Текст книги "Красные туфельки. Китайская проза XXI века"

– Не торопи мою старость! – засмеялась она. – Дай-ка и мне одну!

Она закурила, и мы какое-то время молчали, дым потихоньку рассеивался, и отчим проснулся в большой комнате. Он встал за спиной мачехи и на языке жестов спросил:

– Что она сказала? Ты не слушай ее болтовню!

Линь Ша обернулась, сердито посмотрела на него и сказала мне: – Не обращай на него внимания! Давай говорить о наших делах. Отчим продолжал за ее спиной жестикулировать, говоря, что у нее на стороне есть любовник, из-за которого он теперь носит «зеленую шапку»[26]26
  Носит «зеленую шапку» – эвфемизм для обозначения рогоносца.


[Закрыть]. А Линь Ша затараторила еще быстрее, болтая о самых разных вещах. Я понимал, что все это делается не для меня, а для него. Юй Лэ неподвижно смотрел на ее губы, не понимая, что она говорит. Но не уходил, а, затаив дыхание, сверлил взглядом ее затылок. Я должен был догадаться, что этот взгляд – плохой знак, что все это ― часть плана.

Я курил, стоя спиной к окну, и при свете утреннего солнца заметил, что она тоже постарела. Линь Ша была намного младше Юй Лэ и на шестнадцать лет старше меня. Надо признаться: в пору полового созревания она была моей постоянной эротической фантазией. В восемнадцать лет Линь Ша стала проституткой, а в тридцать за ней постоянно приезжал один немой, за которого она потом вышла замуж и поселилась в доме для немых. В ту ночь, когда ей было тридцать восемь лет и семьдесят дней, этот немой убил ее и ее любовника прямо в постели. Ее затылок был пробит молотком; когда приехала полиция, все мозги уже полностью вытекли. Дежурный офицер Ли, щадя мои чувства, дал мне лишь фотографии с места преступления, поэтому я в крематорий прибыл, так и не увидев тела. Тот день был последним, когда я видел Линь Ша.

4

Моим первым свиданием с Тань Синь я обязан своему другу, которого упросил договориться с девушками о встрече. Это его смутило, ведь он хотел поскорее забыть этот кошмар – нарисованную девушку. Я тайком взял его телефон и отправил ей эсэмэску, попросив обязательно взять с собой Тань Синь. Этот неожиданный знак внимания был воспринят с чувством тревоги и радости: девушка решила, что мой друг за эти две недели постоянно думал о ней, поэтому она уговорила Тань Синь пойти с ней на встречу.

Все раскрылось во время встречи: никто никому сообщений не слал, это все были проделки Сюй Цзямина, то есть меня. Друг разозлился, та девушка расстроилась, на лице Тань Синь было выражение беспомощности. Я извинился, сказав, что вся вина на мне, что я хотел еще раз собраться вчетвером и за ужин я заплачу. Никто не обращал на меня внимания, всем казалось естественным, что платить должен я.

Они скучали по-разному: мой друг не съел ни кусочка, подперев рукой подбородок, он уставился в окно, та девушка, наоборот, все съела и еще листала меню. Тань Синь смешала картофельное пюре с салатным соусом, туда же всыпала все приправы, которые были на столе, и мешала их, мешала. Я польстил ей:

– У тебя красивый наряд.

– М? – Та девушка положила меню на стол и расправила одежду. – Да? Я только вчера купила!

– Я не тебе, а Тань Синь. Но и ты неплохо одета.

– Спасибо! – Тань Синь положила вилку, повернулась ко мне и, улыбаясь, произнесла: – Сюй Цзямин, давай ты помолчишь, хорошо?

– Но ты и правда красиво одета!

– Ничего не говори! – Она погрозила пальцем и подмигнула. – Ты можешь.

В первый раз я признался Тань Синь в своих чувствах две недели спустя, летним вечером у общежития Академии художеств. За два часа больше тысячи девушек входили и выходили из общежития, я старательно сравнивал, но даже самые симпатичные были хуже Тань Синь. Примерно в пол-одиннадцатого я решил: хватит, надо уходить, завтра вернусь, и тут вышла Тань Синь с другими девушками. У каждой в руках был пластиковый тазик, а на ногах ― вьетнамки. Я специально кашлянул пару раз – все девушки, кроме нее, обернулись, но, не увидев знакомых, пошли дальше. Я сделал два шага, окликнул ее. Она была без линз, и только надев их, опознала меня.

– Ой! Ой! Ой! – растерялась Тань Синь.

– У меня тут поблизости были дела, проходил мимо твоей Академии и решил заглянуть.

– Что за дела, которые так поздно заканчиваются?

– Да ерунда – что-то вроде спасения мира во всем мире.

– И как, успешно?

– Да нет, не совсем, завтра надо снова вести мирные переговоры.

– Да ладно тебе. – Она сказала подружкам, что потом догонит. – Разве ты не говорил, что если я исчезну среди двадцати миллионов пекинцев, то найти будет невозможно?

– Но в Академии художеств учится лишь три тысячи шестьсот студентов, уже легче искать.

– Так много? – Она задумалась, как будто и впрямь хотела узнать. Подружки, уже у дверей бассейна, крикнули, чтобы она поторопилась.

– Я иду мыться, а ты? – Эта шутка показалась ей удачнее, чем моя про спасение мира во всем мире, поэтому она еще какое-то время смеялась.

– Ты правда хочешь, чтобы я пошел? Тогда пошли!

– Уж ты-то от этого только выиграешь! Возвращайся домой, мир во всем мире зависит от тебя!

– Сколько раз ты в неделю моешься?

– Это ты к чему? – Она отступила и внимательно посмотрела на меня.

– Я тут три вечера ждал, и сегодня ты в первый раз отправилась мыться.

– Ерунда, у нас есть другая дверь, ясно? – Она сразу же ухватила суть. – А зачем ты тут ждал три вечера?

– Тебя искал.

– Как будто должника преследуешь. Зачем ты меня искал?

– Я хотел сказать тебе… – Я отвернулся, словно меня кто-то окликнул, и сказал: – Ты мне нравишься.

– Что? Повернись и скажи! – Она развернула меня лицом к себе.

– Нравишься.

– Чего? Кто кому нравится?

– Ты мне нравишься. Все, я сказал.

Она прищурившись посмотрела на меня. Удостоверившись, что я говорю серьезно, она кивнула:

– О, понятно. Уходи!

– Ну а ты?

– Чего ты хочешь? Чтобы я тебе денег на такси дала? – спросила она.

– Ничего мне не нужно. Но ты хотя бы скажи, что я, Сюй Цзямин, человек хороший ― умный и симпатичный, но ты, Тань Синь, думаешь, что не подходишь мне. Эти слова меня утешили бы.

Она рассмеялась и сказала:

–Сюй Цзямин, ты ведь знаешь, что я тебя не выношу? Когда человек, которого ты не выносишь, говорит, что ты ему нравишься, это тоже не слишком приятно. Мне это еще несколько лет придется переваривать.

–А то, что мне нравится человек, которому я неприятен, разве это не нестерпимо? Во веки веков не переварить.

– Так долго? Ты пока попробуй, если в следующей жизни не получится, то тогда и приходи ко мне.

– Ты телефон-то мне дай свой, чтоб хоть не обидно было. Тут-то чего бояться? Я же не смогу изнасиловать твой номер?

Она расхохоталась:

– Давай так. Я скажу один раз, посмотрим, сможешь ли запомнить. Если не запомнишь, давай условимся, что не судьба.

Она за секнду скороговоркой произнесла одиннадцать цифр. Я долго вспоминал, но действительно не смог вспомнить. Она посмотрела в сторону бассейна, подружки уже вошли внутрь. Тань Синь сказала, что если сейчас не пойдет, то бассейн закроется.

– Но я же три дня ждал!

Она пошла спиной вперед, повернувшись ко мне лицом, в какой-то момент ее сердце смягчилось, и она пообещала:

–Давай завтра поговорим, хорошо? Сюй Цзямин, гарантирую, что завтра весь день ― чтобы поесть, на занятия, чтобы помыться – буду выходить из этой двери.

5

Отчим знал, что того мужчину звали Цянь Цзиньсян, а еще он знал, что Линь Ша еще двадцать лет назад хотела выйти за него замуж и, хотя у него была жена, она была готова быть любовницей. Но он не согласился, Линь Ша попала в дом для немых, но связь их так и не оборвалась. На несколько лет Цянь Цзиньсян исчез, переехал куда-то вместе с женой и детьми. Отчим решил, что все закончилось, они усыновили меня и жили, зарабатывая на жизнь. Я верю, что Линь Ша думала так же, что она считала Юй Лэ своим мужем.

Но тот мужчина вернулся. Когда закончился первый месяц года, Цянь Цзиньсян вернулся в Чанчунь. Его седые волосы почти все выпали, но он был все тем же, и Линь Ша по-прежнему не могла устоять перед его взглядом, полным чувств. Он сказал, что его жена зимой погибла в автокатастрофе, после чего он разом постарел на несколько десятков лет. Когда шок прошел, у него осталось лишь одно желание: жениться на Линь Ша. Это самое подходящее время, единственный шанс. Раньше нельзя было, он был женат, и в будущем все безнадежно – он постареет и долго не проживет.

Я не в курсе, как они сошлись, что у них была за любовь, что заставило Линь Ша с юности прикипеть к женатому мужчине, и, хотя она была проституткой, потом вышла замуж, в любое время и в любом месте таяла в его присутствии. Через месяц она раскрыла карты – написала отчиму: «Цяню уже шестьдесят пять, скоро конец, я хочу раз в этой жизни стать его женой».

Порыв убивать возникает не сразу. После пятидесятилетнего юбилея отчим согласился отступить, позволить Линь Ша уйти. Она на специальной дощечке для записей написала ему: «Если были супругами хотя бы один день – благодарность простирается на сто дней. У Цяня есть кое-какие сбережения, он уже готов дать тебе двести тысяч». Отчим сначала написал в ответ: «Не надо!» – а потом, помедлив, стер эти иероглифы и написал самую неподходящую фразу: «Отдайте их Сюй Цзямину, чтоб он поехал учиться за рубеж».

Так они писали и плакали, ночью он проводил жену до двери и на языке жестов сказал ей:

– Через десять или двадцать лет, когда тот человек умрет, если я буду еще жив, то знай, что я жду тебя в доме для немых.

За пять лет Линь Ша освоила простейший язык жестов, она сжала кулак, выставила большой палец и дважды согнула его, потом указала на Юй Лэ, со слезами на глазах повторила этот жест, на словах приговаривая:

– Спасибо тебе!

Отчим махнул рукой: «Иди-иди!» Вот уж действительно… Совсем не это ему хотелось услышать.

Линь Ша и Цянь Цзиньсян собирались уехать на юг. Накануне отъезда она решила зайти домой, забрать одежду. В прошлый раз уже попрощались, Юй Лэ не хотел больше из-за нее плакать. Он попросил своего лучшего друга – дядюшку Хао – взять путевку на пять дней в Далянь. Он рассчитал время, чтоб по возвращении из Лаохутаня[27]27
  Лаохутань – океанический парк в городе Далянь.


[Закрыть], дома никого, кроме него, не было.

Дядюшка Хао дополнял отчима – он был всего лишь немым, мог понять, что говорит гид. Он настоял на том, чтобы заплатить за путевки, не дав отцу сделать это. Он прекрасно знал ситуацию в нашей семье и понимал, что сейчас его задача – быть рядом с Юй Лэ, помочь ему пережить трудный момент. В поезде они выпили, отчим, сдерживая гнев, рассказал, что они пять лет наставляли ему рога прямо под носом, пять лет! Хорошо, что это все было на языке жестов и его ярость не разбудила других пассажиров.

Далянь – главный туристический город северо-востока Китая, его называют «северной жемчужиной», в нем множество достопримечательностей, которые стоит посмотреть. Первый день тура – Цзинь-шитань ― дядюшка Хао и Юй Лэ вдвоем в отеле пили целый день. Второй день – Лесной зоопарк – они провели так же. Юй Лэ пообещал дядюшке Хао, что на следующий день они обязательно выйдут осматривать Лаохутань: нельзя допустить, чтобы поездка прошла впустую. Потом он снова заговорил о Линь Ша. После двух дней пьянства в голове был туман, он сказал:

– Мне надо было развестись, был шанс, надо было развестись!

Язык жестов и обычная речь отличаются – в разговоре обычно не часто шепелявят, а показывая руками, часто от возбуждения пропускают слова. Дядюшка Хао был уверен, что он хотел сказать «Я не должен был разводиться». Он закрыл глаза – за эти дни он вконец вымотался, ему не хотелось больше смотреть, как Юй Лэ раз за разом повторяет одно и то же. Хао заснул, а разбудил его порыв вечернего ветра. Это был самый приятный момент ― лежишь в комнате с прекрасным видом в лучах заходящего солнца, и морской бриз обдувает тебя и сушит пот, выступивший с похмелья. Только это не был бриз, это был сквозняк из коридора – кто-то открыл дверь, кто-то вернулся в Чанчунь.

У Линь Ша и ее мужчины были билеты на утро следующего дня на самолет, поездом было не поспеть. К тому же из Даляни в Чанчунь нет самолетного сообщения. Юй Лэ встал на обочине дороги с табличкой – «В Чанчунь – 1500». Через двадцать минут он ее исправил на «В Чанчунь – 2000», и водитель такси с номером, оканчивающимся на 3330, посадил его в свою машину. Через три дня полицейские нашли этого человека, тот и в страшном сне представить не мог, что этот немой, заплативший столько денег, на самом деле спешил в Чанчунь, чтобы убить человека.

Я думаю, он не собирался убивать, а просто хотел побороться за последнюю надежду. Когда я встретился с ним в тюрьме, он по-прежнему не мог не думать о Линь Ша. Он сказал мне:

– Я давно должен был послушать Линь Ша и развестись.

Через стекло я на языке жестов показал ему:

– Я спрашивал Линь Ша: можно ли решить вашу проблему? Она ответила: развод, и все. Она ведь не неблагодарная женщина, которая не помнит добра.

Я договорил, и мне показалось: отчиму не хватает воздуха. Я продолжил:

– Если ты с Линь Ша не развелся, как она могла сбежать с этим Цянь Цзиньсяном?

На языке немых он ответил:

– Мы не могли развестись, ведь мы не были женаты, у нас был лишь свадебный банкет и все.

– А тогда что она имела в виду, когда говорила: развестись? С кем развестись?

Он подвинул стул поближе, как будто боялся, что я не увижу, что он говорит, и объяснил:

– Ты знаешь, я ведь никогда не разводился с твоей матерью, а это значит, что я никогда и не был женат на Линь Ша.

Я испугался. Моя мать уже двадцать лет была в психушке, я думал, что между ними все давно кончено. Я спросил, почему же он не развелся. Он не переставая качал головой. Я показал на пальцах:

– Ты же знаешь, чем Линь Ша раньше занималась. Она все обдумала, бросила то ремесло, ее единственная мечта на самом деле была простой ―выйти замуж, вести обычную жизнь. Цянь Цзиньсян столько лет не брал ее в жены, она пять лет жила с тобой, и ты не женился на ней. Из-за твоего поведения она могла решить, что ты просто использовал ее пять лет. – Глаза немного защипало, я продолжил: – Линь Ша – хорошая, она чиста перед нами, ты не должен был так поступать, не должен был делать ее несчастной.

Он постоянно кивал, я видел, как слезы капали из его глаз.

– Почему ты не развелся? Почему не разошелся с моей матерью?

Он смотрел на мои руки и молчал.

Я постучал по стеклу, призывая его смотреть на меня:

–Кричи! Ты же глухой, а не немой!! Кричи! Ты в долгу перед Линь Ша, почему ты не развелся?!

Мой отчим от рождения был глухим, и хотя теоретически он мог говорить, но не понимал, как произносятся звуки. Его губы округлились, он знал, что, когда люди говорят «я», они складывают губы именно таким образом. Вырывавшееся из его груди рычание больше напоминало рев дикого зверя. Я прожестикулировал:

– Кричи же, немой!

Он вновь зарычал, потом произнес что-то похожее на «не», а третий звук – он знал, как надо складывать губы, – он пытался произнести, но так и осталось непонятным, что это за слово. Я повторял снова и снова:

– Давай, кричи, немой!

Он послушно складывал губы, а после неудачи рыдал без слез.

Родственники заключенных справа от меня оглянулись на нас. В тюрьме Тебэй содержали лишь опасных преступников, тех, кого рано или поздно расстреляют. Вероятно, все пятнадцать минут свидания они натянуто улыбались родным, говоря с ними только о приятном и избегая грустных тем. Но наш разговор с отчимом и у них вызвал бурю чувств. Один пожилой преступник знал, что этот немой тоже умрет.

Подошел охранник и схватил его за руки, он попытался вырваться, жестикулируя:

– Я не разводился с твоей матерью потому, что, если бы развелся, ты не был бы моим сыном!

Когда его уводил охранник, я зарыдал, глядя на его спину. Он не мог слышать, как я стучу по стеклу и кричу ему:

– Ты ё… ублюдок! В таком важном деле не посоветовался со мной, как будто знаешь все лучше всех! Ты, мать твою, двух человек убил и жизнь Линь Ша разрушил! Старый ты ублюдок!

6

Первый раз я поссорился с Тань Синь в арт-квартале-798. Такое впечатление, что каждый год в Пекин перемещаются художественные выставки мирового уровня, чтобы китайцы могли узнать, чем занимаются деятели искусства XXI века. Я пошел, потому что Тань Синь захотела. Та выставка мне не понравилась, экспонаты в арт-квартале – не что иное, как просто идеи или креатив, а в этот раз они, вероятно, были самые дешевые. Художники специально хотели предложить что-то оригинальное, чтобы привлечь внимание критиков и заставить их гадать, в чем смысл, а покупателей – раскошелиться. Я словно видел, как эти художники стоят позади своих картин и усмехаются.

Более тысячи полотен висели в выставочных залах, а рядом стояли стенды с описанием биографий и достижений более сотни художников. Я думал, Тань Синь будет ходить тут несколько часов. Я вышел покурить, вернулся, а она еще здесь, снова покурил и вернулся. Тут она недовольно проворчала:

– Разве ты не обещал бросить?

– Я действительно бросил, но вот сейчас осознал, что Бог разделил двадцать четыре часа каждого дня на более чем тысячи единиц, и часть из них предназначена для курения. Вот, например, сейчас я сопровождаю тебя, заняться нечем, а это Бог подарил мне это время для курения! Не покурить в такой ситуации ― идти против воли Неба!

–Знаешь что? Твоя самая удивительная черта ― ты умеешь свои ошибки вывернуть наизнанку так, что они кажутся естественным делом, – смеясь, произнесла она. – Ты же не по магазинам меня сопровождаешь, это же выставка! Ты что, умрешь, если приобщится к искусству?

Я стоял за спиной Тань Синь и слушал, как она рассказывает о том, что такое поп-арт, сюрреализм, фовизм, граффити. А потом, как на экзамене, она спросила меня, что это. Она указала на три живописных полотна под названием «Благородство». На первой картине красные, белые и синие мазки беспорядочно покрывали весь холст. На второй был изображен звездно-полосатый американский флаг, а третья… Кто, мать его, спер третью картину? Это был просто белый холст с подписью и датой в правом нижнем углу.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал?

– Скажи, что тебе нравится.

– Мне не нравится. Они не должны тут висеть, их надо отвезти в отдел по охране окружающей среды района Чаоян.

– В смысле?

– Мусору место на свалке.

– Не говори так. Почитай биографию этого художника.

Слева была помещена краткая биография автора и его автопортрет. Лицо – все в складках, видно, возраст не маленький, а внизу было написано: Lee Choi, 1952—. Вот это выпендрился, больше ста слов в рассказе о его жизни! Китаец, в 19 лет уехал изучать искусство в Америку. В молодости был беден и невезуч, много чего испытал, но был на редкость настойчив, к 2000 году, когда он был уже в возрасте и характер уже установился, он стал признанным мастером мирового уровня.

– Что ты хочешь сказать? Незнающий не знает страха, так, что ли?

– Я не хочу ругать тебя, Сюй Цзямин. Всякому искусству надо специально учиться, и если не понимаешь ― признай, что не понимаешь, в этом нет ничего такого, но говорить, что художник – мусор, не стоит. В каждом произведении заключена мысль, идея, и даже если они к тебе не имеют отношения, следует уважать его образ мыслей.

– На первой картине три цвета – это свобода, равенство, братство. Вторая говорит о том, что Америка – надежда человечества. А пустота на третьей – это суть благородства, ничто? Сфера чань-буддизма? Вот так он эти знакомые символы перевел на язык живописи и, закинув этот крючок, чтобы поймать славу, ожидает, что критики переведут обратно смысл его картин. Но это не меняет того факта, что это лишь штампы. Разве такого художника можно назвать мастером?

– Он – мой кумир!

– Ну, тогда сейчас самое время сменить кумира.

Тань Синь закусила губу, сморщила нос, я подумал, что она сейчас заплачет. Тоже мне, большое дело! Она вышла на улицу, я отправился следом, мы прошли три дорожки, пруд, искусственную горку. Проходя ворота арт-квартала-798, я сказал:

– Я не прав.

Тань Синь, не поворачивая головы и глядя на проезжавшие машины, ответила:

– Ты прав, это я завелась без причины.

И тут я снова не сдержался:

– На самом деле, мне кажется, что я прав.

Она остановилась и обернулась ко мне:

–Сюй Цзямин, а у тебя есть кумир?

Я мысленно перебрал двадцать два года жизни:

– Нет.

– А знаешь почему? Потому что в душе ты – очень придирчивый и жестокий человек.

– Это еще почему?

– Потому что ты никогда не будешь испытывать благоговение ни перед чем в этой жизни.

Словно иглу мне в горло загнала, она была права, я смутно ощутил, что сейчас нельзя спорить. Я полагал, что, не питая ни к чему уважения, я живу – как будто просто существую – без мечты, без цели. Однако что из того? Я решил сменить тему, чтобы развеселить девушку:

– Я такой взрослый, возможно, думаю, что в целом мире лишь я – совершенство. Правда, я говорю серьезно.

– Однажды ты будешь так же перебирать мои недостатки, и даже, может, не недостатки, а те качества, которыми я отличаюсь от тебя, но ты их представишь как что-то постыдное. Все потому, что ты очень умен, и правда «мастер на все руки» – все понимаешь, любую цель поражаешь с первого выстрела. Ты основательно промоешь мне мозги, я буду считать, что я в прошлом – полное дерьмо, лишь такая жизнь, как у тебя, достойна уважения, и мне надо гнаться за тобой изо всех сил, чтоб соответствовать. Ты просто чудовище!

– Я не буду таким, я постараюсь!

–Тот художник мой кумир ― когда я в детстве увидела его произведения, у меня появилась мечта. Я научилась рисовать, поступила в Академию художеств, а потом появился ты и парой своих умных фраз разрушил образ кумира. На самом деле ты разрушил то, чем я дорожила, – мои мечты, мою веру. Я сержусь на тебя, я злюсь на себя за то, что тебе почти удалось промыть мне мозги. В тот момент я думала: если отказаться от живописи, то на что я, Тань Синь, еще гожусь?

– Я знаю, насколько я жалок, я всегда полагал, что в этом мире нет ничего, к чему я, Сюй Цзямин, мог бы стремиться всю жизнь. Мне двадцать два года, я не придаю значения ни тому, ни этому, я не знаю, как жить. Но что касается искусства или техники, я сразу распознаю их слабости, их сокрушительные изъяны, и не могу испытывать благоговение.

Она посмотрела по сторонам, попросила у меня сигарету, после первой затяжки закашлялась так, что на глазах выступили слезы. Потерев глаза, Тань Синь предложила:

– Давай для начала возьмем небольшую паузу.

Я испугался, ноги ослабели.

– Я не говорю, что мы расстаемся, это так примитивно. Я верю, что наша любовь выше, чем у других, но мне нужно время, чтобы стать сильнее. Когда я научусь давать трезвые оценки, не меняя своих убеждений, тогда я решусь быть с тобой.

– Надолго? На минуту? – Я поднял руку и посмотрел на часы. – 59? 58? 57? 56? Сколько? Ты только скажи, я буду стоять и ждать тебя.

– Не спеши, этот месяц мы провели не впустую, по крайней мере, я узнала, что в Пекине живут двадцать миллионов человек. – Она провела рукой по моим волосам и уверила меня: – Мы с тобой рождены, чтобы быть вместе.

7

Согласно результатам аутопсии, Линь Ша и Цянь Цзиньсян умерли 14-го числа в 1 час ночи. Отчим нашел в чемодане Цянь Цзиньсяна сберегательную книжку с большой суммой и разволновался. Так как снять деньги можно было только в месте открытия счета, спустя пять часов отчим сел на автобус до Сунъюаня. Служащая банка Ли Вэнь-цзюань позднее рассказала полиции, что четырнадцатого числа в 9.30 утра она ждала следующего посетителя, и некто протянул бумажку, на которой было написано: «Отдайте все». Она даже сначала решила, что это ограбление, уже собиралась достать то, что было в ящичке. Вторую половину фразы она не договорила, так как в ящике у нее были приготовлены электрошокер и ножик, за три скучных года в банке она все время мечтала о том, что произойдет ограбление, она бросится и скрутит злодеев. Для девушки это была единственная возможность изменить судьбу.

В этот момент клиент просунул в окошко свою сберкнижку и кивнул. Это было не ограбление – бандитам обычно нужны наличные, они не станут снимать деньги со счета. Она с чувством легкого разочарования открыла книжку, в которой было указано имя владельца – Цянь Цзиньсян. Введя номер счета в компьютер, девушка спросила, какую операцию нужно выполнить. Клиент не отреагировал. Она постучала по окошку и спросила еще раз. Человек понял, что она обращается к нему, и, моргнув, указал на записку: «Давайте все». О, оказывается, это глухонемой!

Это тоже было необычно, хоть и не возбуждало, как ограбление банка, но тоже есть о чем рассказать подружкам. Их было четверо, и она считала свою работу самой скучной.

– Документ, удостоверяющий личность, – привычно произнесла она. Потом подумала и написала на бумаге.

Компьютер показал, что на счете миллион двести тысяч юаней. Тут девушка сделала глубокий вдох: вот уж впрямь ― нельзя судить человека по внешнему облику, вон у глухонемого сколько денег! Она изучила цвет сберкнижки, проверила дату открытия счета. В соответствии с правилами она должна была сделать устное предупреждение. Но сегодня это было невозможно, она на бумажке написала длинную фразу: «Если сейчас снять деньги по срочному вкладу, потеряете проценты».

Юй Лэ кивнул несколько раз и дважды ткнул в бумажку «Давайте все». Для того чтобы снять деньги со сберкнижки, не требовалась предварительная запись и не было ограничений по выдаваемой сумме. Ли Вэньцзюань набила данные Цянь Цзиньсяна, а затем еще раз изучила документ. Не совпадает! Она поспешно указала на мужчину, потом – на фото в документе, непрерывно махая рукой. Тот человек понял, выудил из кармана второй документ, на сей раз свой, оказалось, его звали Юй Лэ. Ли Вэньцзюань вносила новые данные, мечтая, чтоб все было как обычно: можно было бы забивать сведения в компьютер и спрашивать, кем вам приходится Цянь Цзиньсян, сумма-то немаленькая! А с другой стороны окошка ей бы со смехом ответили, что он – друг, родственник или начальник, и уж точно не сказали бы «враг». Передавая деньги, она заколебалась, не задать ли эти вопросы, но какая от них польза, неужели он и правда ответил бы, что Цянь Цзиньсян – мой враг, которого я только что убил?

Хотя Ли Вэньцзюань и не мечтала заработать такие деньги за всю жизнь, но она понимала, что миллион – это тридцать пять килограммов, а миллион двести тысяч – она прикинула в уме – это сорок два килограмма. Она проводила глазами Юй Лэ, тащившего за спиной деньги. Все утро у нее перед глазами стояла эта картина, которая казалось странной, наверное, оттого, что это был немой. Но с другой стороны, разве часто люди получают по доверенности более миллиона юаней? А немого просить – это вообще уникальный случай. К тому же через два месяца истекают десять лет, что за важное дело заставило снять все деньги накануне этого срока? Да притом еще и из Чанчуня приехал!

Дел у нее не было, и во время обеденного перерыва она постоянно прокручивала в уме это событие, разглядывая данные Юй Лэ. Девушка вытащила из мусорной карзины записку, написанную им. Все те же слова: «Давайте все», никакой зацепки. Она перевернула бумажку, это был порванный билет на самолет – тоже никакой полезной информации. Было видно лишь – «14^th, Apr» и «Lin Sha». Это последнее имя – это не Юй Лэ и не Цянь Цзиньсян. Дата, написанная сверху,― 14 апреля, это не просто дата прошлого года, совпавшая с сегодняшним днем, это и было сегодня!

За время длительного обеденного перерыва у Ли Вэньцзюань было время тщательно перебрать все факты: немой, из Чанчуни, приехал в Сунъюань снять чужие деньги, миллион двести, снял раньше окончания срока вклада, не побоялся потерять проценты в несколько сотен тысяч юаней, да еще и порвал билет на самолет, Lin Sha сегодня не смогла улететь. Невозможно, столько необычных обстоятельств, не могли они все соединиться в одном деле! Она распечатала данные документа, удостоверявшего личность, прикрепила записку. Надо сходить к начальнику, а если он скажет, что это все ее бредни и нервы шалят, то она вызовет полицию. Хоть раз в жизни она наверняка права!

8

―Если я опять тебя рассержу, захочешь взять паузу, чтобы мы оба остыли, тогда у нас будет шанс второй раз заняться любовью!

– Сюй Цзямин! Не наглей!

Тань Синь перевернулась и уселась на меня верхом, затем легонько поцеловала в веки, заставляя закрыть глаза. Я почувствовал, как кончик ее языка скользит по моему носу, а потом по моим губам. Я открыл глаза и сказал, глядя на нее:

–Я весь месяц думал о тебе, боялся, что не увижу тебя, что забуду. Я запомнил все выражения твоего лица. Как вспоминал, так и запоминал, сейчас уже их двести тридцать семь в моей памяти.

– Так много? Дай подумать – радостное, печальное, возбужденное, сердитое… Ты смог придумать больше двухсот прилагательных?

– Нет, не то. Выражение лица, когда Тань Синь высмеивает меня, когда она смотрит на меня – чудака из Цинхуа, когда я ее смешу, когда она ест клубничное мороженое, но при этом бросает жадные взгляды на мое мороженое со вкусом таро[28]28
  Таро – фиолетовый ямс.


[Закрыть].

Она расхохоталась.

– Я еще одно вспомнил – как Тань Синь посмеялась над моей второй шуткой.

Она засмеялась еще громче.

– Над третьей.

Тут она сдержалась и, сжав губы, покачала головой.

– Хорошо! Как Тань Синь не посмеялась над четвертой шуткой.

Она поцеловала меня:

– Не месяц, а тридцать два дня, я считала каждый день.

–Как у тебя получается растрогать меня так, что я не знаю, как тебя отблагодарить? – Голышом я встал с кровати и открыл окно, в комнату ворвался весенний ветер. Я высунул голову и закричал в ночь: – Сюй Цзямин! Ты больше не будешь таким, как был раньше! Начиная с этого момента ты – Сюй Цзямин, который воскрес после ночи с небожительницей Тань Синь!

Тань Синь с улыбкой смотрела на меня из-под одеяла:

– Еще лучше, чем было в первый раз?

– Нет, почти так же.

На ее лице появилось новое выражение. Прикусив нижнюю губу, она пристально посмотрела на меня. Ложась рядом, я понял, что она уже придумала достойный ответ, когда Тань Синь с грустью покачала головой:

– Это я виновата, плохо подобрала интерьер, гостиница так себе, совсем не возбуждает, не то что «Макдональдс»…

– Какой «Макдональдс»?

– Место, где у меня был первый раз. Мне было семнадцать, однажды мы сделали это в «Макдональдсе».

– Что – это?

– Дала ему.

Я сел, поджав под себя ноги, и спросил:

– Вы занимались сексом в «Макдональдсе»? Напоказ?

– В туалете, а вовсе не на столе!

– В сортире?

– Мы в то время учились в школе, денег на номер в гостинице не было, воспользовались тем, что никого нет, и пришли в «Макдональдс». – Она тоже села. – Мы все были молоды и неопытны, все одноклассницы точно так же не умели отказывать своей первой любви, все подчинялись настойчивым требованиям своих парней – мелких хулиганов.

– Точно все? Мне кажется, что только ты, – сказал я. – У меня в школе были такие девушки, как ты: влюблялись в пижона, который бросил учебу, целый день мотались на заднем сиденье его мотоцикла по городу, полагая, что это очень круто. Я терпеть не мог таких девиц.