Текст книги "Красные туфельки. Китайская проза XXI века"

– Но ты же делаешь все, что я прошу, – равнодушно проговорила она. – Отомстить тебе не составляет труда, верно? Но ничуть не впечатляет. И нисколько не удивляет. Неинтересно мне это.

«Как печально! Она все прекрасно понимает, но не чувствует ко мне антипатии. Вообще никаких чувств ко мне не испытывает, вот такое равнодушие».

– Ну, убей же меня! – в слезах взмолился он. – Хоть настанет конец этим мучениям.

Она холодно покачала головой:

– Нет, и не проси. Неинтересно мне это. – Повернулась и вышла.

А он остался стоять на коленях на ледяном полу с пистолетом в руках.

Глава 8

На другой день она вновь исчезла.

Вообще-то он подумывал о смерти. Но ее исчезновение опять захватило его. Он должен снова найти ее, ведь ей, возможно, угрожает опасность, вдруг она нуждается в нем? Не может же он оставаться сторонним наблюдателем. Но теперь приходилось только ждать.

На этот раз ожидание затянулось. И с каждым днем ждать становилось все тяжелее. Наконец, она прислала фотографию: теперь красные туфли стояли на снежном сугробе. Контраст красного и белого резал глаза. Надпись гласила: «Хочу устроить фотовыставку, нужно примерно шестьсот тысяч. Надеюсь, ты наберешь нужную сумму и приедешь за мной».

Положив фотографию на колени, он сидел на веранде, курил и смотрел на красные туфли. Они протянулись тонкой линией с тех далеких времен до сего дня, вот куда дошли. Казалось, еще можно различить на них потеки крови. Кожа вся в царапинах. Обветшали уже, как и он сам.

Но ему, одряхлевшему, нужно набрать шестьсот тысяч. Если подсчитать, сколько человек нужно убить? Он ведь открыл собственный бизнес, но сделки постоянно срывались, дело можно было продолжать, лишь снижая цены. Он вымотался и каждый раз боялся промахнуться. Казалось, раздастся оглушительный грохот, и череп разлетится на куски, как цветочная ваза. Но нельзя забывать, что его девочка ждет его. Она сейчас нуждается в нем, к этому он всегда и стремился, это и дает ему силы в любой момент бешено закрутиться как волчок.

Одного за другим он убил пять человек. Каждый раз было так опасно, что руки тряслись и он задыхался. Каждый раз казалось, что все, конец. Но снова и снова он приказывал себе действовать как должно, ведь она ждет.

На пятом деле за ним погнались люди из киллерской конторы – его давно хотели прикончить. Искали повсюду, отрядили тех самых молодых и сильных. Одна пуля задела его, но ему удалось скрыться. Ранило в правую ногу. Теперь он был киллер одряхлевший и колченогий. Приходилось прятаться, но нужно было и искать то заснеженное место на фотографии. Гора, видать, высокая, раз на ней круглый год снег.

Он сел на поезд дальнего назначения и долго трясся на нем. Уже наступила осень, а он поехал, как был, в тонкой рубашке. Иногда, завернувшись в старые газеты, он забывался глубоким сном, а когда ворочался, слышал, как они шелестят. Вот на что похож удел презренного простолюдина – на грязь, скрываемую под старыми газетами. Мешок из плотной бумаги набит деньгами, но их меньше, чем нужно девочке. Чтобы собрать нужную сумму, необходимо убить еще пару человек. Но ждать он больше не мог, пора было отправляться на поиски. У киллеров тоже есть предчувствие собственной судьбы: он словно мчался по бесконечной белой дороге, а тут завидел ее конец. Раз близок конец, нужно бы сбавить шаг, но он этого не сделал. И поспешил дальше к своей цели ― к тому самому концу.

Помимо денег у него были фотографии. Он собрал все присланные ею снимки и носил с собой. Вынимал и пересматривал. На всех красные туфли. Красные туфли в самых разных местах. По одним можно догадаться, где это, другие вообще невозможно признать. Какой же он все-таки напористый, ведь каждый раз находил ее! Может, его влекло нечто необъяснимое, но в конце концов раз за разом приводило к ней. Ему и впрямь было не объяснить, что значат эти туфли, но он почему-то полагался на них. Всякий раз, когда приходила фотография с ними, будто открывался некий просвет. А это и был выход. Наверное, ничто не могло заставить его в еще большей степени ощутить величайший смысл продолжения жизни.

Вот так, за шиворот, время и притащило его сюда. Оглянуться не успел, а девочке уже восемнадцать. Трясясь в поездах и междугородных автобусах в поисках ее, он оглядывался на прожитые вместе восемь лет. За эти годы он так никем для нее и не стал. А ведь так стремился оставить в ее жизни след. Истратил все силы, но так ничего и не удалось. Даже смерти не смог от нее допроситься.

Но как бы он ни корил свою небожительницу, свою богиню, вскоре он оказался у подножия горы, на вершине которой лежал снег. Должно быть, это здесь. Девочка должна быть здесь. Он словно учуял ее запах, обворожительный аромат, который вдруг и погружает в полузабытье, и возбуждает. Он обшарил каждый домик у подножия горы и на полпути к вершине, куда добирался очень долго. Из-за боли в ноге идти было невыносимо тяжело, и, найдя девочку, он представлял собой жалкое зрелище. Она словно яркий распустившийся бутон, а он – дряхлый старик. Он видел ее во всем блеске, и от этого блеска слезились глаза.

Невысокой изгородью из бамбука она выгородила садик и навалила на нее кучи снега. Получилось нечто вроде белых могильных холмиков. Кучи снега выкрасила в различные цвета, и они смотрелись, как разноцветные волчки – красные с белым и зеленые с белым. Красота да и только! В эти кучи снега она понатыкала множество белых костей – каких животных, не поймешь. Маленькие и большие, твердые кости позвоночника и гибкие реберные. Все тщательно очищенные, белые-пребелые, словно девственно чистые мемориальные арки. Вот уж поистине унаследовала от матери художественное дарование – любила яркие краски. А еще куриной кровью на снегу она вывела иероглифы и нарисовала картины. Тушка курицы со скрученной шеей лежала на земле, а лапы засунуты глубоко в снег. Девочка как раз заканчивала лепить снеговика. Тушки курицы и нескольких воробьев она запихнула снеговику в живот. Тот казался невероятно упитанным, словно почитаемый будда. На девочке длинный плотный свитер розового цвета с капюшоном, на шее голубой шарф. Джинсы, красные сапоги. На руках мохнатые желтые варежки. За спиной фотоаппарат – черная коробочка, скрывающая неизвестно сколько страшных сцен. Выглядит девочка невинно и прелестно – этакая юная учительница средней школы, по-детски увлеченная любимой игрой.

Он смотрел, не отрываясь, как смотрел на нее всякий раз, хотя каждый раз по-другому, смотрел, как она наслаждается новой задумкой. Его это должно устраивать, ему бы лишь увидеть ее. Довольно и этого, для него это и еда, обильная, что дальше некуда, и вода, и все остальное необходимое для жизни. Он каждый раз был растроган тем, что вновь видит ее. Он стоял совсем рядом, за изгородью, слыша завывания гуляющего здесь, в горах, ветра. Вообще-то он слышал и другие звуки, например, доносящиеся снизу, от подножия, торопливые шаги. Но он не обратил на них внимания, какая ему разница? Ему вдруг захотелось поговорить о прошлом. Захотелось спросить, помнит ли она, как он увел ее из детского дома, как перемахнул с нею на спине через ограду, когда она подумала, что летит, и так радостно засмеялась?

Хотелось спросить, помнит ли она, как сидела у него на спине в поезде дальнего следования, как он покупал ей вишни, сахарную вату, вертушку, как она все время проводила у него на спине, в самом уютном доме?

Хотелось спросить, помнит ли она дом в маленьком городке, где они прожили три года, где он устроил ей красную комнатку и накупил множество красных туфелек? Помнит ли, как он готовил ей еду, как заправский отец или домохозяйка, как вкладывал всю душу, чтобы сварить ее любимый рыбный бульон?

Спросить, помнит ли она, как он отвозил ее на мотороллере в школу, как они ехали по шоссе вдоль берега моря, и дул свежий ветер, и она держалась руками за его талию? Будто опиралась на него, ведь можно так считать, верно?

Спросить, помнит ли она, как с тех пор, когда ей исполнилось пятнадцать, он раз за разом отправлялся искать ее, как, выбиваясь из сил, убивал, чтобы добыть денег, как находил ее и возвращался с ней домой? Помнит ли, что он был заляпан кровью при встречах с ней, а силы его были на пределе?

Но, похоже, времени на это уже не осталось. Что-то надвигалось, он это чувствовал. Не было уже времени с грустью вспоминать минувшее. Поэтому он прислонился к изгороди и обратился к ней:

– Денег немного не хватает, еще как-нибудь наскребу, пришел вот сначала взглянуть на тебя.

Девочка повернулась к нему. Заметила, что он хромает, обратила внимание на изодранное ветками лицо и тело, на гной, сочащийся из ран. Оглядела очень внимательно, потому что все больше усматривала в нем потенциальный объект фотосъемки, вроде тех израненных животных, увечья которых не сочетались с чувством прекрасного и душевным теплом. И с улыбкой устремилась к нему:

– Красиво здесь, правда? Тебе нравится?

Взволнованный ее улыбкой, он кивнул:

– Столько снега, очень красиво.

Он вытащил деньги и протянул ей. Девочка направилась к нему. Он чувствовал огромную радость, девочка подходила все ближе, словно возвращающаяся в норку зверушка, она шла к нему послушно шаг за шагом. Он стоял в снегу, легко одетый, но ему было тепло. И он улыбнулся своей любимой красавице-зверушке самой преданной улыбкой.

Тут раздались выстрелы. Один, второй, третий.

Выстрелы прозвучали за спиной. Раз. Два. Три. Он понял: это его преследователи. Обычно киллеры ревностно относятся к своему ремеслу, поэтому стрелять один раз не будут. Три пули вошли в тело, и плоть соединилась с металлом. Раньше он причинял эту боль другим. А теперь смог наконец сполна прочувствовать это на себе. И, стискивая деньги, навзничь рухнул на снег.

Мир перед глазами перевернулся, забулькала кровь. Вытекая, она смешивалась со снегом и окрашивала его в новые цвета, как аппетитный десерт. Он ощутил тепло своей крови. Надо же, какая горячая! Никакая не холодная. Почему говорят, что киллеры хладнокровные, ничуть они не хладнокровные. И он прижал руку к ранам, наслаждаясь теплом крови. И в конце концов согрелся, согрелся своим же теплом. Глаза у него еще были открыты, и он мог видеть мир, только перевернутый. Кровь на лбу и на волосах закружилась, как мошкара, струйки сливались одна с другой. Перед глазами возникли бесчисленные красные туфельки. Комната девочки полна красных туфелек, и все они двигаются, двигаются грозными рядами. Ну да, и девочка без конца дробится, вот их уже две, вот четыре, с какой-то поразительной силой она заполняет собой все вокруг.

Молодых киллеров было трое. Подошел их заправила, вырвал у него из рук пакет с деньгами.

– Эй, это мои деньги! – крикнула девочка.

Повернувшись, все трое уставились на нее. И увидели по-детски наивную, прелестную молодую женщину. Рядом целая груда растерзанных зверюшек, курица с оторванной головой, выпотрошенные воробьи. А еще выведенные куриной кровью иероглифы и кучки снега, утыканные костями. В руках она держала большую мотыгу, на которой уже застывала кровь. Румяное от мороза лицо вспыхнуло еще ярче, словно разгорающееся пламя.

Казалось, она полна неиссякаемой пылкости и энергии.

– Вам деньги, что ли, нужны? – спросила она, подойдя к ним, будто видеть не видела совершенного убийства. Такая она была невозмутимая.

– Прелестная барышня! – усмехнулся главарь. – Ты, видать, можешь вместе с нами провернуть одно дельце. Могу поспорить, у тебя получится покруче, чем у этих бойцов. Как, не желаешь отправиться с нами?

Склонив голову набок, она серьезно задумалась:

– А что, будет интересно?

– Еще как, – хмыкнул главарь. – Море ощущений.

– Хорошо, – сказала девочка.

И они собрались уходить. Тут девочка сказала:

– Погодите-ка.

Она подошла к нему, лежавшему навзничь на земле. Сняла тонкую рубашку, стащила брюки. Лицо колченогого покрывал неровный слой щетины, в обнаженном теле зияли три пулевых отверстия, кровь из них собралась в одну лужицу. На ее лице засияла улыбка: отличный объект для съемки!

Она сняла с плеча фотоаппарат и щелкнула затвором. Вот у него и появилась первая в жизни фотография. Наконец он выступил в роли модели, отпечатался на негативе. Это было последнее, что он смог даровать ей – свое тело.

– Пошли, – удовлетворенно бросила девочка. И, подняв ногу, совершенно естественно перешагнула через его тело.

А он, как ни старался разлепить глаза, увидел лишь красные туфли. Они перешагнули через него. Точно так же – это сохранилось у него в памяти с того момента, когда он впервые увидел ее, – как девочка перешагнула через тело своей матери.

Она перешагнула через него как через крошечный, почти незаметный ручеек. И пошла прочь, удаляясь все дальше и дальше.

5 марта 2004 года

Перевод И. А. Егорова

Цзян Фэн
Законопослушный гражданин

蒋峰

守法公民

1

Когда мне было двадцать два, я жил плохо, возможно, я жил плохо всегда. В тот год я был на грани. В конце декабря я написал своему отчиму Юй Аэ письмо, в котором объяснил, что не отвечал, так как был занят, и не стоит испытывать угрызения совести и заваливать меня письмами, ведь я уже простил его. После того как мы в мае расстались и я вернулся в Цинхуа, у меня начались неудачи на экзаменах. Долгое время я был подавлен, не знал, что делать дальше. Некоторые и в пятнадцать лет уже понимают, в чем смысл жизни, а некоторые – как мы с тобой – до смерти не задумываются, зачем весь этот мир создан. Ты знаешь, как в итоге я успокоился? Я тебе так скажу: мне все равно, в какой университет поступать, а тебе – нет, для тебя самым важным моментом в жизни стало поступление пасынка в Цинхуа. Если бы меня уговорили забрать документы, больше всех расстраивался бы ты, а не я. Мне намного лучше, и я рад этому.

Я простил тебя, но по-прежнему ненавижу тебя, не могу простить. Мне не нужны твои деньги, я подозреваю, что и ты грязный, и деньги твои грязные. На летних каникулах я нашел дополнительную работу. Друзья говорят, что у меня хороший голос – баритон, вызывающий доверие и наполненный энергией молодости. Естественно, сам я этого не мог слышать, до самой смерти ты не сможешь понять, какими качествами может обладать твой голос. Это помогло мне попасть на запись рекламы. Мне надо было сказать по сценарию: «Такой-то товар – твой выбор навсегда». Я шутил, что не составил бы такую неправильную фразу. Компании требовался человек с хорошими отметками по китайскому нормативному языку, и я сделал себе липовую справку. Северо-восточный говор трудно исправить, но я вырос вместе с немыми, поэтому и акцент был не слишком сильным. От каких-то привычек мне нужно было избавиться: когда я разговариваю, непроизвольно размахиваю руками, так что кажется, будто я рассержен, а еще, разговаривая с людьми, я смотрю не в глаза, а на рот, вспоминая, как ты читал по губам. Все это я перенял у тебя, глухого. Столько лет мы прожили вместе, и сколько бы ни прошло лет, жив ты или умер, какое бы мрачное событие ни происходило в моей жизни, оно связано с тобой, можешь быть спокоен.

Я влюбился, ее звали Тань Синь, она была на втором курсе Академии художеств. Это было такое приятное чувство – я каждую минуту, каждую секунду думал о ней. Если ты спросишь, что в ней было такое, что мне нравилось в ней, я так сразу и не отвечу, для меня она была ангелом. Возможно, ты прав, и я стремился найти родного человека, ну и что? Я раньше полагал, что среди семи миллиардов незнакомцев ты – мой единственный близкий человек. Мама не в счет – психически больные живут в другом измерении. Ты не был им, ты ― всего лишь глухой, который должен был стать мне отцом, но я ошибся. Что бы ты ни делал, все выдавало в тебе постороннего. Я ненавижу тебя, пусть даже я тебя и простил, но для меня ты всего лишь чужак.

Я часто вспоминал о нас, используя свои вехи: я в первый раз увидел ее, я в первый раз был с ней на свидании, я в первый раз признался ей в любви, в первый раз мы были вместе, в первый раз поссорились, я в первый раз сказал ей «люблю тебя», мы в первый раз планировали будущее. Я чувствовал, как с каждым днем мы становимся все ближе, все роднее, могли бы стать мужем и женой, близкими людьми, или могли расстаться.

Да, я разочаровался в любви, эта рана до сих пор не зажила, и за это я еще больше ненавижу тебя. Если бы ты не бросил меня, я не стремился бы так поспешно найти любимого человека и уж точно не позволил бы какой-то девушке в одно мгновение разбить мне сердце. Я не знаю, что делать дальше, боюсь, что не переживу этот год.

Я столько написал, а потом долго раздумывал: не порвать ли письмо и не продолжать ли игнорировать твои послания? Хорошо, сохраню его и отправлю. Представь, что я ничего не говорил, что я простил тебя. У меня все хорошо, живу прекрасно. У меня все будет нормально, я столько пережил и выстоял, я повзрослел. Я должен сказать себе, что впереди все озарено ярким светом, который ждет меня, Сюй Цзямина. Как говорил перед смертью мой дедушка: «Когда ты вырастешь, все будет хорошо!»

И еще – не пиши мне, я не хочу читать. Если ты плохо себя чувствуешь и хотел бы поговорить со мной, не нужно писать обратный адрес на конверте. Он не для показа, и я не хотел бы объяснять однокурсникам, что это письмо от моего отчима, мы близки, как отец с сыном, хоть он и приговорен к смертной казни, которой дожидается в тюрьме Тебэй, и хотя он в этом году убил двух человек.

2

Я впервые увидел Тань Синь в одном пекинском ресторане, нас было четверо. Мой друг собирался встретиться с девушкой, с которой познакомился в Интернете, поэтому, вероятно, боялся возможной неловкости, и они договорились, что каждый приведет друга, чтоб скрасить беседу. Тань Синь была частью пары с той стороны, а я – с этой. Атмосфера была тяжелая, друг с девушкой впервые встретились, и было видно, что каждому из них казалось, что другой приукрасил себя – слишком велика была разница с фотографиями. Особенно это касалось девушки, ведь это было не художественное фото, а рисунок. Я посмотрел на друга: эх, ты раньше должен был догадаться, ведь она изучает живопись.

Сначала наши друзья представили нас. Указывая на меня, друг произнес:

–Это Сюй Цзямин из Цинхуа, холост, все умеет делать, прямо как гостиничный «мастер на все руки».

Эта последняя фраза была сказана в шутку, ведь действительно существовала сеть гостиниц под названием «Мастер на все руки». Но Тань Синь было все равно – склонив голову, она играла со своим телефоном. Лишь когда подруга потянула ее за руку, она нехотя поздоровалась, и затем ее прекрасные глаза снова уставились в телефон. Я – человек злопамятный, любой проступок должен быть наказан, к тому же нельзя было допустить, чтобы она так проигнорировала меня. Когда ее представили и назвали имя, я тут же отозвался:

– Тань Синь – как «беседа по душам»[24]24
  Игра слов: имя девушки – Тань Синь, записанное другими иероглифами, может означать «беседу по душам».


[Закрыть]? Тогда твое прозвище, должно быть, «болтушка»?

О, глаза ее округлились и стали еще красивее, она покачала головой, разочарование было написано на лице.

–Ты угадал лишь на треть. Мое имя состоит из пяти слов: «Не хочу с тобой болтать».

Пусть и произнесенная холодно, фраза была так удачна, что я тут же заинтересовался девушкой. Однако она больше не обращала на меня внимания, и они втроем начали обсуждать, где неподалеку от Цинхуа и Академии художеств можно поесть, а также другие, такие же скучные до боли в яйцах темы. Каждый раз, когда я встревал в разговор, то словно нажимал тревожную кнопку – она тут же опускала голову и смотрела на телефон. Ну и ладно, я сосредоточился на еде.

Когда принесли счет, девушки поблагодарили моего друга за столь обильную еду. Тань Синь как будто переела, поглаживая себя по животу, сказала:

– Сколько же мы калорий сегодня съели?

Вот это была тема мне как раз известная, если ничего не сказать, то она меня потом и не вспомнит.

– А ты знаешь, что такое калории?

–Удельная теплота. – Нахмурившись, она взглянула на меня.― Единица измерения теплоты.

– Чушь! Я спрашиваю, сколько тепла в одной калории.

– Калория – это и есть калория, это невозможно описать, все равно как я спрошу тебя, сколько тепла в одном градусе, ты сможешь ответить?

– Один градус – это одна сотая на шкале перехода воды от точки замерзания в точку кипения при стандартном давлении.

Прищурившись, она подумала и ответила:

– Это я знаю: замерзание – это ноль градусов, а кипение – сто.

– А только что ты не так сказала! Ты сказала: калория – это калория, а градус – это градус!

– Хорошо, ну а калория?

– Это количество теплоты, необходимое для подогревания одного грамма воды до одного градуса Цельсия при условии стандартного давления.

Официант принес сдачу и спросил, нужно ли выписывать чек. Мой друг, опасавшийся, что мы разругаемся, воспользовался этим, чтобы отвлечь меня:

– Счет будем выписывать на твою компанию или на мою?

Это опять была шутка, но девушки не улыбнулись, поверив, что мы с другом – начальники компаний. А вот это было плохо: из-за неудачной шутки они могут подумать, что мы тщеславны и соврали. Но друг не отступал и переспросил меня:

– Так на кого счет выписываем – на твою компанию или на мою?

Мы с Тань Синь по-прежнему буравили друг друга глазами, поэтому я махнул ему рукой:

– Ладно, выписывай на свою фирму!

Друг, щелкнув пальцами, подозвал официанта:

– Счет на ООО «Эдалтс продакшн».

Девушки опять даже не улыбнулись. Официант послушно записывал:

– Какой продакшн?

Друг замахал на него рукой:

– Все-все, ступай, не надо!

Мы уже встали, чтобы уйти, и только Тань Синь не двигалась, ей хотелось высказать последний аргумент, но пару секунд она не могла подобрать слов, я думаю, она даже моего имени не помнила:

– Как там тебя, какой смысл в этом знании? Это всего лишь единица измерения, нам важно знать только, сколько калорий человек должен усваивать в день, так как все лишнее откладывается в жир, и все!

–Сюй Цзямин! Меня зовут Сюй Цзямин! – Я ткнул большим пальцем себя в грудь, – Тогда позвольте спросить, учительница Тань Синь, сколько же калорий нужно потреблять в день?

– Э… – Она кусала губы, не зная, как нанести ответный удар. – У всех по-разному, но одно точно: тебе нужно калорий больше, чем простым людям.

– Примерно две тысячи калорий. Мужчинам требуется чуть больше, женщинам – чуть меньше, но отклонения не должны быть больше пятнадцати процентов. Ты только что съела почти тысячу калорий – для ужина это многовато.

Ее подруга спросила меня:

– Это твоя специальность? Диетология?

Ответил мой друг:

– Говорил же вам, что он – гостиничный «мастер на все руки», с ним не нужен поиск в Байду[25]25
  Байду – китайская поисковая система в Интернете.


[Закрыть]. – Он, подзадоривая, пошутил. – Не спорьте, приза ведь нет, берите вещи и пошли.

Тань Синь молча шла сзади, и даже в лифте был слышал скрежет ее зубов.

На улице пошел дожик, но у нас на всех было два зонта. Мой друг не собирался провожать их в общежитие, было похоже, что он, вернувшись домой, порвет фото этой девушки. Ожидая такси, мы обменялись рукопожатиями, понимая, что встретились совершенно случайно, словно ряски на воде, и, сказав «до встречи», больше никогда не встретимся. Когда до меня и Тань Синь дошла очередь прощаться, она сердито произнесла:

– Ты победил, до свидания!

Какие у нее глаза! Я даже не сразу нашелся, что ответить, едва не наклонился, чтобы поцеловать. В это время подъехало такси, мой друг пропустил их. Я забежал вперед, открыл ей дверцу и, набравшись смелости, попросил номер телефона.

– Зачем? – изумилась она, словно я сказал что-то неслыханное.

– Потому что, – я обдумал причину – если у меня не будет твоего номера телефона, ты сейчас растворишься среди двадцати миллионов пекинцев и я не смогу найти тебя.

Кажется, мои слова тронули ее, она велела подруге садиться в машину, а сама, придерживая дверцу, спросила:

– В Пекине живут двадцать миллионов человек? Так много?

3

В последний раз я видел свою мачеху Линь Ша девятого февраля, в пятидесятый день рождения Юй Лэ. Обычно в это время я не ездил домой, но этот год был особенным – судьбоносным. Я заранее послал ему эсэмэску о том, что уже отпросился в универе, выезжаю утренним поездом и уже в полдень буду дома. Через несколько минут он прислал ответ: «NO!» Он не хотел, чтобы я так спешил, ведь день рождения – это всего лишь ужин, и не стоит так тратиться на поездку. Я ответил: «Обычно ты не устраиваешь праздник, но сейчас, на пятидесятилетие, естественно, нужно все организовать как следует». В следующем сообщении он мне трижды написал NO. Это был наш условный сигнал: троекратное повторение означало, что он все решил, вопрос не обсуждается. Я ответил: «Хорошо! Позови тогда друзей, как следует поужинайте вместе!» Он написал: «ОК!»

Отчим не мог пользоваться телефоном, поэтому использовал лишь одну его функцию – СМС. Если говорить точнее, то он мог лишь читать иероглифы, набивать их он не умел. Казалось, что он намеренно отказывается – как ни учи, все никак, я даже в сердцах называл его упрямцем из-за этого. Лишь потом я понял, что он не знал произношения иероглифов, поэтому они были для него безгласными символами. На клавиатуре не было иероглифа, обозначающего слово «нет», зато там были буквы N и О, нажал, отправил – и все.

В тот день я все-таки приехал и подарил мобильник, в котором можно было вручную вводить иероглифы. Глядя на его радость, я чувствовал подступающие слезы. На языке жестов он сказал мне, чтоб я взял денег, когда поеду в Пекин, ведь из-за покупки телефона теперь мне может не хватить на жизнь. Я отказался, я собирался устроиться на подработку во втором полугодии, ведь на четвертом курсе предполагалась практика. Отчим отрицательно замотал головой – мол, не надо практики, готовься поступать в магистратуру, чтобы уехать в Америку и получить степень магистра и доктора. Я ответил:

– Ты поддерживал меня почти двадцать лет, теперь моя очередь.

Отчим ответил, что у него есть деньги: раскладывая свой лоток с товаром, он зарабатывает в день несколько десятков юаней, и он не нуждается в том, чтобы такой сосунок, как я, оказывал ему материальную помощь. Он все больше заводился, но я прервал его:

–Твой лоток с товаром ничем не отличается от того, как побираются инвалиды!

Он отвернулся и, не глядя на меня, сунул мне обратно коробку с телефоном, потом заперся на кухне и принялся жарить овощи.

Возможно, я задел его чувства, но мне не хотелось, чтобы человек, которого я называл отцом, круглый год, весной, летом, осенью и зимой, стоял на коленях на дороге, слева – табличка «Помогите глухонемому», справа – всякие мелкие товары по десять юаней. Несколько лет назад мой отчим заработал денег нечестным способом, и мы зажили хорошо. Но на него донесли, за полгода на уплату штрафов пришлось отдать все имущество, отчим, как ни старался, не смог найти доносчика. Юй Лэ навсегда запомнил его лицо, этот человек сказал ему, что услуги массажного салона глухонемых некачественные, и если ему не вернут денег, то он на них донесет. То же он повторил и в полицейском участке: массажный салон – грязное место, из-за них в городе нездоровая атмосфера.

Пока он два часа дулся на кухне и за это время приготовил много вкусной еды для меня, я не мог сдержать слезы. Трогая подбородок, я сказал:

–Я зову тебя отцом и должен поддерживать тебя, не хочу, чтоб тебе было тяжело. Я не хочу, чтоб меня порицали за глаза, пока я учусь в Цинхуа.

Отчим поднял стакан, заставив меня замолчать и выпить еще.

В тот день мы засиделись допоздна – выпили литр водки на двоих. Отчим выпил больше, и язык его развязался. В этом он был похож на обычных людей – после выпитого любил поговорить, излить душу. Я потом тоже напился и уже не видел, что он мне показывает, а, наоборот, громко спрашивал:

– Почему Линь Ша не пришла? Куда она пошла в день твоего пятидесятилетнего юбилея?

Он не слышал, лишь с силой хлопал меня по плечу, чтобы я внимательно рассмотрел, что он мне показывает:

– Как жить – это твое дело, но ты обязательно должен воплотить в жизнь все, что не получилось у меня! – Да, и на языке жестов можно изобразить восклицательный знак.

Лег я лишь после того, как меня стошнило, и только поздней ночью вернулась Линь Ша. Она провела в доме для глухих пять лет, поэтому привыкла все делать громко. Я услышал, как она в гостиной потопала ногами, прежде чем снять шпильки, затем приоткрыла дверь моей комнаты, взглянула на меня, а потом вернулась в их комнату. Я продолжал дремать, но они меня окончательно разбудили. Они спорили: через две двери можно было слышать, как Линь Ша, надрываясь, орала на отчима. Я сел на кровати, вслушался и сообразил, в чем было дело. Линь Ша в два часа вернулась домой, а подогретый алкоголем Юй Лэ захотел с ней переспать. Это нормально для семейной жизни, да к тому же был его день рождения. Однако затем произошло сразу несколько событий – у него ничего не получилось, да еще от него разило перегаром, а он начал обвинять жену в отсутствии энтузиазма. Лежавшая под ним Линь Ша возмутилась до глубины души.

Отчим не мог ничего сказать, лишь отстукивал слова по стене и по столу. Я даже зауважал его: столько надо сказать, а никак, да еще и жена без умолку трещит, я бы на его месте уже давно ее ударил. Я хотел пойти к ним, чтобы утихомирить их, но, открыв дверь, улыбнулся: в комнате было темно. Один не видит, другой не слышит, они лишь снимали стресс.

Потом стало тихо, но я уже не мог заснуть, глаза прикрыл – рассвело, было слышно, как внизу делают утреннюю зарядку двое немых. Я бросил взгляд по сторонам и понял, в чем дело. Линь Ша тихонько постучала в дверь и спросила, сплю ли я. Она была уже накрашена, сказала, что уедет на несколько дней, и хотела увидеться перед отъездом и поговорить. Я ответил, что был неправ, приехав без предупреждения и вытеснив ее в ту комнату.

– Это же твоя спальня! – рассмеялась она. – Что неправильного в том, что ты вернулся домой?

– Вчера я много выпил, не обратил внимания, только сейчас все понял ― вы ведь отдельно живете. Мой приезд застал тебя врасплох.― Я достал пачку сигарет, предложил ей.

Она махнула рукой – мол, не надо. Тогда я закурил и спросил:

– Вы не придумали, как решить проблему? Так и живете отдельно?

– Придумали! Развестись – и все! Я же не из тех, кто платит черной неблагодарностью. Но он не хочет разводиться.

– Обязательно надо разводиться? Нет другого способа?

Ей не хотелось обсуждать со мной этот вопрос. Поглядев на меня, она вздохнула:

– Ты и правда толковый! Иногда думаю и радуюсь: у нас с твоим отцом своих детей нет, но мы смогли чужого ребенка вырастить так, что теперь он учится в Цинхуа. Не боюсь, что ты посмеешься надо мной, скажу, что часто хвастаюсь тем, что мой сын учится в Цинхуа!

– Так и должно быть. Если ты захочешь, чтоб я назвал тебя матерью, – я прямо сейчас скажу!