист,
я крепких березовых веников навяжу.
Вяйнемёйнен идет сюда. Я опять дрожу.
 
 
– Вяйнемёйнен, ты мудр, ты стар и сед,
убереги нас обоих от этих бед,
не проси ни юность мою, ни страсть,
не удастся тебе ни вымолить, ни украсть…
 
 
– И иди себе, Вяйнемёйнен, своим путем.
Разными дорогами мы пойдем.
Я вернусь домой, Йоукахайнена умолю и мать —
не бывать мне женой твоей, не бывать!
 
 
И бежали белые ноги в родимый дом.
– Мама, там лесная птица поет о том,
что счастливой не быть мне, мама, и не бывать
этой свадьбе. Слышишь, поет опять.
 
 
– Айно, детка, Вяйнемёйнен в жены тебя берет,
Сдайся, как весеннему солнцу сдается лед,
Серебро надень и ленту вплети в косу,
то кукушка в нашем кричит лесу.
 
 
Айно вплетала ленту, брала серебро и медь,
уходила на берег грустную песню петь,
видела дев, плескавшихся среди волн,
сбрасывала ленты с себя и лен,
и бросалась к суровому камню вплавь.
– Забери меня, море – себе оставь!
Опускало море Айно к себе на дно.
Только птичий крик раздавался – Айно!
 
 
Вяйнемёйнена лодка плыла, разрезая гладь,
удалось ему в сети рыбу одну поймать.
Вынул финский нож Вяйнемёйнен, а рыба – вон
из руки его в воду, махнув хвостом.
– То не рыба была, Вяйнемёйнен, то я была —
Айно! Вода меня приняла…
 
 
Говорила же – не бывать мне твоей невестой,
твоей женой,
не делить нам ложе и хлеб ржаной.
Гадок ты, Вяйнемёйнен, и стар и сед,
Не накличь на себя еще пущих бед…
 
 
Не поймал Вяйнемёйнен Айно, ушла на дно.
Только птица лесная кричит – Айно…
 

«Не думай о том, что кончается время…»

Елена Пиетиляйнен

(Петрозаводск)

 
Не думай о том,
что кончается время.
Не думай о том,
что гаснет пламя.
И под снегами
ростки даст семя.
И слабая капля
точит камень.
Не думай о том,
что придет ненастье
И липким дождем
заклеит небо.
На мельнице Сампо —
теплое счастье,
Кусочек которого
мне бы,
мне бы…
 

Видения о Калевале
Военная легенда-небылица

Николай Прокудин

(Сертолово)

Эти события происходили в годы перестройки. Старый Карельский укрепрайон ветшал, но генералы никак не могли решиться, что с ним делать: полностью восстановить нельзя, и поддерживать в боевом состоянии очень дорого, а выбросить (ликвидировать) – жалко! Тем более что на складах полка за пятьдесят лет скопилось такое огромное количество старого и нового оружия, даже танки «ИС-з»! Этим старьем можно было вооружить две дивизии резерва в случае войны.

И тогда в округе придумали спасительный вариант – развернуть полк (отмобилизовать) в дивизию, убедить Генеральный штаб в жизнеспособности части и необходимости ее существования, постараться выбить деньги на ремонт. А в случае сохранения УРа начались бы работы по реанимации полутора сотен фортификационных сооружений: дотов, артиллерийских капониров, полукапониров. Помимо этого требовалось спилить вокруг них тысячи гектаров леса, заменить электрические и телефонные кабели, трубопроводы и т. д.

Подсчитали московские военные чиновники – прослезились, даже без хищений и воровства – нужен миллиард (на миллиард советских рублей можно было построить пару атомных ракетных подводных лодок)! Сухопутные генералы все же пошли на доклад. В Совете министров перед представителями военного ведомства покрутили пальцем у виска, дали понять, что «динозавр» должен благополучно умереть от старости, и план восстановления укрепрайона отправили пылиться в архив. А вот менее расточительные, но крайне затратные учения почему-то не отменили, и подготовкой к ним измучили пулеметный полк.

В части начиналась настоящая революция – предстояло развернуть «кастрированный» полк в полнокровную дивизию и призвать из запаса десять тысяч приписного состава – «партизан». Чтобы эту дикую орду разместить, требовалось построить в полевых условиях временные жилища, столовые, склады, бытовки и, конечно, ленинские комнаты (а как же без них, без агитации и пропаганды нельзя прожить ни дня!).

Как строить, чем строить и кем строить лагеря – эти вопросы командование Ленинградского округа и Генштаб не волновали. Командиры должны были сами выкручиваться, как могли и даже если не могли. Первая проблема – материалы: необходимо было воздвигнуть каркасы казарм с крышами, стенами, с нарами, с остроугольными крышами, так называемые «чумы», а поверх них позже натянуть брезенты, которыми обычно укрывают технику.

Танковому батальону требовалось возвести двенадцать «чумов» для размещения и проживания целого полка. Бесполезно пытаться закупить бревна, балки, доски, рейки в магазине или на промышленной базе в эпоху тотального дефицита. Так ведь даже если и найдешь строительный «Клондайк», на эти цели средств-то ни рубля не выделено! А помимо стройматериалов еще необходимо заготовить несколько машин дров для печей, ведь учения планировались в октябре-ноябре, а это не самое теплое время года на Северо-Западе.

Откуда взять дровишки? Из леса, вестимо… Вот только другая беда – вокруг полигона заповедные леса и рубить их легально никто не даст разрешения. Что делать? Выходило, что военные должны действовать самовольно, на свой страх и риск!

В апреле отправились первопроходцы – рабочий десант танкового батальона: старый капитан-ротный, два лейтенанта и десять солдат убыли в лес в конце апреля. Они пробили колею, поставили в глубине леса две палатки, вывезли полевую кухню, столы, скамьи, и начался подпольный лесоповал и строительство.

Главная проблема подпольных лесорубов: деревья не должны валяться на земле ни дня. Быстренько срубили сосну, утащили, скоренько ее ошкурили, вкопали столб (а загодя выкопали яму), и только тогда можно рубить следующую. И такой конвейер «браконьерства» работал без остановки: одни валили лес и носили бревна, другие рыли землю и сколачивали каркасы. Кору, ветки и щепки частично жгли на кострах, частично вывозили в дальний овраг. К началу лета остовы бараков выстроились в ряд: казармы, бытовки, ленинские комнаты. Дело шло медленно, а сроки поджимали, ведь помимо каркасов следовало сделать эти домики-«чумы» пригодными для жилья.

Комбат прибыл с проверкой, чтобы на месте разобраться, как идут дела у строителей, и сразу понял – к сроку не успеть, темпы далеко не рекордные, и следовало поднапрячься. Но каким образом? Самым простым – советским: усилить воспитательную работу, поднять морально-волевые качества, воодушевить бойцов, живущих в лесу два месяца. Кто будет воодушевлять? Конечно же, ответственный за это дело – замкобата капитан Громобоев!

– Не обессудь, но тебе надо самому отправляться в полевой лагерь, тем более что ленинские комнаты не имеют даже каркаса. И офицериков подгоняй, пить им не давай! – напутствовал комбат.

Вновь началась у Громобоева походная жизнь и работа на природе, почти как в Афганистане, только вместо гор и пустыни леса и болота. Бойцы рубили лес, а Эдуард в свободные часы бродил по округе, собирал грибы, ягоды и находил немало любопытного. Однажды набрел на густо поросшие ельником развалины особняка: высокий каменный фундамент и в нескольких местах по углам и в центре груды кирпичей на месте печек.

На одном из камушков тускло блеснула старая, довольно сильно окислившая монетка. Поднял, начал тереть, чтобы понять какой год, что за страна, – но не разобрал. Хотел положить в карман, позже очистить в лагере.

– Не тронь, мил человек! Не твое! – послышался за спиной тихий голос. – Лежала себе и пусть лежит – не тобой положена.

Оглянулся – никого. Послышалось?

– Чо зенки пялишь? Не видишь, што ль, мя?

Эдик потряс головой – чудятся голоса? Глюки? Но с чего? Уже вторую неделю ни капли не пил.

– Вот чудак-человек! Да тут я, не вверх таращи гляделки – ниже смотри!

И верно, за густыми молодыми елкам стоял густо заросший бородой плюгавенький человечек, настоящий мужичок «с ноготок», ростом заметно ниже полутора метров, одетый не по сезону в потертый полушубок, подпоясанный армейским ремнем, на голове треух и обутый во что-то похожее на лапти.

– Извините, товарищ. Не сразу заметил.

– Чудак! Ну, какой я тебе товарищ? Я шиш! Зовут меня Мартин, правнук великана Ильмаринена.

– Шиш? Леший?

– Ага! – обрадовано закивал мужичок. – Шиш-шишок, человек с вершок! Хозяин здешнего леса и озер.

Капитан был озадачен и растерянно почесал ухо, потом нос. Псих? Хорош внук богатыря – недомерок.

– Какой я тебе псих? Сам ты псих и маломерок!

– Я этого не говорил!

– Зато подумал!

Эдик усмехнулся:

– Верно, угадал – так и подумал.

– Гадать не надо – все твои мысли на лице отражены. Эх, простофиля! Ладно, я вовсе не ругаться с тобой вышел – поговорить. Вы зачем лес разоряете? Пошто природу тысячелетнюю губите? Да ведомо ли тебе, что об этих местах эпосы слагали и легенды? Мы в этом домике с Элиасом Лённротом выпивали и я ему истории разные рассказывал.

– А это кто такой?

Мужичок ошалело уставился на капитана и не знал, что и сказать.

– Ты не слышал про автора «Калевалы»?

– Такой фамилии не слышал. Знаю, что есть такая книга финского эпоса, но кто автор не знал, думал это типа сборника русских былин – без автора.

– Верно, – согласился шиш. – Но именно Элиас их собрал и записал.

Громобоев аккуратно положил на камушек монетку, вытер вспотевшую от напряжения руку.

Убедившись, что монета легла на свое место, Мартин пригласил собеседника прогуляться по лесу и, не оглядываясь, засеменил между деревьями и кустарником. Эдик послушно пошел следом.

Шиш почти не оглядывался, но говорил довольно громко, поэтому смысл сказанного Громобоев улавливал вполне отчетливо. Не торопясь вышли на берег лесного озера.

– Видишь остров вдали? По преданиям, именно там дочь воздуха Ильматар зачала великана Вяйнемёйненена. А вот там, на реке стояла Сампо.

– Что было там?

– Сампо – волшебный предмет, обладающий магической силой! Его выковал мой предок! Ну, по-вашему это мельница. Жаль, но даже фундамент не сохранился – война за войной все разрушили.

– Слабое, однако, создали волшебство.

– Силы магии ослабели за долгие годы, и некому было их поддерживать… Пойдем ко мне в избушку – сыграю тебе на кантеле…

Собеседники шли примерно полчаса по едва видимым тропкам, а Эдик тайком оставлял отметины на стволах деревьев, чтоб не заблудиться. Шиш замечал, посмеивался над ухищрениями офицера…

Дошли до избушки, вернее это была не избушка, а скорее землянка.

Через небольшой овраг были перекинуты в три наката поваленные стволы могучих деревьев, а сверху засыпаны двухметровым слоем земли.

Мартин отворил едва заметную потайную дверь, сделанную в виде трухлявого пня, – пригласил войти.

Шиш зажег несколько лучин и осветил просторную землянку. Внутри землянка была перегорожена на три части: прихожая, большой зал и спальня, стены и потолок обиты стругаными досками, дощатый пол устлан шкурами, в основном лосиными и оленьими, на стенах также висели шкуры волчьи и медвежьи. И никаких следов цивилизации типа электрических приборов, пластика, пластмассы.

Грубый стол, деревянная посуда.

Хозяин пригласил сесть на скамью, достал из шкафчика штоф с мутной жидкостью.

– Сам гнал! На ягодах!

– А чем закусить?

– Мухомор будешь?

– Ты издеваешься?

– Вот потому вы, людишки, так мало живете – мухомором не закусываете! Тады на, жуй лося.

Шиш кинул в деревянную тарелку куски мяса, а в другую несколько сушеных грибов.

Выпили по одной, заели вяленой лосятиной. Напиток оказался крепким, но ароматном. Повторили. Разговор пошел веселее. Мартин взял в руки инструмент, напоминающий гусли, заиграл, запел на незнакомом языке, похожем на финский. Спел одну балладу, вторую, третья. Отложил инструмент, принялся рассказывать легенды.

– Что это?

– Это руны «Калевалы»!

Забавно, любопытно. Эдик был уже под воздействием алкоголя, но старался вслушиваться и улавливать смысл. На десятой руне шиш сделал паузу.

– Рун пятьдесят – ночи не хватит! А еще много не вошедшего, не записанного… Нравится?

– Очень!

– Тогда давай выпьем за народную мудрость, за при-роду!

Вновь выпили.

Эдик осоловело уставился на Шиша.

– И что ты хочешь от меня, Мартин?

– Хочу, чтобы вы прекратили варварски губить природу и убрались из моего леса прочь!

– Это не в моих силах, не я главный начальник, – пробурчал капитан.

– Скажи своему начальству!

– Генералы меня не послушают. И потом полку дан приказ из Москвы, из Министерства обороны.

– Жаль. Ну, как знаешь… Я попросил, ты меня не услышал. Тогда пеняй на себя…

Выпили по полстакана, лосятина закончилась – закусили грибами…

Долго ли продолжалось застолье – трудно понять и сложно вспомнить, однако Громобоев очнулся под утро, сидя на пеньке, привалившись к пихте, вблизи большого муравейника. Хорошо не в самом муравейнике! Иначе за несколько часов лесные трудяги съели бы подпившего капитана заживо.

До лагеря добрался с трудом, поплутав несколько часов бездорожью, пробиваясь сквозь бурелом, и наконец выбрался на тропу. А вот и лагерь.

Однако бойцы и офицеры, словно и не заметили долгого, почти суточного отсутствия начальника, лишь ротный посетовал, что вернулся без грибов, – знать, жарехи грибной с картошкой не будет.

– Да ладно, грибы, главное живым через сутки вернулся!

Ротный посмотрел как на пьяного и даже принюхался:

– Эдуард, тебя не было в лагере всего пару часов!

Он взглянул на наручные часы с календарем, и верно, все тот же день, когда он пошел по грибы-ягоды. Привиделось?

С этого момента у Громобоева начались проблемы личного характера, и пошли чередой неприятности у танкового батальона.

Сначала Эдик едва не попал в психушку. Приехал домой на побывку, а в квартире жена кувыркается с любовником. Устроил скандал, выбросил начмеда в окно (жаль, с первого этажа), побил изменщицу. Соперник вызвал санитаров – упрятали в госпиталь, в психиатрическое отделение. Могли сделать настоящим дураком, но повезло – освободил начальник отделения, оказался тоже ветераном Афгана. Седой полковник выслушал, вошел в положение – отпустил.

Возвратившись в полевой лагерь, Эдик за неопрятный внешний вид получил взыскание от полковника, проверяющего из штаба округа, а позже выговор от заместителя начальника Политического управления.

И тут начались учения: командование объявило «начало войны», прозвучала условная тревога, и военные комиссариаты города приступили к своим обязанностям по формированию соединения.

Свою задачу военкоматы выполнили количеством успешно, но вот качеством… Военкоматчики нагнали десять тысяч гражданских мужиков в лесные пункты сбора, свезли в автобусах и на грузовиках отловленный полупьяный и ошалелый контингент, а командиры напомнили цивильным «шпакам», почем фунт лиха и что они по-прежнему являются пушечным мясом на случай войны.

Офицеров-танкистов, призываемых из запаса, комбат Туманов, начальник штаба Шершавников, Громобо-ев и командиры рот в течение года тщательно отбирали по документам, командиры рот фильтровали и зачищали списки сержантов и солдат, отбраковывали судимых, клиентов психоневрологических диспансеров и постояльцев ЛТП. Но, как ни старайся вчитываться в бумажки, пока вживую не познакомишься и не поработаешь – пустое дело этот отбор по характеристикам.

Однако после формирования роты водителей на убор-ку урожая Эдуард стал неплохим физиономистом, и если в личном деле было фото, то, глядя на него, он почти безошибочно определял, стоит ли с этим типом работать на развертывании. Почти не промахивался и не ошибался, кто перед ним: пьянчуга, дебошир или добросовестный трудяга.

В первый день сумели набрать полный комплект офицеров, познакомиться, поставить задачи по сплачиванию воинских коллективов. С командирами было проще и менее хлопотно – всего-то сотня человек. В этот же день штатные механики-водители и офицеры совершили марш от железнодорожной станции на танках в полевой лагерь, не загубили ни одну машину. Уже прогресс!

Во второй день мобилизованный транспорт доставил солдат и сержантов. «Партизан» строили, считали, затем они перекуривали, вновь строились, вновь считались, а под вечер разместили в полевые казармы-«чумы», организовали несение службы: караул, дежурство по парку боевых машин, наряды по батальонам и в столовую. К исходу дня комбат, точнее комполка Туманов, и его заместители валились с ног.

Ночью в палатках началась масштабная пьянка, ведь «контингент» прибыл в лес не с пустыми руками. Конечно, офицеры военкоматов проводили предварительный досмотр перед погрузкой в транспорт, изымали найденное спиртное, потом по прибытии в лагерь «партизан» вновь проверяли строевые командиры, принимая бойцов по описи, поэтому к концу дня в штабе полка скопилось примерно полсотни конфискованных бутылок с горячительными напитками. Но, как говорится, голь на выдумки хитра (взрослые мужики, а вели себя как дети!) и самые находчивые замаскировали спиртное под компоты, лимонады и квасы.

Многим «пойла» не хватило, и с сумерками из палаток в разные стороны устремились гонцы. Кто-то сделал закладки-схроны на стоянках транспорта во время перекуров, к кому-то должны были приехать гости, отдельные продвинутые знатоки местности помчались к торговым точкам в окрестностях. Часть гонцов удалось перехватить и вернуть в палатки, с матом и руганью, угрозами наказания, но изловленные, выждав некоторое время, с маниакальным упорством вновь бежали в поселок.

Утреннее построение напоминало развод в вытрезвителе. Над вытоптанной поляной, заменявшей плац, стоял тяжелый винно-водочный дух. Новоявленный командир развернутого полка Туманов с досадой крякнул и объявил строевую подготовку, дабы народ продышался и начал соображать. Затем были проведены в ротах беседы, инструктажи по мерам безопасности, составлены списки, собраны подписи, вновь инструктажи и вновь подписи. В первую очередь противопожарные меры, затем медико-санитарные, эпидемиологическая профилактика, при работе на технике, во время стрельб, всего более десятка списков со сбором автографов. Главное дело – обезопаситься (как говорится – прикрыть задницу) от преследований прокурора в случае чего…

Ближе к вечеру Туманов вновь назначил офицеров в патрули, чтобы отлавливать желающих продолжения банкета. Однако, как выяснилось, опоздал, гонцы были высланы много ранее, но и патрули не дремали и на тропинках сумели перехватить часть горячительных напитков.

Ночами Громобоеву снились дурные сны: под звуки кантели являлся карлик Мартин, грозил кривым коротким пальчиком и бурчал: это моя месть за поругание над природой, за порчу леса!..

На четвертое утро учений в лагерь нагрянула толпа разъяренных руководителей во главе со старым знакомым – генералом Никулиным. Полк в тот день проводил боевое слаживание и намечались ротные тактические учения. Командир попытался доложить, но генерал с порога, не здороваясь, объявил об отстранении Туманова и Громобоева от исполняемых должностей и назначении служебного расследования.

– В чем наша вина? – не понял Туманов и нахмурился.

– Убийцы! – выкрикнул генерал и подбежал к подполковнику, брызгая слюной прямо в лицо. – Разгильдяи! Вы не способны управлять полком! Банда, а не танковый полк! То ли дело ваши соседи артиллеристы – молодцы!

– Не понял! – разозлился подполковник Туманов. – Кого мы убили?

– Ваш солдат погиб на просеке! Он шел на станцию, его убило током! Почему не доложили?

– У нас все на месте! – попытался было встрять Гро-мобоев, но получил гневную отповедь.

– Молчать! С вами сейчас не разговаривают! Будем говорить в другом месте, в политотделе! – оборвал его генерал.

– Да как фамилия солдата? – вновь сделал попытку разобраться Туманов.

– Рядовой Антоновский Василий Иванович, – прочитал в блокноте один из полковников свиты. – Водитель.

Туманов скосил глаза на начальника штаба, тот пожал плечами и зашелестел списками, и пока генерал топал ногами и распекал офицеров, Василий несколько раз пролистал список полка и пришел к выводу – начальство ошиблось.

– Разрешите доложить, товарищ генерал, – попытался сказать майор, но был резко оборван.

– Вы кто?

– Начальник штаба.

– Бывший! Вас я тоже отстраняю!

– Но мы не виноваты! У нас нет солдата по фамилии Антоновский! – воскликнул НШ.

– Как это нет? Он погиб рядом с вашим лагерем! Нам доложили из отделения милиции.

– Может быть и рядом! А может, он заблудился, заплутал по дороге, но этот солдат не наш!

– Вам не удастся скрыть преступление! – снова взвизгнул генерал.

– А чего нам скрывать? Проверяйте! – майор выругался и швырнул на стол штатно-должностной список.

– Вон отсюда! – рявкнул генерал и выгнал майора, однако после того как майор ушел, генерал все же распорядился проверить бумаги. Через некоторое время выяснилось – начальник штаба был прав, солдат с такой фамилией в штатном списке полка не числился. Генерал велел объявить общее построение, свита пробежалась по батальонам и ротам, проверили – все солдаты были в строю.