Текст книги "Красные туфельки. Китайская проза XXI века"

– А ты знаешь, чем я занимаюсь? – спросил он. – Я киллер.

Ничуть не удивившись, девочка кивнула:

– Знаю, я трогала твой пистолет. Крутой он у тебя.

Он сказал об этом впервые. Раньше никогда не заговаривал о своем ремесле. За три года он ни разу не уезжал из городка и отказался бы от любого предложения убить кого-то за деньги. Он с самого начала решил, что денег у него уже достаточно. Больше опасался, что жизнь в бегах может быть неподходящей для девочки, и надеялся, что будет лишь беречь ее, как сокровище.

Прожив с ней три года, он обрел неведомое прежде равнодушие к славе и выгоде. Вокруг купленного дома был небольшой садик, там он сажал цветы и овощи. Каждое утро, проводив девочку в школу, надевал сапоги, простую грубую одежду и, засучив рукава, трудился в саду. Потом готовил девочке обед. Никогда не думал, что сам сможет готовить еду. Раньше торопливо перекусывал на улице, покупал горячий печеный батат или шкворчащую маслом жареную сосиску. Иногда, получив солидный куш, мог отправиться в шикарный ресторан и поесть всласть, так сказать, в награду за труды. Сидел за накрытым нарядной скатертью столом, уставленным превосходными блюдами. И каждый раз тяжкой волной накатывалось одиночество. Только в такие моменты вдруг появлялась надежда, что кто-то подойдет и разделит с ним удовольствие. А в течение этих трех лет – кто бы мог подумать? – он заставлял себя спокойно и терпеливо осваивать процесс приготовления рыбы. Иногда эти перемены тревожили его. Если не эта глубоко пронизавшая, всецело очаровавшая его девочка тому причиной, то что же?

С какой стати в этой, казалось бы, мирной обстановке, в поезде, он вдруг выложил ей, кто он такой? Может, потому, что уже постепенно ощущал, насколько сильно эта девочка привязала его к себе? Ее сила подчиняла стремительно, с невиданной скоростью. Казалось, даже при желании он не сможет главенствовать над ней. По сути дела, он никогда и не главенствовал, всегда шел на компромисс из любви к ней. Ему вдруг почудилось, что для девочки он всего лишь неопрятный мужчина средних лет. Ужасно расстроившись, он и решился сказать, кто он такой.

Но она осталась так же равнодушна и невозмутима. Он начал сомневаться, помнит ли она, что случилось, когда ей было четыре годика, занервничал и смущенно спросил:

– А что еще ты знаешь?

Не глядя на него, она скинула туфли, забралась с ногами на сиденье и хихикнула:

– Что ты пришел и забрал меня из детского дома. А еще ты хранишь мамины красные туфли, ты ее любовник, что ли? Или все же мой папа? Хотя вряд ли. – Похоже, ей это представлялось занятным, и она лукаво пожимала плечами.

Он оцепенел. По беззаботному выражению ее лица можно было заключить, что она действительно не помнит событий прошлого. И он горестно покачал головой:

– Нет, я не твой отец. И не любовник твоей матери.

Девочка почувствовала его смущение и, по-прежнему не поднимая глаз, усмехнулась:

–Ты не переживай, меня это нисколько не волнует.

Он продолжал смотреть на нее, а она уже отвернулась к окну. Ее молчание и безразличие причиняли боль. Вдруг захотелось взреветь: «Это я убил твою мать! Вот он я! Смотри!» Лучше бы она ненавидела его, лучше бы накинулась с намерением убить. Но только не это безразличие, это равнодушное пренебрежение, это самое что ни на есть бессердечное отрицание.

Его охватило страшное волнение. Он вдруг понял, что она стала такая большая, такая взрослая, и, хотя они прожили вместе три года, получается, что ему не удалось добавить в ее жизнь ни капли своего: словно глухая от рождения, она не в состоянии воспринять то, что он хочет передать. Невыносимее всего было то, что по-прежнему нужно изо дня в день представать перед ней, но уже не лихим киллером из прошлого, а заурядным мужчиной, каким он стал из-за нее, пригодным лишь готовить еду и заботиться о ней.

Изнутри рвался крик: «Это я убил твою мать, посмотри на меня! Посмотри!» Но он сдержался. Поезд мчался вперед, в окно врывался ветер. Устроившись поудобнее, он неспешно пытался развеять скопившуюся на душе подавленность и досаду.

На одной из остановок девочка обратила внимание на выглядывавшее поверх деревьев колесо обозрения – белый каркас, разноцветные кабинки. Ни в детском доме, ни в городке, где они жили эти годы, колеса обозрения не было, она видела его лишь по телевизору и теперь рассматривала с любопытством. Вот он, переполняющий ее дух исследователя. Заметила даже медленно поднимавшийся в небо воздушный шар с прыгающими на нем рожицами. Но только смотрит, ни слова не говоря, ни о чем просить не хочет. По выражению лица давно ясно, что ей очень хочется попасть в этот город, влиться в него, но она не хочет сказать об этом, прячась, как всегда, за этой своей противной маской безразличия. Но не может же он, в конце концов, допустить, чтобы в ней осталась хоть капля досады. И вот они уже сходят с поезда, и он ведет ее в этот красавец город.

Столько нового, просто глаза разбегаются! В парке аттракционов они покатались на колесе обозрения, на «американских горках», посетили аттракцион «Взбесившаяся мышь». В отличие от робких девиц она не взвизгивала. На нее эти большие ревущие игрушки воздействовали совсем по-другому. Было видно, что все это ей нравится, ей вообще нравилось все возбуждающее.

И он решил остаться с ней в этом городе.

Город дорогой, повсюду царит дух материального. Торговцы роятся на каждом углу, как мухи. Ему это было не по душе, но девочке нравилось, поэтому он и решил остаться. Все эти годы он не зарабатывал, да и жили они на широкую ногу. А если учесть крупную сумму, отданную соседке в качестве компенсации, то денег осталось совсем немного. Жилье удалось снять не очень удобное, и мебель он приобрел самую простую. Жизнь потекла, как и раньше в том городке. Он нашел школу для девочек, надеясь, что это ограничит контакты с мальчиками. Каждый день отвозил ее туда на мотороллере, а затем ехал на рынок за овощами. Девочка любила бульон из свежей рыбы, поэтому он часто покупал у торговцев только что пойманного живого карася. Потом встречал ее из школы. Ему нравилось отвозить и привозить ее, потому что она сидела позади и обнимала его за талию. Ее ладошки походили на присосавшиеся к нему мелкие морские звезды. Город был приморский, и они возвращались домой по набережной, местному «бульвару Сансет». Ветер с моря задувал ему в рукава и развевал ей волосы. По дороге они не разговаривали. Когда сильно припекало, он останавливался, покупал ей мороженое, и они ехали дальше. Как и в детстве, девочка ела очень неаккуратно. Дома, сняв рубашку, он видел потеки от мороженого. Но на душе было тепло, он словно возвращался на несколько лет назад, когда она была маленькой.

Жили они в двух комнатах, каждый в своей. Комнаты были смежными, и их разделяло большое окно с занавеской. Ткань он выбрал очень тонкую, почти прозрачный тюль, и сквозь нее все было видно. Каждый вечер после ужина она уходила в свою комнату, он в свою. Он включал телевизор и садился на диван, но смотрел в занавешенное окно, наблюдая, как девочка переодевается, пьет воду, смотрится в зеркало, танцует под музыку. Окно привлекало его гораздо больше, чем телевизор. Незаметно для него самого все внимание на нем и сосредоточилось. К ценителям женской красоты он себя не относил, наоборот, полагал, что женщины – эти порочные, презренные животные, которые ненавидят бедность и обожают богатство, – ему вообще не нужны. Желания он не испытывал, возможно потому, что убил не одну. Он проникал в спальни, убивал в ванной или в постели. Иногда они были обнажены, но когда он уходил, всегда лежали в луже крови, и от этого их облик менялся. Мертвое тело в его глазах походило на выжатую половую тряпку, всю в складках и морщинах. Такой он женщину всегда и представлял. Какая уж тут красота или желание!

Что же до девочки, он не упускал возможности глянуть на нее хоть одним глазком. Ему нравилось смотреть, как она вытягивает руки, переодеваясь, и обнажает шрам внизу живота, подобно тому, как медленно раскрывающаяся раковина являет взору ослепительно сияющую жемчужину. Нравилось и как она пьет воду из большого стеклянного стакана, и как играет локонами волос. Нравилось, как она с потрясающей самовлюбленностью рассматривает себя в большом зеркале, как, слегка простудившись, вдруг чихает, а потом бессознательно трет нос. Ему нравились все ее движения, это было больше, чем влюбленность или увлеченность, она стала для него статуэткой ручной работы, его бесценным сокровищем.

Девочка наверняка чувствовала на себе его взгляд. Но этот взгляд словно проходил сквозь нее, она не обращала на него внимания. Дверь в комнату она никогда не запирала, раздевалась у него на глазах, обтиралась, примеряла бюстгальтеры, красила ногти. И занавеска для нее словно не существовала, она никогда не задергивала ее, даже окно открывала, и он вдыхал аромат духов, смешанный с запахом лака для ногтей. Случалось, она забывала взять с собой в ванную чистое белье и выскакивала оттуда голышом. Ей все было безразлично.

Просыпаясь на рассвете, он бросал взгляд в окно. Девочка еще спала. Посмотрев на нее, он выходил с сигаретой на веранду. Иногда брал с собой пистолет, чтобы подержать его в руках, но однажды вдруг ощутил его тяжесть и леденящий холод. И больше не касался этого своего товарища, который был с ним не один десяток лет. Оцепенело уставившись на диск солнца, который медленно пробивался в тонкой рассветной дымке, он думал, что от жизни вроде бы больше ничего и не надо – лишь вот так спокойно и мирно проводить дни рядом с девочкой. Как и хотелось бы мужчине средних лет без особых достоинств и интересов.

Глава 5

Девочке исполнилось пятнадцать. Он повел ее в самый большой магазин и предложил выбрать подарок. Она остановилась на небольшом фотоаппарате с множеством функций, и он купил его. От радости она щелкала по дороге все подряд. Хотела снять и его, но он хмуро повернул голову в сторону и уклонился.

– Меня в жизни никто не фотографировал, – сказал он строго. – Только в полиции при задержании делали снимок для приобщения к делу.

Она пожала плечами, высунула язык от удивления. Потом отвернулась и стала фотографировать что-то другое.

С тех пор это стало увлечением. Она постоянно ходила с фотоаппаратом через плечо, и всюду слышалось клацание затвора. То, что она снимала, отражало ее характер, не такой, как у всех. Казалось, ей совсем неинтересно фиксировать что-то красивое. Ей нравились лишь жуткие вещи, заставляющие трепетать от страха. Однажды он посмотрел ее снимки и подивился: где она только находит такое? Колченогая собака, туго обмотанная белой нейлоновой веревкой, лежит, задрав лапы; лягушка, словно покрытая красным лаком, недвижно сидит на листе лотоса – не поймешь, живая или нет; безобразная старуха с головой, усыпанной шишковидными наростами, увлеченно грызет гнилое насквозь яблоко… Девочке собственные творения очень нравились. Она развешивала их на стенах комнаты, в изголовье кровати, над письменным столом.

Сказав, что хочет поснимать по дороге, она попросила не провожать ее в школу. Настаивать он не мог и согласился, что она будет уходить и возвращаться сама. А возвращалась она все позже. Он сдерживался, вопросов не задавал, лишь молча наблюдал за ней. Девочка научилась печатать и каждый вечер могла подолгу возиться со снятыми днем негативами. Снимков на стенах становилось все больше.

В один прекрасный день он увидел на фотографии обнаженное мужское тело, и его всего будто пронизала боль. Он повернулся и вышел, раздраженный и негодующий.

Ужинали в молчании. Но было видно, что обоим хочется что-то сказать. Наконец заговорила девочка:

– Я хочу новый фотоаппарат, самый лучший.

Она обратилась к нему с просьбой впервые. До этого всегда вела себя так, будто ей ни до чего нет дела. Вроде был повод обрадоваться: девочка наконец что-то у него попросила, значит, не совсем он для нее бесполезный. И он обязан был согласиться. Но момент был неподходящий, он страшно переживал. Фотоаппарат казался ему колдовской коробочкой, из которой вылетел жуткий, отвратительный злой дух, он соблазняет девочку, она чем дальше, тем больше будет сворачивать на дорожку, ведущую прочь, и нет никакой возможности удержать ее. Вот он и сказал:

– У тебя же есть один? К тому же ты и так слишком увлеклась им, тебе не кажется?

Девочка замерла, потом холодно усмехнулась. Она наверняка не ожидала отказа. Привыкла, что ее любят, что можно получить все, что хочешь, даже не раскрывая рта. Думала, что если сама заговорит, тем более добьется чего угодно. Но он отказал. Больше она не просила. Его вдруг охватило раскаяние: не нужно было отказывать, как он вообще может отказать ей? Девочка встала и вышла из-за стола. В тот вечер они не сказали друг другу ни слова. Но ничего необычного в ее поведении не было. Она так же печатала фотографии, развешивала их сушиться, принимала душ и так далее.

На другой день она, как обычно, стала собираться в школу. Он не спускал с нее глаз, пока она ходила перед ним туда-сюда, но не находил слов. Вечером она не вернулась. Он подождал ее до ужина, но в конце концов не выдержал и отправился на поиски, хотя совсем не знал, с кем она водила дружбу. Зашел в школу, но там никого не было. Оставалось лишь бродить по дороге, по которой она обычно возвращалась. Он искал на берегу моря, искал около магазина фототоваров, у супермаркета, у магазина бытовых товаров, у ресторанов… Но безуспешно. Магазины закрылись, и он расстроенный вернулся домой. Она не пришла ночевать впервые. Не откажи он ей в просьбе, такого наверняка не случилось бы. Он не переставал упрекать себя, никогда еще так не раскаивался.

Всю ночь он не сомкнул глаз, сидя в гостиной и прислушиваясь к каждому шороху, в надежде, что вдруг послышатся ее шаги по лестнице и звук отворяемой двери. Но миновала полночь, а в доме царила мертвая тишина.

Так он всю ночь и просидел.

К рассвету она так и не вернулась. И он вновь отправился на поиски. В школе узнал, что ее нет уже второй день. Еще больше встревожившись, стал расспрашивать одноклассниц. Но, похоже, девочка не очень-то с ними общалась, и никто не мог сказать, где она может быть. В полдень он вернулся домой. Дверь отперта. Торопливо вошел: она была дома.

Когда он подошел, девочка сидела над остывшей вчерашней едой и жадно запихивала в рот засохший рис. Сердце заныло: ведь два дня, наверное, ничего не ела, и все из-за того, что на него дуется. Пошел на кухню, быстро поджарил кукурузы и сварил рыбный бульон. Принес и поставил перед ней. Она тут же набросилась на еду – голодная, видать, ужасно. Ничего не объясняла, а он не спрашивал, уже успокоившись. Хорошо, что вообще вернулась. Наевшись, девочка ушла в свою комнату.

Через окно он с удивлением увидел, как она достает из школьной сумки фотоаппарат с невиданно большим объективом, не тот, прежний. В испуге он влетел к ней:

– Откуда у тебя этот фотоаппарат?

– Подарили.

– Разве можно просто так брать что-то у других? – строго заметил он.

– Ничего не просто так. Это обмен, – тут же возразила девочка.

– И на что же ты менялась?

– Провела с ним день и ночь, – последовал невозмутимый ответ.

– Чем ты с ним занималась? – в бешенстве зарычал он.

– Любовью. – Тоже сказано без тени смущения.

Ну вот он и услышал то, чего больше всего боялся. Боялся так, что гнал эти мысли из головы. Его страшил прежде всего урон, который будет нанесен ему самому. И все же это случилось. Его маленькое произведение искусства, его сокровище! Словно ухнув в раскрывшуюся в душе пропасть, он сокрушенно прошептал:

– Неужели ты такая дешевка? За фотоаппарат?

Уголки ее рта вздернулись, и она неспешно проговорила:

– А тебе не все равно? Ты ведь тоже, наверное, шел на сделки, которые и фотоаппарата не стоили. Ничего постыдного, заработано своим трудом, разве не так?

Он умолк, глядя на нее: нет, это не пятнадцатилетняя девочка. Видимо, он совершил ошибку, и скорее всего еще тогда, когда взял ее за руку и увел с собой. Ведь, по сути дела, она – его отражение. В девочке он разглядел себя самого. Вот, наверное, почему при первой встрече с ней в глаза ударил слепящий, режущий глаза свет. Раз она – его отражение, она и отражает все резкое и неприятное в нем самом.

Наконец он понял, что, жалея эту девочку, он всегда жалел себя самого. Холодная кровь иногда заставляла ощущать в себе пустоту, невозможность вести с собой диалог, поддерживать общение, и все из-за того, что он такое чудовище, которое ничем не прошибешь. Он нашел ее, впустил в свою жизнь, а по сути дела нашел еще одного абсолютно лишенного тепла человека, такого же, как и он сам. Они противостояли друг другу, как две стены, от которых веяло холодом, и в ней он слышал отголоски самого себя. Поэтому и не получалось пробиться к ней, нанести ей вред. Ведь она могла обратить это против него самого.

Он горестно покачал головой. Она еще стоит перед ним, его девочка, стоит нетвердо. Переносит весь вес на одну ногу, вот ее и перекашивает. Сирота она сызмальства, эта девчушка. Не было у нее родителей, которые научили бы, как стоять правильно. Никому не нужная былинка, дичок, растущий где попало, никаких правил и норм. Ну как сделать ее такой, как все, если она его подобие? А он-то считал, что она сможет стать похожей на обычную девочку, если давать ей все подряд. Судя по всему, и тут его постигла неудача.

Напрочь расстроенный, он вернулся к себе и закрыл дверь. Но услышав раздавшееся в ее комнате пение, как и прежде, не удержался, чтобы не взглянуть на нее. Напевая, она возилась с новым фотоаппаратом и снимала себя в кокетливых позах. То губки надует, то волосы взлохматит, то вытаращит глаза. Затем повытаскивала из шкафа красные туфли. Все, что у нее были. Расставила на полу, будто улов рыбы разложила сушить под палящим солнцем. Сначала фотографировала их, затем надевала и снимала у себя на ногах. Без конца прыгала от одной пары к другой, и на лице ее светилась радость.

Он улегся, завернувшись с головой. Напев звучал и звучал, как ария героини-соблазнительницы из пекинской оперы, и скрыться от него было некуда.

Глава 6

Когда он проснулся, девочки уже не было. По полу разбросаны туфли, всевозможные туфли красного цвета. Они словно рассветная дымка, от которой кружится голова, а если подойти поближе, начинаешь задыхаться. В комнате все вроде как прежде. Только нет девочки и нет красных туфель ее матери. Она взяла их с собой. Обведя взглядом комнату, он заметил на столе клочок бумаги. Подняв его, прочел: «Я уехала фотографировать довольно далеко. Где, сообщу, приезжай за мной».

Вообще-то ему уже приходило в голову, что девочка в конце концов покинет его. Как птенец, которого выкормил, взмахнет крыльями и улетит. Вот он и расстроился.

Но слов «приезжай за мной» в самом конце было достаточно, чтобы бесконечно растрогать, вселить надежду. По крайней мере, они заставили поверить, что это все еще его птенчик, что она лишь вылетела порезвиться и непременно вернется.

С сигаретой в зубах он уселся на веранде, глядя на поднимающееся солнце и чувствуя себя опустошенным. Не надо готовить девочке завтрак, ехать за рыбой и овощами. Больше не взглянешь на нее через стекло, не увидишь, как она переодевается, как выглядывает ее очаровательный, похожий на перышко шрам.

И он погрузился в ожидание, безмолвное, как смерть, похожее на спячку. Он словно медленно удалялся за пределы обычной жизни, почти не выходил из дома, ни с кем не встречался. Пил сырую воду, варил рис из домашних запасов и ел, а потом погружался в сон. Сон был долгий, какой-то беспрерывный переход от одного сновидения к другому. Все это казалось дурным знаком, потому что в снах всегда являлась девочка. Маленькая, как в детстве, она устремлялась к нему, раскачиваясь из стороны в сторону, в больших материных туфлях и улыбаясь, как тогда, в самый первый раз. Этакий маленький призрак с непостижимыми тайнами, таящимися в щуплом тельце. Вряд ли она хорошо представляла все, что произойдет в будущем, не было у нее такого полного понимания. Не знала она ничего, а просто приближалась и приближалась. Каждый раз, видя ее во сне, он был на грани слез.

Первое письмо она прислала через полмесяца. Почтальон постучался в дверь и увидел заросшего щетиной мужчину, который мрачно глянул на него одним глазом из-под шапки взлохмаченных волос. Побледнев, мужчина вцепился в письмо трясущимися руками, словно это было бесценное сокровище, утраченное и вновь обретенное.

Письмо действительно было от девочки.

«Меня похитили, – писала она, – но все благополучно. Приезжай и привози сто тысяч. Где нахожусь, не знаю, сделала снимок и надеюсь, тебе удастся меня найти».

На фотографии были красные туфли, которые она взяла с собой. Они висели на ветке, а на заднем плане виднелись заросли красных олеандров. Этот цвет он помнил. Темнее ярко-красного и теплее пурпурного. Девочка предпочитала его остальным и любила красить в такой ногти на руках и ногах.

Он не выпускал фотографию из рук. Это было единственное, на что можно опереться.

Ее письмо взломало сковавшую тело корку льда. Зимняя спячка кончилась. Да что там, теперь он был занят по горло! Нужны деньги. И необходимо найти это место с олеандрами. Ранним утром нового дня он вдруг открыл выдвижной ящик, который уже оплела паутина. Пистолет, громыхнув, скользнул к нему в руки, будто давно ждал этого момента. В руках он стал понемногу согреваться, вбирая их тепло.

Ему часто приходило в голову, что хладнокровие киллера связано с необходимостью сделать пистолет своим, передать ему часть своего тепла, и тут уж ничего не попишешь.

Он снова появился в конторе наемных убийц. Босс в темных очках, как и раньше, восседал в роскошном мягком кресле в полутемном помещении, где ему по-прежнему почтительно поклонялись как божеству. Его же положение стало иным, и исправить это невозможно: он постарел. А здесь уже немало пришедших на смену молодых. Они сильны и храбры, как и он в свое время. Но ему нужны были деньги, и он обратился с настоятельной просьбой доверить ему серьезное дело. И убедительно поигрывал пистолетом, мол, что по-прежнему бьет без промаха.

В конечном счете задание он получил и тут же приступил к тренировкам в стрельбе. А еще купил карту города и его окрестностей и стал искать рощицу олеандров. Держишь пистолет, а мысли в голове путаются, и это скверно. Да и руки постоянно дрожат, потому что беспокоишься о ней. Все время думаешь, хорошо ли ей сейчас, есть ли у нее еда, есть ли возможность спать в тепле? Располагает ли она прежней свободой, чтобы делать то, что хочется? Вместе ли с ней тот мужчина, спит ли она сейчас с ним? Он снова и снова возвращался к этим мыслям и опять расстраивался. Изо всех сил собирался с духом, стрелял и вздрагивал от шороха падавших листьев.

С человеком, которого нужно было убить, он все же расправился. Но лишь ему самому было ясно, что на сей раз все далось труднее, чем любое из прежних дел. Хотя это можно и не принимать в расчет, деньги-то он получил, и ладно, так ведь? И он принялся искать по карте место, где был сделан снимок.

Как выяснилось, расположенное неподалеку ущелье славится обилием цветов и отвесными скалами. А самое главное – там есть буйные заросли олеандра. Туда он и отправился.

Глава 7

Девочку он нашел в небольшом саду среди олеандров. Ее он заметил ее еще из-за изгороди. Она набирала полные пригоршни лепестков, уминала в каменную ступку и толкла. В фиолетовом платье без рукавов, которого раньше не видел. Полупрозрачное, отделано кисеей и обшито по подолу мелкими осколками ракушек. Торчащие из рукавов тонкие ручки с силой толкут лепестки, разделенные на пробор волосы покачиваются. Такая спокойная и сосредоточенная, что не узнать. Казалось, ее приручили, и она стала послушной, как домохозяйка. Он не стал окликать ее, а только смотрел. Она взяла пульверизатор и добавила в ступку воды. Потом стала размешивать. Он решил, что она собралась делать маникюр, но она зашла в дом и появилась вновь с кошкой в руках. Белая кошка, лапы связаны, тело обмотано веревкой. Рот у кошки раскрыт, закрыть она его, похоже, не может, и из него течет красная слюна. Видать, и кошке все зубы выдрала. Все такая же, ничуть не изменилась. Он вздохнул, но потом задумался. Если бы она и впрямь изменилась, сбежав от него, было бы ясно, что тот, другой, сумел изменить ее, только у него не получается. Неужто еще из-за этого он должен переживать? В это время девочка взяла приготовленную плоскую кисть, погрузила в красную жижу, надавленную из олеандра, и с блаженной улыбкой на лице стала наносить на тело кошки. Та отчаянно вопила, а девочка, казалось, просто сияет от удовольствия. Наконец кошка стала ярко-красной, и девочка развязала веревки. На шерсти кошки остались белые полосы, и она смахивала на тощую зебру, зебру в красно-белую полоску. Ей было даже не убежать. Она пыталась встать на покалеченные лапы, но всякий раз валилась на землю. На шее у нее тоже болталась веревка, и девочка, ухватившись за веревку, потянула кошку за собой. Она тащила за шею эту пурпурную кошку, которая не могла встать, да и жить ей оставалось недолго. Взяв со стоявшего рядом столика фотоаппарат, девочка щелкнула затвором и навеки запечатлела свой шедевр.

Она ничуть не обманула его, ее действительно захватили юнцы чуть постарше и заперли в этом садике. Но обращались с ней совсем неплохо, часто приходили поиграть, поймали ей кошку, насобирали олеандра и новое платье купили. Девочка проводила здесь время с удовольствием, домой ничуть не рвалась и равнодушно поджидала, когда он придет «вызволять» ее. Должно быть, она была абсолютно уверена в том, что он обязательно явится на помощь.

Он встретился с этими юнцами. Заплатил им. И увел с собой девочку. Оглянувшись, он увидел, что кошку, с которой наигралась девочка, они бросили в колодец. Услышал всплеск и представил, как прозрачная колодезная вода смешалась с пунцовой цветочной жижей… Когда он повернулся к девочке, та как ни в чем ни бывало шла впереди. На этот звук она никак не отреагировала. В руках у нее был фотоаппарат, и она снимала все подряд.

Они вернулись домой, и жизнь потекла как прежде.

Но это было только начало. Она стала уходить раз за разом. И всегда брала с собой лишь красные туфли и фотоаппарат. Ему стало казаться, что тут она в чем-то походит на мать. Если это устремленность к прекрасному, в ней и впрямь живет неутомимый дух поиска. Нередко он просыпался рано утром и обнаруживал, что ее нет. Записок она больше не оставляла. Но он знал, что пройдет немного времени и он получит письмо. Писала она с тем же безразличием, по-прежнему не забывала, что играет с ним в какую-то игру, не оставляла никаких следов, а лишь предлагала искать ее. Каждый раз он получал лишь фотографию. А на фотографии – ее красные туфли. Или на отмели с мелким белоснежным песком, или перед какой-нибудь скульптурой, или вообще без ключа к разгадке, среди рыночной сутолоки. Все это он усердно изучал и снова отправлялся на поиски. Доставляла она ему и новые хлопоты. Замучила до смерти павлина из зоопарка, страшно дорогого, и ему пришлось выплачивать компенсацию; стала играть на деньги и наделала уйму долгов…

А он лишь брался за задания, одно за другим. Но в конторе, где его нанимали, конечно, заметили, что он одряхлел и в киллеры уже не годится. Поэтому новые задания давать не торопились. Сначала он донимал их просьбами, но потом порвал с этой конторой и стал устанавливать контакты с заказчиками напрямую. Так он завел собственный бизнес.

Одержимый срочной потребностью найти ее, он был близок к помешательству. При этом, чтобы отправиться на поиски, нужно было сначала добыть денег. Так он всякий раз отправлялся искать ее, с набитым деньгами конвертом из плотной бумаги за пазухой. Поиск по фотографии – это все равно, что раскрытие преступления классным детективом. Каждый раз, найдя ее, он чувствовал себя измотанным, а девочка выглядела бодрой и полной сил. Судя по всему, она проводила время совсем даже неплохо, жила с какими-то мужчинами, все они очень «заботились» о ней. Но для нее это по-прежнему было забавой, она предавалась игре, которую сама же придумала. По сути дела, в ее мире не было места для других, лишь собственные развлечения. Своим фотоаппаратом она снимала все более странные вещи. Мертвый павлин с выщипанными перьями, еж, утыканный этими перьями, группа обнаженных мужчин, залезающих на дерево. Каждый раз преодолевая бесчисленные трудности, он находил ее и вместе с ней возвращался домой, хотя знал, что скоро она сбежит опять. Но для него по-прежнему был важен сам процесс. Ведь кроме этих поисков разве что-то оставалось в его теперешней жизни?

Он стал исключительно ценить дни, когда она оставалась дома. Ему так нравилось быть с ней рядом. Теперь он уже смотрел на нее без смущения. И когда она переодевалась, и когда мылась.

Заметив, что он наблюдает, как она моется, девочка крикнула, чтобы он зашел. И вот он вместе с ней в тесной кабинке, рассматривает вблизи ее обнаженное тело. Слегка подрагивающей рукой касается ее шрама. Вот он, след, оставленный им на ее теле, вот оно, свидетельство. Возможно, мелькнула мысль, так было уготовано судьбой, чтобы он нанес эту рану, которая едва не стоила ей жизни. А она отплатила тем, что он постоянно тянется к ней, должен везде следовать за ней, отдавать ей все, что есть. Он погладил шрам. За долгие годы он стал еще более гладким, словно мягкий обмылок. И как обмылок выскальзывает из ладони.

У него даже слезы навернулись.

Он чувствовал, что все больше дряхлеет, преодолевать большие расстояния получается с трудом. И надеялся, что она больше не уйдет. Но понимал также, что для нее это невозможно. Еще помогая ей перебраться через ограду детского дома, про себя он поклялся, что даст ей свободу. По крайней мере это. Ничего другого он дать не может, так пусть хоть будет свобода. Поэтому и не чинил ей препятствий. Пусть порхает, как бабочка, хоть для него это неисчислимые страдания.

Ладно, думал он, хоть умру у нее на руках. Наверное, это будет самый прекрасный конец. Ведь я убил ее мать. Возможно, все, сделанное для нее, и есть расплата. Тогда, чтобы довести эту расплату до конца, заплачу ей жизнью. И он сказал:

– Ты знаешь, а ведь твою мать убил я. И рана на твоем теле тоже от моего пистолета. – Вот он и набрался храбрости сказать это. Принес из своей комнаты пистолет и вручил ей – Можешь убить меня, прямо сейчас.

– Я знаю, я помню, – кивнула она.

Он оторопел:

– И у тебя нет ненависти ко мне? Почему ты не отомстишь?