Текст книги "Римская Республика. Рассказы о повседневной жизни"

– А, ты тоже зовешь римлян! – вопили богачи. – Ты хочешь гибели республики… хочешь сделаться царем, поднять народ против нас!

Вскакивали, роняя скамьи и светильники, напирали на судию, стоявшего около жертвенника. Но его окружили его единомышленники. Их было больше. Стояли друг против друга, грозили, проклинали, готовые ринуться в драку. Жрецы с протянутыми кверху руками стали между враждующими.

Было ясно, какое решение победило. Шатаясь от ярости и отчаяния, богачи пошли вон из храма. Молча, с опущенными головами, садились они на белых мулов, приведенных для них рабами. А восторжествовавшие судия и его сторонники провожали их смехом, свистом и поздравляли с войной, которую назавтра одобрит и весь народ.

3

Ганнибал, сын Гисгона, вышел из своего дворца, чтобы в последний раз обойти свои владения, проститься с своими богатствами и сделать окончательные распоряжения. Завтра он должен двинуться во главе карфагенского войска к Сицилии. Двести новых галер с высокими кормами и изогнутыми позолоченными носами стояли в круглой военной гавани, готовые к отплытию.

Риму была объявлена война. Совет и народ провозгласили Ганнибала главнокомандующим – и такое доверие сограждан наполняли его гордой радостью: ему мерещились будущие победы над римлянами и выгоды, которые ожидают его. Но все-таки ему было жаль бросить, вероятно, на долгое время свое огромное хозяйство, которое с такими усилиями он только что довел до блестящего состояния. Ему завидовали самые крупные богачи в Карфагене. Оставить все богатства, сады, заводы, виноградники, мастерские на наемных или подневольных управляющих и приказчиков было тяжело для оборотистого хозяина и предпринимателя.

Ганнибал вышел из дворца и невольно оглянулся на это великолепное здание из нумидийского мрамора с желтыми жилками. Широкая лестница черного дерева, украшенная по бокам кормами боевых лодок, вела к красным дверям с пересекавшими их черными крестами. Окна всех четырех этажей дворца блестели медными решетками и позолоченными ставнями.

– Пусть умножаются богатства твоего дома, как песок морской, Око Ваала! – раздался сладкий голос из бесконечной кипарисной аллеи, шедшей от дворца.

Ганнибал обернулся и увидел своего главного управляющего, смиренно наклонившегося с кадильницей в руке. Он ждал хозяина, чтобы сопровождать его по его владениям перед разлукой. За ним на почтительном расстоянии стояли прочие надсмотрщики и приказчики.

– В кладовые! – скомандовал Ганнибал.

И, сопровождаемый челядью, он двинулся по аллее к видневшемуся в конце ее низкому круглому зданию. При его приближении рабы распахнули тяжелые двери, и Ганнибал вошел в среднюю круглую залу, из которой во все стороны шли коридоры в боковые малые комнаты. Хозяин оглядывал богатства, размещенные здесь в образцовом порядке: стопы медных листов, серебряные слитки, упакованные полосы железа, мехи с золотым песком, целые букеты страусовых перьев, висевшие по стенам, ящики с слоновыми клыками. Потом чинно и торжественно обходили прочие кладовые. В одной из них хранились деньги. Груды золотых, серебряных, медных монет лежали на столах и на полках. Длинные мешки из прочной бегемотовой кожи с деньгами же стояли на полу. Кроме карфагенских монет, были здесь и ассирийские – тоненькие, как ногти, и толстые латинские плитки, и греческие золотые шарики с Эгины. Отдельные комнаты предназначены были для хранения жемчуга, янтаря, а в особом помещении, в которое попадали таинственным подземным ходом, спрятаны были драгоценные камни. Они сверкали и переливались при свете факелов, сложенные в золотых чашах, на блюдах, подвешенных к потолку, в длинных деревянных коробках. Тут же к стенам прислонены были чрезвычайной величины золотые щиты, огромные серебряные сосуды: в таком виде сплавляли добычу из рудников, чтобы ее нельзя было расхитить. Осмотрев внимательно драгоценности, Ганнибал подозвал заведующего морскими поездками и спросил, где сундуки с сапфирами и изумрудами, которые приобретены были на Востоке. Оказалось, что корабли, только что вернувшиеся из далекой экспедиция, не успели разгрузиться – они еще стоят в гавани, и на них, кроме драгоценностей, находятся огромный запас ладана и пятьсот невольниц, захваченных в Эгейском море.

Направившись к выходу, Ганнибал обратился к управляющему караванами, одетому в темный балахон с белым башлыком на голове. Скрестив на груди руки и наклонив голову, высокий старик молча выслушивал приказания господина. Кроме большой сухопутной экспедиции, которая должна была через неделю двинуться в Индию за павлинами и пряностями, Ганнибал велел снарядить другой караван в Эфиопию с накопившимся запасом цветных тканей.

Вышли на воздух, миновали кухни и пекарни, окруженные смоковницами, пересекли платановую рощу и через виноградники по дорожкам, усыпанным черным песком с коралловой пылью, приблизились к веренице одинаковых каменных зданий. Это были мастерские, в которых работали частью невольники, частью – наемные рабочие. Изделия, изготовленные здесь, грузились на корабли и развозились для продажи в различные страны. Ганнибал заходил в каждую, смотрел, как оружейники выковывают мечи, как выписанная из Египта партия рабочих лощит раковинами папирус, как портные вышивают плащи, как стучат своими челноками ткачи. Но особенно дорожил он и гордился своей фабрикой благовоний, потому что его мастера знали секреты, которым тщетно старались подражать у других богачей. В «ароматной» было душно и стоял пар. В тумане виднелись голые люди, месившие тесто, рубившие травы и коренья, разгребавшие уголья, переливавшие масла и бальзамы, – и было похоже на улей, в котором суетятся и копошатся пчелы. Вынырнувший из мглы надсмотрщик поднес хозяину на янтарной ложке для пробы того необыкновенного бальзама, который умели готовить только у Ганнибала. Хозяин, немного подогрев его над угольями, капнул с ложки себе на одежду и ждал, появится или нет сизое пятно – признак подделки. Пятна не получилось, и Ганнибал, поощрив мастеров кивком головы, вышел из мастерской, где от удушливого запаха у него стала кружиться голова.

Он сказал, что ему не придется побывать в парке слонов, но он надеется, что управляющий не нарушит клятвы беречь этих любимцев солнца, носивших на себе его великих предков.

– А за каждого павшего без меня слона, – прибавил он, – я казню одного из твоих сыновей!

Быстрыми шагами двинулся Ганнибал к огромной мельнице. Здесь тяжелые порфировые жернова вертелись в облаках пыли. Рабы приводили их в движение, напирая грудью и руками на брусья, а другие тянули за ремни. Глаза их налились кровью, они хрипло дышали; ремни натерли им под мышками гнойные язвы. Звякали оковы на ногах. А рты были закрыты намордниками, чтобы они не могли есть муки. При появлении хозяина работа закипела сильнее. Усталые рабы напрягали усилия, многие падали от утомления; через них шагали следующие, не обращая внимания. Ганнибал нахмурился и подозвал начальника рабов. Этот важный человек в красном платье и с золотыми кольцами в ушах, умиленно приседая, приблизился к господину.

– Ты перестарался! – сказал ему Ганнибал. – Они у тебя передохнут, как мухи! Чему же тебя учили в Сиракузах, в школе рабов? Хороших рабов следует беречь, как самых умных домашних животных. Помни мой завет: старье все продай, а купишь молодых каппадокийцев и негров. Избегай галлов: они все пьяницы, и критян: все воры и лгуны. Старайся, чтобы быстрее плодились. Не калечь их в наказание, потому что это убыточно. А с этих сними сейчас же намордники!

Приказание Ганнибала было исполнено, и рабы, забывая все, кинулись на муку. Уткнувшись лицами в ароматную массу, пожирали ее.

Выйдя с мельницы, господин сказал, что устал. Он присел на камне и подозвал съехавшихся в Карфаген управляющих его больших имений, расположенных в разных областях, железных и серебряных рудников, квартирных домов в столице. Они по очереди становились перед ним и, как ученики, вызубрившие урок, монотонно рассказывали. А Ганнибал внимательно слушал эти рассказы о далеких, прекрасных имениях с проточными канавами в пальмовых рощах, с необъятными виноградниками, садами оливковых деревьев, табунами орингских лошадей, стадами таорминских быков с искусственно завитыми рогами, овец, зашитых в кожи для сбережения шерсти. И привычной рукой он прикидывал на поданных ему счетах – трех нитках с нанизанными на них золотыми, серебряными и роговыми шариками. А управляющие, держа перед глазами полотняные свитки с записями, докладывали дальше о птичьих дворах, парках для дичи, рыбных садках и о тех доходах с них, которых следует ожидать. Потом переходили к описанию работ на глиняных и стеклянных заводах, в больших ткацких мастерских с огромными партиями рабов и заканчивали сведениями о землях, сдававшихся в аренду. Ганнибал слушал, пощелкивал золотыми и серебряными шариками счетов и думал о том, что бы еще доходное завести в своих благоустроенных имениях. Соображал он, что почти все его владения прилегают к большим дорогам и что если выстроить на удачных местах постоялые дворы, то они могут принести, пожалуй, выгоды не меньшие, чем отдаваемые внаем большие его дома в Карфагене. И на лице завтрашнего грозного военачальника заиграла хитрая улыбка оборотистого кулака-купца.

4

А в 260 году уже пришла в Карфаген страшная весть. Большой его флот, шедший от сицилийского Панорма под командой Ганнибала, столкнулся около Мильского мыса с новым, только что построенным римским флотом. Завязался бой, и римляне, применяя впервые изобретенные ими абордажные мосты, уничтожили почти все карфагенские корабли, а адмиральский корабль захватили и увели с собой.

Растерянные, в подавленном недоумении, толклись весь день карфагеняне на площадях и перекрестках улиц. Налетевшая беда сблизила богачей и простой народ. Не слышно было ни споров, ни обычных взаимных упреков, ни криков ярости против разбитого командира. И поздно вечером, когда город погрузился в сумрак и серый туман навис над морем, бледные и безмолвные расходились они по домам, но не зажигали обычных огней и не спали в эту темную душную ночь, ожидая, какое решение вынесет совет старост, обсуждавший дело на этот раз под председательством верховного жреца бога Молоха. Наутро узнали все грозный приговор совета: несчастие постигло Карфаген за то, что он в этом году кощунственно забыл совершить в свое время жертвоприношение самому Молоху, первому из трех главных божеств, могучему властелину всех людей. Его огненная ярость требует для утоления своего живых людей. Бог-пожиратель разгневан теперь, и насытить его может лишь чрезвычайное всесожжение.

Римский военный корабль с двумя рядами вёсел (Biremis).

Рельеф храма в Пренесте

Тихо было в Карфагене в то утро. Люди в черных облачениях пошли по домам, входили, как тени, и молча забирали детей. Но никто не плакал, никто не противился.

В храме Молоха спешно разбирали стену, чтобы вынуть оттуда огромную статую свирепого божества. Священные рабы перевозили ее на главную площадь. Идол двигался спиною вперед; страшная бычачья его голова была выше домов. Пустынны были улицы, так как не дозволено было простым смертным смотреть на эту церемонно. Только жрецы изо всех храмов выходили навстречу и выносили своих малых Молохов, двойников Величайшего. Они присоединялись к процессии, и малые Молохи как бы сливались с своим началом. Молох небесных пространств, Молох чистых горных вершин, Молохи ливийский, халдейский и т. д. двигались за богом богов, по направлению к большой площади. Сюда сходился и народ: богатые купцы с высокими жезлами, старосты в своих золотых обручах на головах, чиновники, судохозяева, подрядчики, матросы, ремесленники. В безмолвии ожидали приближения процессии. И когда над домами ближайшей улицы показалась страшная голова быка, народ расступился и очистил середину площади. Жрецы Молоха в черных одеждах, украшенных алмазами, бледные и серьезные, устроили круг из решеток, чтобы удерживать толпу. В этом круге поместили грозного идола. У подножия его зажгли костер из кедров и лавров, и пламя лизало его, достигая его длинных крыльев. Пришли жрецы в ярко-красных ризах – служители бога огня Молоха – и привели толпу обреченных в жертву детей. Дети с головами закутаны были в черные покрывала и, сбитые в кучу около идола, похожи были на стадо беззащитных овец. Еще тише стало на площади: все замерли в тоскливом ожидании бесповоротного…

Верховный жрец, просовывая левую руку под покрывала детей, быстро вырывал у каждого по пряди волос с головы и бросал в костер. Заглушая детский плач, красные жрецы громко запели славословие Молоху: «Слава тебе, Солнце, повелитель обоих поясов, самозарождающееся начало всего! Отец и мать! Отец и Сын! Богиня и бог!» Грянула музыка, наполняя площадь ревом, визгом, свистом и звоном. Священные рабы открыли семь заслонок, расположенных одна над другой в медном туловище огромной статуи. В самое верхнее жерло насыпали муки, в следующее пустили голубей и так далее. Только нижнее отверстие оставили пустым.

Замолкла оглушительная музыка. И в наступившей вновь тишине все ждали, кто решится первый на страшную жертву: первая жертва должна была быть добровольной. Чтобы побудить народ, жрецы достали длинные иглы и стали колоть ими свои изможденные лица. Около ограды ничком лежали совершенно нагие люди – это были особые, посвятившие себя Молоху, «самоистязатели». Они отвечали на призыв жрецов исступленными движениями: они вскакивали, прыгали и снова падали на землю, тоже кололи себя иглами, царапали себя ножами, стонали и хохотали, бились в судорогах и истекали кровью. Эти страдания во имя Молоха заражали и других. К ограде подходили граждане и бросали в жертвенное пламя кольца, ожерелья, браслеты… Расталкивая толпу, ринулся к идолу человек с ребенком в руках. Он бросил его на протянутый к земле, длинные руки истукана – и, не оглядываясь, дико понесся назад, в толпу, и исчез в ней. А жрецы потянули цепи, которыми руки Молоха приводились в движение. Руки поднялись до нижнего жерла – и ребенок исчез внутри идола.

Вслед за тем жрецы приступили к страшному делу. Одного за другим обреченных в жертву детей бросали на пожирание свирепому божеству. Руки идола сгибались и разгибались все быстрее. Десятки, сотни детей уже исчезли в раскаленном нутре Молоха. Вопли и стоны толпы смешивались с неустанным ревом инструментов. Многие люди, обезумев от ужаса, уже не разбирали ничего: кружились, выкликая хвалы Молоху, ползали вокруг идола, кидались друг на друга с ножами, резались в честь и в утоление великого свирепого бога Молоха…

И только к ночи, когда над городом собрались тучи и полил дождь, карфагеняне стали уходить с площади.

Римлянин на войне

Б. Жаворонков

1

Широкоплечий крестьянин Валерий работал у себя в саду, когда с улицы послышались говор и шум, которые все усиливались и усиливались. Валерий встревожился, прислушался и вскоре ясно различил голос старосты, созывавшего сельчан выслушать важное сообщение. Отряхнувши одежду, Валерий быстро прошел чрез прохладный дом и вышел на широкую улицу. Его односельчане уже собирались на зеленом лугу у реки. По дороге один из его соседей сообщил ему, что от консулов из Рима получен приказ о наборе.

Понемногу на лугу собралась вся деревня, и тогда посланец консула начал читать эдикт, который гласил, что через два дня все римские граждане в возрасте от 17 до 46 лет должны явиться в Рим для набора легионов. Легионы нужны, как возвещал эдикт, для защиты северной границы государства от нашествия галльских племен.

С неудовольствием выслушали крестьяне приказ: им надоели частые наборы. Всех больше не по себе было Валерию: он недавно похоронил отца, а теперь приходилось бросать мать совсем одну… Медленно пошел он домой. Крестьяне тоже начали расходиться, оживленно обсуждая приказ консула, а эдикт повезли читать в другие деревни.

На следующий день, т. е. накануне набора, вечером, Валерий со своими односельчанами выходил из родной деревни по дороге к Риму, рассчитывая к утру попасть туда. Еще до рассвета были они у ворот города. По всем дорогам и улицам спешили новобранцы по направлению к Капитолию: из ближних и дальних деревень шли крестьяне в грубых одеждах, с мозолистыми руками и заросшими лицами. Позевывая, нехотя, пожимаясь от утренней свежести, пробирались среди крестьян городские жители: купцы, ремесленники…

Ночные тени заметно побледнели, когда Валерий со своими спутниками взошел на скалистый Капитолийский холм и попал на площадь. Здесь уже развевалось белое консульское знамя (в знак того, что объявлен набор) и колыхались народные волны; отдельными массами по трибам (волостям) располагался народ. С одной стороны площади собрались по своим четырем трибам горожане, с другой – видны были серые ряды сельских жителей, тоже разделившихся на трибы.

Лишь только брызнули первые лучи восходящего солнца, как показался консул, чтобы начать трудное и сложное дело набора. Молодые люди из сенаторского и всаднического сословия сопровождали его: то были кандидаты в военные трибуны (так назывались старшие офицеры легионов, которых выбирали только из сенаторских и всаднических семейств). По знаку консула заколыхались ряды первой трибы; гуськом, по одному, стали проходить ее члены мимо консула и кандидатов: каждый из проходивших внимательно рассматривал кандидатов и громко выкрикивал имя того, кого желал видеть своим начальником; помощники консула вели счет голосам. За первою городскою трибой двинулась вторая, потом третья, четвертая; за городскими трибами пошли сельские. Так продолжалось, пока не прошли все 35 триб и не были выбраны 24 (на каждый легион – по 6 человек) военных трибуна.

Вновь выбранным военачальникам приходилось руководить набором. По их приказу стали делиться на небольшие группы по четыре человека; в каждую группу отделяли людей одинакового роста, силы, способности, уменья. Потом военные трибуны по жребию распределяли новобранцев этих групп по 4 легионам. Так продолжалось, пока 5200 человек не были набраны в каждый легион. Валерий попал в первый легион консула Эмилия.

Оставалось еще принять присягу. Делалось это скоро и просто: из числа солдат вызывался один из заслуженных, человек со счастливым именем, какой-нибудь Сальвий, Валерий, Статор[9]9
   Буквальное значение этих слов: здоровый, благополучный, стойкий.


[Закрыть]; его заставляли произносить слова клятвы, все же остальные солдаты только повторяли по очереди: «Клянусь в том же!» (idem in me). Этим заканчивался первый день набора.

Честь и счастье произнести слова клятвы в своем легионе выпала на долю Валерия. Только к вечеру, усталый, мог он двинуться домой. Его отпустили, как и других, всего на несколько дней, устроить домашние дела. В назначенный консулом срок он снова должен был явиться на Капитолий.

Незаметно в хлопотах и думах прошел срок отпуска домой, и Валерий должен был снова уходить из родной деревни.

Консулы между тем рассылали по всей Италии строгий приказ союзникам набрать легионы в помощь римлянам. (Союзнические войска набирались так же, как и римские.) Консулам приходилось еще позаботиться о снаряжении легиона: они должны были приготовить оружие, провиант и прочее.

Второй день набора начинался делением набранных легионеров на 4 отряда: легковооруженных, гастатов, принципов и триариев. Самых молодых и самых бедных зачисляли в отряд легковооруженных, остальных распределяли в три других отряда: из них помоложе – в гастаты, людей цветущего возраста – в принципы, а самых пожилых, закаленных в бою, – в число триариев. Валерий, как один из пожилых и храбрых воинов, попал в число триариев.

Второй задачей дня был выбор второстепенных начальников легиона: 60 центурионов (унтер-офицеров, командовавших манипулой-ротой) и 60 знаменосцев. Сами военные трибуны выбирали старших 30 центурионов, а этим предоставлялось право выбрать себе помощников, т. е. 30 младших центурионов и двух дюжих солдат в знаменосцы. В центурионы попадали самые смелые и отважные люди, отличавшиеся душевной твердостью и спокойным мужеством, чтобы они могли показывать пример солдатам: не кидались без нужды на врага, не начинали сражения раньше времени, умели бы выдержать натиск побеждающего противника и остаться на месте до последнего издыхания. Такие именно люди были необходимы в командиры отдельных манипул (рот), так как манипулы, составляя части легиона, были весьма подвижны и самостоятельны в сражении; нередко им давалась даже особая задача для самостоятельного выполнения.

Центурион 5‑й манипулы триариев, друг и товарищ Валерия, выбрал его себе в помощники за храбрость и самообладание.

Оставалось последнее в наборе: разделить каждый из 3 отрядов на 15 частей, т. е. манипул; это делалось консулами и трибунами совместно. Только теперь консулы назначали день и указывали место за Римом (вооруженные войска в Рим не допускались), куда должны были явиться легионеры за получением оружия и провианта.

Так закончился набор. Результаты набора для Валерия были хороши; ему удалось попасть в младшие центурионы. Одно только беспокоило его и тревожило: это то, что приходилось бросать старуху-мать и хозяйство на произвол судьбы.

2

На холме у реки раскинулся лагерь римских легионов. Зубцы Апеннин синей линией поднимались вдали. Цветущая равнина с оливковыми рощами, с разбросанными по извивам реки поселками лежала перед лагерем. Его насыпные валы, устланные дерном, были укреплены забором из толстых кольев. Вокруг всего длинного четырехугольного лагеря перед валом зиял черный ров. Четверо ворот с башнями и подъемными мостами вели внутрь лагеря. У тех ворот, который смотрели на реку, стояла стража: отряд легионеров, опираясь на копья, поставив к ноге щиты.

И днем и ночью сторожили римляне свой лагерь – ночью, конечно, больше, чем днем, – у каждых ворот полагался целый отряд стражи, на валах тоже стояли часовые. Так охраняли лагерь и в военное, и в мирное время. Особые пикеты всадников проверяли обыкновенно исправность стражи и часовых и доносили об этом начальству. За малейшую неисправность на посту наказывали очень строго, например разжалованием; за нерадение, а в особенности за сон на посту, выводили за вал лагеря и избивали палками и камнями.

Было утро. Только что первая дневная стража сменила последнюю ночную[10]10
   Время распределялось у римлян по «стражам»; было 4 дневных и 2 ночных «стражи».


[Закрыть], как за валом заиграл рожок и с грохотом опустился мост башни… Из лагеря выступила центурия во главе со своим начальником Валерием; начальство посылало его за провиантом в соседнюю римскую колонию.

Сильно изменился Валерий за это время: он обрился, на голове у него появился шлем с красными перьями, на боку – меч, он сделался стройнее, легче в своих движениях. За ним шли правильными рядами, поддерживая левой рукою щит, а в правой имея копье, его солдаты.

За отрядом двигались вьючные животные: ослы, быки, под охраною и наблюдением легковооруженных.

Римские воины (фреска могилы на Эсквилине)

Путь центурии лежал по берегу реки, мимо оливковой рощи, к видневшейся вдали военной колонии. Вот показались вдали тростниковые крыши деревни.

Центурия вступила в деревню, и трубач возвестил населению о ее приходе. На улицах появились крестьяне; женщины вышли на пороги своих жилищ; шумною толпой высыпали ребятишки поглазеть на солдат. Ребятишки в особенности с интересом наблюдали, как колыхались во время ходьбы перья на шлемах легионеров, как блестели на солнце их копья и щиты. Все казалось им великолепным в вооружении солдат: и тяжелые шлемы с тремя перьями на гребне, и мечи в деревянных ножнах с затейливыми рукоятками; так и тянуло их подойти и потрогать медные шишки посреди продолговатых щитов и железные полосы по краям.

Но вот раздалась команда, легионеры составили щиты и копья; легковоруженные согнали вкруг вьючных животных. Валерий отделился от своего отряда и направился к дому старосты.

Хромой римлянин встретил его у порога, и Валерий уже собрался разъяснять ему, сколько муки и овощей нужно будет для войска и какая обещана за это плата, как вдруг ему показалось знакомым лицо старосты; он сморщил лоб, чтобы припомнить, где и когда он его видел. Тут староста заговорил, и Валерий сейчас же узнал по голосу своего старого давнишнего товарища – друга по первому походу.

– Ты ли это, Кай? – воскликнул он.

Тот удивился, откуда незнакомый центурион знает его, и только когда Валерий назвал себя, он бросился к нему здороваться. Кай поспешил ввести Валерия в свой дом, и там долгая разлука развязала им языки: посыпались вопросы о здоровье, о семейных и личных делах, об урожае и т. п., и оба приятеля совсем забыли о своем деле…

Наконец Валерий спросил Кая:

– Да как же ты попал сюда?!

– Сейчас расскажу, – отвечал тот, – но сперва позволь приготовить твоему отряду муки и овощей, чтобы они могли пока навьючивать животных.

Римский лагерь по Полибию

Тут только Валерий спохватился, что встреча заставила его забыть долг службы. Он вышел вместе с Каем и, в свою очередь, приказал солдатам заняться делом. Потом друзья вернулись в дом, где хозяйка Кая уже хлопотала об угощении гостя: она приготовила домашнего вина, зелени, хлеба…

За кружкою вина Кай рассказывал Валерию свою судьбу:

– Ну, слушай, – начал он. – Несколько раз ходил я в поход после того, как мы с тобой совершили первый; сначала счастье улыбалось мне, я возвращался с хорошей добычей домой, я приносил и деньги, и оружие. Тогда был еще жив отец, и он оставался обыкновенно за хозяина…

Воспоминания нахлынули на Кая, и он заволновался, заспешил.

– Но вот отец умер. Меня постоянно призывали в легион, и хозяйство мое начало разлаживаться. В мое отсутствие некому было работать, а тут в одном из сражений я был ранен в ногу и охромел, как видишь. От военной службы я избавился, а от нужды – нет… Совсем было загоревал, вижу, конец приходит.

Кай в волнении остановился, чтобы отхлебнуть вина.

– Что же дальше? – спросил Валерий.

– Боги наконец сжалились надо мною: трибун Гай Фламиний (233—2 год) провел закон о выводе колоний на север, в долину реки По, и стал набирать охотников. Я распродал свое имущество, землю, забрал родных пенатов, жену и детей и отправился сюда на новое поселение. Я завел новое хозяйство; земля здесь тучная – дело стало налаживаться…

Кай опять остановился и с грустью продолжал:

– Что ж? Видно, опять не судьба жить мне припеваючи! Того и жди, что придут галлы и разрушат нашу деревню. Будь проклят Фламиний за то, что вывел колонии в предательскую Галлию! Разве он не знал, что подвластные Риму галльские племена не согласятся отдать нам добровольно землю и обратятся за помощью к заальпийским галлам?

Преторианцы

Валерий заметил, что Кай разошелся и стал преувеличивать, поэтому он стал его успокаивать: он рассказал, как старательно приготовились римляне к отпору, сколько собрали войска и как хорошо его подготовили к войне. «Наконец, целый легион стоит около твоей деревни, и мы не дадим вас в обиду!» – присовокупил он. Кай несколько поуспокоился доводами Валерия, ведь легион и в самом деле представлял собою большую силу; теперь он стал расспрашивать его про условия службы.

– Да что? Сам ты знаешь, – заговорил Валерий, – как тяжела лямка рядового солдата. С утра на работе: убери палатку, почисти доспехи, оружие, там, смотришь, назначили в дозор или на стражу, а там гонят на учение. Хорошо, если постояли лагерем несколько дней, а то для упражнения меняют места, чуть не ежедневно: иди копай рвы, насыпай валы, строй башни для лагеря – вспотеешь хуже, чем за плугом. И так – без конца!..

– Да работа – еще ничего: к ней мы привыкли в деревне, а вот строгости доконали. За всякое упущение по службе назначают тебя вне очереди на караул, а попробуй только заснуть на посту или перепутать приказание! Сейчас консул прикажет наказать палками… Недавно проворовался один солдат, так его забили каменьями насмерть…

– Во время же битвы избави боги струсить или показать пятки врагу – быть тебе потом без головы. Я вот совершаю последний поход и только почувствовал облегчение, когда меня выбрали центурионом. Теперь хоть работы меньше стало, да и на посты назначают реже!

Еще долго бы проговорили наши друзья, если бы не пришел легионер и не доложил, что все готово. Кай вышел проводить Валерия. Навьюченные животные уже стояли в порядке, и легионеры, готовые по команде к отбытию, ждали только приказа Валерия. Приятели распрощались и условились встретиться еще раз.

Встреча с Каем напомнила Валерию родину, и он шел всю дорогу, задумавшись о матери и о судьбе своего хозяйства. Только учение солдат около лагеря возвратило его к действительности: им повстречался отряд легионеров, упражнявшийся в беге на большое расстояние (до 5 верст) в полном вооружении. На площадке у лагеря они встретили еще несколько манипул, упражнявшихся в фехтовании: легионеры надели на себя кожаные панцири, в руки взяли кто деревянные мечи, обернутые кожей с шариками на конце, кто – копья с шариками и, построившись рядами, то отступая, то нападая, бились мечами, защищаясь щитами, или бросали друг в друга копья.

Отряд Валерия подошел к самому лагерю и обменялся приветствием со стражею. Загремел опускавшийся мост, и солдаты двинулись вглубь лагеря по широкой преторской дороге. По обе стороны гладко убитого пути целым городком раскинулись палатки. Длинными линиями тянулись они от вала вглубь лагеря, параллельно преторской дороге.

В лагере кипела работа: солдаты чистили коней и приводили в порядок конскую сбрую, осматривали и чинили свою обувь, точили на большом камне мечи…

Римский отряд

Отряд Валерия прошел уже большую часть лагеря, когда другая улица, еще более широкая, главная (via principalis), пересекла преторскую, и они очутились перед жертвенником (ага), за которым на площадке белела палатка консула. Перед консульским белым знаменем стояли на почетной страже два легионера с обнаженными мечами. От палатки консула в обе стороны раскинулись палатки военных трибунов, по три в каждую сторону.

Центурия обошла их слева и оказалась на просторной площадке квестора (казначей и интендант легиона). Здесь Валерий должен был сдать припасы, после чего отправился со своей центурией на отдых.

3

Кай и Валерий, как мы знаем, условились еще раз встретиться, но этого им не удалось сделать. На следующий день стало известно, что ночью галлы прошли горными проходами через Апеннины и грабят теперь Этрурию. Легиону пришлось оставить лагерь и идти догонять врага.

Рано поутру трубач консула разбудил сигналом рожка (cornu) весь лагерь. Живо по команде оделись солдаты, собрали палатки, вооружились и в стройном порядке выступили в погоню за врагом.

Впереди шел отряд конницы, блистая копьями; за ним двигались пестрые войска союзников; затем шли римские легионеры, которые несли на себе, кроме оружия, еще и шанцевые инструменты и палатки; потом – отряд союзников, и все прикрывала конница.